«Скажи мне,
Что ты ещё ждёшь меня
В свой сломанный Рай...»

[Amatory] — «Белый Шум»

Абстинентный синдром полностью завладел моим телом, мало того, острыми иглами он проник в мозг. Кости выворачивает так, что мне кажется, будто скелет хочет покинуть это слабое тело. Я, наверное, был бы рад сдохнуть, но Костлявая меня и в этот раз динамит.

Свернувшись калачиком в позе эмбриона, я смотрю в стену. Я не вижу там ничего. Это моё будущее. Моё настоящее. Моё прошлое.

Вся кровать промокла от  пота, но мне по-прежнему холодно. Мне очень холодно. Как в могиле.

А в голове всё крутится одна и та же мысль: «Я должен выдержать. Я должен завязать. Я должен... »

Кому я должен? По моим венам течёт не только ломка, но ещё и экзистенциальная пустота, и я не знаю, что из этого хуже. Нет, физическая боль куда страшнее духовной, как мне кажется, но она не такая долговечная. Жесть, когда это всё взаимосвязано. Когда два этих цербера пожирают тебя, один — тело, другой — душу. А вообще, не верю я ни в какие души, если уж на то пошло. Всё это лишь побочный эффект мыслей. А мыслить у меня сейчас не особо получается. Цепочка событий — дорога, ведущая к разрушению, к такому разрушению, что после него не остаётся ничего,— пустота. Я снова навожу на себя тень претенциозного мудака, — клеймо навеки.

Я ворочаюсь в кровати, сжимая в кулаках простынь. Мне кажется, время остановилось. Для меня, по крайней мере, точно. Грёбаная закономерность жизни: радость слишком быстро проходит, боль длится вечно. И снова всё сводится к самому человеку. Он, как, не побоюсь этого слова, цент вселенной. Своей собственной вселенной. Над которой он, между прочим, не всегда властен. Героин — это то, что отбрасывает тебя из центра на самый край, в периферию твоей долбаной вселенной. И ты никто. И вселенная твоя медленно разлагается вместе с тобой, теряет свои габариты, сужаясь до размера зрачка. Зрачка, что тупо уставился в противоположную стену. Вечное визави. Единство с самим собой тонет в каком-то дерьме. Но я и не хочу этого единства, потому что я боюсь знать себя больше, чем я знаю. Проникать в самую суть, въедаясь в каждую клетку, по тонкой игле быть впрыснутым в вену и двигаться по ней в мозг. Да почему всё сводится к уколу?

Я думаю,— но это не значит, что я жив. Это значит, что мой мозг ещё не до конца атрафировался.

Какая это уже попытка спрыгнуть? Я потерял им счёт. Все они начинались лёгким раздражением и заканчивались уколом. В промежутке между ними была очень правдоподобная инсталляция ада. Тысячи оттенков боли, что в конце сводились к одному вопросу: «Ради чего всё это?» Для кого или для чего я пытался выползти из этой дыры? Был ли в этом смысл? Я один. Я совершенно один, если не считать тех грёбаных торчков, что вечно меня окружают. Но и они одиноки, я в этом уверен на все сто. Это неминуемо, — однажды ты должен сделать выбор между реальным миром и наркотической иллюзией.

Где сейчас мои родители? Я не задавался подобным вопросом с того момента, как подсел, с первого укола, можно сказать. Нет, вскользь я, конечно, касался этой темы, но чтоб проникнуть глубже — нет. Мне всё равно. Я не помню их лица, они стёрлись, как детский рисунок на асфальте после дождя. И рисовать его заново?— Нахрен надо! Кто они — мои родители? Кусок того кровавого пазла, который я ненавижу? Сжимаю зубы от боли и ненависти, что разрывает меня на части, долбаная сука, она засела где-то внутри. Меня выворачивает наизнанку, и это не тупая метафора, я реально заблевал весь пол. И это самое паршивое, когда блевать уже нечем, а тебя  продолжает тошнить. Из меня вышла вся желчь, почему из меня не может выйти эта ненависть к самому себе и все воспоминания?

Они не любили меня, наверное. Им было плевать, кто я и что я. В их глазах я ничего не значил. Слишком занятые собой, своими прихотями...разве я имею право их в чём-то упрекать, ведь я такой же. Зеркальное отражение своих предков, только в разы кривее, грязнее и мерзосней. 

Утыкаюсь лицом в подушку, бью кулаками по кровати, и это так сложно. Я слишком слаб. Жалкий червяк. Ненавижу, чёрт возьми, себя.

Шум в ушах нарастает. Белый шум. Мне кажется, что он белый. Я стараюсь не дышать. Слушаю, как молот бьёт по наковальне. С каждой секундой всё быстрее и быстрее...всё ближе...с каждым вдохом. 

Шум не прекращается, въедается в меня радиоактивным пятном. Я понимаю, что это стучат в дверь, но я не уверен, что смогу подняться с кровати. Делаю попытку встать, и каждая клеточка моего тела кричит: «Нет!»

Голыми ногами наступаю прямо в блевотину, но мне сейчас так наплевать на это. По пути размышляю, кто это может быть. Наверное, хозяин квартиры пришёл выгонять меня, так как я уже месяца три не платил. Готовлю себя к выслушиванию долгих тирад о том, как должен вести себя жилец данной квартиры. Но нет. За дверью стоит Вован, угашенный донельзя.

— Здарова, старичок, — тихим голосом приветствует он. Мне становится жутко не по себе от одного его вида: небритый, морда распухла, мешки под глазами. Боюсь представить, как я сам на данный момент выгляжу.

— Ну, привет.

Не спрашивая меня, этот хрен бесцеремонно заходит в квартиру и сразу топает в зал. Я плетусь за ним, с трудом переставляя ноги, думая, что вот сейчас я отброшу коньки.

Мой «друган» расположился на старом диване, разложив свою «технику» на коленях.

— Слыш, ты охренел, что ли?!— воскликнул я, увидев шприц и маленький пакетик в руках этого мудилы,— Я же говорил, что завязываю, а ты завалился ко мне с этим дерьмом!

— Мне нужно где-то вмазаться,— невозмутимо ответил тот.

— Так катись к себе, чёрт возьми!— мой взгляд по-прежнему был сосредоточен на белом порошке,—  У меня  на двери, что ли, написано «Место для вмаза»?

— Да чё ты какой нудный-то?— он, пошатываясь, встал, подошёл ко мне. От него за километр несло бухлом, к горлу снова подступила тошнота. Озноб не отпускал, хотелось закутаться с головой в одеяло.

— Может, мне ещё раствор для тебя приготовить? — я сделал шаг назад, подальше от этого смрада, хотя сам я, стопроцентно, пахну не лучше.

— Сам справлюсь,— сказал Вован и потопал на кухню.

Я упал на диван, не в силах больше стоять на ногах. Белый шум не прекращался, только утих немного, стал не боевым набатом, а манящим голосом, что не имеет ни пола ни возраста. Чувствую, что кишки стянуло в узел, меня всего словно завязали на манер морского узла. Что самое удивительное, я никогда не жалел себя. Обычно наркоманы или алкоголики страдают этим пороком, лелеют свои слабости, мол, какой я несчастный, всеми забытый, за что мне это наказание? Я же понимал, что в том, кем я стал, винить можно только себя самого. Не призрачного Создателя, не плохих родителей, никого, только себя. Ненавидел ли меня кто-нибудь так, как я сам себя ненавижу? Если только она...

Вован заваливается в зал, приземляется на диван рядом со мной. В руках он держит «баян» с мутной  жидкостью. Поначалу хочу напомнить ему, что лучше не смешивать бухло с герой, но потом думаю, что ну его к чёрту, может, хоть отъедит и перестанет шляться ко мне.

— У тебя жгут есть какой-нибудь? — спрашивает.

— Ремень подойдёт?

— Подойдёт.

После вмаза Вован расплостался на диване, явно ловя первые волны кайфа. Я смотрел на него минут пятнадцать, осознавая, что он сейчас в «лучшем мире», а я здесь. Каким бы мудаком он ни был, ему сейчас лучше, чем мне. Надеюсь, не надолго.

Я сидел на самом краю дивана, обхватив руками дрожащие ноги, согнутые в коленях. Вован мычал что-то непонятное, но я старался его не слушать. Белый шум возвращался. Он требовал от меня действий. Причём немедленных.  Белый шум — мой психотропный бог, и сейчас он требовал жертву. Я слышал шаги, они пока ещё были далёкими, но это не надолго, время остановилось лишь для меня, но не для Белого Шума. О нет, для него оно просто не могло остановиться, потому что он и есть время.

Ему нужны действия? Мне нужен героин. На уровне Вселенной это означает одно и тоже. Белый Шум не может коснуться меня, пока Госпожа Ломка насилует моё тело и разум. Но мы должны соединиться, чтобы он показал мне...меня...с той стороны, с которой я боюсь на себя смотреть. Страх порождает чудовищ, страх порождает белый шум, он хочет помочь мне справиться со своими страхами...или убить меня. Возможно, что для Вселенной это равно друг другу. Мёртв тот человек, который ничего не боится. И я всеми фибрами желаю быть мёртвым. Желаю не просто коснуться таин мироздания, но пропитаться ими насквозь. Они — кислота. Я буду съеден ими. Я исчезну. Растворюсь в них.

Героин не способствует расширению сознания, напротив, он сужает его до одного слова «ещё».

Как бы я ни пытался бросить, всё возвращалось на круги своя. И я устал от этого, у меня больше нет сил бороться. Фраза «Я должен» растворилась в желании запустить себе в вену отраву, Белый Шум.

Ты никому ничего не должен

Да, я никому ничего не должен. Даже себе. Приближать это мгновение невыносимо. Я рву цепи, высвобождая своё безумие, свой трепет желания больше никогда не быть связанным словом «должен». Всё кончено. Я завязал завязывать.

Дрожащей рукой тянусь к остаткам героина у своего отъехавшего от реальности «товарища». Мельком смотрю на него, вернее на то, как у него по подбородку текут слюни, прямо из разявленной пасти с четырьмя гнилыми зубами. Зрелище отвратное настолько, что на секунду я сомневаюсь в своём намерении вмазаться.

Но все мои сомнения тают пред желанием побыстрее окунуться в те райские чертоги, что приготовил для меня Белый Шум. На этот раз всё получится. Я был честен с собой, честен с ним. Всё обязано получиться.

Рассматриваю пакетик. Его содержимое не такого уж и белого цвета, как мне поначалу казалось. Сероватый. Дерьмовый героин, конечно, но выбирать не приходится. Я бы сейчас и на «крокодиле» отправился в гости к Белому Шуму. Да, отправился бы, хоть и знаю, чем это чревато. Я видел, как его варят, и в такие моменты вгонять эту бадягу в себя — последнее, что хочется делать. От «крокодила» наркоманы дохнут моментально, больше года «крокодиловые» торчки не живут. Привыкание происходит мгновенно, буквально за два укола. Но самый трэш — это последствие инъекций — гнойные язвы в местах уколов. У одного чувака на обеих ногах пошла гангрена от этой херни. Мы с другими торчами были у него. И это жесть. В доме стоял невыносимый запах тухлого мяса, он заживо разлагался. Меня тогда вырвало, но не от увиденной сгнившей плоти, а от того, что он вполне спокойно вогнал иглу себе в ногу, в место, ещё не тронутое гангрой. По-моему, он уже отбросил коньки от передоза. Но ему и без того бы пришёл п***ец.

Я ни в чём не оправдываю героин, но «крокодил» — это самоубийство с особой жестокостью.

Я приготовил раствор, снял ремень с руки Вована, затянул, вмазался. Причём сначала я оторопел от холода иглы. Но всё было позади. Я скинул Вована с дивана, тот с характерным звуком мешка с картошкой ударился мордой об пол. Что-то пробурчал, но вскоре снова затих. А я занял его место, вытянувшись и сложив на груди руки, словно в гробу. Я не двигался, ожидая приход...Белого Шума.

Я закрыл глаза, погружая свой разум в темноту.

Звук шагов становился всё более отчётливым. Чувствую, как по венам течёт героин, приближая Белый Шум. Я знаю, что это паллиатив, погоня от реальности в царство снов, но мне плевать. Я устал от реальности, она грязная, как и я сам, она слишком откровенная и непривлекательная. 

Ближе... Скоро в темноте я увижу вспышку,— и это будет он, Белый шум. Всё исчезнет в один миг, вся боль превратится в пыль, он избавит меня от прошлых ошибок, от воспоминаний о ней, от желания вернуться назад и всё исправить.

Он — ангел, а то, что течёт по моим венам — ангельская пыль.

Ближе... Совсем рядом. Он уже зашёл в квартиру и направляется ко мне.

Он идёт по залу, нас отделяет два шага. Подумать только, два шага до Эдема.

Один...

Ну здравствуй

Вспышка! Шум! Белый Шум!

Я оказываюсь в каком-то месте, где слишком шумно, много людей, свето-музыка. Я в долбаном клубе. Нет! Только не это! Он обманул меня! Кинул прямо на растерзание прошлому. Пытаюсь кричать, что ненавижу его, но голоса нет.

У меня паника.

Двигаюсь сквозь людей, они меня не замечают. Музыка бьёт по ушам, слишком громко. Мне нужно найти выход из этого места, прежде чем всё случится. Не могу поверить, что меня просто на***али. Не могу поверить, что я был таким наивным дибилом, просто тошнит от себя и своей тупости.

Я вижу выход,— и это светящаяся табличка «Exit». Иду в направление к ней, как мотылёк лечу на свет флуоресцентных букв. Вижу её и замираю. Она стоит ко мне спиной, но я точно знаю, что не ошибаюсь — это она. Я помню её длинные каштановые волосы и это нелепое платье, неподходящее для подобных мест. Ей всего лишь шестнадцать. Ей так и будет вечно шестнадцать. И в этом виноват я. А вот, кстати, и я. Стою рядом с ней. Ещё не наркоман, но уже конченый ублюдок. Тёмные пряди волос зачёсаны назад, на лице улыбка, глаза блестят от отражающегося в них света. Я обнимаю её за талию, веду к выходу, а дальше всё происходит само по себе. Событие пятилетней давности, что засело в моём мозгу ржавым гвоздём. И даже если его вытащить — дыра от гвоздя никуда не денется. Я переспал с ней тогда. Не помню, как это случилось, но я с ней переспал, тем самым перейдя Рубикон, я запустил механизм, что в конечном итоге должен был привести нас обоих к погибели.

Пытаюсь кричать в пустоту, но я по-прежнему нем, как рыба. Лучше бы я вытерпел ломку, чем снова и снова смотреть, как всё началось.

Она слишком невина. Я — мразь. Б**дь! Остановите этот перформанс, меня тошнит.

Из клуба я перемещаюсь в комнату. Она стоит на коленях, вся в слезах, просит не бросать её. Но я выставил её за дверь ни минуты не подумав. Она ушла. И больше я её не видел.

Она спрыгнула с крыши в ту же ночь, как я её отверг. Без предсмертных записок, звонков, просто молча шагнула вниз.

Я постоянно думал над тем, какие мысли её посещали перед смертью. Как сильно она ненавидела меня на тот момент, и как сильно она меня любила, что смогла сделать этот шаг...вниз.

И с каждым днём я ненавидел себя всё больше и больше, чтобы как-то успокоиться я начал глотать эфедрин. Но действие эфедрина быстро заканчивалось, да и моя восприимчивость к нему постепенно притуплялась. Мне нужно было что-то мощнее. Так я и подсел на герыч.

Но, как оказалось, от себя не убежишь даже в приход. Рай обернулся адом, ангелы сняли маски...

Чувствую, что выпадаю из своей памяти, лечу грёбаным астероидом, прошивая бесконечность, сгораю в атмосфере реального мира.

Слышу шаги. Нет. Опять он.

— Я больше не верю тебе! Пошёл на хер!— кричу наконец-то, высвобождая из лёгких всё то презрение, что я к нему накопил за время своего путешествия в прошлое.

Но шаги всё ближе. Меня трясёт. Я смотрю на Вована, что по-прежнему валяется на полу. Может, он сдох?

В дверь стучат. Я встаю с дивана, иду открывать.

За дверью меня ослепляет свет и шум в ушах, как тысячи вертолётов над головой. Я затыкаю уши и закрываю глаза, падаю на пол. Чувствую, что из глаз и из ушей что-то течёт.

— Встань,— слышу до боли знакомый голос, от которого по телу пробегает стадо мурашек.

Не может...быть

С трудом поднимаюсь, смотрю ей прямо в глаза. Это глюк.

Протягиваю ладонь, запачканую кровью, пытаясь коснуться её. И кончиками пальцев чувствую, будто коснулся льдины. Не могу поверить, что она стоит передо мной. Ожидаю увидеть на её лице презрение, ненависть, злость, но ничего такого не нахожу, только мягкую улыбку на устах. Она светится, как ангел, как табличка «Exit». Ей по-прежнему шестнадцать. Да, мёртвым суждено всегда быть молодыми.  На лице остались разводы от туши. Снова протягиваю к ней руку, подушечками пальцев стараясь стереть этот «след нашей слабости».

— Ты ненавидишь меня, да?— спрашиваю я, утирая застывшие пять лет назад слёзы.

— Нет,— она  улыбается, отдаляется от меня, прочь из квартиры, маня  за собой.

Мы вместе выходим на лестничную площадку, а после оказываемся на крыше.

Я смотрю на ночной город, и сердце моё замирает от того, что мы так высоко. На небе тлеет последний уголёк заката. Скоро всё небо покроется тьмой.

— Хочешь, я научу тебя летать? — спрашивает девушка рядом со мной.

— А ты умеешь?

— Я научилась, когда шагнула с крыши. Это не сложно, всего лишь шаг...

Она прыгает вниз, но не падает, а парит в воздухе. Она светится. Флуоресцентный ангел.

Я подхожу ближе к краю, делаю глубокий вдох, шаг...

Но я так и не взлетаю...