Странное ощущение незримого присутствия никак не покидало Рому. «Здесь кто-то есть,— думал мальчик, ступая по пыльным и прогнившим половицам старого дома,— Кто-то помимо нас».

Мёртвую тишину нарушал только скрип пола, острым шпилем вонзаясь в сердце мальчика, пораждая в нём страх. С каждым звуком он замирал, не дышал, оглядываясь по сторонам, искал взглядом Диму и, не находя, паниковал ещё больше. Паника поселилась в голове, охватив каждую клеточку тела. Он не хотел сюда соваться, это всё Дима, он сказал, что только трус не войдёт в этот дом. И это была попытка доказать всем, что он не трус.

Дом снаружи не казался таким большим, но теперь Рома вынужден петлять среди комнат, искать чёртов выход.

Всё здесь напоминало об умершей старушке. Вещи, тронутые временем, несли в себе печать смерти. Всё в этом доме лицезрело смерть, — лицом к лицу. Книги лежали на полке, они покрыты толстым слоем пыли. Рома медленно подошёл к облезлому серванту, прислушиваясь к каждому звуку странного дома. Ему казалось, что он дышал, жил своей жизнью и не был рад гостям. Его взгляд привлекла толстая книга в тёмном переплёте. Мальчик провёл по ней пальцем, оставляя чёрную борозду на серой пыльной обложке. Хотелось открыть её, посмотреть, что там написано, но одновременно было жутко, будто книга несла в себе какую-то потаённую тёмную энергию, способную убивать.

Напротив железной кровати стояло зеркало, покрытое чёрной тканью. Рома знал, что когда человек умирает, все зеркала в доме обязательно закрывают. Он спрашивал маму об этом странном и непонятном мальчику ритуале. Мама отвечала, что это делается для того, чтобы душа человека не оказалась запертой в зеркале. Рома не понимал, как душа может быть заперта в зеркале, но звучало это весьма жутко.

Зеркало манило к себе, будто призывая сбросить чёрную мантию. Но Рома боялся. Именно зеркало, не книга, рождало в нём животный страх. Вот откуда веет замогильной силой и абсолютным злом. От зеркала.

Слух мальчика уловил тихий шорох, словно помехи в телевизоре. Звук становился громче, с каждой секундой набирал обороты, словно источник шума приближался. Рома почувствовал, что дрожь пробежала по телу.

Он лихорадочно завертел головой, но никого не обнаружил. Только жуткое зеркало, заправленная железная кровать и брошенное на ней вязание. Стальные спицы поблёскивали от солнечного света, что врывался в открытое окно. Мальчика это удивило, ведь шторы были закрыты. Бардовые шторы из плотной ткани, по цвету напоминавшие...кровь? Мальчик увидел на белой подушке красное пятно. Страх усилился, тугим жгутом опоясывая тело, затягиваясь. «Нужно уходить отсюда»— думал Рома, но взгляд его по-прежнему был приковал к тёмно-красному пятну на подушке, ему даже показалось, будто оно разрастается. Мальчик сделал шаг назад, сердце стучало, тяжёлым набатом отдаваясь в голове.

— Бууууу!

Кто-то схватил его сзади за плечи. От неожиданности Рома закричал. Словно что-то внутри рухнуло, превратив всё остальное в руины.

Раздался заливистый мальчишечий смех. Рома,  от испуга закрывший глаза, теперь вновь их открыл и увидел перед собой Диму. Тот смеялся, хватаясь за живот, над пугливостью мальчика.

— Как так можно-то?— в перерыве между приступами смеха говорил Дима. От лица Ромы, что было искажено маской ужаса, ему хотелось  смеяться ещё больше.

Рома чувствовал, что покраснел, как рак. Ему было очень стыдно за то, что испугался, очень стыдно за то, что это увидел Дима.

— Ну ты ваще, — после пятиминутного смеха проговорил Дима,— Ладно, пошли отсюда, пока ты в штаны не наложил, или ты уже?

— Это я от неожиданности закричал,— оправдывался Рома, но врать у него получалось ещё хуже, чем строить из себя героя.

— А, ну, конечно, от неожиданности,— с издёвкой проговорил Дима.

Прежде чем выйти из комнаты, Рома снова взглянул на подушку, но красного пятна на ней уже не было, абсолютно белая подушка...

— Мам, а что произошло в доме той старухи? — ковырясь ложкой в манной каше, спросил Рома.

— Да ничего,— ответила женщина, сделав ещё один глоток кофе,— А в чём дело?

— Да ни в чём.

— Если вы собираетесь туда залезть, то даже не думай об этом.

— Да никуда я не собираюсь залазить,— сказал мальчик,— Просто интересно. Все про него говорят.

— Ну раз говорят — зачем спрашивать?— женщина равнодушным взглядом посмотрела в окно. Она переживала за сына, что-то с ним было не так в последнее время. «Это из-за дружбы с этим Димой»— решила она. Ей не нравился этот наглый мальчишка, слишком не нравился. Она строила какие-то доводы, приводила, как ей казалось, вполне логичные аргументы такой антипатии, сама верила в это. Но то, что скрывалось глубже, на окраине её сознания, то, что не изменить, говорило о другом. И она это знала на подсознательном уровне, но признать боялась. Она ненавидела Диму за то, что он ребёнок человека, которого она когда-то безумно любила, вот и всё объяснение. Любовь-морковь, драма, слёзы, ненависть.

Ещё глоток кофе. «Нужно выбросить всё это из головы»— подумала женщина. Но она больше жила прошлым, чем настоящим, предаваясь эскапизму, рисуя в своей голове благоприятный сценарий развития событий. «Всё могло бы быть иначе, если бы...» Если бы что? На этот вопрос она не могла себе ответить.

Рома проснулся в это утро с уверенностью в том, что случится что-то ужасное. Сегодня. И теперь он ждал, когда о событиях станет известно. Что  именно случится, он не знал, но определённо что-то связанное с домом. Откуда это ощущение? — неизвестно. Во рту стоял неприятный металлический привкус, и на миг мальчику показалось, будто в каше появилось кровавое пятно, оно разрасталось, как тогда на подушке, в доме умершей старухи. Сердце мальчика забилось в бешенном ритме, ему хотелось закричать, но крик не шёл, застряв где-то в горле, царапая его изнутри острыми когтями.

Весь бледный, как статуя, Рома встал из-за стола и медленно, шаг за шагом, уходил из кухни, подальше от кровавой каши.

— Ты куда?— спросила мама,— А доедать кто будет?

— Спасибо, я больше не хочу,— еле выдавил из себя мальчик.

На ватных ногах он дошёл до ванной. Открыв кран, начал умываться холодной водой. Какой-то тихий голос вкрался в сознание, заставив Рому вздрогнуть. Будто кто-то шептал ему в шею непонятные слова, холодным дыханием обжигая кожу.

«Па варвин-ме э ти ма зат...»[1]
 

— Мам, ты что-то говорила? — мальчик вернулся на кухню, но мамы там уже не было, только кружка недопитого кофе одиноко стояла на столе.

— Дим, зачем мы снова идём в этот дом?— ныл по дороге Рома.

— Чтобы ты спрашивал,— твёрдо сказал Дима, шагая через заросший сад, ловко огибая ветви яблонь.

— А ты чё очкуешь, мелкий? — натянув глупую улыбку на лицо, спросил Миша— второй по важности пацан после Димы в этой шайке. Он легонько толкнул Рому в плечо.

— Я просто не понимаю, зачем мы постоянно туда ходим. Чего мы хотим добиться?

— Чтобы ты перестал бздить перед каждой фигнёй, чего непонятного-то,— раздражённо проговорил Дима, отодвигая очередную ветку, что так и норовила попасть в глаз. Он действительно вбил себе в голову, что должен избавить мальца от его боязни всего. Для чего? Он не знал. Потому что причина крылась даже не Роме и его страхах, а в самом Диме. Его мучали кошмары, стоило только закрыть глаза и погрузить свой разум в темноту, как темнота сразу же заполнялась какими-то жуткими тварями. Это были то ли люди, то ли какое-то подобие людей с уродливыми лицами, скрюченными телами, вспоротыми животами. Они кричали так пронзительно и скорбно, словно на яву, оглушая его своим воплем. Но что они кричали, так и не было ясно. Какую-то белиберду. И он знал откуда-то, что дом таит в себе зло. Но незримая сила манила его к себе, звала, обещая, что кошмары закончатся, все скорбные крики растворятся, и останется только радость.

Дом был окружён растительностью. Здесь тебе и малина, и смородина, и вишня, слива, яблоня, чего только нет. Но после смерти старухи деревья и кустарники начинали потихоньку увядать. Листья желтели и опадали в разгар лета. Стволы яблонь стали скрюченными, болезненными. Сам дом покосился, будто даже в землю  ушёл. Окна злобно смотрели на ребят слепыми глазами, что покрыли бардовые плотные шторы.

— Ну, что, идём?— неуверенно произнёс Дима, поглядывая на странный дом.

Всё могло бы быть проще, будь он сам проще. Дима чувствовал, нет, он твёрдо знал, что ребята так же, как и он, не горят желанием входить в стены этого дома. Но как им сказать о том, что он боится, если даже само слово «страх» должно быть навсегда вычеркнуто из его головы? Он не имеет права бояться. Просто не имеет права. Так ему постоянно говорит отец, после того, как в пожаре сгорела мама. Кошмары. Они преследуют мальчика ночами, холодной рукой хватают за горло, перекрывая кислород. И он задыхается, как ему кажется, от дыма и гари, он сгорает в своей кровати, как когда-то сгорела мама. Он просто не может быть слабаком, он не Рома. Нужно просто сделать шаг внутрь, и страх развеется.

Они поочерёдно входят в незапертый дом. Первый Дима. Рома плетётся позади остальных. Чувство чего-то ужасного не покидает его. Что-то случится. Сейчас. И голос звучит в голове, он шепчет загадочные слова, будто взятые из какой-то песни. Знал бы Рома, что Дима тоже слышал эти слова. 

В доме царит мрак. Ребята всё глубже погружаются в него, каждый задержал дыхание от чувства страха, что волной накатывает, накрывая с головой. Чем дальше, тем больше высота волны и  разрушительней её сила.

— Может, сдёрнем шторы?— осторожно предлагает Виталя — рыжевихрастый мальчишка с лицом, что покрыто веснушками.

— Только попробуй тронуть здесь хоть что-нибудь, — шепчет Дима, зло смотря на рыжего. 

Дальнейший путь ребята продолжают уже в тишине.

Каждый думает о своём, но мысли их схожи в одном — все они  хотят уйти и одновременно остаться в этом доме. Амбивалентное чувство страха и влечения, оно пугает каждого, потому что это что-то из ряда вон. У них нет определённой цели что-то найти в этом доме, но каждый знает, куда нужно идти — к зеркалу.

Когда ребята проходили мимо кухни, им в голову ударил какой-то смердячий запах.

— Чем это так воняет?— спросил Миша.

— Как будто кто-то сдох,— Дима прошёл на кухню, где запах становился сильнее, пытаясь найти его эпицентр.

Кухня представляла из себя коробку два на два. Стены покрыты белой штукатуркой. Большую часть пространства занимала глиняная печь.

— Не понятно откуда запах,— Дима обшарил все углы, но так и не нашёл ничего такого, что могло вызвать зловоние.

— О, смотрите!— воскликнул Миша, — В полу есть люк!

— Это домашний погреб, придурок,— Дима подошёл к крышке, подцепив её край пальцами. Как только погреб оказался открытым, миазмы с такой силой ударили в голову, что у Димы потемнело в глазах. Он отшатнулся от погреба.

— Есть у кого-нибудь фонарик?— спросил он, зажимая нос. Запах был невыносим. Сомнений в том, что в погребе кто-то разлагается, не осталось.

— Ты хочешь туда залезть?— с опаской спросил Рома. Дурное предчувствие давало о себе знать, дрожью покрывая тело.

— Ну, для начала просто посмотреть,— Дима взял миниатюрный железный фонарик из рук Миши,— А что, ты желаешь сигануть в погреб? Если так, то дерзай!

— Я бы вообще туда не совался.

— Вот именно поэтому ты — сыкло,— с этими словами Дима наклонился к разявленной пасти погреба, заглядывая внутрь.

Он моментально отпрянул назад, словно током ударили.

—  Ты чего?— Миша подобрал выроненный из рук Димы фонарик.

— Чего чего... Сам глянь,— Дима смотрел на всех ошарашенными глазами, словно увидел саму смерть,— Нужно валить отсюда.

— Да что там такое?— Миша и остальные ребята наклонились над погребом, задыхаясь от вони.

То, что они увидели, заставило каждого ужаснуться. На дне погреба лежали два зверски изуродованных трупа, половина тел у них напрочь отсутствовала. Под ними — лужа крови, что успела впитаться в землю. В свете фонаря мелькали какие-то движения. «Крысы»— подумал Рома, и внутри у него всё похолодело. Жирные грызуны устроили себе знатный пир. Их было очень много. Они пищали, ссорились  друг с другом, грызли себе подобных, хотя «еды» должно было на всех хватить. Лица жертв неизвестного убийцы невозможно было опознать из-за крыс, что сожрали половину лиц, превратив их в кровавое месиво.

— Я больше не могу,— Виталю стошнило прямо на изувеченные тела. После этого ребята, как по команде, отшатнулись от погреба, а Дима с силой захлопнул крышку.

— Чёрт, кто это такие?— глаза Мишы метались от одного лица к другому. Ему, как и всем здесь, хотелось кричать, но крик не шёл, вместо этого страх сковал голос и тело.

— Тебя только это волнует?— тон Димы был относительно спокоен, хотя внутри он умирал от ужаса и отвращения,— Но если тебе интересно моё мнение, то это местные бомжи. Зашли в дом, где никто не живёт.

Страх заставляет вспомнить пожар, обугленное тело матери. Его в полубессознательном состоянии кто-то выносит на руках. Единственная мысль в голове — «Спасут ли маму?» От чего произошёл пожар, он точно знал, так как являлся его причиной. «Спички детям не игрушка»— это знает каждый, и он теперь это тоже знает.

— Валим отсюда!— буквально кричит Дима, а в голове — пожар, дым, смерть и шёпот.

Они кидаются к выходу, но дверь оказывается закрытой.

— Что за чертовщина? — Дима со всей силы пинает дверь ногой, но той хоть бы хны. Хотя, по идеи, деревянная дверь держится на соплях, и от удара должна была вылетель вместе с петлями. Однако, этого не произошло.

— Помогите мне, чего вы стоите?!

Ребята наваливаются на дверь, молотят по ней руками, ногами, но она так и не поддаётся.

Неожиданно их слух пронзают какие-то звуки. Музыка. Она звучит из спальни старухи. Но кто мог её включить, если дом, не считая ребят, пуст?

— Там кто-то есть,— шепчет Рома, испуганно глядя на Диму. Ему кажется, что Дима ни капли не удивлён происходящим, но он ошибается.

— А если это тот, кто кокнул этих...бомжей,— предполагает Миша, и тело его бросает в дрожь от сказанных слов.

Дима рыщет глазами по сторонам в поиске хоть какого-нибудь средства самообороны. Находит в углу топор. Не раздумывая, хватает его и идёт на зов музыки.

— Диман, ты рехнулся? — Миша хватает его за рукав ковты, но Дима выдёргивает руку и, не сказав ни слова, продолжает свой путь. В мозгах у него будто что-то переклиняло, и теперь он ни черта не понимает, ничего не слышит, кроме этой музыки, которая кажется ему знакомой. Почему-то.

Он просто играл. Это была игра. Опасная, но игра. Ему было скучно, потому что мама спала, запретив включать телевизор, а папы не было дома. Папа в последнее время стал чаще пропадать. Диму это настораживало, а маме это, похоже, не нравилось. Они постоянно ссорились, кричали друг на друга, обычно после этого папа уходил из дома, а мама, поплакав, ложилась спать. С мальчиком никто не играл, поэтому, предоставленный самому себе, он вынужден был развлекаться, как мог. Огонь задорно пожирал листы бумаги, превращая их в пепел, что чёрной пыльцой размазывался на пальцах. Диме нравилось смотреть на огонь. Но время было позднее, ему захотелось спать. Он потушил горящие листы бумаги, но, видимо, упустил какой-то тлеющий уголёк, что за ночь перерос в пожар. Дима не помнил, кто его вынес из квартиры, но это точно был не отец.

В комнате старухи играло ветхое радио. Но там было абсолютно пусто. Кто же тогда его включил?

Но этот вопрос сразу же отошёл на второй план, когда из динамиков прозвучали загадочные строки:

«Па варвин-ме э ти ма зат...»

Дима занёс топор над аппаратурой и стремительно опустил его на злосчастное радио, разрубив его пополам. Звук оборвался. Но вместо него в комнате послышался чей-то шёпот, что напевал всё те слова. Снова и снова.

Дима понял, откуда исходит шёпот — из зеркала.

Крепче сжав топор, он решительно направился в сторону зеркала, закрытого чёрной тканью. Не долго думая, он сорвал покров, скрывающий за собой что-то, как ему казалось, потустороннее.

Вспышка света ослепила его. Топор выпал из рук. Ему показалось, что он увидел по ту сторону размытое старческое лицо. А дальше только темнота.

Он очнулся в непонятном месте. Тело ничего не чувствовало, словно было отделено от разума. Шёпот и стоны боли прошивали тишину насквозь. И темнота, она окутала всё вокруг. Кроме одного — впереди был виден свет. Дима встал, пошёл в его направлении, желая выбраться из странного  места. Он не помнил, как попал сюда, что пугало его ещё больше. Ноги не ощущали пола, словно он парил в воздухе.

Чем ближе Дима приближался к свету, тем явственнее видел очертания старушечьей спальни, видел брошенный на полу топор, обломки радио. Неожиданно для себя самого, он осознал, что дальше просто не может идти, его что-то не пускает. Какая-то невидимая преграда, стена. Он стучит по ней кулаками, кричит, но его крик тонет в потоке чужих стонов. Ему хочется заплакать от отчаяния и от непонимания того, что происходит, но слёз нет. Он словно перестал быть человеком, а стал просто тенью, что ничего не ощущает.

Осознание пришло неожиданно, пулей прошив разум. Оно звучало бредово, но других вариантов нет:

Он оказался по ту сторону зеркала.

[1] « А если умру я в доме своём...» фраза из бретонской песни «Ar soudarded».