pyrokinesis — ветрянка.
pomme — anxiété.
I

.

— Будь с ней милее, Чонгук, — наставляет сидящий за рулем мужчина в возрасте, сосредоточенно глядя на дорогу, и расстёгивает пуговичку на чёрной рубашке. День выдался не по сезону жарким, солнце пекло просто нещадно, из-за чего находится в закрытом пространстве дорогой иномарки, обтянутом чёрной кожей, практически невозможно.

В салоне играет спокойная, достаточно тихая мелодия на французском. Выбор очевиден практически — Чон Уён огромный фанат не только французского языка, но и культуры, особенно музыки. Чонгук, впрочем, любви его не разделяет: ему ни язык не нравится, ни музыка, ни культура, ни француженки. Как бы он не старался проникнуться этой культурой, чтобы их с Уёном объединяло хотя бы что-нибудь, всё было мимо.

Чонгук иногда думал, что он просто-напросто не его сын, иначе как можно было бы объяснить такую тотальную непохожесть.

— Да какой в этом смысл, а? Я очень даже сомневаюсь в том, что ей не всё равно на это, — недовольно бурчит Чонгук, небрежно убирая чёрные волосы с лица, и задумчиво играет с металлическим колечком на нижней губе.

— Она хочет наладить отношения, ты все-таки её сын, — просто отвечает Уён, плавно сворчивая на нужном повороте. — Зря ты цветы не купил, сынок, Ынхи их любит.

— У меня на них аллергия, — фыркает Чон, опуская окно. Полазив по карманам кожаной куртки, в которой сейчас было просто невозможно жарко, достаёт пачку, из которой тут же тащит одну сигарету. Играет с ней, теребя между пальцами, как ручку, сжимает фильтр зубами, лопая ментоловую кнопку, а после прикуривает, звеня бензиновый зажигалкой.

— У тебя нет аллергии на цветы, — осуждающе тянет Уён, глядя на сына. Он его дурные привычки не жалует, не желая, чтобы его ребёнок своими же руками травился, но ничего не говорит. В конце концов Чонгук — взрослый парень и сам знает, что ему делать; не в том возрасте, чтобы действительно слушать нотации старого отца.

Уён упустил момент, когда его сын вырос, когда начался тот самый переходный возраст, от которого все его друзья-отцы хватались за голову. Он был занят: бизнесом и попытками исцелить разбитое матерью Чонгука сердце. Когда заметил, было поздно. Чонгук пустился во все тяжкие, а отец перестал быть для него авторитетом — настоящий золотой ребёнок, как и большая часть отпрысков богатеев. Уён понимал, что и сам в этом виноват, так что просто смирился, полагая, что период это такой. Мол, сын перерастет это.

Не перерос, к сожалению. Вернее, перерос, но частично — бунтарский дух и страсть ко всему опасному никуда не делалась. Чонгук, конечно, стал спокойнее, но и эталоном сына, да и молодого человека тоже не был. Уёну многое не нравилось — не нравилось увлечение сына гонками и постоянное пребывание в клубах, не нравился его байкерский прикид вечный, татуировки и пирсинг, который он в самом начале буквально возненавидел. Но мужчина, впрочем, понимал, что ничего уже не сделает.

Чонгук такой Чонгук. Шумный, шальной, веселый, душа компании. Курящий, как чертов паровоз с пятнадцати лет. Пьющий элитный алкоголь и любящий фигуристых девушек, которых Уён в последние несколько лет достаточно редко видел в их доме за городом, что не могло не радовать. То, каким сын стал, прямая вина самого Уёна и ему остаётся только смириться.

Смириться с тем, что сын на важные приёмы приходит в байкерском прикиде. Что курит прямо в его машине или доме, не стыдясь и не боясь за белую мебель, которая со временем точно пожелтеет от частого курения младшего.

— Но мамаша об этом не знает, — хмыкает Чонгук, выпуская колечко дыма в окно. — Поздно она спохватилась, еще бы на мою свадьбу приползла, заливая, как ей жаль.

— Не уверен, что ты когда-нибудь женишься, с таким характером.

— В этом и суть, отец, — ухмыляется Чон, упираясь локтем на окно, и выглядит до невозможности расслабленно, хотя и перспектива скорой встречи его раздражает до зубного скрежета.

Мужчина переводит тему:

— Мог бы и одеться по приличнее.

— А что не так? — искренне не понимает Чонгук, вскидывая бровь с серебристым пирсингом. — Вполне себе прилично.

Уён с огромной долей скептицизма окидывает сына взглядом, остановившись на светофоре. У них понятия о приличной одежде разные, так что для старшего Чона кожаные штаны, обтягивающие ноги, как вторая кожа, растянутая майка и кожаная куртка — вовсе не приличная одежда, которую обычно надевают в дорогущий ресторан, цены в котором за один ужин превышают месячную зарплату половины населения страны. А грубые берцы и вовсе грозили мужчине сердечным приступом, не меньше.

— Скажи, что ты шутишь, — просит Уён, не скрывая своего ужаса.

— Не дай Бог я когда-нибудь в своей жизни надену этот пафосный костюм и начищенные слюной бабочек туфли. Нет, я просто умру, меня галстуком удушит, — в тон отцу тянет Чонгук. — Не понимаю, почему вообще согласился на это, как будто у меня других дел нет.

— Проведи время с отцом, а не в клубе с очередной девчонкой, которая на тебя повелась.

— Я в поиске той самой, ты не понимаешь! — смеётся Чонгук, решив не поправлять отца. Повесой отнюдь не является, так что и слова Уёна нельзя назвать доподлинно верными: Чонгук далеко не фанат беспричинных половых связей, хотя и его образ жизни наталкивает на совсем иные представления.

— Не там ищешь. В театр сходи, в музей, ещё куда-нибудь, а не в клуб. Порядочной девушки там не найти, — ворчит Уён. Он мать Чонгука тоже не в самом приличном заведении обнаружил, и роман их закончился так же чертовски плохо.

— Может, мне и не нужна порядочная? Нет, правда, меня не привлекают красавицы-всё-могу-всё-умею, которые и гордость семьи, и гордость покойной няньки, президента, паучка Роджера, живущего у неё под кроватью. А паучок-то голубых кровей! Хотя, подожди, у таких обычно всё в таком порядке, что даже паучки голубой крови не заводятся, — беззлобно смеётся Чонгук.

Он против таких девушек ничего против не имеет, просто они совершенно не его типаж. Папины дочки во всем белом, с образом Марии Магдалены Чонгука не привлекали, как, впрочем, и мегеры, не вылезающие из клубов. С одними ему слишком скучно, с другими нет никакого покоя.

— Чонгук, — устало вздыхает Уён. — Просто не женись никогда.

— А как же наследники? — притворно ужасается Чон, прикладывая руку к сердцу.

— Наследники чего? Твоего алкоголизма и никотиновой зависимости?

— Моей неземной красоты!

— Да вот я даже не знаю, — смеётся Уён. — Не знаю, не знаю, надеюсь, твой ребенок, если он будет, возьмёт все черты от матери, а не от тебя.

— Да, я тоже так думаю, — самодовольно тянет Чонгук. — Мир просто не переживет второго меня!

Мужчина только качает головой, не решившись спорить с сыном. У них разные взгляды на мир, и Уёну ничего не остаётся, кроме как принять их, потому что по-другому быть в более или менее сносных отношениях с сыном у него не получится. Чонгук характерный и неуступчивый. Уён тоже, но ему больно уж не хочется еще больше руинить отношения с сыном.

Чонгук выкидывает бычок в окно, которое оставляет открытым, и задумчиво листает ленту в смартфоне, просиживая остаток пути в тишине. Встречаться с матерью, родной матерью, ему совершенно не хочется. Он её даже и не помнит толком, потому что та ускакала с богатым любовником, когда Чону не было и десяти, а тут, спустя больше пятнадцати лет вспомнила, что у неё есть сын. Охренеть! Хочется крикнуть ей в лицо и уйти, оставив её в пафосном ресторане, который она выбрала, да только отцу пообещал, что действительно проведет с матерью время. Чонгук привык держать свои обещания, какой бы дискомфорт это ему не приносило бы.

— Эй, я не думаю, что это — тот пафосный ресторан, — бубнит Чонгук, отрываясь от экрана телефона, когда понимает, что отец притормозил около обочины, прямо напротив какого-то невзрачного магазинчика.

— Сходи, купи матери цветы, — указывает Уён, тянется к двери со стороны сына и открывает её, одним только взглядом указывая младшему выйти. — Да поприличнее какие-нибудь.

— Я? — Чон глазами глупо хлопает. — Я цветы никогда в жизни не покупал, сходи сам. К тому же, я не думаю, что в этой забегаловке, — он скептически окидывает магазинчик взглядом. — Будут достойные цветы.

— Все бывает в жизни в первый раз, а у нас нет времени искать другой вариант, — Уён смотрит на циферблат наручиных часов дорогущей марки. — Мы итак ужасно опаздываем.

— Да на…

— Чонгук! — повышает голос немного мужчина, осуждающе смотря на сына. — Пожалуйста.

Чон младший вздыхает, нарочито резко отстёгивает ремень безопасности, а потом выходит из машины, громко хлопая дверью. Проверяет наличие кредитки в кармане, прячет телефон и, надевая на нос черные солнцезащитные очки, быстро идёт к магазинчику, который вовсе доверия ему не внушает.

Колокольчик над дверью звенит, пока Чонгук проходит к стойке, вальяжно опираясь на неё локтем, и рассматривает помещение. Цветов — море и, если бы у него действительно была бы аллергия на них, Чон бы точно здесь умер. Бутоны всех цветов радуги мозолят глаза, слишком ярко, слишком живо, его вдруг начинает тошнить от такого цветового шума, непривычного ему.

Чонгук морщится, когда слышит знакомую французскую музыку, и уже хочет выскочить в ужасе на улицу, потому что только этого ему не хватало, но сдерживает себя, решив все-таки купить гребаные цветы. Он действительно ненавидит французский, но этот язык буквально преследует его.

Чонгук терпеливо ждёт, пока придёт продавец, но к нему явно никто не спешит, что раздражает ещё больше. Отличный сервис, ничего не скажешь.

— Эй, есть кто-нибудь живой? Я спешу! — не выдерживает Чон, через стойку заглядывая в коморку, из которой идет тусклый свет. Там кто-то шумит, так что он понимает, что магазинчик явно не пустует.

— Так найдите другой магазин, в чём ваша проблема? — слышится чей-то холодный ответ, а после из коморки выходит невысокая девушка, как он понимает по мелькнувшим чёрно-белым длинным волосам.

Он не видит лица, потому что его скрывает огромный букет цветов, названия которым Чонгук точно не знает. Следом сотрудница магазинчика проходит мимо него, к витринам, отодвигая стеклянную дверцу в сторону, и ставит букет в высокую белую вазу, а после оборачивается к Чонгуку.

— Добро пожаловать, чем могу вам помочь?

У Чонгука в прямом смысле отвисает челюсть. Нет, не от её пренебрежительного тона и взгляда на него свысока, словно он —самый бесполезный человек во всем мире, который смеет тратить её время, а от того, насколько охуенно девчонка выглядит. Чёрные джинсы плотно обтягивают ноги сверху, выгодно подчеркивая всё, что нужно, и расширяются к низу, становясь настолько широкими, что в них поместится ещё ноги три, не меньше. На них белой краской выведено что-то на французском, от чего Чонгук действительно в ужасе. Сложно окрашенные волосы свободно лежат на спине и плечах, делая девушку похожей огромной кляксой на фоне ярких роз, цена на которые здесь непомерно высока, как ему кажется. Широкий тканевый топ с огромным количеством шнуровки — на груди по всей ширине топа, на боках, на спине не менее трех линий шнуровки, это даже топом со шнуровкой назвать сложно; это скорее шнуровка с топом — открывает ключицы, руки и тонкую полоску живота.

На левой руке Чонгук видит широкий браслет, хотя это больше похоже на отрезанный от черной джинсовой куртки рукав, закрывающий по длинне треть предплечья, с двумя ремешками и огромными серебристыми пряжками. Чон рассматривает её без стыда, не реагируя на тяжёлый, острый взгляд, которым она как будто режет его без ножа, вытряхивая внутренности на белый, идеально чистый пол.

Чонгук пялится. Да при том в наглую.

Не может на неё не пялиться. Вернее, на её татуировки, которые не скрыты практически. У неё забитый рукав — это горячо, это чёрт возьми горячо! — на одной руке, а на другой — огромное изображение насекомого, спиралью обвивающее её руку от плеча до самого запястья. Часть тату в композиции он не может заметить из-за убогого куска ткани на её руке, но почему-то Чонгуку кажется, что он будет в восторге дёргать ножкой из-за них, если увидит.

Она топит его своим снисхождением.

Смотрит так, словно он жалкий придурок, на которого у неё просто нет времени. А Чонгука откровенно ведёт, он смотрит и не понимает, насколько она вообще реальная.

Нет, она пиздец, какая охуенная.

В смысле...Пиздец!

— Эй! — она пренебрежительно щёлкает пальцами перед его лицом. — Вы же спешили, что встали сейчас, не могу понять?

Чон глупо хлопает глазами, глядя на неё. Нет, таких он еще не встречал. И, кажется, ему полнейшая задница.

II

Со Мунбёль знает, как из самых ужасных цветов собрать невероятной красоты букет. Знает, что лучше дарить на годовщину, а что на день рождения. Что друг её, Хосок, невероятное нечто, от которого убежать хочется. Знает, что они слишком разные, чтобы общаться: и это не метафора, Хосок буквально прямая противоположность Мунбёль. Она до сих пор не может понять, как так вышло, что они сдружились, что он стал огромной частью её местами максимально убогой жизни.

Его ведь из сердца Со никакими клещами не вытащишь.

Они знакомы с самого детства. Росли вместе, влюблялись вместе, экзамены вместе сдавали, в университет поступали и заканчивали его тоже вместе. Хосок — как определённая константа в её жизни, они к друг другу привязаны верёвками самыми крепкими и цепями стальными.

Единственная постоянность в жизни Мунбёль, потерять которую значило бы потерять себя. Единственный человек близкий, потому что такие, как она, почти всегда одиноки.

Холодных ледышек обычно не любят.

У Со эмоциональный диапазон настолько скуден, что иногда кажется, что из неё способность к эмоциям разом забрали и превратили в пустую оболочку, которой, если честно, она себя и чувствовала. Пустая, разбитая и серая, без единой эмоции и шанса на счастливое будущее — у неё как будто в ДНК кода счастья просто нет, а на подкорке вбито отторжение любой радости. Она еще со времён школы прослыла ледышкой и королевой снежной: практически никто не видел, как Со Мунбёль улыбается или смеётся, девушка практически всегда она была одна — не считая, конечно, Хосока, который с пониманием отнёсся ко всем поганым изменениям в ней — а шутки у неё всегда были особенно жестокие.

Многие обижались, видя в этом не шутки, а злые насмешки, и посылали Мунбёль далеко и надолго, в миг перехотев общаться. А Со, ко всеобщему сожалению или, наоборот, радости, было абсолютно плевать на это.

Её-то это точно радовало.

Если так подумать, Мунбёль ведь своими же руками оборвала все прежние связи, оставив рядом с собой только Хосока. Потому что он единственный человек, кому она может довериться. Единственный, кого Со не ненавидит. Единственный, кто был рядом, несмотря на её дерьмовые закидоны. Потому что Мунбёль обрывала любые попытки других сблизиться с ней, избегая любой боли, а попыток этих было много.

Мунбёль не могла не привлекать внимания в своих рокерских прикидах, забитым рукавом и неизменно яркими окрашиваниями. (Хотя в последний месяц Со отдала предпочтение более сдержанному варианту — черное окрашивание со скрытым платиновым блондом не наедал так быстро, как яркие цвета.)

Но, сколько бы внимания Мунбёль не привлекала, открываться чёрт знает кому не хотела. Вообще-то, она вообще никому не хотела открываться.

Потому что налаживать отношения с людьми не умела — в её случае это значило неизменно лажать и херить всё, что только можно. Или Мунбёль просто не любила людей. Что, в целом, особо погоды не меняло.

Она копошится с очередным букетом роз, когда по звону колокольчика понимает, что пришел новый покупатель. Старается ускориться, но роз много и их все нужно выставить на витрину, так что, как она думает, покупатель точно подождёт. В конце концов она здесь одна, а работы просто непочатый край, от чего вполне себе не иронично хочется залезть в петлю, не иначе.

Когда она уже собирается выйти, из главной части магазинчика слышится чужой голос. Приятный, глубокий, он Мунбёль сразу нравится.

— Эй, есть кто-нибудь живой? Я спешу! — покупатель явно не из терпеливых, от чего Мунбёль раздражается заранее. Уровень раздражения перевешивает на весах, так что парня этого не спасает даже то, что Со нравится его голос.

— Так найдите другой магазин, в чём ваша проблема? — бубнит она явно недружелюбно, так, как привыкла.

Вопрос, конечно, очевидный, но парня это явно не интересует. Со не смотрит на него, с трудом вытаскивая огромный букет, который весит как треть её самой, с трудом ставит цветы в вазу и оборачивается к покупателю, даже не удосуживаясь натянуть приветливую улыбку.

— Добро пожаловать, чем могу вам помочь?

Со даже не выделяет его из огромной серой массы покупателей: ей, честно говоря, абсолютно всё равно, кто там к ней приходит; хочется только поскорее обслужить клиента и снова остаться в гордом одиночестве.

Нет, вообще-то Мунбёль свою работу любит, причём любит едва ли не всем своим сердцем. Ей нравится часами возиться с цветами, нравится создавать новые композиции, которые не могут оставить равнодушными всех, кто их видит. Раз уж сама Мунбёль — Мунбёль, которая ненавидит даже малейший намёк на радость — не может налюбоваться ими, чувствуя, как сердце в груди начинает биться быстрее от красоты хрупких цветов, то ни одна живая душа также не устоит. А людей она не любит просто, вот и вся загадка.

Парень смотрит на неё во все глаза, и Мунбёль уж больно хочется подойти ближе, щелкнуть его челюстью, как бы намекая на то, что он откровенно пялиться на неё.

Хотя, нет, не на нее. Проследив за его взглядом, Со понимает, что смотрит он не на её грудь, к примеру, как это бывает чаще всего, а на её татуировки. Она сдерживает улыбку.

Не всё потеряно!

Мунбёль любит, когда её невероятные татуировки оценивают по достоинству, так что даже внимательный, буквально оценивающий взгляд этого парня она готова потерпеть. Пусть смотрит.

Пусть восхищается её татуировками.

Пусть восхищается ей.

Мунбель быстро, практически незаметно, окидывает парня взглядом, так же акцентирует внимание на его татуировки. Рисунки точные, красивые, ей действительно нравится, они чем-то на её собственные похожи. Она вдруг отмечает, что некоторые из них кажутся ей знакомыми. То ли она видела конкретно эти татуировки уже где-то, но не может вспомнить, где именно, то ли еще в чём-то дело.

— Эй! — она пренебрежительно щёлкает пальцами перед его лицом, когда Мунбёль надоедает быть элементом его рассматривания. У неё тоже дел слишком много, а он ужасно отвлекает её. — Вы же спешили, что встали сейчас, не могу понять?

— А…Да, конечно…

Для человека, который выглядит, как хренов байкер и клишированный плохиш, он ведёт себя сейчас слишком неуверенно.

Она терпеливо слушает, что ему нужно, совсем не удивляется, когда слышит уже привычное для кого-то, кто работает флористом вот уже три года — цветы нужны, а что дарить не знаю.

— И что, вы даже не знаете, какие цветы любит ваша мама? — холодно интересуется Мунбёль.

Дружелюбие, которое обязательно должно быть продавца, отсутствует. Вообще-то, на него и намёка нет — Со Мунбёль хреновый продавец. Но хороший флорист, хозяйка магазинчика не решается её уволить. Часто, конечно, говорит, что ищет нового продавца, но Мунбёль знает хорошо, что не ищет.

Вообще-то, Со к своему удивлению занимает большую нишу среди других сотрудников подобных магазинчиков, которых в огромном и шумном муравейнике с пафосным названием Сеул слишком много. Практически все её постоянные клиенты — такие же не_дружелюбные ребята, которым не нужны натянутые улыбки и весёлое щебетание обо всем на свете, начиная от погоды и заканчивая последними новостями. Они Мунбёль ценят как раз за то, что он языком не трепет лишний раз, только по делу советы даёт, которые обычно и вовсе даже не нужны.

Те, кто забегает в магазинчик впервые, конечно, уровень обслуживания не оценивают — дают огромную кучу советов, как Мунбёль стать лучшим продавцом, на что получают самую натянутую улыбку из её арсенала. Что самое забавное, некоторые из них к хамовитому флористу все равно приходят. Уж больно букеты красивые у неё получаются.

— Ну, мы долгое время не общались, вообще-то, это наша первая встреча за пятнадцать лет, так что я даже в теории не могу сказать, что ей нравится, — очевидно смущается молодой человек, постукивая пальцами по прилавку.

— Мило, — Мунбёль даже не меняется в лице. Ей по большей степени все равно. — Хорошо, какие цветы нравятся вам?

— Э…Розы?

— Ясно.

Со выходит из-за своего рабочего места, критично осматривая парня перед собой едва ли не в упор. Не смущается ни капли, хотя и парня это несколько напрягает. Задумчиво подмечает детали, складывая их в определённое впечатление о нём. Множество пирсинга, который, к её удивлению, его только красит, чёрная майка открывает вид на татуированный рукав — вот он-то и привлекает её внимание больше всего. Роз, правда, в композиции она не замечает.

И хорошо это.

Чонгук просто в восторге.

Ему хочется ногой дергать от того, в каком он восторге от нее. Ему голову конкретно сносит от её холодной мрачности, а когда он вдруг замечает, что обуто на её ногах, Чон готов поклясться: он вполне не против в эти самые ноги ей броситься. Тяжёлые высокие ботинки с тугой шнуровкой, украшенные многочисленными цепочками, забавно звенящими при каждом шаге, едва ли не убивают.

Черт, Чонгук правда в восторге.

— Тогда набейте их на руке в следующий раз, — хмуро советует Мунбёль, усмехаясь, а после идет к огромному выбору цветов в высоких вазах за стеклом под искусственным светом. — А маме возьмите лилии, — отодвигая стеклянную дверцу, Мунбель достаёт и общей массы один цветок, показывая его парню. — В Древней Греции их ассоциировали с богиней Герой, которая была матерью многих богов Олимпа. Покажите, что она хорошая мать.

— Вот последнее точно не про неё, — хмыкает Чонгук, забраковав предложенный вариант.

Хотя, в этот момент ему действительно казалось, что он готов согласиться на всё, что она предложит. Он, кажется, правда реально по самые уши в дерьмо вляпался из-за неё.

— О, тогда возьмите хризантемы. Символ уважения и признания, отлично подходят, чтобы поблагодарить за рождение или что-то в этом духе. Так скажем, способ сказать, мол, спасибо, что была рядом.

— В том и суть, что не была, — усмехается Чонгук.

Она кажется безучастной, кажется тем человеком, которого действительно не интересует то, как о матери отзывается чёрт знает кто. И это хорошо.

Ему сейчас меньше всего хочется слышать в очередной раз о том, какой он хреновый сын, раз за дело считает мать хреновой матерью.

— Ну, тогда подарите хризантемы с намёком.

— Типа, спасибо, что появилась сейчас?

— Типа, спасибо, что тебя никогда не было рядом, когда я в этом больше всего нуждался. Спасибо, что мне приходится ломать мозги флористке, потому что цветов для хреновых матерей не придумали. Спасибо, что в номинации «самая отвратная мать» выигрываешь.

— А вы не особо дружелюбны, — Чонгук тыкает языком в щеку.

Его правда радует, что прямо в этот момент ему не читают нотации особенно не безразличные люди, не имеющие к его жизни никакого отношения. Впрочем, эта девушка выглядит настолько безразличной и безучастной, что он даже не удивляется тому, что она даже не ведёт бровью на его проблему. Она интересуется только для того, чтобы подобрать цветы.

Хотя его это в какой-то степени и задевает. Неужели он не интересует её так же, как она его заинтересовала буквально за пару крошечных секунд? Она не смотрит на него с интересом, не показывает, что её что-то в нем привлекает. Его для неё вообще как будто не существует.

Честно говоря, это сильно ранит Чонгука, который привык к тому, что практически каждая девушка открыто восхищается им. Как будто что-то больно бьёт по его хрупкому эго.

И это заставляет его восхищаться ей ещё больше. Она не ведётся на него, не ведётся на его улыбочки смазливые, на которые обычно ведётся какая-то часть его окружения.

— Вы не первый, кто мне это говорит. Мне платят не за это, — пожимает она плечами, ставя цветок обратно в вазу. — Если опустить язык цветов, возьмите пионы. Их по моему опыту любят все, как хорошие матери, так и не очень.

— Это вот эти, да? — парень верно указывает на цветы.

Мунбёль только кивнула. Он явно не был фанатом цветочных магазинов.

Чонгук думает еще пару мгновений, взвешивая все за и против, решая, что ему лучше взять. Рассматривает цветы, пока Со рассматривает его. Людей она не любит, когда это подразумевает общение, сближение и ещё черт знает какой контакт, а вот наблюдать за серой массой очень даже любит. Мунбёль не может не признать, что многие из тех, кого она встречает, выглядят как довольно интересные люди. Ей нравится рассматривать их, анализировать жесты и внешность, стиль одежды, делая для себя некоторые выводы.

Например, Мунбёль когда-то заметила, что, чем кричаще о своём достатке выглядят люди, тем больше они скупятся на цветы. Для неё стало обычным делом обслуживать парней, разодетых в бренды — чаще всего это что-то с огромными названиями этих самых брендов — которые покупают самые дешёвые цветочки в количестве трёх штук и просят украсить их чем-нибудь, чтобы букет не выглядел совсем пусто.

В общем, оценивая его черты, Мунбёль не может не отметить, что он хорош собой. Ровные черты лица с заметными скулами, волевой нос и темные глаза делают его поистине привлекательным. Однако, Со интересуется его внешностью в последнюю очередь — её куда больше привлекают его татуировки, которые благодаря майке видны более, чем отлично.

Мунбёль была огромным фанатом тату, каждую свою она любила всем сердцем, даже если она была несколько кривой. Так что и его тату её привлекают.

Чонгук внутренне ликует, радуясь тому, что хоть что-то в нем привлекает её. И пусть это татуировки, которые в его случае практически не несут никакого смысла — все дело в том, что Юнги, его мастер, хотел пополнить свое портфолио, так что использовал его тело, как свой холст — это всё равно было очень приятно. Его эго больше не находится в таком уязвимом положении.

— Давайте хризантемы, — после долгих размышлений всё-таки решает Чонгук, отвлекая Со от разглядывая самого себя. Он снова усмехается, как бы говоря ей, что заметил её взгляд, но та на это не реагирует, приступая к сбору букета.

Перед этим зачем-то уточняет:

— Я так понимаю, композиция на мой вкус?

— Удивительно, что вы спросили после того, как я показал себя полным нулём в вопросе цветов.

Мунбёль старательно выкладывала цветы, дополняя букет зелёными веточками, название которых были известны ей, а для татуированного молодого человека они были просто зеленым нечто. Сам же парень интереса к композиции не проявлял, в ожидании постукивая ребром банковской карты по прилавку.

Невольно Со улыбнулась — букет вышел уж больно красивым.

Заворожённого взгляда своего будущего постоянного клиента она не замечает.

— Готово, — заключает Мунбёль, опуская букет на прилавок, и вводит достаточно крупную сумму на терминале.

Парень смотрит на цену, но никак не показывает того, что его она хоть как-то трогает, просто прикладывая карту. Затем внимательно смотрит на девушку, на что она изящно выгибает бровь:

— Что-то еще? — незаинтересованно спрашивая она, упираясь руками на прилавок.

Чонгук вдруг отмечает, что она совсем удивительно смотрится во всем чёрном в окружении ярких цветов.

— Ваш номерок, пожалуйста, — прямо тянет Чон, улыбаясь самой лучшей улыбкой из своего арсенала.

Девушка склоняет голову на бок, всё с тем же безразличием глядя на него, а после, мысленно что-то прикинув, тянется под стойку, с торжествующим видом кладет на нее белый листок бумаги и быстро царапает чёрной ручкой последовательно цифр, а после тянет его Чонгуку.

Подозрительно просто, думается Чонгуку, но он всё равно берёт у нее листок, специально касаясь её пальцев своими.

— Что-то еще?

— Не откажусь и от вашего имени, миледи, — у Чонгука даже настроение поднимется. Он, похоже, не только встретил девушку своей мечты, так еще достаточно просто получил её номер.

— Миён, — тянет она и сладко улыбается. Как-то даже слишком сладко, но Чонгук не обращает на это внимания.

— Славно! — довольно улыбаясь, он быстро забирает цветы со стойки. — Я позвоню, Миён!

Мунбёль смотрит ему вслед, пока он не уходит, а после с привычным пустым выражением лица бубнит, когда дверь закрывается за ним:

— Вот уж я в этом сомневаюсь.

Она прекрасно знает, кого занесло на её работу — Чон Чонгука не знать, кажется, даже зазорно.

Хмыкнув, Со выходит следом, закуривая прямо на пороге. Садится на ступеньку, упираясь в колени, и лениво закуривает. Вишнёвый фильтр оставляет на губах сладкое послевкусие, пока сама Мунбёль смотрит, как ее покупатель садится в дорогую машину, перед этим лениво закинув букет назад, на заднее сиденье. Ей даже хочется вдруг подняться и дать ему по морде за такое свинское обращение с цветами, но она сдерживает себя, решив не тратить время на дураков, а потратить его на желанный перекур.

Мунбёль надеется, что он больше не придет.

III.

— Хризантемы? — удивляется Уён, когда Чонгук возвращается, укладывая цветы назад. — Твоя мать их любит.

— Их дарят, если хотят поблагодарить матерей за что-нибудь, — усмехается Чон младший, открывая дверь впереди, возится с курткой, кидая ее так же назад, а после с довольной заячьей улыбкой садится, пристегиваясь. — Сомневаюсь, что мамуля знает о значении, но мне будет приятно дарить ей цветы с намеком, что она хреновая мать.

Уён с подозрением смотрит на сына, замечая очевидную подмену в его настрое. Настроение у Чонгука действительно иное, веселое, довольное, словно он кот, которому налили целую миску свежего молока.

— Что-то с тобой не так, — высказывает свое подозрение мужчина, заводя двигатель.

Чонгук поворачивает голову к магазинчику, замечая, как на пороге сидит задумчивая флористка, изящно держа толстую сигарету между пальцев. Иисус, она еще и курит.

— Я в восторге, отец! — признается Чонгук, не в силах отвести от нее взгляда. Нет, это просто невозможно, невозможно такой быть. Миён — ужасная. Ужасная в своей охуенности, и Чон ходит буквально по грани между реальностью и отчаянием.

Уён следит за его взглядом. Оглядывает девушку, на которую смотрит сын, щурится, как будто пытаюсь как можно лучше рассмотреть ее, чтобы понять, действительно ли он в восторге от нее. Чонгук, к его ужасу, абсолютно искренен.

Нет, старший Чон не может не признать того, что девушка действительно хороша, но… Ее внешний вид, тату, то, как она сидит, и, какой кошмар, она еще и курит, действительно приводит закаленного старыми порядками мужчину в настоящий ужас. Он привык к абсолютно другому, и рядом с младшим тоже видел совсем иную девушку. Его сын в восторге от этого?!

Хотя, бегло окинув взглядом сначала Чонгука, затем вновь посмотрел на девушку, в целом начиная понимать, почему та привлекла его сына. Хотя, легче Уёну от этого точно не стало

— Какой кошмар. Чонгук, даже не смей приводить ее в мой дом, — решил заранее предупредить мужчина сына, желая как можно скорее уехать отсюда. Сейчас он как никогда надеялся на ветренность сына и на то, что Чон младший забудет о девчонке.

— Хорошо, — нахально улыбается Чонгук, вальяжно разваливаясь на кресле и до последнего смотрит на Миён через боковое зеркало. — Приведу ее в свою квартиру.

Быть может, он заглядывает слишком далеко, но, честно говоря, Чонгук привык получать все, что хочет. А в данный момент он действительно больше всего хотел недружелюбную флористку. В свою постель хотел, в свою квартиру, в свою душу и сердце.

Очень сложно объяснить, но она действительно привлекла его внимание. Чем — он не понимает, пока что, но точно узнает в ближайшее время. У него на нее большие планы.

Чонгук задумчиво смотрит на клочок с ее номером, собираясь прямо сейчас вбить его в контакты, чтобы, не дай Бог, не потерять его, прекрасно зная, что способен на это.

— Э, нет, пап! — смеётся Чонгук, когда Уён собирается вырвать у него листок, планируя выкинуть его в открытое окно. — Нет, нет, у меня планы грандиозные! Ты просто не понимаешь, она…Она охрененная.

— Чонгук, — устало вздохнул Чон. — Если ты так говоришь о девушке, значит, нет в ней ничего особенного. Что, она тут же готова была упасть перед тобой на колени и ты решил, что это — то самое?

Младший мечтательно улыбнулся, расплываясь огромной лужицей на кресле:

— О, нет, наоборот. Она едва ли не убила меня взглядом! Я правда в восторге.

Уён только покачал головой.

Ужин с матерью вышел, честно говоря, достаточно неплохим, как думает Чонгук. Ынхи оказывается не такой мегерой, какой он ее считал. Она извиняется перед ним сразу же, как только они садятся за стол, и слова ее звучат по-настоящему искренне. Чонгук не хочет сразу же вестись на слова, но все равно немного смягчается.

Хотя сам частично мыслями совсем не на ужине. Все время о Миён думает и о том, что такие девушки, как она, действительно существует. Она тянет, она манит, она привлекает внимание, словно у нее есть какой-то секрет, словно она настоящая ведьма. Чонгук хочет узнать, что именно в ней привлекает его внимание. Хочет узнать, что в ней такое особенное.

Он думает о ее холодных глазах, похожих на огромные льдинки, думает, о ее тонких пальцах, изящно сжимающих сигарету, думает, что она наверняка самая настоящая ведьма, потому что он просто не может объяснить по-другому, почему его от нее так ведет.

Отец отвозит его до дома и искренне благодарит за то, что сын был мил с матерью. У Уёна давно своя жизнь, с Ынхи никак не связанная, как и у нее впрочем. Реальности нынешние друг с другом не сочетаются, не пересекаются, а вот прошлое… Прошлое общее, одно на двоих, слилось в сыне взрослом, которого Уён любит и ценит ужасно. И Ынхи, несмотря на то, как она с ними обоими поступила, тоже ценит. Вернее, уважает больше, так что просто не может не способствовать ее сближению с сыном. Она в своём желании наверстать упущенное кажется искренней.

Чонгук обещает, что еще встретится с матерью. Когда-нибудь потом. Думать о новой встрече как-то и не хочется, хотя, скорее, не получается, потому что каждая мысль занята суровой флористкой, которая одним только взглядом посылала кот далеко и надолго. И это самое очаровательное.

Взгляд у нее и правда острый, точный такой, как нож метательный — кинет и Чонгук в крови собственной захлебнется всенепременно, пока сама она наблюдать за ним будет без капли жалости и сожаления, а может и без всяких зазрений совести добьёт великодушно, чтобы он банально не мучался.

Чон скидывает ботинки и куртку у входа, шагая в темноте подаренной отцом несколько лет назад квартиры. Здесь пусто и совсем неуютно, словно помещение не жилое, но Чонгуку до этого дела практически нет. Он здесь редко бывает, предпочитая ночевать или у отца или у многочисленных друзей, большую часть которых, впрочем, друзьями назвать сложно. Связь между ними существует ровно до тех пор, пока обеим сторонам весело.

Наверное, это признак одиночества. Тотального, абсолютного одиночества, потому что нормальных друзей у него нет. Ну, только, может быть, только парочка, среди которых и его тату-мастер, Мин Юнги, но тот ненавидит весь мир — прямо как та флористка, вдруг думает Чонгук — и младшего за друга не считает, хотя и обоим понятно, что их отношения действительно похожи на отношения друзей.

Юнги этого не признает, а Чонгук не настаивает. Ему и без слов все понятно. Да и менять ничего не хочется. Если Юнги спокойнее не назвать его другом, то черт с ним, Чонгук ему не друг в таком случае.

Парень проходит в квартиру, подхватывает со стола пачку, следом зажимая между губ сигарету и целенаправленно идет на балкон. Локтями опирается на перила, прикуривая не глядя, потому что внимание все занято экраном смартфона, в котором он увлечённо ищет номер Миён, мысленно взвешивая все, что сказать ей может.

Пользоваться обычными приёмчиками? Так она на них, казалось бы, не ведется. Или ведется, учитывая, что так быстро дала ему номер свой? Ситуация двоякая, потому что сама Миён совсем не похожа на тех, с кем Чонгук обычно романы крутил, а от того ему совершенно сложно понять, как действовать. Как обычно или придумать что-нибудь новое? Ему обычно не приходится долго думать о чем-то таком и особенно сильно напрягаться. Обычно улыбок обольстительных хватает, но Чон этим редко пользуется.

Терпеливо слушает гудки, глубоко затягиваясь, а после смотрит на причудливый въедливый дым, поднимающийся от сигареты.

— Миён, здравствуй, — оживлённо начинает парень, едва ли не подавившись дымом, когда слышит сигнал, оповещающий о принятом звонке. В трубке молчат, и Чонгук думает, что она просто не поняла, кто это. — Я говорил, что позвоню. Заходил сегодня, покупал у тебя хризантемы.

Она молчит, и Чонгук чувствует себя идиотом. Этого ведь достаточно для того, чтобы вспомнить его. Да и как его вообще возможно забыть-то? Если он, конечно, был не единственным, кому она давала номер сегодня или когда-то там ещё.

Чон чувствует укол обиды и разочарования.

— Да ладно тебе, неужели не помнишь? — едва ли не возмущается Чонгук.

Миён молчит секунду, две, а после вдруг смеётся громко и грубо. Смеётся абсолютно мужским смехом, вводя Чонгука в ступор. Он, конечно, знал, что курение в большом объёме влияет на голос и его звучание, но никогда бы не подумал, что настолько сильно. Чон встречал многих курящих девушек, курящих вдвое, а то и второе больше него, но никогда не слышал ничего подобного.

У нее при разговоре голос был нежнее, мягче.

— Миён? — смеется кто-то на том конце провода. И Чонгук понимает, что разговаривает уж точно не с Миён, а с взрослым мужиком, по голосу который вдвое старше него самого. — Боги, пацан, подожди, я запишу, веду, так сказать, статистику.

Чонгук окончательно теряется, пока на том конце провода над ним откровенно потешаются.

— Такого еще не было. Ынбёль была, Лаура была, Кеннеди была, Сохи была, кого только не было, а Миён не было, — хохочет мужчина, а на его стороне слышится какой-то шум и шелест бумаги. — Молодец, девочка, не теряет хватку.

Чонгук вдруг начинает понимать, что его банально вокруг пальца обвели, как самого настоящего дурака. Зависает, тупо смотря на тлеющую сигарету.

— Ты чё притих? Не допёр, что тебя как лоха обманули? — не помогает собеседник абсолютно.

— То есть, она не Миён? — хрипит Чон, чувствуя раздражение и все большее разочарование.

— И не Ынбёль, и не Лаура, и не Кеннеди, и не Сохи, — довольно тянет мужчина, явно гордясь флористкой. — Давно такого не было, я уж подумал, что она перестала разводить бедных парнишек, а тут ты. Тебя звать-то как, салага?

— Чонгук, — сдавленно бурчит Чон, раздосадованно ткнув языком в щеку.

— Ну, значит, Чонгук, поясняю — тебя отшили. Ты, видимо, ей совсем не понравился, раз она тебе мой номер дала, но ты не вешай нос, ей вообще никто не нравится, — просто бормочет мужчина. Как будто часто говорит одно и тоже.

Хотя, Чонгук теперь думает, что флористка эта слишком часто что-то такое проворачивала.

— А вы, собственно говоря, вообще кто? — прокашлявшись, спрашивает Чон, стараясь не показывать того, что ему даже в какой-то степени обидно. Зато теперь понятно прекрасно, почему она так просто дала ему номер.

— Я-то? Я-то Миён, Сохи, Харин, Ёнсан, Давон, Луиза, Лия, Черён… Мне зачитывать все два листа с именами? — смеётся искренне. Его явно все это забавляет.

— Не нужно. А…

— Как на самом деле твою Миён зовут не скажу, даже не спрашивай. Не грусти только! — и сбрасывает.

Чонгук понимает, что таким дураком себя давно не чувствовал.