Я так нуждался в чём-то тёплом,
Как свитер, только изнутри.
Но только вот распался воплем,
Что прятал трепетно внутри.
Я состоял из груды ниток,
С которых ты меня связал.
А после грел я как напиток,
Который глотку разрезал.
Я был каким-то слишком странным,
И слишком был полусухим.
Во время смерти изваянным,
Упавши на пол, стал другим.
"Другим", а значит, очень мёртвым,
"Другим", по сути, никаким.
На тёрку мелкую потёртым,
"Другим", погибшим, вот таким.
(с)
***
sleep dealer – point of no return
Elias – Cloud
정인(Jung In) – UUU
***
«И глаза его были мёртвые»
«Только тело зачем-то двигалось»
«Грудь вздымалась так часто»
«Болезненно»
«Что казалось, он дышит»
«Но он лишь задыхался»
«Давился рваными глотками»
«Дырявые лёгкие и потрёпанные губы»
«А глаза его были мёртвыми»
«Только тело зачем-то двигалось»
***
Мне просто понравилось любить. Дарить эти красивейшие чувства и самому удивляться тому, что я способен просто быть таким… таким человеком. Таким влюблённым идиотом, быть глупым и делать всякие безумства, жить и радоваться. Быть счастливым. Мне нравилось с тобою быть, дарить тебе себя и задавать себе извечные вопросы. На которые, на самом деле, не хочу иметь ответов. Потому что глубоко внутри понимаю, что они не в мою пользу. Ты просто идеально владел мною, но я был бы более чем рад, если бы я один являлся твоей собственностью. Интерес непросвещенного мальчишки прошел, и теперь он просто хочет любви. Настоящей. Быть собой и открываться только одному единственному. Иметь настоящую любовь, а не очередную.
Конечно же, было круто проводить время вместе, заниматься сексом в самых разных местах и позах. Ты, я и он, но… всё это наскучило и внутри стало просто напросто просыпаться осознание ненужности, внутри как-то странно разместилась пустота… Третий лишний… всегда есть кто-то такой. Это как кофе, куда переборщили какой-то ингредиент… Пить, конечно, можно, но не вкусно.
— Чимин, — окликает рыжеволосый, — иди сюда, — подзывает он блондина, глядя на делающего чертежи Джимина и ухмыляясь, отчего по затылку сидящего на диване юноши пробегают мурашки, скользя по его телу языками.
— Хён? — спрашивает Пак, глядя на парня, сидящего на полу сверху, и не успевает сказать ничего больше, как рыжеволосый тянет его за руку и усаживает между своих ног. — Хён? — протягивает Чимин, — что-то случилось? — поворачивает голову он и устремляет на Шугу взволнованный взгляд, но тот лишь обхватывает его подбородок рукой и целует, так нежно, что Джимин чувствует это… оно проходит сквозь Чимина и растворяется в воздухе, так и не дойдя до черноволосого, растворяясь в миллиметре до его лица. А он не в силах отвести от этого взгляда, хотя на душе скребут кошки.
— Я просто соскучился. — Улыбается Юнги, и Джимин не узнает его… как всегда, когда он с братом… нежный и утончённый романтик, это именно то, чего он никогда не получал с его стороны. Почему-то он был тем, кто не достоин, в его глазах, конечно, и от этого оживало понимание, что Юнги не пытается понять Джимина, он просто смотрит поверх него с похотью. И видит в Джимине только один из семи смертных грехов. И больше ничего. Он не хочет нырять в него, потому что просто хочет уходить в отрыв рядом с ним. Быть собой не потому, что он так безумно ему доверяет, а потому, что так хочется, так нужно…
— Х-хён, — вырывается Чимин и отползает от парня. — Я так не могу, — виновато опускает он глаза, потому что в них жажда, он хочет, очень хочет обратно в объятия Юнги, обратно хочет его губы. Словно его губы так и должны быть вечно на его губах… ведь это именно то, о чём блондин так мечтал, так долго. Но… за столом сидит Джимин, который тоже с ними, это выглядит как-то неправильно, словно они выбрасывают его за борт корабля.
— Не можешь что? — удивляется Юнги и переводит взгляд на, делающего вид, словно он занимается чертежами, парня. — Ааа, ты об этом? — хмыкает Мин и поднимается с пола. В пару шагов оставляет расстояние позади и, оказываясь с другого края газетного столика, перед Джимином, смотрит на него сверху вниз пару минут, а затем хватает за волосы на макушке и поднимает его голову, резко и грубо. Затем наклоняется, ставя одно колено на столик, и переводит руку черноволосому на горло, надавливает, заставляя юношу выпрямить спину и смотреть прямо в глаза. Но даже такое крохотное расстояние между ними не помогло Юнги разглядеть в этих чёрных пятнах крушащиеся локации и шторм. Потому что он не собирался в нём копаться и узнавать его лучше, не хотел думать о его душевном состоянии и просто делал то, что требовалось, что хотелось делать с ним.
— Ты тоже так хочешь? — выдыхая парню прямо в губы, выговаривает Шуга. А Джимин борется с собой, лишь бы не сказать это чёртово «да». Поэтому он лишь сжимает челюсть с такой силой, что, кажется, сейчас сломает её сам себе. Всё слишком глупо, сегодня вообще-то с самого утра был странный день. — Хочешь? — выпытывает рыжеволосый, впиваясь пальцами в нежную кожу, отчего Джимин обхватывает руку Юнги своими двумя и отбрасывает её от себя, встаёт с места и хочет уйти, но, Мин хватает его за руку и уваливает на газетный столик, сминая все чертежи под черноволосым и ломая падающие на пол карандаши.
— Но с тобой я буду грубее, — усмехается юноша, вдавливая руки черноволосого над его головой в поверхность маленького столика, на котором помещается лишь половина тела.
— Отвали, Юнги, — огрызается юноша и ерзает туловищем в то время, как парень садится на его торс, ближе к груди, так, чтобы Пак отлично видел его возбуждение под штанами.
— Завали ебало, — шипит рыжеволосый и впивается в его губы грубым и требовательным поцелуем, но Джимин не хочет отвечать, сегодня всё не так как всегда, сегодня он больше не может так, больше не может притворяться, что ему это нравится, не может… сегодня он слишком слабый для всей этой херни.
— Хён, не нужно, — подходит к ним Чимин и кладет руку парню на плечо, но тот лишь смотрит на него так, что блондин обхватывает запястья брата и держит их вместо Юнги. Так странно, готов на всё, потому что он без ума от него, и так было всегда, всегда любил его, и будет любить тоже только его. На что надеялся Джимин? Так глупо? В конце концов, это он сейчас чувствует себя до чёртиков преданным… это он сейчас так жалко распластался на столе, под спиной скомканные чертежи всё равно разрушавшегося бы здания… возможно, точно так же, как и его жизнь только что. В его голову ударило осознание чего-то важного…
— Хён, что ты делаешь? — спрашивает Чимин и руки его такие нежные дрожат, оттого из рук черноволосого падает оружие, которое он хотел бы применить на Юнги, и Джимин лишь обездвижено лежит, глядя на парня сверху, и его дыхание перехватывает. В его глазах убийственный блеск, когда-то Джимина это сводило с ума, но сейчас… только что всё изменилось. Сейчас его это злит, вызывает на дуэль, так и кричит: «борись, ну же, борись за него!» Но он не мог бороться за Чимина, пока тот держит его руки… не мог.
Драйв со временем угасает, и по венам больше не течёт адреналин и желание повторять что-то безумное и глупое. Просто всё встает на свои места, и ты понимаешь, что хочешь нормально. Как обычно, с глазу на глаз, только ты и он. Потому что невозможно любить обоих одинаково. Мы всех любим по-разному. Новыми способами, о которых сами ещё ничего не знаем, а когда нам кажется, что мы уже всё выучили, то, как назло, начинаем любить иначе. Потому что мы подстраиваемся под тех, кто кажется нам необходимым в первые моменты. Все дорогие вещи рано или поздно сбрасывают свои цены, все непременно хотели их купить, смотрели на витрину и любовались их красотой, вздыхали и бредили ими, рассказывали друзьям, но… не могли себе позволить такую роскошь. Поэтому вещам пришлось одешеветь ради того, чтобы стать нужными, но больше их никто не хотел. Потому что теперь они никакие. Никому не нужные, вышедшие из моды. Так происходит и с людьми некогда любимыми. Некогда являющимися всем миром. Некогда желанными…
«Твой космос падает на землю»
«А мир оказывается просто песочницей каких-то незнакомцев»
«Ты станешь чужой игрой»
«Чьим-то завтраком или ужином»
«Всё всегда меняется»
«Замки из песка смывает волна»
«А дома рано или поздно взрывают»
«Чтобы построить новые»
«Твой космос падает на землю»
«И на его место становится другой»
«Ты уничтожаешь себя сам»
«С помощью чужих губ и глаз»
«Тебе бы хотелось всё изменить»
«Но ты слишком далеко зашел, чтобы просто поворачивать обратно»
«Ты сжег все мосты»
«Ты становишься чьим-то ужином»
«С яблоком во рту»
«И, не смотря на стекающий сок к тебе в рот»
«У тебя пересохло горло»
«Ты надеялся на что-то большее»
«Но сейчас ты так жалок»
«И ничтожен»
«Знаешь, почему так?»
«Потому что ты любишь»
Нас было трое, но никто не хотел замечать ещё одного – четвёртым был мой мрак, все думали, он из-за моего тёмного нутра, но это было лишь чем-то скрывающим вечно странствующую по телу боль. Текущая по венам под кожей вместо крови она отравляла мой организм.
У всех была боль, но мы, видимо, разучились считать до четырёх, если упускали её из виду. Она была четвёртой и, в конце концов, наши чувства превратились в обычнейшую групповуху, с совершенно нежеланными и неподходящими... чувствами и людьми. Не сочетающимися, как розовый и красный.
Три человека и три боли на каждого. Одну на двоих они разделить не могли, и не потому, что им не хватило бы. Всё сложнее намного. Головная боль другого не волновала третьего, потому что у него были свои желания и планы на вечер. Всё превратилось во что-то ужасное и странное, что только Джимин это замечал. И кто бы мог подумать? Кто бы мог подумать, что их мир рухнет, кто бы мог подумать, что от любви их мало что останется, кто бы мог подумать, что всё закончится. А они просто продолжат делать вид, словно всё как всегда, ничего не замечать, просыпаться утром в одной кровати, которая стала какой-то до ужаса холодной и большой. Он всегда был где-то с краю, на грани падения, открывая глаза, видел парней в обнимку, и по телу невольно пробегала дрожь. Он всё чаще стал замечать, как отдалялся от них. Сидел не так близко и не обнимал. Всё чаще стал замечать, какой он нелепый… как точка, вместо восклицательного знака или «да», вместо «нет». Он лишний, и эта мысль не давала ему покоя, потому что правда слишком больно колет глаза. Так было всегда, именно поэтому все её отвергали, но он с самого детства был тем, кто не мог врать… ни себе, ни родителям. И не потому, что не умел… а потому, что было больно, не мог терпеть той невыносимой боли выворачивающей тебя на изнанку… хотя, что именно больно он сейчас так и не мог понять: правда, гласящая о его приговоре лишнего, или же Чимин, которого он добровольно отдал в чужие руки. И словно всё так и нужно, всё правильно, они отличная пара, колоритная и красивая. Всё правильно, если бы не эта уебанская боль.
«Это не мои руки скользят по твоей спине»
«Не мои губы целуют тебя, заставляя выгибаться»
«И не моя улыбка, вызывает мурашки по твоему телу»
«Не я тот, кого ты желаешь так сильно»
«Знаешь, что такое безвыходность?»
«Это, чёрт возьми, ты»
«Твой взгляд, смотрящий как-то слишком сквозь»
Все мы должны получить по Оскару, ведь наши скрытые мотивы смогли и нас самих перехитрить. Мы грёбаные обманщики. Мы все какие-то чёрно-белые люди с гнилыми мыслями друг о друге. Пачкаем глазами и ходим грязные, думая, что самые чистые. Нам было нужно вместе быть, но это была, откровенно не любовь. Мы эгоисты, несчастно ищущие во всём выгоды.
А в мире столько всего ненастоящего, что встретив друг друга, мы подумали, что всё может быть иначе. Но мы и сами ничем не отличались от мира. И даже ты, Чимин, и даже ты. Ангелы не могут так долго находиться на земле. Знаешь почему? Потому что с ними может случиться что-то подобное, какими бы светлыми они ни были. Ты слишком долго находился на Земле, рядом с нами, демонами, отчего стал кладбищем живой любви. Стал подобен людям и утратил свой свет, хотя Юнги и Джимин всё ещё слепнут от тебя, это лишь говорило о том, что в них с каждым днём всё больше тьмы. А ведь они когда-то тоже сияли, почти, как и ты… все угасают. И чувства, и люди. Просто это (немного) больно. А боль меняет людей с гораздо большей силой, нежели счастье… намного быстрее.
«Ты не должен думать, будто ты в чём-то сильно виноват, ты просто любил и хотел, чтобы любили тебя, и я, чтобы любил, ты тоже очень хотел, я знаю… ты всегда давал мне шанс, даже когда я не сдерживал обещания, ты всё равно в меня верил»
Джимин хотел написать письмо. Но пальцы его не слушались, буквы прыгали по листу белого пергамента как-то хаотично и крючились от боли… Он, наверное, сходил с ума, если видел то, как они сжимаются и кричат размазанными чернилами, но не мог отвести от них глаз.
Конечно, можно было бы и дальше притворяться, облизывать покусанные губы и замазывать синяки на шее тональным кремом. Можно было притворяться и терпеть всё это дальше очень просто, Джимин бы точно справился, если бы не Чимин, не его дрожащие руки и осознание того, что он боится, что во время их с Юнги поцелуя в комнате появится Джимин... И то, как сжималось всё его тело от грубых слов Юнги в адрес черноволосого… он потом старался целовать брата как можно нежнее, гладить его по плечам и покрывать истерзанную шею нежными поцелуями, отчего Джимину хотелось плакать… обнять брата и никогда не отпускать, потому что он давал ему то, что было ему так нужно именно в тот момент. Чимин всегда видел то, в чём нуждался его брат, и всегда старался давать ему это. Джимин мог бы дальше притворяться, что любит Юнги, готов был даже просить его быть с ним пожестче, чтобы Чимин после был нежнее. Но… если бы движения блондина не были такими отточенными, заученными и скованными. Не такими как с Юнги, не было энтузиазма, была лишь жалость и сочувствие, сожаление и «прости, болит?» Грёбаная жалость…
Он бы продолжал быть третьим (лишним). Если бы…
Если бы не какие-то мелочи, которые втыкались в его живот ножами. Словно какой-то фокусник, привязал его к стене и положил на макушку яблоко, но вот уже очередной нож втыкается в его живот, а яблоко стоит на голове нетронутым. Мелочи всегда были слишком важными… они всегда уничтожали намного больше, нежели что-то большое. Юнги зажимает Чимина в углу, Чимин кусает губы рыжеволосого. Юнги забирается к блондину в душ, Чимин так сладко стонет, а Джимин притворяется спящим и морщится от каждого стона, который бил, по лицу, по почкам, по солнечному сплетению. Юнги слизывает с нижней губы Пака мороженное, Чимин смущенно улыбается ему. А Джимин давится этим холодом и это совершенно не из-за мороженного. Он и сам виноват, что становился таким наблюдательным, его всегда вовлекали в поцелуи и все порно-сцены, но он сам отстранялся, делая вид, что сегодня не в духе. Он сам давал поводы, сам позволял им быть без него, привыкать быть без него, оставлял их наедине и наблюдал за ними издалека.
Джимин, ты придурок, сам виноват… Ты просто всё делаешь правильно. Просто видишь, что всё это не может так продолжаться. Что всё это ненастоящая любовь, что её вообще нет… настоящая любовь, только у двоих из вас… всё остальное просто выдумка, утренний туман и повязка на глазах, розовые очки. Один из семи смертных грехов, овладевший вашими душами слишком надолго.
«Я просто думаю, что вы красивы. Красивы, без меня. Знаешь, как больно было в этом признаться. Знаешь же меня, да? Ты же всё ещё меня знаешь, Чимин-и? Я никогда не уступал, никогда не делился с кем-либо своими игрушками и не угощал других конфетами. Я с самого детства был грёбаным собственником, и до сих пор ничего не изменилось. Я думал, что смогу…».
...
Родной город встретил парня не слишком радужно. После прошедшего там тайфуна все было как-то напряженно, люди испуганны, а погода раздражена, сильный ветер всё ещё не утихал, а работники выкачивали воду с затопленных переулков и дорог. Хотя погода родного города всегда, как никто иной, понимала душевное состояние Джимина. Он тоже был чертовски испуган, но в нём больше не бушевал ураган, что не умолкал в нём до этого часа. Там были чувства и всякие слова, эмоции, что испытывал он каждый раз, когда видел брата одного и с Юнги. Сейчас, когда он вышел из узкого автобуса всё на миг замолчало. Ничего… назад дороги нет, сколько ни смотри на горизонт и заходящее солнце. Сколько ни жди автобуса обратно… назад дороги нет, потому что ты не купил билет. Делай шаг вперёд, как обещал.
Парень докуривал последнюю сигарету из какой-то по счёту пачки, когда подходил к дому. Рюкзак на плечах, сумка в руке, сигарета в зубах. Кажется, прошла целая вечность, хотя все повороты и улицы были всё ещё такими родными и уютными. Словно совсем недавно он проходил по ним с братом, разговаривал о каком-то бреде, подшучивал над Чимином, и смеялся. Тогда не было так больно. Не было больно находиться с братом и не было больно не находиться с ним. Он мог жить нормально, если бы ещё тогда всё остановил, как только сердце стало биться быстрее при виде вспотевшего брата, вернувшегося с утренней пробежки, если бы он сразу осёк все мысли о том, что его брат как-то внезапно возмужал и повзрослел. Если бы отвел глаза от прилипшей к телу футболке… он бы жил иначе, а сейчас, идя по этим закоулкам, не искал бы в тёмных и сгорбленных спинах Чимина, точно зная… что его здесь нет. Так глупо. Если бы люди знали, к чему приведёт этот заинтересованный взгляд и влюблённость, этот учащенный ритм сердца… тогда бы они отказывались от всего и, отворачиваясь от прекрасных глаз, искали бы другие, какие-то не блестящие, но точно безопасные и никогда не причиняющие боли?
— Чимин? — окликает парня чей-то голос, и он не спеша оборачивается, делая затяжку, и встречается с удивлёнными глазами какого-то парня. Узнаёт в нем лучшего друга брата и, усмехаясь, вытаскивает сигарету изо рта.
— Джимин, — поправляет он того, глядя на него и думая, что он ужасный друг, потому что ни разу не звонил Чимину, а сейчас вот даже не смог различить, кто перед ним. А сам он тоже ужасный просто так. Потому что он уже отдаляется от брата… говорит «Джимин», когда его путают с братом, хотя обычно говорил «да, я»… не потому что он такой мудак, а потому что когда-то давно они с Чимином сидели на крыше их дома и, глядя на звезды, обещали, что будут так делать. Обещали, что вечно будут лучшими в мире братьями, близкими и счастливыми… будут рядом. Или хотя бы просто будут. Джимин так многое нарушил одним лишь именем своим. «Джимин»... и всё… его нет рядом с Чимином, нет его счастья. Его самого больше нет. Осталось просто тело, бездумно двигающее ногами и идущее куда-то.
— А, прости. Ты один? — подходя ближе и продолжая путь дальше рядом с черноволосым, выговаривает юноша.
— Нет, я со своими друзьями. — Хмыкает парень. — Воу-воу, ребята, потише, — выговаривает он, осматриваясь вокруг. Шутит, но почему-то не весело. Хотя, это, наверное, похоже на него, да? Уверять всех в том, что тебе ахуенно в то время, как ты ходячий мертвец.
— А ты всё такой же, — улыбается парень и сворачивает на повороте, оставляя Джимина наедине с окурком, зажатым между пальцев.
Ну да, такой же, не считая того, что внутри как-то пусто и холодно, ветрено и дождливо. Во рту горький привкус сигарет, от которых парень уже успел отвыкнуть. Потому что обещал Чимину бросить… вот и бросил… Чимина. Чимина и Юнги. Наедине. Как брат и хотел глубоко в душе… Джимин видел это в его глазах, какую-то тихую, еле уловимую просьбу: «пожалуйста, позволь мне…». И он почему-то сдался, поддался этому трепету в дрожащих зрачках и позволил.
Пак остановился у подъезда, боясь войти туда, где непременно пахнет братом, всё ещё, даже через столько лет его отсутствия в доме… В лифте непременно всё ещё не стёрли смайлик, нарисованный Чимином и… Вообще-то Джимин и до сих пор чувствовал этот сладкий запах под носом.
Выбросив маленький окурок, Джимин вздохнул и вошел в темный подъезд где, как и раньше не было лампочки. Лифт. Грёбаный смайлик, который улыбался такой знакомой улыбкой брата, застрявшей перед глазами… 6 этаж. Входная дверь. Звонок в дверь, под который Чи всегда любил петь смешным голосом. Копошение за дверью во время, которого брат уже успевал расстегнуть курточку и развязать шнурки на кедах. Щелчок, после которого блондин всегда влетал в дом с радушными приветствиями… но, сегодня черноволосый стоит на пороге родного дома совершенно один.
«Я возомнил о себе нечто большее, чем я есть на самом деле. Прости, что портил тебе жизнь. Прости, что я претендовал на тебя. Делал больно и доставлял столько проблем. Я просто хочу, чтобы всё было правильно, хочу, чтобы ты был в порядке».
— Джимин? — удивлённый голос женщины и её взгляд, от которого становится ещё больнее, так, что он просто хочет сейчас упасть в её объятия и расплакаться, потому что ему больно. Он только сейчас очнулся и осознал, что он натворил. Отказался от своего счастья, хотя так это было сложно назвать. Хотелось сорваться с места и помчать по лестницам вниз, колени дрожат, и поэтому он падал бы и катился вниз, а потом снова вставал и бежал…
— Мам, — улыбается юноша, сглатывая горькую слюну вместе с огромным комом в горле. — Привет, ты меня простишь? — виновато говорит он, а женщина испуганно бегает глазами по лицу сына, проверяя всё ли так, как и было.
— Что случилось, дорогой? — взволнованно спрашивает женщина.
— Я дешевый, мам. — Говорит Пак. — Очень дешевый, прости. — И дальше ещё много вопросов и лжи, много выдумок и боли, скрываемой за улыбкой. Он не мог сказать правды, не мог признаться в том, что влюбился в брата и теперь страдает оттого, что его пришлось отпустить. Не мог признаться, что был глупым и надеялся на то, что сможет заменить Чимина другим человеком. Правда изо всех сил старался его любить, на миг ему казалось, что всё выходит довольно неплохо, было чувственно и… Он не мог признаться, что не может так жить, хотя прошел всего день без блондина. Не мог признаться, что, может быть, одним прекрасным утром, убьётся в ванной или, закрывшись в комнате... юноша столько всего не мог сказать, отчего всё больней становилось дышать. А надо ли?
«Я думал, что смогу. Именно поэтому тогда поцеловал и тебя, и Юнги. Именно поэтому я говорил тебе, что полюблю и его. И на миг мне даже стало казаться, что я правда смог… но это был всего лишь миг. Наступило утро и я, открыв глаз, первым делом увидел тебя, ты обнимал Юнги, уткнувшись в его шею носом, и спал так спокойно. Я лежал на краю, словно пропасти, хотя это всего лишь была моя кровать. И тогда, именно тогда я понял, что всё это так глупо… не тогда, когда вы целовались без меня на кухне, не тогда, когда ты прогибался под ним, не тогда… чёрт… всего лишь мелочь, которая выводила меня из ритма. Ты хватался за него как за спасательный круг, ты боялся его потерять, а я боялся потерять тебя».
В руках потрёпанный листочек и почерк брата, такой знакомый и чужой одновременно. Слова, врезающиеся в сердце и вскрывающие живот. А глаза застилает пелена слёз. Плакать было глупо, и он не имел на это права, потому что он тоже всё это понимал… только не мог сказать брату, что больше так не может, что больше так не хочет. Он не мог признаться в этом… просто продолжал целовать брата и надеялся, что тот не заметит, что в поцелуях не было чувств любви. Продолжал умолять про себя о чём-то ужасном и эгоистичном, оставаясь уверенным в том, что брат ничего не замечает. Но Джимин замечал, всё замечал и понимал: сухие поцелуи пронизывали и он старался их углубить, искал хоть что-то, что скажет ему: «останься», искал хоть что-то, говорящее о том, что он тоже часть чего-то… но не находил там ничего кроме сожаления и грёбаной жалости с миллионами слов: «прости».
«Ты прекрасен, Чимин-и. Я ни в коем случае не хочу, чтобы ты чувствовал грусть. Я знаю, что ты не будешь меня искать, но сделаю вид, что ты перерыл весь мир в поисках меня. Потому что так мне будет легче… Я хочу, чтобы ты был счастлив. Сможешь мне это пообещать?»
— Что читаешь? — слышится шепот на ухо, и в следующий момент руки Юнги смыкаются на торсе Чимина, который в очередной раз всхлипывает и смаргивает слезу, которая размывает слово «меня». — Ты чего? — удивляется Мин, разворачивая блондина за плечи, и всматривается в его глаза, а затем выхватывает из его рук этот пошарканный клочок бумаги, который в своё время мял в руках Джимин, дрожал над каждым словом и сотни раз порывался порвать… сжечь, уничтожить, чтобы он соответствовал его автору.
«Просто… я решил продолжить держать на себе статус сильного, эту роль дали мне вы с Юнги. И решил, что просто стоит, наконец, признаться, что всё это глупая игра в прятки. Ты скажешь мне, что я совершенно забыл, как играть в эту игру, но… я знаю её истинный смысл. Один становится к стенке, крепко закрывает глаза, пока второй целует третьего, один считает до десяти, пока второй и третий спрячутся, на ходу пряча свои истинные чувства. И через некоторое время, сделав это. «Раз, два, три, четыре, пять… я иду искать». Говоришь это и продолжаешь жить на улыбке, делиться поцелуями и разделять себя на две ровные части. Прячешь все свои чувства, даже любовь даришь фальшивую».
— Что это? — бегая глазами по буквам, спрашивает Юнги и продолжает читать.
«Просто пришло время признаться: я не справился. Не смог влюбиться в Юнги и влюбить его в себя. Винить кого-то глупо, когда на самом деле виноват лишь ты сам. Мы все думали, что будем жить все вместе долго и счастливо, но такого не могло быть… с самого начала я уже смог увидеть такой вот конец. Конец, где нет меня».
— Что за хуйня… где он? — оторвав глаза от письма, спросил Чимина юноша.
— Уехал. — Выговорил парень, запуская руку в волосы.
***
«Я просто исчезну, а вы сделайте вид, что ничего никогда не было. Не было меня… нас».
Любовь ломается. Ломают её не люди, а она ломает людей.
Джимину требовалось меньше времени, чтобы понять, что он любил по-настоящему только Чимина… а Чимин любил только Юнги. Вот эти двое с настоящей любовью. Мама родила их способными любить, но не родила их способными дарить взаимность.
А что насчёт Юнги… что с ним? Он всегда был каким-то закрытым и непонятным. Он уже столько раз доверялся людям и столько раз был ими предан, что… в этот раз, он был почти готов. Потому что он не любил ни одного из братьев. Мин создал у себя в голове идеальный образ Чимина, который совмещал в себе обоих Паков, и без одного из них это был уже совсем чуждый ему человек, который не вызывал у него никаких чувств. Он привык быть сначала нежным, а потом грубым или наоборот. Привык отдавать всего себя именно тем, кто этого достоин, каждому дарить что-то особенное, а теперь… он словно переломался напополам. Он с трудом привыкал к чему-то новому и сложно отчего-то отвыкал.
Именно поэтому через пару недель попыток как-то жить вдвоем, без Джимина, который для Юнги был обязательным компонентом он сказал одну очень убийственную фразу своим хриплым и безразличным голосом. Тогда за окном был вечер, а Юнги схватил блондина стоящего на четвереньках за бёдра и, насадив его до основания, заставив выгнуться до хруста в позвоночнике, обозвав его каким-то грубым словом, которые обычно предназначались черноволосому, находящемуся где-то рядом… Чимин же всегда был достоин самого лучшего и возвышенного. Юнги понимал это, но ему было необходимо выплескивать свои истинные эмоции куда-то, быть грубым, чтобы быть нежным… но он понимал, что Чимин не должен всего этого чувствовать, притворяться, что ему нравится и ничего не говорить… так в своё время делал Джимин, но Юнги до сих пор об этом не знал и так было легче, легче было думать что ты дарил грубость тому, кому она нравилась, ты не был моральным уродом, ты любил, да. Поэтому на самом пике оргазма, он сказал не о любви и не о чём-то нежном. Мин сказал: «нам нужно расстаться». Потому что его идеальный образ разрушился. И он больше не хотел притворяться и заново привыкать к чему-то новому. И делать больно Чимину тоже не хотел… хотя, он по любому был тем мудаком, который причинял ему боль, уйдёт ли он или останется.
А он уйдет, также как и Джимин однажды... будет много пить и больше никогда не полюбит. Будет убивать себя сигаретным дымом и, просыпаясь по утрам, не понимать, умер ли он или это всё ещё жизнь. Ужасная и горькая. Горче, чем ментоловые сигареты вперемешку с виски. Он будет стараться не думать ни о Чимине, ни о Джимине... будет напиваться так сильно, что забудет и своё собственное имя... он сгниет изнутри ещё больше прежнего. Но всё равно не сможет выгнать из головы то, что было, и когда-то делало счастливым. Он много раз хотел всё вернуть, скучал по Чимину и Джимину, скучал так сильно, что готов был на всё, хотел касаться и целовать, раздевать и скользить глазами, но… это чувство внутри, он, честно говоря, не мог понять, что оно означает. Он вернулся бы к Чимину если бы точно знал, что Джимин тоже сделает что-то подобное – вернётся, например, и они снова начнут жить как раньше, кажется сто лет назад. Он хотел бы всё вернуть, но заливая в глотку виски, одну за другой, понимал всё больше, насколько всё глупо и нереально. Он научился чувствовать, но от этого нет никакого толку… есть только жгущая боль, которая убивает, но не до конца, оставляя мучиться и просить о смерти, о ноже в сердце, но нет… боль любит, когда люди чувствуют её долго. Она любит слезы, собирающиеся в уголках глаз, и любит слушать оправдания людей, особенно оправдания Юнги, который, конечно же, не плакал, а просто… просто… что-то в глаз попало, в оба глаза сразу.
Они все исчезнут из жизни друг друга, надеясь сделать как лучше, но выйдет не то, чего они хотели... Не то, что должно было быть. И не потому, что они должны были быть вместе. Именно вместе, трое. Нет. Всё разрушилось не потому... всё разрушилось и не стоит искать этому оправдания и причины.
Просто нужно жить дальше?
Как-то жить, и они будут пытаться, но и сами не заметят, как жизнь растопчет их, а они ещё долго буду барахтаться, как жалкие рыбёшки.
«Я не знаю, куда разбросает нас жизнь. Но я никогда не забуду. Не забуду тебя, Чимин-и. Я никогда так не любил. Никогда так не любил. Никогда».
***
Вечера становились холоднее с каждым днём, а в жизни оставалось всё меньше смысла.
Однажды несколько человек захотели быть счастливыми и сделали кое-что безумное. Думали, что попытка не пытка, что они ничего не теряют.
И это желания счастья сделало их глубоко несчастными.
Потому что каждый из них лишился чего-то важного… Каждый из них лишился всего.
«Я не знаю, как птицы по небу летают»
«Ведь я взглядом сломал все их крылья»
«Все люди зачем-то о ком-то мечтают»
«И умирают, когда передоз бессилия»
«Мы любили и были живыми когда-то»
«И когда-то умели счастливыми быть не фальшиво»
«Любовь судит людей как-то слишком предвзято»
«Сделав так, чтобы нам было слишком паршиво»
А им всем точно очень паршиво. Паршиво и больно. Терять больно, болеть кем-то больно и думать, что всё ещё можно исправить и изменить. Даже спустя года… ждать звонка в дверь и представлять на пороге его. Выдумывать его запах и рисовать его рядом с собой... рисовать его портреты и сжигать их, купаясь в ванной полной пепла... Вспоминать о нём и плакать. И становиться одной из тех пепелинок, уходящих под воду, и растворяться там. Навсегда теряя в себе себя.
***
Я слишком ничтожен в природе своей,
И слишком упавший на дно.
Мне думалось: «больше не станет больней»,
Вот только преследует «но».
Вина же ничья в том, что я был один,
Ничья и, конечно, моя,
Во мне разрушалась масса вершин,
В обломках которых был я.
Мне вдохи утрами давались сложней,
Под вечер и вовсе бездвижно
Моё отраженье ставало черней,
Как слёзы, что лились постыжно.
Я был не таким, как хотели другие,
И оттого одинокий.
Мне не нужны поцелуи скупые,
Мне нужен один глубокий.
***

Конец.