На целую ночь мы с бабушкой остались одни. Провели ее в тесном кресле, переговариваясь и вспоминая прошедшие давно-давно времена. Оказывается, у нас есть темы для разговора и даже больше. Мы любовались трепещущими за окном огоньками и наблюдали, как небо окрашивается разными цветами, как появляются невиданные переходы, как медленно всходит Солнце, начиная новый день.

Когда бабушка уснула, часов в пять утра, я поднялась и тихо-тихо пошла на кухню, прикрыла дверь и поставила чайник на огонь. Планировка квартир везде одинаковая, поэтому наша кухня практически один в один, исключая лишь некоторые моменты, копировала кухню Максима. Отвернувшись от пара, я невольно вспомнила, как мы пили чай и неловко ели пережаренную, почти сгоревшую, картошку. О чем мы говорили... Эти слова прочно въелись мне в голову, и я не могла их забыть. Да и не хотела. Легкая надежда, которая никогда не оправдается и причинит в перспективе много боли. А еще вспомнила, как уходила домой, и как он сказал, что хочет опустить меня до своего уровня. Как он потом поцеловал меня, будто доказывая, что все, что я решу — ничего не стоит. Будто это все запросто опровергнуть... Путаясь в своих чувствах и желаниях, утопая в склизком, смрадном, отвратительном ощущении, я понимала, что если не предприму что-то, не совершу какой-то ход... Все окончательно пойдет под откос. Бездействие хуже ошибки.

Чайник засвистел на всю кухню, заполняя ее паром. На потолке от этого виднелось много желтых пятен от влажности, а обои рядом с ним размокли и отклеились. Я, как всегда, прошлась ладонью по цветастой бумаге и налила себе кипятка, заваривая любимый кофе. Дверь на кухню открылась.

— Доброе утро, бабу...

Шаги были слишком шустрыми и легкими. Я повернулась и увидела маму. Без высоких каблуков и юбок в этот раз. Ее вид меня поразил. В испачканных кроссовках, которые она даже не сняла при входе в дом, в спортивном расстегнутом костюме, насквозь пропахшим дымом, с неопрятными завязанными волосами и поплывшим макияжем. Ее вид буквально кричал: «Устала от всего! Мне надоело».

— Привет.

— Да... — Тихо ответила мама и грузно села за стол. — Привет. Налей мне чаю?

Я молча выполнила ее просьбу, подавая еще и недавно испеченный пирог. К моему удивлению, она к нему даже не прикоснулась.

— Расскажи мне, куда уехал Влад? В командировку? Вы с бабушкой поругались, что она плакала?

Говорить сейчас, предпринимать первые попытки к контакту с ней после долгих ссор, было непросто. Но узнать надо.

— Он уехал в Москву. — Мама закрыла глаза. — И больше не будет жить с нами. Мы с ним расстались...

— Из-за чего?

Я сощурилась и покосилась на нее. Не верилось, что они правда могли разойтись, что могли поступить так со мной или бабушкой.

— Ссоры... — После затянувшейся паузы ответила мама и распустила свои волосы.

— По какой причине?

Я заранее знала ответ и была уверена, что он в точности совпадал с ответом мамы. Поэтому, его не последовало.

— Ты... — Кажется, она даже не знала, что спросить у своей дочери. — Как твои дела?

— Прекрасно. Цвету и пахну, как видишь. — Удержаться от язвительного выпада оказалось сложно. — А ты?

— Не хами мне.

— Мам, не начинай старую песню, проходили уже...

— Когда же ты уже возьмешься за ум...

— Я уже давно взялась за ум. Как только мы сюда переехали.

— А мне показалось наоборот. У тебя будто мозги отшибло. — Шикнула мама и крепко сжала ручку своей чашки. — Ведешь себя, как последняя...

— Кто? — Я в миг к ней повернулась. — Кто? Скажи мне.

— Как последняя эгоистка.

— Я не эгоистка. Может... Немного. Но все мы люди. И все мы думаем о том, как помочь себе и как себя защитить.

Это звучало довольно искренне и на самом деле частично отражало настоящее положение вещей, но мама только насмешливо хохотнула и помотала головой.

— Господи. От кого же ты защищаешься? Что за глупости ты говоришь? Сама себе придумываешь проблемы, да?

Задеть меня ей оказалось так просто, что слов, чтобы ответить, не нашлось.

— Строишь из себя пуп Земли. Думаешь, вертится все вокруг тебя, да? Ты посмотри только, что стало с...

— Давай без этого, хорошо, мам? Мне и без того не круто. — Я едва сдерживала себя.

— Ты как сыр в масле катаешься!

— Да?! Серьезно?! — Своими словами мать будто запустила бомбу, причем отнюдь не медленного действия. — Ты ничего не знаешь о моей жизни и так говоришь?! Да какое ты вообще имеешь на это право, я не понимаю? Если ты забила на меня, то забивай дальше, поздно уже хвататься. Теперь я буду справляться сама, потому что у меня действительно все не так хорошо, как тебе кажется. Думаешь, ваши ночные ссоры остались за кадром, да? Или ваши разговорчики с бабушкой? Или твои ночные гулянки? Думаешь, раз я ребенок, то обязательно слепая и ничего не вижу?

— Да как ты разговариваешь со мной! — Резко вскочила мама и хлопнула по столу. — Ты совсем еще малявка и повышать на меня голос не должна, поняла?! Говорит мне шестнадцатилетняя соплячка, как ей тяжело живется... Ты взрослой жизни еще не знаешь!..

— А я по-твоему в грезах живу?!

— Не смей меня перебивать! Ты — никто еще, поняла?! Ты слишком мелкая и глупая для того, чтобы понять, что творится вокруг!

Я только закатила глаза и зашипела, чувствуя, как злость искрой на тополином пухе охватывает меня.

— Понять не могу, как ты, маленькая и милая девочка, превратилась в то, что есть сейчас! Не доходит, вот хоть убейся! Объясни, что с тобой стало-то?!

— А толку от моих объяснений? Ты никогда не видела и не увидишь сейчас. Ты ничего не замечала и, наверное, не заметишь, даже если я уйду из дома!

— Да такую, как ты, даже искать никто не будет!

Я в шоке распахнула глаза и посмотрела на разъяренную маму, которая либо не поняла, что сказала, либо сказала абсолютно осознанно. Неужели ей настолько плевать, что со мной будет? Неужели я настолько все испортила, что всей семье, включая ее, лучше было бы без меня?

— Вот как...

— Вот так! — Победно усмехнувшись, она взяла с холодильника остатки бабушкиной пенсии и, переодевшись, быстро ушла из дома.

Я чувствовала себя отвратительно, абсолютно лишней, будто третья рука на спине. Но после этого разговора все никак не могла придти в себя. Было чертовски плохо, я не выходила из комнаты и лежала днями напролет, тупо пялясь в потолок, но кое-как удалось вернуться в общую колею жизни, попробовать сделать так, чтобы все было хорошо... Удалось, не смотря ни на что. А эти слова, по сути, от самого близкого в мире человека, какие бы отношения у нас с мамой бы ни были, стали ударом в спину. Толчком в еще большую пропасть, из которой выбраться будет гораздо труднее.

У меня не осталось ничего. Все попытки завязать общение с Аленой обернулись прахом. Во всех социальных сетях, во всех попытках придти к ней домой и поговорить с глазу на глаз, я терпела совершенный крах. Полное фиаско. Женя постоянно ходил с ней, они общались, все так же весело смеялись и сутками напролет гуляли. Иногда приходилось увидеть их и, хоть я понимала, что сама его отпустила, при одном взгляде на их беззаботность и счастье, предательски сжималось сердце. Никита на несколько дней исчез с горизонта практически так же внезапно, как и появился. Этот мальчик, получивший рыбкой в глаз в далеком детстве, оказался хорошим другом, который правда пытался помочь. Спустя пару дней я узнала, что он уехал на соревнования в другой город, который займут по меньшей мере неделю. Он исправно слал мне смс, спрашивал, как я поживаю, как у меня дела, но силы на то, чтобы просто открыть сообщение, не говоря уже об ответе, неожиданно иссякли. Я ощущала себя разряженным бессмысленным смартфоном.

После этого разговора с матерью желание показываться ей на глаза, ровно как и бабушке, которая так сильно волновалась и все пекла свои пироги, отпало, как лишняя конечность, абсолютно растворилось. Вставая ранним утром, практически вместе с восходом Солнца, я брала с собой вещи, одевалась и, не допив даже кофе, выходила из дома. Все время — утро, день, вечер — таяло в теплых летних дождях и растворялось в освежающих порывах ветра. Никто не мог остановить меня, помешать и перенаправить. Никто и не хотел. Я бездумно бродила по улицам города, постепенно теряя свою собственную самозащиту и чувство страха. Каждый новый переулок, каждый незнакомый указатель, каждая скрытая подворотня будто бы высасывали мой страх. Страх быть изнасилованной поздно ночью в каком-то дворе или за гаражами. Страх быть избитой, обокраденной или униженной. Страх потеряться в бесконечных, знакомых и впервые в жизни увиденных, переплетениях дорог. Страх наткнуться на них. Вместо него появлялось глупое, отчаянное безразличие — неважно, что случится со мной, а что нет. Новыми и новыми вечерами я возвращалась все позднее, а днями ходила все дальше и дальше, добираясь до самых малообитаемых окраин. Ходить без цели, праздно шататься среди людей, служило словно инъекцией, которая убивала какие-либо желания или порывы и давала лишь одно — равнодушие к собственной судьбе.

Я давно не видела никого из них: Максим, Рома, Егор, Саша, Женя, Аня. Все они будто испарились с лица Земли в один момент, чтобы, верно, не вгонять меня в еще большую... Хандру? Что это творилось со мной? Наверное, все же, нечто большее, чем простая хандра или ангедония, прострация или фрустрация. Я поняла, что такое — настоящая депрессия. Это не тот момент, когда человек, грустный и понурый, спокойнехонько сидит в своем кресле, попивает кофе и говорит о том, что ему одиноко. Это не тот момент, когда хочется постить на стенку своей странички в интернете грустные цитаты и песни. Это не тот момент, когда хочется, чтобы все вокруг заметили грусть и отвратное настроение. Наоборот. Всеми силами человек скрывает свое состояние. Он словно варится в собственном соку, в собственных мыслях, которых пожирают его изнутри, словно какая-то чернь. Истинный путь саморазрушения и самодеструкции. Разбирательство внутри себя, в своей душе. Мысли и итоги, которые постепенно все больше и больше толкают на страшные шаги. Такие как... Например, самоповреждение. Есть люди, которые совершают подобное, чтобы привлечь к себе внимание и считают, что это — круто. Но подобный акт причинения боли самому себе, намеренно, с полным осознанием того, что ты делаешь... Не предназначен для того, чтобы привлечь кого-то. Тому, кто делает себе больно, хочется это скрыть от других. Такие люди стараются много улыбаться и быть веселыми. Такие люди чувствуют куда больше других — их эмоциональный спектр шире самой линии горизонта. Такие люди тонко видят то, что испытывают другие, и всегда издалека замечают себеподобных. Это — не причина для гордости. Это — не позор и не клеймо. Это не совершается с целью убить себя. Самоповреждение вызывает зависимость, и это действительно страшно. Невероятно сложно остановиться. Порой, совершенно случайно, можно умереть от своей же руки.

Я вовремя остановилась. Раз порез, два порез, много жгучей боли и разбитые костяшки. Я поняла, что слишком труслива для такого способа облегчения своих душевных метаний. Мой единственный выход — почувствовать себя одной из толпы. Затеряться в ней. Перестать думать.

Кончился июнь. Никто так и не поехал в Плазу — все благополучно забыли об этом. Мне и хорошо — одной проблемой меньше. Никаких нервотрепок и переживаний, лишних столкновений с теми, кто запустил уничтожающую цепную реакцию в моей жизни.

Мать редко появлялась дома. Денег в семье почти не было. Мы жили на бабушкину пенсию и мизерные мамины выплаты. Совсем скоро она решила сдавать гостиную комнату туристам и другим людям, которые два раза в неделю платили бы ей арендную плату. Появляться дома хотелось еще меньше. Бабушка понимала меня, как никто другой и, целыми днями пропадая в палисаднике и на дачном участке, она давала мне немного денег, чтобы я могла хотя бы поесть в городе.

Я больше не сгорала от чувства стыда, когда тратила эти карманные на дешевые слабоалкогольные напитки вроде «Сидора» или «Блейзера». Шатаясь вместе с ними по городу, мне становилось чуть легче думать. Когда мир вокруг кружился в ненавязчивом вальсе, а все окружающие звуки превращались в неритмичную, но по-своему прекрасную смазанную мелодию заднего фона, я чувствовала себя чуть более свободной.

Моим любимым местом за последние несколько дней стал тот самый, пугающий в детстве, отстойник. Там все совсем изменилось, время и здесь приложило свою руку. Берега заросли сорняками, травой и редкими цветами. Воды стало гораздо меньше — ее уровень опустился метра на два, а сама она позеленела и опротивела. В ней плавало множество мусора и жучков, на дне едва можно было разглядеть крупные камни. Каждый вечер я садилась на самый край, свешивая ноги, бездумно попивая остатки яблочного «Сидора» и смотря на то, как Солнце покидает этот день, отдавая Луне все свои права.

Редко кто-то проходил мимо, а если и проходили, то лишь косо смотрели на меня, так одиноко сидящую у края. Чьи-то взгляды и слова перестали волновать уже давно. Не было никакого смысла прислушиваться к ним.

Сейчас был точно такой же вечер, как и вчера, и позавчера. Я сидела на берегу, свесив ноги, с полупустой бутылкой «Блейзера» в руках и мутным сознанием. Сидела, как будто в вакууме, не слыша совершенно ничего вокруг. А зря.

Тихие, широкие шаги за спиной слышались все отчетливее. Тень какого-то парня нависла надо мной. Он был так близко, что можно было различить его дыхание. Я даже не обернулась, а поняла, кто это, только когда парень сел рядом, попутно отнимая у меня бутылку с алкоголем.

— Чего сидишь?

Я чуть повернулась и, ничуть не удивляясь, почему-то, посмотрела на живого, но не факт, что здорового, Сашку рядом со мной. Его лицо было покрыто щетиной, под глазами образовались заметные синяки. Чистые волосы зачесаны назад, а взгляд устремлен на дно отстойника.

— Просто так.

Не было того страха, что я могла испытать перед ним раньше, думая, что он, например, мог бы скинуть меня в воду или избить. Глупое бесстрашие отчаявшейся одной на всем игровом поле фигуры. Самой слабой фигуры.

— Просто так ничего не бывает.

— С выздоровлением. — Совершенно невпопад ответила я и коротко на него посмотрела, снова забирая бутылку. — Весь класс переживал за тебя. Какими судьбами в этом Богом забытом месте?

— Дача неподалеку. Мне уже рассказали... — Голос Саши звучал так понуро и так горько, что это невольно всколыхнуло что-то внутри меня. — Даже ты?

— Даже я. — Небольшая пауза. — Расскажешь, что с тобой произошло?

— Отравление организма... Токсичными веществами. — Нехотя произнес он, к удивлению, совсем не настроенный по отношению ко мне агрессивно, как раньше. Может, и Саша что-то переосмыслил? — Когда врачи ввели мне какой-то... прочиститель или очиститель... Я не знаю, как это называется. Стало хуже. А сейчас уже выбрался и вроде нормально.

— Токсичные вещества, говоришь...

Я вспомнила, что слышала за тем магазином. Вспомнила разговор с Лешкой. Вспомнила, как Егор что-то записывал и подсчитывал. Вспомнила, что видела следы на его руках. Вспомнила про кумар, о котором он говорил. Вспомнила, как ребята перед матчем обрушились на Максима, из-за того, что Сашке стало плохо. Даже самые мелочи всплыли в голове в этот момент.

— Да. Ну, это моя вина, побаловался неудачно... — С выдохом ответил он и упал на спину, прямо на траву. — Ты ни с кем из наших не общалась?

— Нет, мы давно не сталкивались. Вы забили на меня, мне и спокойнее.

Саша цыкнул языком и задумчиво посмотрел в алеющее небо, мысленно будто бы опровергая произнесенные слова.

— Мама же не пускала тебя так поздно гулять. С чего такая щедрость?

— А ты прямо все знаешь... — Тихо усмехнулась я и сжала пальцами горлышко бутылки. — Все изменилось за это время.

— Что же изменилось?

— Моя семья распалась...

Невольно, под действием расслабляющего напитка и такой дурманящей теплой погоды, тишиной этого места, я нерасторопно, не вдаваясь в особые подробности, рассказала Саше небольшую историю моей семьи после приезда сюда. Рассказала, как прекратила общение с Аленой и Женей, и как больно мне их видеть каждый раз. Теперь он знал это, и вполне мог использовать в своих целях, будто в полиции: «Все, что вы скажете, может быть использовано против вас». Но отчего-то казалось, что Саша не сделает этого. За время, почти месяц, проведенный в больнице, он успел немного повзрослеть, как мне показалось. Более вдумчивый вид, более тяжелый, сковывающий взгляд. Редкие, но меткие фразы и замечания.

В ответ на свое откровение я услышала небольшую историю о том, как долго врачи боролись за его возвращение к нормальной жизни. Лечили всевозможными препаратами, капельницами и растворами. Как водили на множество процедур и не давали встать с кровати. Как отказывали в сложной операции. Все эти усердные труды дали результат — сейчас он, здоровый и чем-то огорченный, сидел рядом со мной.

Кажется, мои слова и произошедший с ним кошмар, заставили его задуматься. Глобально, над всем.

— Насть...

— М-м-м? — Я перевела на него усталый взгляд.

— Ты даже не представляешь, во что мы ввязались...

Саша сильно сжимал руки, смотрел далеко-далеко и тяжело дышал.

— Ты не скажешь мне, да?

Обняв себя руками, я так же увалилась на спину.

— Не скажу.

Он мотнул головой как-то слишком серьезно. Мы оба молчали, а затем я, совсем нежданно даже для себя, сказала:

— Никто не говорит... Знаешь, порой выходом из всего этого кажется только суицид. Спрыгнуть с крыши, порезать вены, повеситься, наглотаться таблеток. Сделать хоть что-нибудь, что в твоих силах, лишь бы все это прекратить.

Саша нахмурился.

— Я тоже об этом думал. Но потом понял, что в моих силах сделать нечто большее, чем суицид. Это не поступок слабого, это не поступок сильного человека. Это просто его выбор и его желание. Оборвать свою жизнь. Но... Сама подумай, что будет потом?

— А что будет потом? Жизнь оборвется и все. — Я взволнованно закусила губу, только сейчас замечая, что за все это время искусала ее до соленых ранок. Эти мысли пугали меня и сидели глубоко-глубоко внутри. Странно, что я решила поделиться этим... С ним.

— Закрой глаза. — Вкрадчиво начал Саша. Ветер подул чуть сильнее. — Твоя мама приходит домой и видит своего умершего ребенка. Она кричит, бежит к своей дочери, просит очнуться. Какие бы у вас ни были трудности в отношениях. Она — твоя мама. Она боится за тебя и тоже может ошибаться. Но теперь она знает, что ее ребенок не проснется больше. Продолжает кричать. Ее слезы капают на пол. Твоя мама в истерике говорит это бабушке и звонит Владу. Тот тратит бешеные деньги, садится на ближайший поезд и едет обратно в этот город. Твоя бабушка попадает в больницу. У нее случается приступ. Влад не может говорить, потому что его дочь, которую он любил, но о которой неумело заботился, умерла. Появляется что-то невероятно важное, что теперь отсутствует в твоей семье. Это добивает их всех. Они едва ли могут смотреть на родной дом, потому что все напоминает им о тебе. — Я вздрогнула и покрылась мурашками от какого-то странного ужаса внутри. — Ты думаешь, твоя мама не любит тебя и никогда не заботится, но она просто занята и иногда забывает говорить о том, как ты важна ей. Она любит тебя больше всего. Ты - ее дочь. Не может быть иначе. Мать всегда любит своего ребенка. — Саша рассуждал так глубоко, что меня невольно пробрало от этого. Нетрезвое сознание прояснилось. — Твоя мать больше не будет выходить из дома, а потом не сможет встать с постели. Она будет все худее, потому что поесть попросту не захочется больше. Она пойдет за тобой, понимаешь? Твой отчим, только представь, не будет больше спать и каждый раз, когда он закроет глаза, то увидит тебя, увидит, что его ребенок, пусть и не родной ребенок, мертв. Это не исчезнет из его головы не смотря на то, сколько он выпьет. Алена узнает об этом и, увидев пустое место рядом с собой на следующий год, увидев катафалк в вашем дворе, она не сможет сказать ни слова. Замкнется в себе и пойдет по накатной, потому что она не верила тебе. Ее будут мучить кошмары. Она будет кричать и плакать, потому что она правда хочет вернуть тебя, но не может. Все мрачно. Ее оценки ухудшатся. Оценки Жени тоже. Он не сможет поддержать ее. Он тоже сломается, потому что в этом есть и его вина. Они едва будут ходить в школу. Могут попасть в больницу. От горя тоже умирают. Максим, Егор, Рома... Я. Мы не простим себе этого. Мы смеялись над тобой и совершили, черт возьми, столько всякой хрени, которую не должны были. В этом больше всего нашей вины. Я не смогу себя простить. Мне сейчас совестно, если честно. Видеть тебя такой. В детстве ты была другая. Все мы были другие. — Он тихо усмехнулся. Так тихо и грустно, что у меня в горле встал ком. Я беззвучно всхлипнула, вытирая катящиеся по щекам слезы. — Мы не сможем говорить друг с другом. Макс отобьется от нас. При одном воспоминании о своей клевой подружке, у него будет сужаться глотка. Он постарается себя не винить, но не сможет. Учителя, которые ставили тебе плохие оценки, ухудшали жизнь, будут смотреть с пустым взглядом на твое место, а затем не выдержат напряжения. Все будут скучать о тебе. Все поймут, что натворили, когда ты уйдешь. Потому что если ты убьешь себя, то ты убьешь и всех, кто тебя окружал. Поэтому ты не должна уходить.

После слов Саши мы лежали на остывающей траве до поздней ночи. Я плакала, потому что не могла сдержать своих чувств, и не верила, что он способен на такие слова. Кажется, мы оба были поражены.

— Пора домой. Пошли?

Саша поднялся и подал мне руку. В этот момент в голове проскользнула совсем неожиданная мысль — даже враги могут стать союзниками.

Я захотела помочь им.