stray kids — DLMLU
changbin (feat. bang chan) — streetlight

I.

Мунбёль о парне надоедливом — они виделись всего два раза, но, честное слово, она уже готова затолкать ему в глотку розы не обработанные, с шипами — хочет забыть, да не выходит. Не потому, что он каким-то образом немыслимым ее душевное состояние пошатнул — хотя, не без этого, если вспомнить, как она ушла от Джина, и все то раздражение, которое Чон вызвал тогда у нее — а просто потому, что Хосок бубнит о нем, не замолкая, когда Мунбёль хочет провести время с другом. С Хосоком, черт возьми, а не с разговорами о его мелком хвосте, который непременно хочется купировать. Чонгук то, Чонгук сё, Чонгук пятое и десятое. Хоби с младшим проводит слишком много времени, как думает Бёль.

Она после работы возвращается в пустую квартиру вот уже больше недели. Раньше, конечно, такое тоже было, но тогда Хосок хотя бы уходил уже после возвращения Со домой. А теперь... Теперь же Мунбёль уходила на работу, когда Хосок отсыпался после активной ночи, когда мелкий засранец — у Со для Чонгука огромное количество обзывательств за это время появилось — таскал своего хёна по всем злачным местам города. А приходила, когда Хосока уже не было. В те же дни, когда Чон, все-таки, оставался дома, то без умолку бубнил о своем новом дружке.

Мунбёль бы и не обращала на это внимания. Хосок такой Хосок и это его привычная модель поведения, когда он знакомится с кем-то новым. В первое время после знакомства он слишком много говорит о новых приятелях, однако, это быстро сходит на нет. Мунбёль за него всегда радуется где-то в душе, радуется, что Чон не сидит на месте, как она, в ожидании, пока у её чересчур активного друга появится на неё время. У неё на Хосока всегда время есть — потому что никого, кроме родителей, у Мунбёль нет.

Со привыкла не думать об этом. Формально, никто не виноват в том, что она такая — если только сама Мунбёль.

Но сейчас... Сейчас как-то обидно. Со тошно становится от самой себя, когда она вдруг понимает, что чувствует себя брошенной. Будь это кто-то другой, не Чонгук, Мунбёль бы так не реагировала, она точно знает это. Просто Чонгук её раздражает, и любое упоминание о нем тоже раздражает. Её до зубного скрежета бесит его самовлюбленность. Всего две встречи, а она уже сыта по горло и Чонгуком, и его характером, и поведением, и вообще людьми. Она привыкла уже к тому, что одного отказа обычно бывает достаточно: чаще всего неверного номера уже более, чем достаточно для того, чтобы настойчивый ухажёр перестал докучать. Но по Чонгуку не скажешь, что он собирается оставить её в покое.

А может (Мунбёль никогда не признает, никогда даже не позволит себе думать о чем-то таком) дело в том, что Чонгук слишком быстро стал другом Хосока. Быстрее, чем кто-либо еще.

И будь это кто-то, но не Хосок, все тоже было бы по-другому — потому что ближе его у Мунбёль нет никогда.

(Опять же, в силу ее скотского характера.)

Мунбёль чувствует себя брошенной, но сама понимает, что вина во многом на ней самой лежит. Хосок итак постоянно под неё подстраивается, а она практически никогда не делает этого в ответ, эгоистично думая о самой себе и своём комфорте. Комфорт у нее тоже создаётся путем посредственных вещей и скорлупы, в которую она сама себя загнала.

С другой стороны, кричит голос здравомыслия, никто тебя и не бросал, Мунбёль! Нет ничего плохого в том, что твой друг уделяет время и другим своим друзьям, а не только тебе.

Мунбёль понимает, что во многом звучит уж слишком эгоистично, хотя всегда думала, что это не относится к её слабым сторонам.

Внезапно в голове мелькает быстрая, такая ядовитая мысль. А её раздражает Чонгук потому, что он так быстро стал другом Хосока? Или, быть может, потому, что Мунбёль сама так не может?

Когда Чонгук приходит к ней на работу снова, Со хочет, чтобы он ушел как можно скорее. Он ее все еще раздражает, а сегодня еще больше, хотя, формально, сам Чон в этом и не виноват. Но Мунбёль только мрачно опирается на прилавок, надеясь, что спустя четверть жизни у неё внезапно очень неожиданно появится великолепная способность убивать всех и вся гребаным взглядом. Терпит с треском поражение, и Чон, наверное, точно бы посмеялся над ней.

Оба Чона.

— Недружелюбная флористка, снова ты, — парень улыбается очаровательной улыбкой, пока Мунбёль только выразительно ведет бровью. — Ауч, а это больно, Миён, — имя ее настоящее тянет с очевидной иронией, а от его выражения лица Мунбёль хочется захлебнуться. Желательно, в яде. — А я думал, что незабываем.

Со его, конечно же, помнит. Черт возьми, да она его теперь точно никогда не забудет. Еще немного и кошмары ей будут сниться только с участием этого вездесущего парня.

— Розовые очки разбиваются стеклом во внутрь, — мрачно отзывается она, делая вид, что не замечает того, что он обращается к ней с другим именем. Что угодно, лишь бы он ушел поскорее. — Я помню. Понедельник, господин цветы-для-хреновой-матери, а после господин я доведу-тебя-до-хреновой-ручки-потому-что-я-настоящий-придурок. Чем-то помочь или вы уже определились с выбором?

На ней сегодня черный топ с белыми рисунками — вообще-то черный платок, который Мунбёль, насмотревшись разных стилистов, повязала, как топ — открывающий вид на ее татуировки на левой руке. Чонгук ими тут же заинтересовывается снова и упускает ее вопрос, вызывая фырканье недовольное, вредное и противное.

Со повторяет вопрос.

— О, извини, просто твои татуировки... Они мне нравятся.

— Обязательно порадуюсь этому, — только и хмыкает Мунбёль. — Так вы определились?

Она надеется, что подчеркнуто-официальный тон покажет ему, что она не особо-то и горит желанием с ним контактировать.

— Как ты относишься к тюльпанам? — от сладкой заячьей улыбки сводит зубы.

Выпей кислоты, хочется завопить Со. Настроение у нее совершенно отвратительное. Вернее сказать, хуже, чем обычно. Началось все с того, что Хосок внезапно неосмотрительно решил подарить подруге сонные объятия, в который раз забивая болт на то, что до второй выпитой ею кружки кофе на Мунбёль вообще лучше не смотреть и не дышать. Итог незавидный — Хосок был послан таким отборным матом, что еще пару секунд он смотрел на нее так обескураженно и поражённо. А Со не удержалась от злой шутки в этот момент.

На самом деле Мунбёль и Хосок привыкли в характерам друг друга. Со иногда затыкала свою нетактильность куда подальше, позволяя до ужаса тактильному другу обнимать себя с утра или по вечерам за просмотром очередного фильма. Чон же практически всегда держал в узде свое желание затискать Бёль — он казалась ему жутко милой, что говорится, крошечной — зная, что никакого удовольствия ей это не приносит, а лишь раздражает до чертиков. Мунбёль знала о таком феномене, как неконтролируемое желание обнять кого-то как раз из-за Хосока.

Но даже когда оба переходили черту, Чон с объятиями, а Со с жестокими шутками, никто не обижался. Дружили слишком долго и к закидонам привыкли.

Правда иногда, в особо неудачные дни, подобные вещи становились разрушающими. Со злилась на Хосока за его излишнюю на ее взгляд активность и тактильность, а Чона действительно задевали ее злые подколы. И тогда можно было тушить свет и бросать гранату: Чон Хосок и Со Мунбёль в ссоре хуже врагов.

Нет, правда, так уж сложилось еще со временем их школьной жизни — в подростковом возрасте разные полярности Со и Чона могли привести даже у драке. Инициатива рукоприкладства, правда, всегда исходила от Мунбёль — Хосок, вроде как, был выше этого — так что парню приходилось просто защищаться от подруги, которая его жалеть явно не собиралась.

(На его радость, Мунбёль со временем отказалась от подобного развлечения. Иначе на том этапе их дружбы, когда они буквально живут в одних квадратных метрах, это было бы похоже на домашнее насилие, не меньше.)

Но в этот раз Мунбёль и правда перешла все границы. Могла бы остановиться на злой шутке своей, Хосок бы — наверное — даже не обиделся, но раздражение на Со такой волной разрушающей накатило, что она припомнила всё. И каждую ошибку Хосока, которые ошибкой сложно было назвать, и Чонгука, и вообще все, что только можно было и — а это было подло с её стороны — то, что нельзя было не при каких условиях не вспоминать.

И Хосок, как и ожидалось, обиделся. Прямо он этого, конечно, не сказал, но по тому, что Чон за полдня ни разу ей не написал, Мунбёль все поняла прекрасно.

Со тоже делала вид, что ей все равно и не писала сама, хотя на груди совсем тяжело было. Спящий обычно голос совести кричал о том, что она Хосока точно не заслуживает.

Из-за этого и уровень раздражения у неё необычайно велик. Мунбёль хочется оказаться дома, чтобы вообще никого не видеть, ехидно спасибо сказать Хосоку, только во Со даже не злиться — ей просто невообразимо тяжело из-за этой ссоры.

Нет, объективно, оба, конечно, виноваты, но Мунбёль чувствует себя просто отвратительно, понимая, что вот так сорвалась на друге и проехалась по всем его сомнениям и болевым точкам.

— Так же, как и ко всем остальным цветам — положительно.

— Славно, — и, не думая больше и секунды, Чонгук самостоятельно достаёт из вазы готовый букет и кладёт его на прилавок.

— Славно, — Мунбёль хмыкает. Это одна из самых быстрых покупок на ее памяти.

Она только меняет прозрачную упаковку на бумажную коричневую, использует крафт, который почему-то клиентам не нравится. А этому к ее удивлению нравится. Ему вообще странные вещи нравятся.

Если Чонгук искренен, то и сама Мунбёль ему тоже хотя бы немного, но нравится. Со думает, что это глупо. Как она, черт дери, может нравится? Конечно, она допускает вариант, в котором ему просто нравятся сложности, вопреки его словам, мол, усложнять не хочет, а она — одна сплошная сложность. Мунбёль самой себе сложной кажется, она себя уже давно не понимает, а этот... Лезет. Ему хочется честно сказать, что ничего хорошего из этого просто не выйдет.

А может, ему просто никто никогда не отказывал, а от этого Мунбёль хочет быть первой. Мальчики богатые с ложкой золотой ей именно поэтому не нравятся: верят в свою сомнительную исключительность и пользуются тем, что им никто и никогда не отказывал. У него наверняка крутая тачка, квартира, только вот менталитет ужасный. У Мунбёль он, конечно, не лучше, но...

Нет, впрочем, никаких «но» нет.

Мунбёль напоминает себе не быть с ним слишком резкой. Не из каких-то моральных соображений. Только потому, что Чонгук — друг Хосока. Это работает на сдерживание.

А Чон... Чон в отчаянии, потому что она вновь улыбается: она устоять перед красотой цветов не может явно, и Чонгук вдруг думает о том, что хотел бы, чтобы она также улыбнулась и ему.

Правда, в этот раз внимательный взгляд Чона она замечает и тут же перестает улыбаться, передавая ему букет и забирая наличку. А он как будто специально взгляда не отводит, как будто поймал ее на страшном преступлении.

И уже собирается уходить, когда внезапно останавливается.

— Это же сколопендра? — небрежно роняет Чон.

— Что? — хмурится Со и, когда он указывает на самую большую татуировку на ее руке, кивает. — Да.

Вообще-то, он знал. Просто уходить совсем не хочется — так и подмывает пригласить ее куда-нибудь. У него это желание внутри скребется все это время, так и хотелось сорваться с другого конца города в ее паршивый магазинчик, и позвать куда угодно, куда Мунбёль только захочет — она, почему-то думает Чон, захочет как минимум в Алькатрас* или Ханой Хилтон* — только вот Хосок строго настрого запретил и шаг в этом направлении делать. Он, всё-таки, Мунбёль знает лучше, так что Чонгук не спорит.

Даёт, как и просит Хосок, ей остыть, хотя, судя по сообщениям Хосока, который заявил, что план его по очаровыванию Со был построен на неправильной тактике, шансов к Чонгука слишком мало. Как и у всего мира.

И черт вообще знает, почему Хосок вообще решил ему помогать. Черт вообще знает, почему Хосок доверяет Чонгуку настолько, что готов помочь найти нужный ключик к Мунбёль.

Возможно Хосок просто знает, что ничего толкового из этого не выйдет, потому что к Мунбёль этих самых ключиков вообще нет. Знает, что её нечем очаровывать, потому что Со — ледышка, любить не умеющая. Знает, что у Чонгука шансов на самом деле ноль. Не скудно мало, как он сам думает, а вообще ни одного.

Чон руки опускать не хочет. Он о холоде ее замёрзших глаз думает постоянно, как помешанный. О голосе тихом, остром и резком, жестоком думает. О взгляде мрачном, убивающем думает. О ней, восхитительно-совершенной думает постоянно. Каждую секунду своего гребаного существования. Не понимает вообще, откуда она такая нереальная появилась. Такая... Черт, такая безумно невозможная. Просто такая. У Чонгука нет ни единой мысли, как описать то, насколько она невозможна в его глазах.

Чонгук, быть может, и пустой до ужаса и из себя ничего не представляет, но она — великолепная, у него слов просто никаких нет для того, чтобы описать это. Это на безумие настоящее похоже, но кажется, что с Мунбёль просто невозможно по-другому.

Он и правда в настоящем дерьме по уши и как вылезти из него совсем не понимает.

— Эй, — вдруг окликает его Мунбёль. Чонгук хочет возразить, но сейчас просто ликовать хочет: не по имени пускай, но она все равно обратилась к нему. Этого ему уже достаточно.

Чон к ней оборачивается, так и зависнув с рукой, протянутой к ручке двери.

Мунбёль молчит невыносимо долго, кажется, что целую вечность, пока с разочарованным вздохом на падает на кресло за прилавком, пропадая из поля зрения Чонгука с тихим «А, впрочем, забей».

Он не знает даже, как реагировать. Любопытство удушающей волной накрывает — сказать же что-то хотела, раз обратилась к нему, переступив через себя.

А Мунбёль мысленно дурой себя называет. Что она скажет? Жалко попросит хотя бы на вечер оставить Хосока и дать ей время с ним провести? Нет, до такого она не опустится. Она гордость свою прячет только с Хосоком — ему вообще можно знать больше других. Можно видеть Мунбёль не в самых презентабельных состояниях, в слезах, соплях, и вообще похожую на кошку мокрую, которую он по доброте душевной притащил домой в ливень. А после выяснилось что у Со гребаная аллергия на кошек.

И, несмотря на это, Мунбёль просто обожает кошек. Ну, вернее любит их больше, чем кого-либо на свете. А вот кошки Мунбёль явно ненавидят — практически всегда шипят на нее, когда Со просто проходит мимо.

Мунбёль вдруг понимает, почему раздражается так сильно из-за него. Чонгука любят, ему с людьми легко сходиться. Он сам себя не ограничивает, связывая руки и ноги, лишь бы в новые связи не вступать. Чонгук к ним, наоборот, открыт, и это, именно это ужасно раздражает Мунбёль. Потому что он может делать то, что она сама себе не позволяет: с людьми сближаться.

II.

Открыв дверь квартиры Хосока — и своей, получается, Мунбёль здесь живет едва ли не столько же, сколько и сам Чон — Со уже готовится к тому, что ее встретит привычная уже тишина, но замирает в коридоре, когда слышит тихий бубнёж друга и шум на кухне. Удивляется, что он дома, не уходит никуда, хотя и, как она слышала, планировал. Мунбёль не знает причин, не хочет думать о том, что Хосок планы свои из-за неё меняет. Это было бы просто неправильно, особенно после того, что она ему утром наговорила.

Поджав губы, Мунбёль борется с желанием позорно сбежать отсюда, лишь бы с Хосоком не встречаться, скидывает ботинки и плащ, а после скользит по ледяному полу через гостиную, мимо кухни, попутно глядя на готовящего что-то Чона. Он на нее даже внимания не обращает, словно ее нет, и Мунбёль думает, что это лучшее решение этой проблемы. Если Хосок будет делать вид, что ее нет, то ей не придётся извиняться. Шлепает в одних носках в сторону комнаты и вдруг думает, что, не будь они в ссоре, Чон бы точно дал ей по лбу за забытые на полке для обуви тапки.

— Мунбёль, — вдруг зовет Хосок.

Со замирает, а после возвращается обратно, тормозя в дверном проеме, и смотрит на Хосока, который к ней не поворачивается. Он выглядит ужасно уютным с небрежными кудрями — из-за них Чон ужасно стыдился в подростковые годы, а Мунбёль уже тогда считала их очаровательными — и в своём огромном ярком свитере, который Мунбёль подарила ему год назад.

Ее едва ли не затошнило от яркости цветов и всплеска безумия в гамме свитера, и это стало огромным толчком для того, чтобы купить его в подарок Хосоку. Если вещь не нравилась Мунбёль из-за своей яркости, Хосок от не всегда был просто в восторге. В этот раз это так же работало, Чон не вылезал из этого свитера едва ли не неделю, а после... А после так же не вылезал из него.

Со не могла признать, что это было умопомрачительно мило. Хосок всегда был ужасно искренен, ей никогда в голову не приходило даже думать о том, что он в чем-то фальшив с ней.

Она молчит, терпеливо ожидая, пока Хосок скажет что-нибудь. Он ждет, пока она извинится? Мунбёль уверена, что это не так. Чон прекрасно знает, что ей извиняться сложно и ей нужно гораздо больше времени, чтобы сделать это.

— Тапки, — наконец напоминает Хосок, помешивая что-то в сковородке. Сегодня его очередь готовить. — Холодно. Заболеешь.

Мунбёль поджимает губы. Даже в ссоре он думает о ней. Со чувствует себя невообразимо плохо.

— Точно, — бормочет она, скользит обратно за тапками, а после позорно прячется в своей комнате, лишь бы от него подальше.

Потому что рядом с Хосоком чувство вины воет мерзко, окрашивая все вокруг алым.

Со и хотела бы делать вид, что ничего не замечает, да не может. Чон — ее главная радость и любовь, хотя Мунбёль это говорит раз в год и то по обещанию; она не может просто так это оставить, не с Хоби уж точно. Ей сложно в одной квартире с ним находится из-за чувства вины. Она не просто пошутила, а на его страхах сыграла, хорошо о них зная; и тошно от этого, жутко, потому что Хосок этого точно не заслуживает. Не заслуживает так же, как Мунбёль его не заслуживает.

Она, честно говоря, старается держаться. Со Мунбёль не извиняется обычно, так что совесть свою подальше засовывает. Заткнуть не хочет, все свои эмоции выплескивая на лист бумаги плотной, немного зернистой, на которой с яростью холодной рисует, постоянно ломая заточенный грифель. К ужасу своему понимает, что черты хосоковские на бумаги проглядываются отчётливо, а глаза его, добрые обычно, с явным осуждением на нее смотрят, словно побуждая к действию.

Мунбёль устало стонет, откидывая дощечку с прикреплённым к ней рисунком на кровать, и голову прячет в коленях. Почему так сложно? Она понять не может, в какой момент так вышло, что даже банальные извинения стали для нее чем-то сложным, как испытание или какой-нибудь долбанный экзамен.

Понимает, что извиниться должна уж точно. Она себя ведет, как дерьмо. Еще большее дерьмо, чем раньше, и от этого невозможно тяжело. Хосок явно думает так же. И скорей всего ломает голову, не понимает, чем заслужил это. А дело в том, что ничем — Хосок никогда и ничем не мог заслужить такого отношения к себе. Он никогда не лезет ей в душу, если Со показывает, что ей это не нужно. Не пытается изменить её, а только подстраивается в некоторые моменты, чтобы ей было комфортно и спокойно. Просто стал для нее другом, хорошим, черт возьми, другом, которого она так отчаянно хотела всегда.

На самом деле, Мунбёль сколько угодно может говорить, что она не просила Хосока об этом. Что она не просила столько лет держаться за нее, не хотела друзей, ре нуждалась в людях. Может сколько угодно убеждать весь мир в том, что ей никогда не был нужен Хосок, но никогда не получается.

Прекрасно знает, что, если бы Хосок не был ей нужен, она бы оборвала с ним все связи еще в тот момент решила, что ей куда больше подойдёт образ снежной королевы. Так это было с сотнями людей за все годы, что она носила этот образ. Мунбёль без зазрения совести говорила им всем убраться из своей жизни, но ни разу не говорила это Хосоку. Потому, что всегда желала, чтобы хоть кто-то принял её таким дерьмовым человеком, каким она стала.

Вспоминает, когда совсем другим человеком была. Как Хосок или Чонгук открыто шла навстречу всем новым знакомствам, не переживая о последствиях. Когда была нормальным человеком, не живущим в своих вечных страхах и обидах. Когда была той Со Мунбёль, которую бы весь мир любил так же сильно, как любит Хосока.

Раньше Мунбёль думала, что та она, добрая и отзывчивая, смешная и веселая, была слабой. Сейчас понимает, что слабая — это она нынешняя. Она в своих страхах захлебнулась, не решаясь свободно шагать вперед, в мир. Ей хочется из скорлупы своей вылезти, да только страшно ужасно, и шаг малейших сделать возможным не представляется. Та Мунбёль стойко переносила всю боль и все трудности, пока эта Мунбёль просто бежит от всего, что потенциально может причинить боль.

Трусливая идиотка, вот она кто. Ни больше ни меньше.

Топчется у двери из комнаты и боится к Хосоку выйти. Знает, что должна, просто обязана извиниться, но не может и шагу сделать. Ее как будто парализует, словно извиняться — проявлять слабость свою, что Мунбёль ненавидит.

Глубоко вздыхает, резко дергая ручку вниз. Идет громко, чтобы Чон ее наверняка услышал, а у нее потом не было ни единого шанса трусливо сбежать в комнату, чтобы дождаться, пока Хосок сам пойдет на примирение. Падает на диван рядом, замечая, как друг откладывает ноутбук в сторону и, как котёнок подбитый и брошенный, подползает к нему, под боком устраиваясь.

— Хоби, — шепчет тихо, виновато кусая губы. — Ты моя надежда, — и в слова это вкладывает всю свою любовь к нему, всю благодарность, которую высказать не может. Кому скажешь, что Со Мунбёль говорит что-то такое кому-то с нежностью огромной, не поверят.

Рука Чона быстро обнимает ее, как бы говоря, что извинения приняты. Со всегда извиняется хреново в понимании других, никогда не говорит «мне жаль» или «прости меня», потому что знает, что это «ты моя надежда» для Хосока куда более ценное признание. От нее особенно. От Мунбёль это звучит так... Так правильно и особенно, так что Хосок даже радуется тому, что она никогда нормально не извиняется.

Черт с ними, с извинениями глупыми. Лишь бы Мунбёль понимала, что сделала, и на ошибках своих училась.

— И ты прости. Ты знаешь, я могу увлекаться новыми знакомствами, но...- тихо бубнит ей в макушку Чон, по спине нежно поглаживая. — Не думай, что я тебя брошу когда-нибудь, Мунбёль. Где бы я ни был, что бы нас дальше не ждало, я буду твоим другом. Буду рядом, если смогу, буду верить в тебя как раньше, так и впредь. Ты, звездочка, друг мой. А я друзей не бросаю.

— Даже таких хреновых? — горько усмехается Мунбёль.

Она плохой друг. Раздражает саму себя тем, что все это понимает, но ничего вовсе не делает для того, чтобы измениться. Знает, что своим холодом Хосока слишком часто ранит, да только страхи свои не может в дальний ящик убрать.

— Да ладно тебе, я знал, на что шёл. В этом твоё очарование, — по голосу Со слышит, что Хосок улыбается, и не может не поднять голову вверх, чтобы на его сияющую улыбку посмотреть. — Ты только... Только не говори всего того, что сказала сегодня, хорошо?

Мунбёль только кивает, вновь пряча лицо на его груди:

— Если хочешь, можешь сказать, что я отвратительная. Отплати мне той же монетой, чтобы мы в расчёте были.

— Не могу я, звёздочка. Люблю ж тебя, дурную такую, злющую мегеру. Хорошая ты, — смеётся Хосок. — Когда спишь.

— Почему ты сегодня не ушел? Слышала, у тебя планы. С Чонгуком.

С Чонгуком, конечно же, веселее, Мунбёль обманываться не будет. Не так, как с ней уж точно. Мунбёль все веселье превращает в аттракцион сплошного унижения и презрения ко всему. Даже к себе.

— Планы, как известно, имеют свойство меняться. На сегодня у меня в планах показать своей лучшей подруге, самой близкой, самой любимой и самой злющей, что она — важна мне, и нет просто никакого смысла ревновать меня к моему новому другу. Ты иногда такая нуждающаяся, — по голосу Хосока Мунбёль понимает, что конфликт исчерпан, и они просто могут забыть об этом.

Со дельно фыркает, ударяя парня в плечо:

— Пошел ты. Ничего подобного.

— Да-да, конечно. Ты та-а-к нуждаешься! — беззлобно смеётся Хосок.

А Мунбёль больно признавать, но это так — она в нем нуждается, как в друге своём единственном.

— Надеюсь, ты подавишься чем-нибудь, — бубнит она, отлипая от друга.

— Говоря об этом, ты, моя дорогая, ужинать будешь? Уверен, на работе ты ничерта не ела. Время видела? Самое то, чтобы набить желудки!

Мунбёль подозрительно смотрит на Хосока:

— Ты отравил еду?

— Конечно. А еще воду и твое постельное белье, — самодовольно тянет Чон.

— Даже постельное белье? Катастрофа!

— Я шучу, — и добавляет в спешке. — Про белье. Еда и вода действительно отправлены.

III.

Следующая встреча с Чонгуком случается снова в понедельник, и Мунбёль думает, что он делает из этого что-то типа традиции или своей привычки. Что для нее уж фатально, потому что это значит только одно — она будет видеть его каждый понедельник. И в этот раз Со снова.выглядит огромным темным пятном на фоне ярких цветов, но в этом есть свое какое-то особенное очарование. Хосок часто говорит, что Бёль — концентрация всего злого в мире и, что она забыла в цветочном магазине, он не понимает. А Мунбёль просто цветы любит больше, чем людей.

Чонгук пару секунд пялится на ее спину. Черная кофта только впереди выглядит, как кофта, сзади же — немыслимое множество шнуровки, которое не скрывало вытатуированные фазы луны вдоль позвоночника. И это... Это просто невозможно выглядит на фоне бледной кожи и черной ткани. Так подходяще Мунбёль, так тонко и нежно, что только на ее теле что-то подобное и должно быть.

Связано ли это с именем? Или еще чем-нибудь? Чонгук не знает, но внезапно ловит себя на мысли о том, что ужасно хочет узнать смысл каждой ее татуировки, если он есть.

Многие его тату даже близко не стояли с осмысленностью, он просто обычно позволял Юнги набивать все то, что тот хотел, и радовался этому, постепенно исполняя свою давнюю мечту о забитом рукаве. У Мунбёль же все тату выглядят так, словно в них есть какой-то смысл. Что-то, что поможет ему хотя бы немного, но лучше узнать ее, узнать, о чем она думает, что ее тревожит, что она любит.

В ее тату как будто целая загадка, огромная вселенная, которую он не может разгадать, но отчаянно желает. Желает так же отчаянно, как желает хотя бы раз коснуться всех чернильных рисунков на ее коже. Не с какой-то интимной стороны, вульгарной, а скорее из чистого любопытства, словно это поможет ему что-нибудь понять.

Потому что он Мунбёль совершенно не понимает. Она ему, конечно, нравится сильно, да только он не может понять ни единого ее мотива. Просит Хосока рассказать о ней побольше, на что тот соглашается, да только это совсем не помогает ее понять. Ему, наверняка, нужно глубже капнуть, но Хоби точно не скажет ничего, что было бы слишком личным для Мунбёль, а она сама вряд ли откроется ему.

Чтобы это случилось, он должен, как минимум, стать кем-то, кому она доверяет, а это кажется чем-то невозможным, потому что он даже не знает, на какой козе к ней подъехать. А чтобы знать это, нужно знать саму Мунбёль, и в итоге получается какой-то замкнутый круг, из которого просто не выбраться и который просто невозможно разорвать.

Для Чонгука это сулит новую волну тотального унижения и отчаяния.

— Хочу что-нибудь, что на вашем языке цветов обозначает радость, — заявляет Чонгук, кое-как согнав ужасное наваждение, которое вызвали эти фазы луны вдоль ее позвоночника.

Он может думать только о том, что хочет поцеловать каждую луну на ее спине.

Вдох, выдох, Чонгук, ты же не мальчишка в пубертате.

— Радость? — уточняет Со, выходя из-за своего прилавка, и задумчиво скользит к витринам с цветами. Цепочки на ее бёдрах громко звенят, а тяжёлые берцы, повидавшие самые глубокие лужи, стучат по полу.

Мунбёль сегодня в особенно хорошем настроении для нее — желать кому-нибудь выпить кислоты совершенно не хочется. Ей удивительно спокойно. Она даже практически не раздражается, когда видит Чонгука, потому что настроение и правда хорошее. Он, конечно, все еще кажется ей противным до ужаса, но Мунбёль в этот спокойно терпит его, не высказывая своего недружелюбия.

На ходу закатывает рукава кофты, чтобы те не мешались и не намокли, пока она будет собирать букет, и снимает кольцо со среднего пальца по этой же причине.

Она кольца, кстати, не носит, но это не может не носить: подарок Чона. Совершенно спонтанный подарок, Хосок просто подсунул ей его пару вечеров назад, заявив, что теперь они просто обязаны носить парные кольца. Мунбёль сказала, что это глупо и как-то по-тинейджерски, а еще со стороны выглядит так, словно они парочка, что даже звучит ужасно. Чон же парировал, что всем на это плевать, а им обоим в любом случае не было дело до чужого мнения. После такого она даже не удивляется тому, что их часто принимают за пару.

Но кольцо Мунбель нравится и привычного дискомфорта оно также не приносит. Со искренне обещает носить его. Хотя она и думает, что, быть может, стоит носить украшение на цепочке на шее.

— Тебе не знакомо такое слово? — хмыкает Чонгук, вскинув бровь.

— Я похожа на радостного человека? — парирует Со и указывает на цветы. — Подсолнухи. Символизируют счастье и радость.

— Как ты к ним относишься?

— Не думаю, что покупать цветы, основываясь на моём вкусе, хорошая идея, — усмехается Мунбёль. — Лучше узнай, что нравится получателю, а не тыкай пальцем в воздух. Вдруг человек, которому ты подаришь букет, не любит подсолнухи или что-то другое, что ты берешь из-за моего отношения.

Она забывает о своём излюбленном подчеркнуто-вежливом тоне, потому что сам Чонгук так же плевать хотел на всякую вежливость, очевидно думая, что, раз они встречались в неформальной обстановке — или что она ему, прости Господи, нравится — он может себе что-то такое позволить.

— О, поверь, ей понравится все, что я подарю, — хмыкает парень, улыбаясь привычной улыбкой. Как самоуверенно и тошнотворно, у Со вдруг появляется желание кинуть в него какой-нибудь букет, да только вот цветы жалко становится.

(Мунбёль лишь на секунду допускает мысль о том, что эта самая улыбка у него красивая. Допускает такую мысль всего лишь как наблюдатель, человек, который часами готов смотреть только на одного единственного человека, лишь бы свое скрытое любопытство потешить.)

— Что ж, тогда... Я люблю все цветы, но подсолнухи... Никогда бы не обрадовалась, если бы мне их подарили, — рассказывает она.

— Значит, хорошие цветы. Ты ненавидишь счастье и радость? — вдруг искренне интересуется Чон.

Я боюсь счастья и радости, хочется ответить Мунбёль, но черта с два она откроется первому встречному. И особенно хрен там она откроется Чон Чонгуку.

— В данный момент я ненавижу тех, кто задаёт вопросы не по делу.

— Намек понят. Я возьму их.

Мунбёль с особенным трепетом упаковывает цветы. И снова улыбается. Улыбка до умопомрачения великолепная, а алые губы добавляют еще большего шарма Со.

— Не хочешь... Не хочешь перекурить? — вдруг спрашивает Чонгук. Звучит как-то неуверенно, не так обычно ведут себя мальчики, привыкшие к вниманию противоположного пола, которым ничего и делать не нужно для того, чтобы привлечь чье-то внимание.

Хосок говорил, что Мунбёль таких просто-напросто не любит, раздражается, поэтому и так сильно раздражается из-за Чонгука, ему себя вести спокойнее нужно, приличнее, не так самовлюбленно, чтобы хотя бы шанс себе какой-то выбить.

А Чонгуку и притворяться кем-то другим не нужно, чтобы предстать перед ней не собой — он рядом с дураком чувствует ужасным, у которого опыта никакого. Он теряется перед ней, как неудачник последний и Чонгук просто не знает, что ему делать.

Мунбёль лишь на мгновение отвлекается. Смотрит на него внимательно, все с тем же снисхождением, а после заученно бубнит:

— Нельзя мне на перекуры. Выговор получу. Ничего личного.

Личного, вообще-то, много. Личное здесь практически все.

Чонгук прекрасно знает, что она врет. Даже если бы нельзя было бы, она бы все равно ходила, ему не нужно Со хорошо знать, чтобы понимать все.

Мунбёль знает, что Чонгуку известно о ее лжи, и что дело вовсе не в выговорах, а переговорах.

Но тот не ловит ее с поличным, а только молчит и ждет, пока она не закончит. И все-таки, ненависть ей ужасно к лицу. Особый шарм, особая красота. Если бы его спросили, что такое красота, он бы без раздумий показал на Мунбёль.

*Тюрьма Алькатрас (бетонная крепость на «острове дьявола»), бывшая символом американского правосудия, сегодня превратилась в музей. Тюрьма была закрыта 21 марта 1963 года, однако происходившее там навсегда останется в истории. Среди наиболее известных заключенных — Аль Капоне. 
*Хоало (вьетн. Огненная печь) — бывшая тюрьма, в настоящее время — музей. Тюрьма была построена французскими колониальными властями в 1896 году для содержания вьетнамских политзаключённых — противников колониализма. Название «Ханой Хилтон» появилось из-за того, что во время войны во Вьетнаме тюрьма использовалась северовьетнамскими властями для содержания пленных американских пилотов. Именно они и придумали название «Ханой Хилтон».