Кованая витая ручка холодит ладонь и едва слышно скрипит под давлением, проворачиваясь. Медленно, очень медленно Сокджин открывает дверь отцовского кабинета, замирая на пороге. Так странно. Совершенно ничего не изменилось. Тёмный паркет и ковёр насыщенного зелёного цвета. Массивный шкаф со стеклянными дверцами и широкий стол с царящим на нём идеальным порядком. Изогнутая настольная лампа, несколько рабочих телефонов и ноутбук, стоящий по центру. Холодное солнце проникает сквозь плохо задёрнутые шторы повисшими в воздухе тусклыми лучами. Сокджин какое-то время наблюдает за парящими в воздухе мелкими пылинками, одолеваемый желанием запереть этот кабинет и никогда больше сюда не входить, но всё же делает первый шаг внутрь. Взгляд тут же прикипает к картине. «Плот «Медузы»» - работа французского художника Теодора Жерико. У Сокджина тошнота к горлу подкатывает при виде измождённых тел и отчаяния на лицах. Сколько раз он видел эту картину с раннего детства? Сколько раз она пугала его и вызывала отвращение и желание зажмуриться? Сколько раз отец промывал ему мозги громкими речами, сравнивая жизнь с борьбой на этом полотне? Он говорил, выживает сильнейший. Говорил, что только стойкий и сильный человек с несгибаемым внутренним стержнем может выдержать любые невзгоды. Сокджин послушно кивал, стараясь смотреть только в пол, но в памяти навсегда отпечаталось лицо человека, сидящего в тени возле мачты. Его выражение кричало, что нет разницы между сильными и слабыми. Они все обречены. Все, все они обречены на смерть. Сокджин никогда не спорил с отцом, зная о его крутом нраве, и никогда не поднимал эту тему, но ничто не мешало ему мысленно спорить или возражать, держа при этом все эмоции и мысли при себе. - Тебя больше нет. Слова едва слышны в тишине комнаты. Шёпот наполнен неверием и сомнением. Сокджин боится нарушить покой этого места даже сейчас: когда хозяин уже никогда не переступит порог. Казалось бы, все ограничители из-за этого знания должны пасть, но этого почему-то не происходит. Сокджин чувствует себя неуютно в этом месте. Проходит нерешительно вперёд. Взгляд с картины опускает в пол, будто нашкодивший школьник. Стоит какое-то время в тишине, хотя в голове голос отца отчитывает его, доносясь из прошлого. Он мёртв. Мёртв и никогда больше не появится в этом кабинете. Не усядется в кресло за столом и не посмотрит на него тяжело, пронизывающе. Это должно приносить облегчение, но Сокджин ощущает лишь растерянность. Теперь, когда его отец лежит в гробу, в руках Сокджина лежит свобода. Но что с ней делать? Взгляд поднимается на полотно, висящее на стене в массивной позолоченной раме. Люди там, на этом плоту, тоже свободны. От чужих мнений, суждений и взглядов. От рамок, стереотипных норм поведения и морали. Они свободны, и свобода эта делает их безоружными перед стихией и ликом смерти. Они не понимают своей свободы, находясь посреди бушующего океана так далеко от чужих бессмысленных и пустых суждений, потому что животные инстинкты берут верх над разумом. Выжить. Это всё, о чём они могут думать. Так почему же в голове Сокджина гулкая тишина? Он видит внутри себя мраморные колонны и холодные залы с гуляющим по ним ветром и эхом. Мысль о том, что отец мёртв, всё ещё крутится в голове. Неясный голос нашёптывает об этом то громче, то тише, но слова эти не несут для Сокджина никакого сакрального знания. Он растерян. Он потерян. Он не знает, что ему делать. - Я бы выразил свои соболезнования, но это будет не искренне. Собаке собачья смерть. Негромкий бесцветный голос за спиной пугает настолько, что Сокджин забывает дышать. Плот на картине приходит в движение. Волны бушуют. Старик в тени дёргает себя за волосы. Солёный ветер треплет полы рванья, которое невозможно назвать одеждой. Сокджину кажется, он на этом плоту. Кажется, вот-вот очередная волна смоет его прочь, и бездна поглотит безвольное слабое тело. Сердце начинает биться так быстро, что кровь шумит в ушах. Спина покрывается жаркой испариной. Ладони, напротив, леденеют и покрываются мерзкой липкой плёнкой пота. Занемевшие подушечки пальцев неприятно колет, как колет и лёгкие от недостатка воздуха. Сокджин хочет повернуться, но не смеет двинуться. Страшно. Страшно настолько, что сознание играется с ним, создавая какофонию криков и стонов выживших на плоту в ушах. Намджун чувствует себя свободно. Сокджин понимает это, когда волна изначального ужаса схлынивает и позволяет хоть немного оценить ситуацию. Незваного гостя не тяготят призраки прошлого и неприятные давящие воспоминания. У Намджуна нет никаких ассоциаций с этим местом. Ничто не мешает ему небрежной шаркающей походкой пройтись по контуру кабинета и сунуть нос за стеклянные дверцы шкафа, на полках которого хранится множество важных бумаг, договоров и досье, компромата. Ничто не мешает ему плюхнуться в дорогое кожаное кресло на колёсиках и с удобством устроиться в нём с широко расставленными ногами. Ничто не мешает ему подтянуть к себе ноутбук и открыть его, запустить и хмыкнуть при виде открывшихся трёх кодовых окон для ввода паролей. Усиленная защита. Сокджина подобная осторожность отца когда-то восхищала. Намджун однобоко ухмыляется и со шлепком захлопывает крышку ноутбука, постукивая по ней пальцами. Когда их взгляды встречаются, Сокджину кажется, его сознание делится. Он видит Намджуна целиком и в то же время не видит ничего кроме карих глаз, сверлящих его изучающим взглядом. Странно видеть его таким. Строгий чёрный костюм и отглаженный галстук должны придавать солидности и статуса, но Намджун выглядит так, будто залез в чужую шкуру. Непривычно. Намджун - это джинсы, ботинки на тяжёлой платформе и многочисленные толстовки с глубокими капюшонами, скрывающими лицо, но никак не дорогие костюмы от известных дизайнеров, выпускающих, по большей своей части, одинаковые вещи. Что не изменилось, так это повадки. Походка, движения и взгляды. Реакция, мгновенная оценка ситуации и умение держать эмоции под контролем. Сокджин понимает это за считанные секунды. Сокджин смотрит в глаза человека, которого когда-то трусливо сдал отцу, и не может прочитать в них ни единой эмоции. Намджун злится? Пришёл отомстить? Пришёл убить его? Взгляд мельком соскальзывает на карманы пиджака и брюк. Только идиот будет носить в них пистолет, но Сокджин не может сдержать себя, чем и зарабатывает едва слышный смешок. Собаке собачья смерть. Его отца пристрелили прямо на ступенях главного полицейского участка города. Вероятно, теперь пришла его очередь, раз Намджун здесь. Сокджин не боится. Ощущает дрожь в теле и онемение в ногах, но не боится. Потому что понимает. Всегда понимал. Даже ждал. Предателей не прощают. Предателей не забывают. И не важны причины, когда жизнь одного была поставлена на кон против жизни шестерых. Сокджин струсил и сдался под давлением отца, хотя когда-то клялся Намджуну и остальным в верности. Они почти сразу узнали, что он сын копа, роющего под них землю лапами, копытами и носом. Узнали, что его задание и цель - все их пароли и явки. Но приняли. Приняли, хотя он прокололся так нелепо. Приняли, а не перерезали глотку и не оставили заливать кровью ступени отцовского особняка. Между ними никогда не было особого тепла, но Сокджин мог доверять им. Рядом с ними он чувствовал себя свободным, но свобода эта не душила удавкой, как сейчас. - И вот как ты отплатил нам, - сказал Намджун в их последнюю встречу. Сокджин с детства делал только то, что хотел от него отец. Не имея возможности ничего изменить и не имея защитников за спиной, он рос послушной марионеткой. Приказы отца не обсуждались. Требования отца выполнялись беспрекословно. Сокджин рос в страхе и прекрасно осознавал, что так будет всегда. Что больная терзающая душу зависимость не отпустит его никогда. Когда правда о нём раскрылась, Сокджин не ожидал ничего, но получил всё. Крыса и доносчик, он был окружён доверием и искренностью. Намджун был тем, кто говорил с ним. Говорил обо всём и ни о чём одновременно. Задавал вопросы, ставящие в тупик человека, что никогда не задумывался о том, что делал бы, будь у него возможность выбирать. Намджун был тем, кто предупредил однажды: сломавший жизнь Сокджина отец ляжет в гроб, а сам парень потеряет себя, если не возьмёт бразды правления собственной жизнью в свои руки. Намджун призывал прекратить подчиняться. Намджун учил его жизни и на своём примере показывал, что бояться не стоит. Но Сокджин струсил. Струсил и предал. Собаке собачья смерть. - Ты знаешь, где сейчас остальные? Вопрос камнем падает в гладь тишины комнаты, вызывая дрожь по коже. Остальные. Пятеро. Заботливые по отношению друг к другу. Преданные. Верные. Ворох воспоминаний обрушивается ярким комом, вызывая желание зажмуриться и забиться в угол, зарыться пальцами в волосы, чтобы болью и громким криком, переходящим в вой, отвлечь себя от них. Взгляды, жесты, касания. Голоса, смех и улыбки. Обрывки картин, фраз и образов. Запах. Запах сигаретного дыма, кофе и терпкого одеколона. Запах кексов с цветной глазурью и жжёного сахара. Запах сырости ночных улиц, мокрого асфальта и бетонной пыли. Прикосновения. Кто-то виснет у кого-то на шее. Кто-то опирается о чужое плечо. Кто-то держит за запястье, утягивая за собой с громким смехом. И над всем этим взгляд Намджуна с гаснущими в нём искрами привязанности, сменяющимися ледяным безразличием. Сокджин всё разрушил. - Не знаешь, - констатирует Намджун и поднимается. Обходит стол и встаёт напротив Сокджина, опираясь поясницей о столешницу. Скрещивает руки на груди и склоняет голову к плечу, пронзая пристальным взглядом. Это тоже вызывает ворох воспоминаний: приятных и неприятных одновременно. Когда Намджун собирался ему помочь и вытащить из лап отца, они точно так же стояли напротив друг друга в штаб-квартире. Тогда Намджун предлагал слишком радикальные меры, и Сокджин спорил с ним. Спорил, не желая понимать, в каком болоте увяз. Не желая осознавать, что его жизнь действительно совершенно пуста и бессмысленна. Цеплялся за жалкое самомнение и попытки придать себе больше значимости, чем есть на самом деле. Бахвалился тем, что отец доверил ему столь сложное задание, хотя в глубине души понимал: родной отец отправил его на смерть. Другая банда могла убить его. Другая банда могла пытать и его же обезображенным телом шантажировать отца. Расклады могли случиться один хуже другого, но Сокджина подослали к банде Намджуна. К банде, в которой всё было так просто и сложно одновременно, будто он попал в Зазеркалье. - Глупец, - бросил ему тогда Намджун. И оказался прав. Сокджин глупец. Дурак. Идиот. Повёлся на слова отца, как вёлся на них с самого детства. Набрался смелости поспорить с ним и сдался сразу же, как только отец пригрозил засадить его за компанию, ведь Сокджин вполне мог сойти за соучастника группировки. И плевать, что родной сын, выполняющий его приказ. Сокджин знал, отец может упечь его за решётку. Знал, и это знание отключило ему мозги. Он сдал их. Сдал всех до единого, лишь после узнав, что у его отца не было на банду Намджуна ничего. Слишком хитрые и ловкие, они не оставляли следов. Все всё знали, но доказать ничего не могли. Сокджин по трусости и глупости сдал их штаб-квартиру, а из-за паролей доступа, имеющихся у вломившихся копов на руках, система не успела снести в базе все данные под ноль. Что-то выцепить успели. Этого чего-то хватило для того, чтобы загрести всех, кого удалось отловить. - Юнги и Чимин в тюрьме, - отвечает Намджун на своей же вопрос, и взгляд его холодеет, отчего Сокджин неловко переминается с ноги на ногу и чуть не оступается из-за сковавшего колени онемения. - Тэхён и Чонгук пропали. Хосока упекли в лечебницу. А ты ведь знаешь, что ему нельзя находиться в лечебнице, верно? Залечат до смерти. - Я... Я не знал, - хрипло выдыхает Сокджин. На лице Намджуна расплывается усмешка. Сокджин обхватывает себя руками и отступает на шаг назад, отворачиваясь к окну и пустым взглядом смотря на пыль, витающую в блёклом тусклом луче солнца. Сейчас, когда Намджун стоит в кабинете его мёртвого отца, служа физическим доказательством совершённых в прошлом ошибок, оправдывать себя уже не получается. Когда Сокджин понял, что натворил, его грызли страх, совесть и сожаление. Он говорил себе, что ничего страшного не произошло. Намджун и его банда убивали и торговали оружием, наркотиками. Хосок вообще с головой не дружил и иногда впадал в состояние неконтролируемой злобы, что обычно заканчивалось мордобоем или пролитой кровью. Сокджин говорил себе, что пусть они и сели из-за него, но сели за дело. Каждый должен отвечать за свои действия перед законом, как не раз повторял отец, и они не исключение из правил. А теперь Намджун здесь и рассказывает о том, как обстоят дела. Намджун здесь, отец мёртв, а Сокджин приходит в ужас от того, что натворил. Снова. - Ты ведь знаешь, что люди обычно подстраиваются под ситуацию, а после оправдывают себя неимением другого выбора, верно? - уточняет Намджун и кивает на жуткую картину. - Это пустые слова. На деле есть лишь лицемерие и двойные стандарты. Человек ставит себя выше остальных. Человек считает себя идеальным созданием, верхушкой эволюции. На деле человек - зверь, что покидает шкуру, являя истинное лицо тогда, когда обстоятельства зажимают бетонными стенами. Ты знаешь историю создания этой картины? Знаешь события, что предшествовали её рождению? Трагедия и драма. Люди, оказавшиеся посреди океана. Сходящие с ума, бросающиеся друг на друга и убивающие того, кого ещё недавно считали кем-то родным или близким. Чем дальше, тем хуже, и вот они уже жрут трупы друг друга, лишь бы не сдохнуть от голода и продлить свою агонию. Когда они оказываются на суше, их жалеют. Им сопереживают. Их поддерживают. И никого не волнует, что эти люди совсем недавно пожирали друг друга. Это ведь ради выживания. Это ведь необходимые меры. А если бы бедняки тех времён объединялись в голодные стаи и отлавливали поздних прохожих, сжирая их с костями, их бы отстреливали, как бешеных собак. Потому что это ненормально в глазах общественности. - К чему ты ведёшь? - обрывает поток вызывающей тошноту речи Сокджин и нервным движением распахивает шторы на окне, рассеивая нагоняющий тревогу полумрак комнаты. - Чего ты хочешь? - Ты исправишь то, что натворил три года назад, Сокджин. Ты поможешь мне вытащить парней и найти пропавших. Ты поможешь восстановить то, что разрушил. Что бы для этого ни пришлось делать. Какие бы методы я ни выбрал. Ты будешь подчиняться и выполнять мои приказы беспрекословно. Ты ведь хорошо умеешь это делать, верно? Папочка выдрессировал тебя для себя. Теперь он гниёт в земле, и служить ты будешь мне. Прикосновение тёплых ладоней к лицу обманчиво нежное и бережное. Когда-то Намджун касался его так перед тем, как втянуть в поцелуй. Сокджин каждый раз задерживал дыхание и обмирал от восторга, наблюдая за тем, как завораживающие глаза становятся всё ближе и ближе, а после смущённо жмурился и слизывал с губ осевшее на них чужое жаркое дыхание. В такие моменты Намджун смотрел на него с нежностью и затаённым чувством, похожим на влюблённость. Огрызался зло на шутки Хосока, напоминающего, что деловых партнёров в постель не тащат, потому что при таком раскладе из партнёров те превращаются в продажных шлюх, пытающихся манипулировать и считающих себя дорвавшимися до истинной власти. Сокджин никогда не пытался манипулировать Намджуном и никогда не считал себя особенным. Только грязным. Очень грязным. Он сдал банду после их первого и последнего с Намджуном секса. Сбежал под покровом ночи, а после сдал, опасаясь увязнуть во всём этом ещё глубже. Только опоздал. Пустоголовый идиот. Своими руками сломал то, что начал ценить дороже собственной жизни. - Я буду сжирать тебя, Сокджин, - заверяет Намджун, и ладони его с лица сползают на шею, крепко сжимая и вызывая дрожь страха по телу. - Медленно. Очень медленно. Ты расплатишься сполна. И отказаться ты не сможешь. Потому что трус и шкурой своей дорожишь, хотя даже не понимаешь, зачем живёшь. Сокджин жмурится и шумно выдыхает. Он знает: Намджун не врёт. Хватка на шее на мгновение становится крепче и тут же исчезает. Ноги отказываются держать, и мужчина стекает на ковёр, опускаясь на колени. Дышит тяжело, хватая воздух распахнутым ртом, и никак не может набраться смелости поднять взгляд. Кажется, вот-вот ко лбу прижмётся ледяное дуло пистолета, который наверняка у Намджуна с собой. Его отец умер, и сын, взращённый рабом, не должен ходить по земле. Говорят, с фараонами Древнего Египта закапывали всех жён, любовниц и слуг. И Сокджин ждёт этого. Ждёт с непонятной уверенностью в скорой смерти, хотя только что получил подтверждение отсрочки своей расплаты, обязанный помочь восстановить то, что сам же разрушил. Ждёт до тех пор, пока воображение не начинает расходиться из-за нервного напряжения, и с картины вновь не слышатся гулкие стоны обречённых на мучительную смерть спасшихся чудом людей. Минуты растягиваются в вечности. Когда сердце от волнения начинает долбиться в грудную клетку с целью пробить её, Сокджин всё же поднимает взгляд. В кабинете его отца уже давно никого нет.

|...|