HISTORY — What am I to you?

I.

— Я плохо знаю город, хотя живут тут много лет, — заговорчески говорит Со, через плечо оглядываясь на Чонгука, следующего за ней. Ей приятно безумно от мысли о том, что он не задаёт вопросы, а всецело доверяет ей, как Алиса прыгая в кроличью нору за кроликом. Хотя, кролик здесь далеко не Мунбёль; ей иногда кажется, что это она за кроликом в лице Чонгука куда-то бежит и рискует провалиться в глубокую яму. — Но есть всего два места, ради которых я продолжаю жить здесь. И это даже не работа: таких забегаловок, как та, в которой я работаю, так много, что я ничего не потеряю, уволившись. Может, даже найду что-нибудь получше.

Она останавливается, подозрительно глядя на крутую лестницу, потом на свои туфли, и понимает, что это плохая идея: на порожках есть крошечные дырки, в которые её шпильки точно провалятся.

Со подтягивает штанину и собирается присесть на корточки, чтобы расстегнуть застёжки на щиколотке, но Чонгук внезапно опережает её. Присаживается перед Мунбёль, прося немного приподнять брюки, а после, практически не касаясь холодными пальцами её кожи, справляется сначала с одной застёжкой, а после и с другой. Ждёт, пока Со скинет туфли, а после, подцепив верхние ремешки на её обуви, поднимается.

— Ещё немного, Чонгук, и моё сердце растает, — драматично тянет Со, немного улыбаясь. И тянет руку, собираясь забрать туфли, но Чон с самым невозмутимым видом не даёт ей это сделать, указывая рукой вперед.

— Ты поверишь, если я скажу, что это моя мечта? — спрашивает, игриво дёргая бровями.

— Нет, — Мунбёль отмахивается, быстро поднимаясь по лестнице, придерживаясь за не внушающие никакого доверия перила.

Рыскает за косяком около ржавой металлической двери, а после, с победным кличем, достает небольшой ключ, вставляя его в замочную скважину. Достаточно сильно толкает дверь плечом, хотя та и не поддается с первой попытки, а после заходит, чувствуя, как голые пальцы тут же утопают в мягком ворсе ковра.

Она даже не может вспомнить когда была здесь в последний раз — кажется, целую вечность назад, ещё до знакомства с Чонгуком, если не ещё раньше. Просто раньше нужды как таковой не было — тишины в жизни Со было достаточно, чтобы не сбегать от всего мира сюда.

Здесь всегда тихо и спокойно, и ей никогда не хотелось делиться этим местом с кем-то ещё, даже с Хосоком, но тут появился Чонгук, и испортил всё. Мунбёль не может отрицать того, что Чон её мир перевернул на сто восемьдесят градусов. Пока что она не хочет думать, хорошо это или плохо, и тревожить саму себя. Сейчас Мунбёль чувствует приятное умиротворение, и ей правда хо-ро-шо из-за этого.

Не хочет ничего менять в ближайший вечер. Хочет остаться, окружённая этим спокойствием, причина которого, она уверена, в близости с Чонгуком. Возможно, завтра она будет злиться из-за того, что столько всего сделала в этот вечер, но сейчас Мунбёль по-настоящему счастлива, хотя ничего особенного и не происходит, если посмотреть.

И не жалеет тем более о том, что посвятила этот вечер Чонгуку.

— Можешь разуться, — сама тем временем снимает пиджак и кидает его в небольшое кресло, мимо которого проходит.

Чонгук осматривается. Небольшое чердачное помещение, довольно чистое и ухоженное, хотя он ожидал иного, когда Мунбёль вела его по пыльным коридорам. И только он хочет спросить, что это за место, как, подняв взгляд, натыкается на покатую стеклянную крышу с одной стороны, сквозь которую открывается вид не только на умопомрачительно тёмное небо, но и яркие, ослепляющие огни города. Они, как он думает, пришли с другой стороны и он не мог заранее увидеть специфическую крышу здания. Чон так и застывает с открытым ртом, не в силах и слова сказать, пока Мунбёль явно наслаждается его реакцией.

Она хмыкает, склонив голову на бок, и вальяжно падает на пол, вытягивая ноги вперед и откидываясь назад на руки:

— Я знаю, что ты в восторге, у меня была такая же реакция, — комкает пальцами мягкий ворс.

Она не знает, почему привела его сюда. Это что-то личное, место силы, о котором знает она и хозяин сего великолепия, да и всё. Если, конечно последний никого сюда не приводил, в чем Со очень сомневается. Он было ещё холоднее по отношению к другим.

Она просто внезапно чувствует потребность поделиться этим местом с кем-то еще. Не с кем-то, а конкретно с Чонгуком, думая, что это то, что ему сейчас необходимо. И ей это тоже, кажется, необходимо.

Не быть здесь, а быть с Чонгуком.

Мунбёль от этой мысли парализует от страха.

— Как ты нашла это место? — Чон скидывает начищенные туфли, осторожно ставит на пол обувь Со, а после слишком резво проходит мимо нее, останавливаясь едва ли не в плотную к стеклу.

— Не искала, — отмахивается Со. — Я училась с хозяином. Он был достаточно тихим парнем, тише меня. Хотя, нет, скорее он был тихим, а я была нелюдимой сукой, что, впрочем, не изменилось. Мы не то, чтобы общались, просто пару раз помогали друг другу. Хван был искренне влюблен во Францию, как и я, так что мы на этом и сошлись. И…

Мунбёль замолкает, когда Чонгук оборачивается к ней. Его глаза блестят от восторга или лунного света, она точно не может понять, и выглядит это настолько невероятно, что её, кажется, по-настоящему ведет. Сердце ёкает, а слова перестают формироваться в предложения, из-за чего ей приходится сглотнуть.

Чонгук не замечает её заминки, а если и замечает, то молчит и не говорит ей ничего по этому поводу. А сама Мунбёль сказала бы. Точно сказала бы, потому что не смогла бы удержаться от какого-нибудь едкого комментария. И это существенно отличает её от Чонгука. Со снова ловит себя на мысли о том, что она слишком херовый человек.

Мунбёль прокашливается, прочищая горло:

— И на выпускном Хван просто подошел ко мне, вручил ключ и потребовал… Правда потребовал, идти за ним. Я думала, что он решил меня убить, но нет. Показал мне это место и сказал, что я могу приходить сюда, когда захочу, — Мунбёль не может не радоваться тому, что тон её звучит уверенно, а голос не дрожит. Она бы не простила себе иного развития событий. — Не то, чтобы я часто это делаю, но, когда хочется убежать ото всех, бывает. Что я особенно люблю, так это то, что за все эти годы мы с Хваном так и не пересеклись тут.

Мунбёль мало, что помнит со времен учебы в университете: помнит всё, что связано с её несбывшейся профессией переводчика и все. Одногруппников не помнит, хотя, на самом деле, никогда даже не пыталась их запомнить. Возможно, она даже часто встречается с ними, но не узнает, как и они впрочем — а если и узнают, то делают вид, что нет, потому что Мунбёль их никогда не интересовала.

А вот Хвана, паренька с добрыми лисьими глазами и достаточно выразительной внешностью, с его огромными толстовками с капюшоном, которые он носил, не снимая, помнит прекрасно. И их молчаливый дуэт тоже. Это было славное время, и Со иногда думает, как, всё-таки, сложилась судьба Хвана.

Чонгук прячет ладони в карманы брюк:

— И ты решила показать это место мне?

— Я подумала, что тебе это нужно, — отвечает так просто, словно это ничего не значит, но оба понимаю, что всё как раз таки наоборот.

Чонгук снимает пиджак, закатывает рукава рубашки и садится рядом с Со, из-за чего получается, что она сидит боком к нему. Мунбёль улыбается, глядя куда-то в пустоту, а после, внезапно для Чонгука, поворачивается и с самым невозмутимым видом укладывается на его колени, откидывая волосы вверх. Чонгук замирает, смотря на неё так, словно не верит, что это, чёрт возьми, Мунбёль только что взяла (!) и сама (!) улеглась к нему не колени.

— Не смотри на меня так, — бубнит Со, прикрывая глаза. — Иначе я подумаю, что тебе что-то не нравится.

— Нравится! — слишком резко восклицает парень, словно боится, что она передумает, но Мунбёль на это не реагирует.

Откидывается назад на выставленные руки, не в силах отвести взгляда от умиротворенного лица Со. Золотая цепочка на её шее перекрутилась, словно подначивая его протянуть ладонь, чтобы вернуть ее в привычное положение, невольно коснувшись шеи Мунбёль. Собственными губами, желательно. Но позволить себе этого Чонгук не может. Вместо этого он довольствуется бессовестным и беспардонным рассматриванием Со, как будто и правда видит её впервые — Чон думает, что ему всегда будет мало.

Бегает взглядом по ее татуировкам, открытым из-за короткого обтягивающего топа, и хочет коснуться каждой из них, узнать, что стояло за решением набить огромную сколопендру или ещё что-то. Чонгук не уверен, что Мунбёль не чувствует на себе его взгляда, но очень рад, что она ничего не говорит по этому поводу. В конце концов, он тоже никак не отреагировал на то, как она рассматривала на него, хотя жутко хотелось — он, пусть даже на крошечный момент, был ей интересен. А это для него имеет гораздо большую цену, нежели бесцельная возможность пошутить.

Ему интересно, если у её татуировок вообще смысл. Подавляющее большинство его тату сделаны от нечего делать и из-за того, что Чонгук просто хотел дать Юнги возможность практиковаться как можно больше и собирать портфолио, как каждый уважающий мастер. Может ли быть так, что Мунбёль действовала по той же стратегии, набивая всё то, что только приходило ей в голову? Чонгуку правда интересно, но он не уверен, что время спрашивать подходящее.

Он боится разрушить ту хрупкую атмосферу, что вокруг них. А с Мунбёль, как ему кажется, любое неосторожное слово может стать причиной этого.

Нет, блять, подумать только, Со Мунбёль лежит на его хреновых коленях, потому что сама захотела, перед этим приведя в место, о котором не знает даже её лучший друг! Рассказывает ему о своём прошлом, о чём-то личном так невозмутимо, словно они и правда друзья, поверить только! Это Чонгуку явно снится, потому что уж больно похоже на мечту.

— Я помню, что просил не говорить об этом, но… Клянусь, я не понимаю, как у него хвастает совести от так вот распоряжаться твоей жизнью, — тихо говорит Мунбёль, так и не открывая глаз. Складывает ладошки на животе и забавно хмурит брови, из-за чего Чонгук не может сдержать нежной улыбки.

— Снова скажешь, что он мудак? — хмыкает, внезапно для себя на секунду двигает рукой, словно желая коснуться её волос.

— Зачем, если ты итак знаешь? — Мунбёль неловко жмёт плечами. — Хочу тебе сообщить, что я сказала об этом и твоему отцу. Прямо слово в слово. И ещё сказала, что он очень хреновый отец. Вообще-то, я надеюсь, что задела его эго, — Мунбёль вдруг показалось, что он сейчас явно не оценит её жеста. Одно дело высказывать о том, какой его отец хреновый, другое дело тыкать Уёна в это носом.

Вдруг Чонгук не оценит? Она бы, наверное не оценила, если бы кто-то высказал такое её отцу, хотя, с другой стороны, её отец не был откровенным мудаком и не стал бы так себя вести не с дочерью, не с парнем, который ей нравится.

Мунбёль неуверенно приоткрывает глаза. В полутьме сложно понять, что в его взгляде, и Со надеется, что ничего плохого для неё там нет. В конце концов, они, черт возьми, одни! Вдруг, он решит отыграться за все издевки и насмешки? Хотя и Со знает, что это явно не в стиле Чона. Вернее, хочет в это верить.

У неё иногда вообще создается впечатление, что он готов терпеть всё то, что она делает — то ли у Чонгука настолько крепкие и стальные нервы, то ли она просто не сделала ещё ничего из вон выходящего, что, впрочем, является производным от первого критерия.

— Хотел бы я видеть его лицо в этот момент, — комментирует Чонгук и улыбается уголками губ, как будто обнадёживая Со, поняв, из-за чего она волнуется.

— Стоит всех денег мира! — хмыкает она, незаметно выдыхая. — Ещё, кстати, твой отец фактически предложил мне обеспечить безбедную молодость и старость, если я отстану от тебя. Он, видимо, не знает, что это ты самая настоящая липучка, и это ты ко мне прилип, что хрен отлепишь, понимаешь?

— Эй! Ты мне просто нравишься, — фыркает Чон, щёлкнув ее по носу от возмущения.

— О, кошмар какой! Твой отец не переживёт, — Мунбёль специально тянет с какой-то издевкой и снова закрывает глаза, весело скалясь. — Мало того, что я сегодня парочку раз согласилась стать твоей сначала женой, потом любовницей, так потом ещё и явно задела его хрупкое мужское эго. И ты, на его беду, видимо не особо хочешь оставлять меня в покое.

Чонгук смотрит на нее явно пораженно, что Со впрочем, умело игнорирует. Мунбёль сгибает одну ногу в колене, а вторую опускает сверху, весело дергая ступней в воздухе.

— Ты что? — Чон, кажется, давится. — Ладно, с женой я еще согласен, но любовница…

— А что? Будешь после чопорных объятий своей жены приходить ко мне, одаривать меня любовью и лаской, оплачивать все мои хотелки, как сегодня, а потом мы будем заниматься горячим сексом… Ну, например, на кухонном столе, а по-о-сле ты будешь счастливый уходить к своей хорошенькой жене делать ей наследников папочкиной корпорации, — Со вдруг притворно удивилась. — Или, постой, ты согласишься сделать наших детишек наследниками?

В какой-то момент Мунбёль накрывает сильное чувство дежавю. Словно они уже вот так однажды сидели, окутанные спокойствием и нежностью, перекидываясь абсолютно глупыми, несуразными шутками. Мунбёль кажется, что они знакомы целую вечность, и что всю эту вечность она неизменно доверяет ему, как никому на свете. Мунбёль сложно признать, но Чонгук у нее под кожей. Залез так глубоко, что ничем его не вытащить, а одна мысль о расставании делает невероятно больно.

Она не понимает, в какой момент это произошло, в какой момент она позволила ему подойти так близко к себе, и… И это по-настоящему пугает. Мунбёль забыла это чувство; не страх, нет, а то, что она чувствует к Чонгуку — это похоже на сладкую пытку, медленное горение, которое никак и ничем не затушить. Только к Мунбёль и нет ни сил, ни желания бороться с этим чувством.

У неё нет сил бороться с Чонгуком.

Чонгук лениво толкает Со в плечо:

— Что ты, блин, несешь? — смеётся, качая головой. — Мунбёль, я не смогу сделать тебя любовницей, я слишком уважаю тебя. Это во-первых. Во-вторых, я против секса на кухне, это порочит святыню. И в-третьих, ты не заболела? Какая-то ты странная.

— Я влюблена, Чонгук в-л-ю-б-л-е-н-а! — Мунбёль расскидывает руки в стороны.

Сердце Чона гулко падает:

— Влюблена?

— Ага, — резко открывает глаза, выразительно глядя на Чонгука. — В тебя, мальчик мой, — сладко улыбается и ведет пальчиком по коленке Чона, хлопая ресницами. А после снова складывет руки на животе. — Ладно, извини. Я просто была очень рада видеть маму, поэтому и так себя веду. Но насчёт любовницы ты еще подумай, я готова жить на твоем полном содержании, — и снова прикрывает глаза, возвращаясь к прежнему состоянию невозмутимости. — Уверена, завтра мне будет стыдно из-за того, что я показала эту сторону себя, так что… Возможно я тебя заблокирую.

Внезапно Со берет его ладонь, осторожным жестом опуская ее себе на голову. Бормочет что-то о том, что он мог так долго не колебаться, а, все-таки, занять себя её волосами, если так хотел — видимо, заметила — и делает вид, что ничего не происходит. Хотя Чонгук и замечает, как уголки её губ довольно дергаются, когда он осторожно ведёт по затылку пальцами.

Это что-то странное. Происходит действительно что-то странное, и Чонгук действительно не может объяснить её действия. Мунбёль странная в этот вечер, но всё ещё невозможно прекрасная, и у него правда нет больше сил. Находиться с ней рядом и не иметь возможности касаться смело, целовать, обнимать, показывать, как много она для него значит и как много она заслуживает — невозможно.

Чонгуку это помогает. Он чувствует, как успокаивается и перестаёт злиться. И всё, о чем он может и хочет думать, это лежащая на его коленях Мунбёль, которая выглядит так, словно видит в нём достойного её доверия человека. Чон не хочет думать ни об отце, ни о своей идеальной невесте, которую ему пытаются настойчиво втюхать.

В мыслях одна только Мунбёль. Не идеальная чопорная красавица, а злющая и вредная ведьма, от которой голова кругом идет, а глупая наивная улыбка так и цветёт на лице.

Он осторожно пропускает её поразительно мягкие даже после стольких окрашиваний волосы и думает, что, даже если этот момент — последний момент их духовной близости, ему будет достаточно.

— Твоя псевдо-невеста, кстати, тоже не подарок, — снова снова начинает Со. — Серьёзно, я не понимаю, на что она рассчитывает, если очевидно, что она тебя в качестве жены не особо-то и устраивает. Иди думает, что, увидев её в свадебном платье ты такой: блин, какая ты классная, я влюблен?

Чонгук хмыкает:

— Ей не любовь нужна, Мунбёль, не думал, что ты можешь смотреть на что-то сквозь розовые очки. Манволь… Манволь любит побеждать, а я для неё что-то вроде очень важного соревнования.

— Я знаю, Сола рассказала.

— Вы подружились?

— Она хорошая, — невозмутимо говорит Со. — Я к тому, что какой смысл вообще от такой победы? Ну, выиграет, ну получит трофей в твоём лице, и что дальше? Выходить замуж только для того, чтобы кому-то что-то доказать? Бред.

— Я не знаю. И, если честно, знать не хочу. И думать об этом не хочу, — вздыхает Чон, поджимая губы. — Честно? Сейчас я хочу думать о том, что девушка моей мечты сидит со мной и не хочет меня унизить.

Мунбёль поджимает губы:

— Не представляю, почему ты всё это терпишь. Почему терпишь меня и то, что я веду себя как конченная мразь, — вздыхает тяжело, не смея посмотреть на Чонгука.

— Эй, — хмурится тот, осторожно дернув её за хрящик уха. — Не оскорбляй девушку моей мечты! Ты, быть может, и правда моментами ужасно вредная, но, как я уже говорил, мне нравится всё в тебе, Мунбёль.

— А ты, Чонгук, не заслуживаешь быть просто трофеем, — Мунбёль смотрит на него предельно серьёзно. — Нет, правда, не смей жениться на Манволь. Я готова даже стать твоей фиктивной женой на время, лишь бы твой папаша кусал локти. Вообще, женись на ком угодно, хоть на Юнги! Но не на Манволь, она просто ужасна.

Чонгук ласково улыбается Со. Он вообще ни на ком жениться пока что не собирается. Как бы не настаивал отец, какие бы ультиматумы не ставил, как он любит это делать, Чонгук не станет рушить свою жизнь браком с девушкой, которая не видит в нём равного партнёра. Он не дурак, он, чёрт возьми, совсем не дурак! Манволь соблазняет мысль доказать что-то кому-то. Даже то, что она влюблена в него несколько лет, меркнет на фоне возможности иметь в мужьях наследника крупной авто-корпорации.

Манволь банально может убить двух зайцев одним ударом, но участвовать в этом Чонгук не хочет.

— Мунбёль, — тихо зовет Чонгук, и девушка тут же приоткрывает глаза. — Что означают твои тату?

Он думает, что она просто пошлёт его и не будет отвечать. Потому что тату обычно — это что-то личное.

— Да ничего толком, — жмёт плечами. — Фазы луны на спине и тушканчик с луной связан, как ты можешь понять, с именем. Тушканчик, потому что они забавные, с крыльями потому что это ещё более забавно. С лунами на спине тоже всё забавно получилось. Я хотела набить только месяц в райне шестого и седьмого позвонка. Пришла к Юнги, а он мне такой говорит: а давай, значит, фазы луны по всему позвоночнику? Денег отдала ему, конечно, дохрена, но это того стоило, — действительно стоило, думает Чонгук, это выглядит слишком хорошо. — Вообще, в тот момент я подумала, что он просто хочет вытянуть из меня побольше денег. Сколопендра… Мне было десять, когда я увидела её в своей комнате на стене и, честно говоря, это моя травма. Я была в таком ужасе, что в какой-то момент попросила отца отодвинуть кровать в центр комнаты, чтобы около стен не спать. Поэтому решила таким образом посмотреть своему страху в глаза и набить сколопендру на руке. Любопытство под ребрами… тоже забавная история, — хмыкает Со. — Мне было любопытно, насколько больно бить тату на рёбрах, потому что пару раз слышала, что это действительно не самое приятное занятие. Сказала об этом Юнги, и он предложил набить «любопытство», чтобы увековечить то, что я из-за этого чувства решила набить тату. Получается, как будто бы и просто по приколу набила.

— И как? Проверила? — Мунбёль хмурится, как будто забывая о том, что говорила. — Действительно больно?

— А-а-а, — понятливо тянет девушка. — Ага. Жутко. Зарекалась больше ничего такого не делать.

— И решила набить тушканчика с крыльями, который несет луну, несмотря на это?

Мунбёль поджимает губы, явно колеблясь с ответом, а после вдыхает:

— Считай, что я наказывала себя таким образом. В последнее время… — она отводит взгляд, явно желая быть где-то, но не здесь. Вообще не может понять, почему хочет сказать об этом Чонгуку. — В последнее время я вела себя с Хосоком хуже, чем обычно. В плане, я и до этого не особенно дружелюбно, ну тут слишком часто перегибала с этим. Хосок, добрая душа, прощал это, но мне самой было тошно от себя. Так что тату на ребрах… Я не фанат мазохизма или чего-то такого, но решила сделать это напоминанием того, что я не могу вести себя так с Хосоком. Предпочитаю думать, что тушканчик с луной — это аллегория на меня и Хо. Я — луна, а он — тушканчик, который тянет за собой бесполезную луну и не даёт ей упасть на самое дно. Хосок думает, что это просто забавная татуировка, так что не говори ему. Вообще не знаю, почему рассказала тебе об этом, — Со хмыкает. — У тебя ж язык, как помело.

— Я не скажу, — заверяет её Чон, хотя и нужды в этом нет накакой. Мунбёль знает, что Чонгук не расскажет, просто хочет отшутиться.

А Чонгук… Чонгук, вообще-то, поражён. Она не просто рассказывает ему о своих тату, она рассказывает о таких личных значениях. Мунбёль для него в этот момент с другой стороны открывается: он убеждается в своих суждениях о том, что она — не зло воплоти. В Мунбёль и правда слишком много хорошего, но, как подтверждал Хосок, она прячет это всё настолько глубоко, что докопаться до истинной Со кажется невозможным.

Чонгук не решается спросить у Хосока, почему Мунбёль стала такой — в конце концов Чон не раз говорил, что раньше она была совсем другим человеком — и не потому, что уверен: хён ничего не скажет. Ему, наверное, в какой-то степени страшно. Чонгук считает, что просто так люди не меняются, а значит, то, что случилось с Со, действительно не самые приятные события.

Конечно, это Мунбёль не оправдало бы, просто открыло бы завесу на то, что так повлияло Мунбёль.

Чонгуку интересно это и с точки зрения того, что, знай он, что стоит у истоков появления такой Мунбёль, то точно смог, наконец, понять, с какой стороны к ней подойти. Не изменить или исправить — он уверен, Со ему за это яду в чай нальёт — а просто лучше понять, как вести себя с девушкой, которая ему так нравится.

Затем Мунбёль показывает аккуратный цветок, говоря, что он посвящён матери, и Чонгук думает, что это очень очаровательно. Там же находится и небольшая английская «Q», коронованная изящной короной — её Со посвящает отцу.

— У этого, вероятно, есть смысл, — спрашивает, задумчиво рассматривая букву, но в голову не лезет ровным счетом ничего.

— Ты серьезно? — восклицает Мунбёль, глядя на Чонгука, как на главный позор своей жизни. — Ты серьёзно не понял? — уточняет с ужасом.

— Нет?

— Ещё одна вечеринка закончилась, а я остался трезвым. Моя девушка бросила меня ради кого-то нового. Я не хочу говорить об этом, хочу забыть это, хочу опьянеть от этого особого напитка!¹ — на ломанном английском напевает Со. — Не разочаровывай меня, Чонгук, умоляю!

— Прости?

— Ладно, хорошо, а что насчёт… Она держит «Moët et Chandon» в своем прелестном будуаре. «Пусть едят пирожные», — говорит она, подобно Марии-Антуанетте,² — продолжает петь, щелкая пальцами в такт звучащей в ее мыслях мелодии. Не смотря на то, что английский Со плох, Чон всё равно смотрит на нее с огромной долей восхищения. — Ну, же, Чонгук, это стыдно!

Чон задумывается, потому что звучит песня знакомо, а после выстраивает логическую цепочку:

— Твой отец — фанат Queen?

— Да, слава богу хотя бы это знаешь! — беззлобно хмыкает Со. — Вообще-то, я бы сказала, что это семейное, хотя в последние годы я слушаю их дискографию очень редко. Эта музыка… Она как дом, знаешь? Эта цепочка началась с моего дедушки, он даже был на концерте в Небуорт Парк,³ а папу не взял. В последствии, когда оказалось, что это последний концерт с Фредди, отец был разбит. Он был сопляком тогда, но все равно воспринял это ужасно, — поднимает руку и демонстрирует тату у локтя с внутренней стороны. — Chaleur, — а вот французский ее звучит волшебно. — Что означает «тепло». Она посвящена бабушке.

— Это…

— Не говори «мило», — угрожающе тянет девушка.

— Драгоценно, Мунбёль, я хотел сказать драгоценно. Ты не кажешься сентиментальной, но посвящаешь тату семье и Хосоку. Для меня это имело бы большое значение.

— Есть ещё кое-что, — неуверенно начинает Со.

— Ты можешь не рассказывать, — предупреждает Чонгук, хотя искренне надеется, что она продолжит.

— Ой, да ладно, не строй джентльмена, я знаю, что ты хочешь знать, — фыркает, а после поворачивает голову на бок, вынуждая Чонгука убрать руку с ее головы, и собирает волосы так, чтобы открыть вид на кость за ухом. Там чернеет небольшая россыпь маленьких точек, тонких кружкой и звёзд, создавая маленькое звёздное небо. Из-за того, что Мунбёль никогда не собирает при нем волосы, Чон не мог бы увидеть это тату. — На самом деле, это мое любимое тату. В нём меньше всего смысла, но… Я бы не сказала, что тушканчик посвящён конкретно Хосоку, в отличии от этой татуировки. Если присмотреться, можно понять, почему она посвящена ему.

Чонгук внимательно осматривает звёздный рисунок:

— Знак зодиака?

Мунбёль кивает:

— Я не говорила Хосоку о значении, но, думаю, он прекрасно знает его. Всё остальное, — она коротко показывает на забитый рукав. — Просто тату, без какого-либо особого смысла. Итак, — деловито говорит, желая перевести тему с себя. Она итак сказала ему слишком много в этот вечер. — Что насчёт тебя? У тебя татуировок тоже не мало.

— Мои? О, пристегнись, дорогая, — искренне смеётся Чонгук. — Хорошо, позволь объяснить! Во-первых, я никогда не думал, что однажды окажусь где-то за чертой и в конечном итоге не смогу сказать, сколько именно у меня татуировок. Все началось, знаешь, буквально от балды — я просто захотел одну татуировку, чтобы понять, почему некоторые мои друзья в таком восторге от них. И, думаю, ты будешь смеяться, но это была корона, — указывает на рисунок на указательном пальце. — У нее и смысла никакого нет, я просто пришел в салон, который нашел по отзывам, выбрал первый попавшийся эскиз и сказал бить на руке. Юнги смотрел на меня так, словно я — самый огромный идиот в его жизни, но не сказал ни слова и набил это нечто. В целом, не то чтобы я жалею, но и не могу сказать, что меня радует существование этой короны. Но она должна была быть единственной татуировкой, которую я делал, но потом… Потом появилась эта «J» — это JK. Я не придумал ничего лучше, а ее место здесь, потому что я хотел, чтобы она была симметрична короне. О, — усмехается. — А это смайлик, который мне просто нравится. Что же до сердца… Вторая и последняя татуировка, которую мне бил не Юнги. Я называю это «эффект Юнги: потому что обе татуировки не его авторства достаточно проблемные, и я не хочу думать о том, что этот парень проклял меня за измену ему.

— Чонгук, — предельно серьёзно тянет Со. — Тату-мастер — это как мастер маникюра, им просто нельзя изменять.

— Я узнал об этом слишком поздно! — по тону слышно, что он и правда раскаивается. — Так вот, сердце изначально было фиолетовым, но теперь оно похоже на цвет синяка. Как будто, знаешь, меня кто-то прилично так тяпнул за руку. Я бы, наверное, отретушировал эту татуировку в ярко-фиолетовый. И, думаю, поменял бы шрифт, тогда мне он нравился, а сейчас… Что-то не то, но уже поздно двигаться в этом направлении. А это 0613, дата первого заезда и первого выигрыша — думаю, это судьба. Сначала я в эту дату впервые участвовал в гонках, а спустя ровно два года я в этих гонках победил. У меня правда много разных татуировок, какие-то имеют смысл, какие-то нет, и эта тоже имела смысл.

Мунбель правда внимательно слушает — ей интересно. В какой-то момент она рывком поднимается с колен Чона, поворачиваясь к нему лицом, и начинает с большим интересом рассматривать руку парня.

— Еще одна дата. Что значит она? — указывает пальчиком на заинтересовавшую ее татуировку.

— Кажется дата… Честно, вроде это день, когда я набил эту татуировку. Я просто почувствовал нужду набить еще что-то и такой: «Ну, черт с ним, какое там сегодня число? Это и набью.» Ну и мудрые цитаты, которые я люблю.

— Действительно со смыслом, — беззлобно хмыкает Со, а затем берет ладонь Чона, сплетая пальцы, чтобы крутить его руку так, как ей только захочется. — Тигровая лилия?

Чонгук отвечает с какой-то заминкой, глядя на их сцепленные руки.

— Это цветок моего рождения, а на обратной стороне, — немного поворачивает руку. — Надпись «пожалуйста, люби меня» — значение цветка, но, уверен, ты это знаешь. Вот эта татуировка с часами показывает время моего рождения и, кажется, я не особо над ней думал. Да, доле Юнги явно не позавидуешь. Эти часы подключаются здесь к микрофону и музыкальной ноте: я в то время искренне мечтал о музыкальной карьере, это означало бы, что мне суждено было родиться, чтобы стать певцом. Но я всё ещё здесь, всё ещё не музыкант, но, честно говоря, я совсем не жалею, но татуировка отражает мою не сбывшуюся мечту. А все тату, что выше, — Чон немного выше закатывает лукав рубашки. — Знаешь, если честно, сначала я просто сделал эти татуировки вслепую, из-за чего после они мне перестали нравиться. Я имею в виду, что иногда могу чем-то излишне увлекаться и… Ну, в общем, я набил эти татуировки просто потому, что хотел. Мне нравился процесс, но после они перестали мне нравиться окончательно и мы с Юнги и их перекрыли.

Мунбёль хмыкает:

— Я бы после такого просто запретила тебе появляться у меня на пороге.

— Он так же сказал, но, как оказалось, ему слишком нравился мой безалаберный подход к татуировкам, что он принял все мои недостатки. О, и вот это облако… Я набил его в США, и, как понимаешь, это ещё одна татуировка, которую делал не Юнги. И, черт, это было так больно! Эта часть очень сильно воспалилась, это был какой-то кошмар. Ты знаешь, я через многое прошёл тогда, но на своих ошибках не учился. Теперь, клянусь, никаких походов на лево! Только Юнги-хён.

— Ты ему это говорил?

Чонгук кивает:

— Он был в ужасе, — затем показывает на надпись на руке. — А вот здесь изначально был глаз, но каждый второй считал своим долгом сказать, что это чем-то похоже на иллюминатов. Как бы это сказать… Я набил эту татуировку как напоминание, что я всегда должен быть осторожен в своих действиях, как наследник компании отца: она располагалась сзади, словно напоминая, что люди наблюдают за мной при любых обстоятельствах и это будет сказываться на репутации моей семьи. Короче, по итогу я ее перекрыл и сейчас там «bulletproof». Типа «смотрите, сколько хотите, и говорите, что хотите, но я, блин, пуленепробиваемый, хрен мне от ваших слов будет». А на плече у меня тату луны, и, знаешь, я в какой раз убедился в том, что наша встреча — судьба! Я набил татуировку с тобой ещё для встречи с тобой.

— О, боже, началось, — смеется Со, отталкивая от себя руку Чонгука, а после, насупившись, говорит ему продолжать рассказывать и не отвлекаться на флирт, который ей не нравится.

Вообще-то, нравится, но Мунбёль об этом не скажет.

Татуировок у Чонгука и правда бессчётное количество, не считая тех, которые он уже перекрыл или планирует перекрыть. Он рассказывает и рассказывает, а Мунбёль внезапно ловит себя на мысли, что вечно разговаривающий Чон её теперь не раздражает. Она, наоборот, всей душой хочет, чтобы он продолжил говорить, пусть даже самые настоящие глупости, от которых она начнёт ненавидеть весь мир и людей.

Её не начнет точно. Чонгук, кажется, одно сплошной исключение из правил.

— Жалеешь, что набил так много татуировок?

— Немного да, — честно признается Чонгук. — Ты знаешь, иногда я просто думаю «Черт, мне обязательно было забивать весь рукав?», но я всё равно не смогу это изменить, так почему должен сожалеть об этом? Всё равно я не собираюсь в ближайшее время набивать ещё что-то, — а после, хитро улыбнувшись, добавляет. — Если только твоё имя где-нибудь.

— Ты дурак? Не смей! Я срежу татуировку вместе с куском твоей плоти.

Чонгук бурчит недовольное «Я же шучу» и сводит диалог к другой теме, которую Мунбёль охотно соглашается обсудить. Это не что-то личное — оба думают, что личных бесед точно будет достаточно — но Мунбёль приятно разговаривать с ним на какую-то абсолютно глупую тему.

В какой-то момент Чонгук тянется к своему пиджаку за пачкой сигарет, после раздосадованно замечая, что те закончились. Мунбёль лениво отмахивается и говорит, что он может взять её, не задумываясь, только если принесет одну сигарету ей и то, что она обычно использует вместо пепельницы — жестяную банку из-под ананасов, которой уже несколько лет.

Чон приносит Мунбёль сумку, заявив, что не может позволить себе лазить в чужих вещах, а после с излишним пафосом ставит на пол жестяную банку, заранее доставая зажигалку. Со говорит, что свою она ничтожно потеряла, когда изучает содержимое сумочки.

— Ты что, потеряла мою зажигалку? — картинно возмущается Чонгук.

— Не-а. Она дома. Я же говорила, что, может быть, если ты прыгнешь выше головы, я отдам тебе её. А как я сделаю это, если безбожно проебу её, а? — весело усмехается, вскидывая брови.

Достает себе сигарету из пачки и, зажав сладкий фильтр губами, задумчиво смотрит на коробок, немного треся его в руках. Судя по звуку, там осталась одна сигарета.

— Тебе повезло, — говорит, протягивая Чонгуку пачку, и поясняет, прикуривая. — Перевернутая досталась.

Чон интересуется, для чего она переворачивает сигарету, перед этим сказав, что делает это на удачу. Мунбёль поджимает губы и честно признается, что таким образом она отмечает, что протянула достаточно долго, чтобы выкурить последнюю сигаретусуеверие, существующее в армии. солдаты переворачивали одну, если они протянули достаточно долго, чтобы выкурить ее, они считаются счастливчиками. что забавно, даже эта традиция имеет разные вариации: русские и, например, вьетнамцы переворачивают только одну сигарету, а американцы, наоборот, все, кроме одной. гражданские же обычно переворачивают сигарету и закладывают желание, а после выкуривают ее последней — тогда желание точно сбудется. иногда желание загадывают уже перед тем, как выкурить последнюю сигарету.

Не упускает момента напомнить, что последнюю сигарету обычно отдают только близким друзьям, на что Мунбёль только иронично закатывает глаза — Чонгук явно не упустит момента для глупого подката.

— Загадывай желание, я обычно делаю это перед тем, как выкурить перевернутую. Всегда сбывается.

Чонгук смотрит на неё с явным вызовом, задумчиво хмыкает, а после, наконец, прикуривает. Улыбка, играющая на его губах, как кажется Со, точно не сулит ей ничего хорошего.

И Мунбёль оказывается права, потому что, докурив, Чонгук интересуется:

— Знаешь, что я загадал?

— Не интересует, — отмахивается девушка.

— Врёшь, — это очевидно.

— Вру, — соглашается Со, вздохнув. — Говори уже.

— Я загадал, чтобы ты прямо сейчас и прямо здесь обняла меня.

Мунбёль замирает, держа руку над пепельницей, и смотрит на него с явным недоверием, словно думает, что ей точно послышалась.

— Обними меня, Мунбёль. Обними, словно луна, потому что я… — Чонгук устало трёт глаза, и Мунбёль невольно двигается в его сторону. — Потому что я, на самом деле, ужасно устал. Я чувствую острую необходимость в объятиях и понимаю, что тебе точно нет дела до этого, но… Пожалуйста, я…

Только договорить Чонгук не успевает. Мунбёль кидает окурок в пепельницу, а после, подвинувшись так, что ее ноги стали смотреть в противоположную от Чону сторону, внезапно обняла, пряча лицо где-то в его ключице.

Мир для Чонгука определённо замер.

¹ — строчка из Queen — My Melancholy Blues
² — Queen — Killer Queen. Забавный факт: на самом деле Мария-Антуанетта не говорила ничего про то, что крестьяне могут есть пирожные, если у них нет хлеба. Это огромный исторический миф.
³ — 9 августа 1986 года прошёл концерт Queen в Небуорт Парк, Стивенидж, в Великобритании. Всё бы ничего, это могло бы быть обычным окончанием тура, как и раньше. Этот концерт оказался последним появлением Queen вместе с Фредди, но не взял с собой отца.