Нордейл. Уровень четырнадцать.

Всю следующую неделю Лиса вела себя безупречно. Не ворчала, когда Чон дважды уходил на краткосрочные задания и возвращался лишь под утро, - встречала его с улыбкой, обнимала за шею, ни о чем не спрашивала. Кормила завтраками, обедами и ужинами, терпела, когда от него несло табаком, не морщилась, если он курил на кухне и забывал открывать форточку, - проветривала ночью. Не гремела под дверью шваброй, не демонстрировала излишнюю удушающую свободу и даже сама спросила о том, не собираются ли они встречаться на очередном «семейном» вечере - мол, она желала бы проявить себя с другой стороны - более тактичной и менее навязчивой. Даже хотела испечь торт и извиниться перед Антонио.

Чонгук хоть и опасался за результат, но взял-таки подругу и на совместный поход в кино, куда компания решила сходить гурьбой. Взял и не пожалел - Лиса вела себя идеально. Смеялась над шутками Эльконто, дружески таскала попкорн из ведерка Мингю, проявляла повышенное внимание не только к «девчачьим» разговорам, но и всему, что девочек напрямую не касалось.

Идеальная вторая половина, да и только; Чон потихоньку начал верить, что не ошибся с выбором.

Да, Лалиса другая - немного высокомерная, обожающая судить человека по внешнему виду, - но разве встречаются люди без недостатков? Он верил - притрутся. Пусть не сразу, пусть через некоторые ссоры или препирания, но они смогут научиться не только жить вместе, но и быть счастливыми.

Он старался быть оптимистом.

А потом... она принесла кольцо. Два кольца. Одно женское и одно мужское - парные. Тупя взгляд в пол и краснея, спросила, согласится ли он принять такой подарок? Надеть и носить украшение в память о ней, чтобы, мол, когда на душе станет грустно, можно было взглянуть на палец и вспомнить, что на самом деле он счастлив?

Чон надевать кольцо не желал - где это видано, чтобы мужчину «кольцевала» женщина? Настойчиво, с умыслом, прикрывая все это нежной душевной заботой? Но так как убедительных доводов так и не нашел, - а Лиса в тот момент выглядела такой хрупкой и уязвимой, - украшение с тяжелым сердцем все-таки надел.

- Смотри, Чона «окольцевали»! Не думал я, что когда-нибудь такое случится!

- Ага, попался наш заядлый холостяк.

- Тоже «подцепился» на крючок.

- Крючком!

Ребята добродушно посмеивались. Подначивали друга, бесконечно шутили и - нет-нет - спрашивали о том, когда же состоится «официальная» церемония, и девичье кольцо сменится его - мужским и настоящим?

Чонгук молчал.

Пил вместе со всеми в баре и не говорил о том, что он уже который вечер, возвращаясь домой, сразу же идет в спортзал и тренируется до седьмого пота. После принимает душ - такой долгий, что Лиса начинает капризничать, - а потом возвращается не в постель, нет, - а поднимается в кабинет, где якобы ищет работу.

Он и вправду искал работу - раз за разом просматривал объявления от гражданских в надежде подыскать себе мало-мальски стоящее «дело», - однако истинной причиной его поздних посиделок наверху являлась вовсе не работа, а самое обыкновенное нежелание смотреть ждущей внизу женщине в глаза.

В те самые глаза, которые молча спрашивали: «ну, когда же ты уже решишься?»

Когда?

Он не знал.

А потому, подобно кисейной барышне, ссылался то на усталость, то на головную боль (кто бы мог подумать? Намджун бы засмеял...), то на несуществующую «занятость».

А после подолгу терзался чувством вины, глядя на то, как в его кровати одиноко спит, свернувшись клубком, оставленная без мужского внимания женщина.

* * *

Ищу тебя... который год подряд,
Ни города, ни улицы не знаю,
Твой образ в подсознании воскрешая,
Бреду по лабиринту наугад.
Ищу зачем?
Не ясно мне самой.
Возможно, ты меня уже не помнишь,
Девчонку, оказал которой помощь,
Не дал пропасть заснеженной зимой.
А я ищу - горит любви огонь,
Его теплом пытаюсь отогреться.
И помнит искалеченное сердце
Серьезный взгляд и теплую ладонь.

Ланвиль. Уровень четырнадцатый.

Сколько бы Дженни ни ломала голову по поводу того, какие еще меры ей предпринять, чтобы отыскать Чона, а ум так и продолжал оставаться пустым. В самом деле - справочники жителей она просматривала, детективов нанимала, к Информаторам обращалась, к Осведомителю - уникальному и единственному - тоже. А результата ноль.

Что еще сделать?

Она стала мало есть и еще меньше спать, уже через несколько суток заполучила темные круги под глазами, которые не маскировал ни один тональный крем, завязала с выпивкой и почему-то совсем перестала сидеть на крыше. Не желала больше жить иллюзиями.

Обещала Доре, что найдет его? Значит, найдет.

Вот только как?

Еще больше вопроса «как», ее занимал другой вопрос - зачем? Что она скажет ему, когда найдет? Как объяснит, что вообще искала?

И сама же себе и отвечала: а она вообще не будет ничего объяснять - ни к чему это. Ведь найдется - если найдется - совсем другой человек - не тот, которого она все это время помнила. Найдется Чонгук, давно уже живущий своей жизнью, забывший ее, нашедший счастье в чем-то другом.

А она...

Она просто посмотрит на него. Еще раз. В последний раз. Запомнит милые сердцу черты, глядя не на воображаемую иллюзию, а на живого человека. Постоит рядом, подышит одним с ним воздухом. Глупо? Наверное. А после - какое бы решение ни маячило на горизонте - она уже не будет ни о чем жалеть. Ведь обещание, данное Доре, выполнено, и, значит, неоконченных дел не осталось.

Телевизор транслировал новости; Дженни жевала сухой бутерброд.

Минхо как-то сказал ей о том, что неплохо бы нанять повара, и она даже мысленно с ним согласилась, но до дела так и не дошло - то ли ее раздражали лишние люди в доме, то ли вместе с аппетитом зачах и энтузиазм. Повар в доме так и не появился.

Финансовый консультант, глядя на коробки от заказанной на дом еды, неприятную для хозяйки тему более поднимать не стал - в очередной раз получил вожделенные подписи на документах и тактично удалился.

Колбаса подсохла (кто-то в прошлый раз забыл завернуть ее в полиэтилен) и на вкус напоминала картон, хлеб хрустел на зубах перемолотой речной галькой. Гадость. Выйти бы и купить свежий, а заодно прикупить альбом для эскизов, но вдохновение вместе со смертью Доры безвозвратно ускользнуло - рисовать больше не хотелось.

Вообще ничего не хотелось.

В какой-то момент на экране мелькнул выходящий из белой машины человек в очках с квадратной оправой и с карими глазами, и сердце Дженни пропустило удар.

Не он...

Не он.

Джокер давно мертв. Просто похож.

Создатель, помоги ей, но она до сих пор ненавидела белые машины, квадратные оправы и даже карие глаза, хотя большинство их обладателей ни в чем не провинились.

* * *

Он выглядел нормальным. В том-то и дело - совершенно нормальным человеком - симпатичным мужчиной. А так же был умным, образованным, хорошо развитым физически. Ну, кто бы мог подумать, что под аристократической и адекватной личиной, скрывается сущий дьявол? Нет, псих. Маньяк. Моральный урод.

- Я хочу с этим покончить.

- С чем?

- С нашими встречами.

Его взгляд заиндевел, черты лица будто заморозились, превратились в маску. И нормальность вмиг слетела.

- Я плохо к тебе отношусь?

- Не в этом дело...

- Нет, скажи, плохо?

- Иногда плохо.

Он не слышал. Не хотел слышать.

- ...даю мало денег? Покупаю мало вещей? Недостаточно балую? Зачем ты меня злишь?

- Я не злю.

- Злишь!

Дженни вздрогнула и скукожилась на сиденье. Она хотела сделать все по-тихому и быстро - по-тихому расстаться, быстро уйти и еще быстрее забыть, что было связано с тем, кто сидел рядом, но не тут-то было - кошмар, по всей видимости, только начинался, а вовсе не желал заканчиваться.

Как же быть? Что сказать, чтобы ее отпустили? Что сделать, чтобы разонравиться ему - дьяволу в очках, преследующему ее по пятам?

- Просто дай мне уйти.

- Уйти.

Слово прозвучало так, будто она только что обидела его до глубины души, оскорбила. А еще, как нерадивый щенок, которого только что благостно приютили, накормили и обогрели, нагадила новому хозяину в любимые ботинки.

Но она не щенок. И она не гадила!

Нервно сглатывая слюну и изнывая от страха, Дженни думала о том, что он когда-то нравился ей. Да-да, нравился.

Он. Джокер.

По крайней мере, когда они только встретились, он помог ей в главном - забыть Чонгука. Нет, не так - не забыть, но какое-то время не вспоминать о нем, а ведь с этой задачей не справились ни выпивка, ни хваленый сервис «Забыть бывшего», где она зарегистрировалась, силясь верить в лучшее.

Смешно вспомнить - они старались ей помочь. На свой лад. Втихаря чинили в ее жизни проблемы и препятствия: заставили работодателя уволить только что устроившуюся на работу сотрудницу, сфабриковали заявление от фальшивой «жертвы» о том, что она сбила его машиной, - в те времена Дженни еще водила (после отказалась), сумели организовать взрыв газового баллона в соседнем доме, который выбил стекла половине мирных жителей девятиэтажки, в которой она жила... Да, в те времена ей было не до Чона - возмещение ущерба потребовало и сил, и денег. А после, когда ничего не подозревающая о проделках аферистов клиентка пожаловалась на то, что забыть «объект» она так и не сумела, к ней домой прислали стриптизера.

Мудаки. Неужели они действительно верили, что влюбленная в конкретного мужчину женщина способна «клюнуть» на раскачанное тело совершенно незнакомого ей парня?

С Дженни этот номер не прошел - незваного гостя она выгнала через минуту после того, как тот со словами «крошка, позволь я помогу тебе выкинуть всех бывших из головы...», начал оголяться.

Уроды. Ну разве они не уроды?

А вот Джокер с поставленной задачей справился - временно заставил ее забыть всех и вся, кроме одного - себя любимого. Потому что Джокер ей поначалу, - теперь трудно представить, - нравился. Не просто нравился - она после долгой паузы, во время которой не реагировала ни на одного мужчину, против воли начала поддаваться его чарам.

А очаровывать он умел. Харизмой, напором, агрессией, в какой-то мере честностью - «зови меня Господином...». Умел заставить женщину хотеть его - манипулировал ее сознанием, умудрялся пробираться сквозь кожу в запретные зоны, жал на правильные кнопки, вызывал похоть. Невероятно, но в какой-то период Дженни даже нравилось быть его «шлюхой» - ублажать, чувствовать себя грязной, но желанной, преданно заглядывать в глаза и ждать звонка. Ей даже нравилось его бояться.

Совсем не как теперь.

Дорогая белая машина казалась ей тюрьмой, водитель - надзирателем.

- Хорошая моя, знаешь, сколько у меня было до тебя женщин?

- Знаю.

Она не любила его руки с выпуклыми костяшками пальцев. Грубые руки - руки зверя.

- Я ведь тебе показывал их...

Показывал, точно. Как-то раз привез с собой фотографии всех своих «бывших» и с наслаждением рассказывал о том, что каждая из них упивалась радостью и счастьем, пребывая в роли «нижней». Дженни этим россказням не верила. А если Джокер не врал, и все эти модельного вида дамы - блондинки, брюнетки, рыжие - и впрямь наслаждались подобным обществом, то все они были откровенными дурами...

Как она теперь.

- Они ведь были красивыми, так?

- Так.

Она не желала ему перечить. Но их тупой диалог вел куда-то не туда, и от ощущения неправильности волосы на ее загривке вставали дыбом.

- И умными. Ты веришь, что они были умными?

- Верю.

Лживое слово встало ей, как рыбная кость, поперек горла.

- И если ты в это веришь, то понимаешь, что не права в том, что хочешь уйти. Столько женщин наслаждалось моей компанией, а ты нет? Это нехорошо, сладкая моя. И это злит.

Ей хотелось на свободу. В холод, под дождь, куда угодно. Прочь из этой машины и от этой компании, прочь из квартиры, из города, с Уровня. В эту минуту она отдала бы все до последнего цента и заложила половину души, лишь бы мужчина в очках навсегда пропал из ее жизни.

Умер.

- Давай я еще раз спрошу тебя. А ты подумай над ответом, хорошо?

- Хорошо.

- Хорошо подумай. И не торопись.

В горле пересыхало все сильнее. Ночь уже не казалась свежей, ночь казалась затхлой и прелой, как сырая могила.

- Ты ведь не хочешь уйти от меня, радость моя? Тебе ведь нравится моя компания, потому что ты любишь быть «нижней» и потому что я - твой Господин?

Прежде чем ответить, Дженни долго молчала. Не потому что сомневалась в ответе, а потому что до колик в животе боялась произнести его вслух. Однако раньше или позже ей предстояло это сделать.

- Нет, не люблю. И ты никогда не был и не будешь моим «Господином».

В тот вечер он впервые изнасиловал ее - жестко, в анус. А после, на скорчившуюся от боли и унижения помочился сверху.

* * *

Надкушенный бутерброд в руке застыл; телевизор Дженни больше не смотрела. Вместо этого она вспоминала - зачем-то вновь погрузилась в тот кошмар, который случился с ней на Тринадцатом, да так и не забылся при Переходе.

Нет, забылся - частично, - но не весь. Из памяти выпало множество деталей и подробностей - в ней - в памяти, - как в изъеденном мышами сыре, появились зияющие дыры - прорехи и пустоты, пытаясь коснуться которых, она всегда испытывала головную боль.

Она бежала. В ту же ночь. Выбросила на помойку телефон, по которому ее могли выследить, наспех собрала сумку, с которой раньше ходила в спортзал, захлопнула дверь и отправилась, куда глаза глядят.

Кажется, к какой-то подруге.

Где та жила? Как ее звали, как выглядела? Все ушло - глухо. А после помнился приют для бездомных: рваные одеяла, жесткая лежанка, запах немытых тел, жуткая, будто сваренная в мусорном баке из отходов, пища... Она скиталась? Да. Где-то пряталась, кантовалась, хоронилась подальше от чужих глаз. К друзьям не шла, наверное, потому что не желала их подставлять. Или боялась, что Джокер ее вычислит?

И были ли они у нее - друзья?

Нет воспоминаний. Ушли, как стертые вирусом данные. Вот только почему среди «нестертых» остался Чонгук? И почему Джокер? Как самые сильные, сформировавшие психологическую зависимость?...

Додумать Дженни не успела - в кармане завибрировал телефон.

- Вы по поводу завещания? Что-то в нем не так - мне стоит вернуть деньги?

Она опять ошиблась в скоропостижных выводах; высокий и долговязый юрист Доры, посетивший ее во второй раз, покачал головой.

За окном кабинета цвел погожий день, но солнечный свет, будто опасаясь нарушить мрачноватую атмосферу кабинета, проникал сквозь тяжелые портьеры осторожно; лишь два ярких пятна протянулись по паркету от стены почти до самого стола - остальное тонуло в привычной серости.

- Простите, я так и не спросила вашего имени.

- Франк Маннштайн.

- Очень приятно. Я... - она чуть было не сказала «Дженни» и тут же прочистила горло, - Джейн. Руби Джейн.

- Да, я знаю.

Конечно, знает - он видел ее имя в завещании.

Дженни откинулась на высокую кожаную спинку кресла, которая заканчивалась выше ее макушки, - не женское кресло, мужское. В нем она всегда чувствовала себя некомфортно.

«Как бродяжка на троне».

Зачем она вообще сохранила этот кабинет в том виде, в котором он изначально присутствовал в просторной квартире? Почему не переоборудовала его под что-то другое? Это все риэлтор - он так сладко пел про «имидж» и «престиж», что она в какой-то момент поддалась - по-новому взглянула на обшитую дубовыми панелями комнату и решила, что она ей - мрачная и мужская - по душе.

Оказалось, не по душе. Как и попытки с важным видом, сидя в гигантском кресле, пускать пыль в глаза.

Пыль давно кончилась. Важный вид рассеялся. А кабинет остался.

- Так чем обязана, мистер Маннштайн?

- Можно просто Франк.

Дружелюбный жест Дженни оценила, однако называть юриста Доры просто Франком ни за что бы не решилась: сие предложение - просто вежливость, не более.

- Зовите меня Джейн.

- Мисс Руби, с вашего позволения.

Обмен любезностями состоялся. Пришел черед переходить к делу - с формальностями покончено; чай был предложен еще на входе.

- Я вот по какому поводу, - Маннштайн огляделся в поисках кресла или стула, куда мог бы присесть, но, не найдя такового, притворился, что вовсе не удивлен. Стулья отсутствовали; юрист деловито приподнял брови и продолжил говорить. - Перед тем как покинуть этот мир, уважаемая мисс Дора Данторини попросила меня ознакомиться с кое-какими бумагами.

- Моими.

- Да, вашими. Документами.

- Приговором.

- В каком-то смысле.

- В прямом смысле, - Дженни начала злиться - к чему ходить вокруг да около? - Да, Дора говорила, что у нее на примете имеется юрист, которому она собиралась передать для ознакомления мои бумаги. Я так поняла, что она их вам передала, а вы ознакомились. Ничего не нашли?

Она была уверена, что не нашел. Ни один самый умный черт в этом мире ничего бы не нашел там, где бралась за дело Комиссия...

- Нашел.

Дженни ушам своим не поверила. Зависла, остолбенела и превратилась в компьютерный жесткий диск, которому только что стерли бут сектор.

Нашел? Что нашел? Не мог он ничего найти...

Франк с важным видом кивнул, вскинул кейс, который все это время держал в руке, достал из него копии ненавистных Дженни бумаг. Подошел к столу.

- У вас есть лупа?

- Что?

Она, все еще не вышедшая из транса, продолжала смотреть на него, не моргая.

- Лупа.

- Да... сейчас.

В ящиках стола, куда она заглядывала лишь единожды при переезде на новую квартиру, нашлось все, кроме лупы, - блокноты, ручки, линейки, степлер, чернильница и перо, сантиметровая лента... черт.

- Нет лупы, простите. А зачем она?

- А вот зачем, - Франк положил на стол один из листов - кажется, последний, - склонился над ним, снял с носа собственные очки и использовал их в качестве увеличительного стекла. - Вот здесь есть мелкий текст, видите?

- Вижу.

- Вы его читали? Особенно тот, на который указывает расположенная на третьей странице сноска в виде звездочки?

Звездочки? Да там были тонны этого мелкого текста - длиннющие абзацы, - и да, она пыталась читать его. Дважды. Но оба раза начинала психовать от сложности построения текста, чувства обреченности и от того, что каждый раз уясняла лишь одно - у нее нет выхода, кроме как ходить с уродскими шрамами на теле всю оставшуюся жизнь. Нет его. НЕТ! ВЫХОДА!

- Читала. Но там... сложно.

Юрист не стал язвить. Кивнул.

- Да, сложно. Однако там кое-что сказано - кое-что важное для вас. И текст под сноской не всегда читаем - требуется определенный свет, - потому вы могли его не заметить.

Свет? Вот хитрецы. Мало того, что все напечатано минус десятым размером шрифта - да-да, тем самым, где и ползающей мухе потребуется лупа, - так еще и определенный свет им подавай.

«А он умен - этот Франк, - Дженни вдруг взглянула на склонившегося над столом человека с залысиной на голове другими глазами. - Дотошный».

И впервые в ее уме это слово прозвучало комплиментом. Она так и продолжала смотреть на его лысину, когда Маннштайн оторвал взгляд от документа, моргнул и удивленно спросил:

- Так вы хотите узнать, что там написано?

- Конечно.

Да-да, хочет. Наверняка в этих напечатанных микроскопическим текстом абзацах сказано то, что ей положена амнистия - освобождение от наказания. Через пару тысяч лет, например. Вполне в духе Комиссии... Поганая шутка.

Дженни боялась верить. Даже мысли об этом не допускала.

- Так вот, сноска на странице три указывает на определенный фрагмент текста, в котором описаны все случаи «но» или, как мы их называем - фритальные возможности обвиняемого субъекта, наказание которого положено считать конгедениальным, а на самом деле...

Она уже запуталась.

- Ближе к делу, Франк, - Маннштайн мигнул - она все-таки назвала его по имени. - Там есть что-то полезное для меня или нет?

- Есть.

На это раз мигнула она.

- А вы можете рассказать мне об этом простым языком?

- Могу.

Он почти обиделся. Почти. Хотел продемонстрировать словарный запас профессионала, но привычно наткнулся на дилетанта. И с профессиональной выдержкой не стал обращать на это внимание.

- Там сказано, что обвинение с вас будет снято в случае, если вы предпримете одно действие.

- Какое действие?

Приползет к представителям Комиссии на коленях и будет стоять перед ними сорок дней и ночей кряду? Поклянется, что никогда и никого не будет больше убивать? Удавится в счет искупления грехов на собственной люстре?

- Посетите некий объект.

- Какой объект?

Ее голос внезапно охрип; внутрь против всякой воли начала заползать вера - вера в лучшее. А что, если...

Если он прав? И обвинение можно снять? Почему она - дура - не прочитала этот текст раньше? Почему не прочитала...

- Говорите, Франк.

Теперь ей больше жизни требовалось услышать продолжение. Неужели...

- Озеро Дхар.

- Озеро? Я должна посетить какое-то озеро?

- Да. Озеро Дхар.

И всего-то?

- И тогда обвинение потеряет силу?

- Сразу же, как только вы достигнете объекта и исполните ритуал омовения.

Омовения? Звучит глупо... Или слишком просто. Однако руки Дженни уже дрожали так сильно, что из пальцев выпала дорогая ручка.

- А где... оно находится?

Маннштайн с гордостью выпрямился, поправил пиджак:

- Координаты даны во второй сноске под звездочкой.

Озеро.

Она больше не слышала его - она тряслась. От страха, от того, что боялась поверить. От того, что уже начала верить...

- Вы это... серьезно? Вы не шутите? Не разыгрываете меня?

Зачем-то поднялась из-за стола, попыталась склониться над бумагами, но поняла, что ничего не видит - не различает от нервозности буквы.

- И оно... будет снято?

Дженни напоминала себе бабку-инвалида, не способную ни устоять на ногах, ни расслышать того, что ей говорили.

- Да. Как только вы... искупаетесь в этом озере.

- Шутка...

- Нет, не шутка. Я бы не пришел с «шутками».

- Не шутка?

- Нет.

- И шрамы уйдут?

- Не знаю насчет шрамов, но обвинение потеряет силу, я в этом уверен.

Уверен.

- Уверены?

- Да, уверен. Я - профессионал, мисс Руби, и в вопросах трактования законов не ошибаюсь.

Она вдруг начала оседать на пол - больше не чувствовала ни ног, ни рук, ни головы - не чувствовала тела вообще.

Дора... Дора, ты подарила мне надежду. Заставила жить, заставила снова верить...

- Мисс Руби, с вами все хорошо?

Она приготовилась жить с этими шрамами вечно, приготовилась умереть с ними. Из-за них.

- ...может, воды?

- Нет-нет, ничего не нужно. Мне... нужно...

И она вдруг принялась тихо плакать.

- Я понимаю, вам нужно побыть одной, все обдумать.

Голос юриста доносился издалека, с другой планеты; Дженни, дрожа, свернулась прямо на паркете - жалкая, ошеломленная, неспособная ни толком поверить, ни скрыться от проникшей внутрь надежды. И от той боли, которую эта надежда с собой принесла.

- Я запишу координаты на отдельном листе. Чтобы вам не искать. Мелкий шрифт...

Она не слышала его - ее будто оглушило.

Джокер не убил ее. Не добил. Остался шанс - шанс на спасение. Она плакала от боли и облегчения, от жалости к себе, от собственной глупости, от того, что когда-то не сумела дочитать бумаги, не додумалась отнести их к профессионалу...

- Я пойду. Вы всегда знаете, где меня найти. И простите, не хотел вас огорчать.

Он не огорчил. Не огорчил... Он только что спас.

Но дверь кабинета тихонько захлопнулась, а она так и не смогла ничего ему сказать.

Дрожащими руками набрала его номер лишь получасом спустя, когда вновь обрела способность двигаться и говорить. Извинилась, что так и не поблагодарила - даже не попрощалась по-человечески. Спросила, сколько должна ему за помощь, и получила лаконичный ответ:

- Вы мне ничего не должны. Я делал это ради Доры.

И услышала в трубке короткие гудки.