ты — мой травматичный сон,
я твой выдуманный бой —
жалкая картина.

***

— посмотри на меня, черри.

абсолютно все поспешно покинули комнату под моё усиленное сердцебиение и тиканье настенных часов. остались только двое: я и юта.

— черри.

он снова повторил моё имя. оно по-особенному всегда срывалось с его пухлых губ. обычно голос мягок и в какой-то степени даже ироничен, а сам накамото невероятно тактичен. но сегодня абсолютно всё иначе. юта другой, что изнутри мои косточки покрылись инеем и треснули. непривычно и... больно? вот значит как выглядят непредотвратимые изменения, когда доверие не вернуть, а разочарование поселяется в тёмно-карих глазах на постоянной основе. хотя когда-то в них было столько надежды и искренней доброты по отношению ко мне.

он утверждал, что я медленно пропадала.

чушь.

ведь я всё ещё здесь, рядом с ним и никуда не собиралась уходить. но стоило лишь ему попросить, я обещала, что меня больше не станет. исчезнуть не так страшно, как жить без юты. стало привычным ежедневно бороться благодаря его поддержке, поэтапно восстанавливаться от поощряющей полуулыбки, дышать запахом спирта, что въелся в знакомые руки, пальцы которых покрыты множество заусенцев. и даже так они самые прекрасные на свете, а их обладатель незабываемо особенный.

меня сложно в чём-то то переубедить, сложно от чего-то отговорить, почти нереально отучить от пагубных привычек. почти. например, он смог найти подход. но всё равно дурь под названием «накамото юта» из меня уже никогда не выбить, как бы тот не старался. а желал мужчина этого почему-то сильно. с одной стороны, это травмировало и без того покалеченную душу, а с другой, хотелось доказать, что есть в этом мире вещи, от которых невозможно отлипнуть.

но сейчас всё шло не по плану.

— надо это прекращать, черри. я наивно полагал, что моего желания хватит на нас двоих, но ты...

у меня начался озноб. а ещё стеклянный иней пронзал изнутри. не удивлюсь, если откашлявшись, я харкну на этот отпарированный хлоркой пол сгустком крови.

я ощущала, как скатывалась в бездну, где во время полёта не могла даже ухватиться за что-либо. раньше я думала, что крепко сжимала в ладони белый халат моего лечащего врача и по совместительству смысл прожить очередной день в этом ненавистном мире. а теперь видела, как от меня отходили шаг за шагом, бросая наедине со своими страхами.

— это последний раз, юта. не оставляй меня, — голос сорвался. я не могла посмотреть на него. не имела права. потому что он верил в меня. был единственным, кто продолжал твердить, что я сильнее, намного-намного сильнее, чем казалась. а теперь что? — прошу. прошу тебя.

я не умела молиться, но думала, именно так звучит разговор с богом, когда ты осознанно согрешил. отличие лишь в том, что чаще у верующих односторонний диалог, а я слышала своего покровителя, распознавала в голосе усталость, горечь и досаду. и не покидала душераздирающая мысль, что это, возможно, в последний раз.

— как я... могу помочь тебе? если ты сама этого не хочешь, — юта звучал совсем безнадёжно. будто из него выкачали все жизненные силы и оставили совершенно пустым. я часто наблюдала за тем, как он злился из-за меня, срывался и обманывался в своих ожиданиях на мой счёт. но сегодняшнее состояние отличалось других дней. к запаху спирта прибавилась ещё безысходность, а страх сменился отчаянием.

— полюби меня. снова, — просила, медленно опускаясь на корточки и обхватывая его ноги в коленях. я прижималась к нему и чувствовала это приятное и такое привычное тепло. только вот дрожи прежде никогда не было.

накамото стоял неподвижно и будто не знал, что сказать. может, раздумывал, как поступить правильно? солгать или гнуть то, что начал.

как же тяжело.

— черри, встань, тебе может стать хуже.

его руки не хотели касаться меня? знала, я отвратительна, но мне хотелось верить до последнего, что юта не посмеет оттолкнуть меня так, как это сделали все.

— это всё неправда, юта, они наговаривают на меня, — решилась я солгать, питая мнимые иллюзии о том, что он поверит и останется со мной хотя бы на ещё пару мгновений. торчащая из вены капельница неприятно зудела, и слабость во всём теле не позволяла обнять накамото так, чтобы он никуда не исчез.

я начала плакать. не специально. однако слёзы всегда давили на жалость окружающих. и сейчас это должно сработать. точнее, мне так представлялось.

— знаешь, а мне ведь действительно казалось, что мы справляемся.

он совсем невесело хмыкнул. руки в карманах халата сжаты в кулаки. я подняла свой измученный взгляд на него и увидела, как он изучал потолок с застывшими слезами в глазах. и почувствовала, как тошнота подступила к горлу.

нет.

нет.

нет.

накамото юта не плакал. он не умел плакать. всегда сильный, отважный, уверенный в себе и независимый. такие не должны плакать. это же так неправильно...

но затуманенные белой пеленой глаза не врали, как и поблескивающие бисерки на его щеках.

— месяц. сегодня был бы месяц, как ты в завязке.

я стонала. уткнулаюсь носом в выглаженные штаны, пропитанные вонючим запахом медикаментов, которыми меня пичкала вот уже больше полугода, и продолжала жалеть себя. точно не его. потому что его жизнь без меня станет раз в сто лучше и прекрасней, а я сгнию заживо. в прямом смысле. юта наконец-то задышит полной грудью — свободно, когда я больше не смогу сделать и вдоха, лёжа в сырой земле.

— но вместо того, чтобы праздновать, я почти распрощался с тобой, — до меня не сразу дошло то, что накамото всхлипывал. со стороны всё наверняка выглядело слишком драматично. молодой, харизматичный и мужественный врач пытался смотреть куда угодно, только не на обречённую девушку, что жалась к его коленям и просила неизвестно у кого очередного шанса. если честно, их было достаточно, но я забвенно потратила всё. — я больше так не могу, черри.

— можешь.

я уверяла, внушала, молила. однако накамото лишь качал головой в знак отрицания. он устал бороться. как и я уже когда-то давно. с появлением его в моей больничной жизни изменилось многое. но чуда не произошло. любовь, я всегда считала, исцеляла, давала дар хотеть жить, и возможно, у меня бы получилось, не будь я морально слаба. когда человек сам поставил на себе крест и просто ожидал дня своей кончины, не поможет даже то самое завсегдатое чудо.

подсознательно я мечтала, чтобы меня сегодня не откачали, и ведь почти получилось. но есть юта, что не готов отпустить. и я его, по правде говоря, тоже. мы оба больше не могли это терпеть, лишь страдали да ходили по кругу. и даже в этот момент, когда накамото принял решение оставить меня, я не могла вот так запросто оторвать себя от него. хотя прекрасно знала — мы уже давно оба стояли на краю и нас разделял всего лишь шаг до вечного забвения. и скоро, судя по всему, я унесу юту с собой. от этих мыслей мне должно становиться грустно и ужасно, ведь это неправильно, но я всегда была эгоисткой. поэтому с удовольствием приютила бы свою любовь в моём личном аду.

— ты продолжаешь терять вес, и я бессилен. ты говоришь, что любишь, а потом снова сбегаешь. бредишь, как хочешь быть рядом, а затем закидываешься экстази и почти умираешь. я уже ничего не понимаю.

я тоже не понимала, юта. ты не один такой.

— ты жалеешь, что спас меня?

казалось, я знала ответ. задавать подобные вопросы уже вошло в нашу с ним обыденность. они были по десять раз на дню и часто давали мне внутреннее успокоение хотя бы на пару часов, ведь накамото уверенно заявлял, что ни за что не даст мне умереть — я всегда буду рядом с ним. поэтому готовность услышать нечто иное не предполагалась.

зря.

— не знаю, черри.

хотелось закричать. а затем подскочить с места, найти скальпель и пройтись остриём поперёк горла, чтобы больше мои голосовые связки не выдали ни звука. я с блаженством даже представила эту картину. как кровь будет красиво стекать по моей шее и теряться в медицинской сорочке, окрашивая её в насыщенный бордовый. воображение — страшная штука, особенно когда ты мысли не можешь перенести в реальный мир. слабость во всём теле — это хорошо принятая отговорка, но истинная причина такова — страшно. поэтому вот так просто сидеть на сыром полу, прижимаясь костлявым телом к крепким ногам юты, я наивно внушала себе — всё хорошо.

прикрыла глаза, потому что невозможно больше сопротивляться. что-то бессвязно бормотала, прежде чем успокоительное подействовало, и хотела напоследок услышать голос юты, но он молчал и лишь проходился дрожащими пальцами по макушке, запуская руку в соломенные волосы. я уверена, он думал, что я заснула. но я пока ещё с ютой и могла всё чувствовать. как подрагивало его тело от необузданных всхлипов, как медленно подкашивались ноги и как вскоре он потёрся своей мокрой щекой о скулистую мою. я давно должна была прекратить все его страдания, исчезнув из жизни накамото. но моя омерзительная натура понимала, что не хотела умирать в одиноких муках без поддержки кого-то столь важного.

считается, что переосмысление жизни часто приходит перед смертью. и оно у меня уже было: любой мир ничто, если в нём нет юты. даже загробный. и хоть бы у меня получилось поскорее встретиться с ним даже там.

да, эта концепция далека от нормального состояния человека, и не отрицала, что во мне сейчас говорила наркоманка с биполярным расстройством и анорексией, но неужели я не достаточно настрадалась, чтобы просто уйти в небытие одиноко?

и пусть юта не любил меня. не любил так, как всегда любила, люблю и буду любить его я, но он уже привязан. крепкими железными кандалами ко мне, и мне приятно ощущать себя бременем, тяжёлой ношей его жизни. хоть кем-то, главное, не пустым местом и очередной девушкой из его лечебницы. хочу быть до боли незабываемой.

я к этому пришла спустя десять лет.

долгих болезненных десять лет после того, как накамото юта совершил главную ошибку — протянул мне руку.

с невыветрившимся до сих пор запахом спирта.

the end.