МОРСКОЙ КАМЕШЕК
День за днём волна морская
Этот камешек ласкает,
Набежит и отбежит...
Смирно камешек лежит.

Помнит камень, что когда-то
Был он грубый, угловатый,
Норовил кого-нибудь
В пятку голую кольнуть.

Но под ласковой волной
Нрав у камня стал иной.
Камень сделался послушным,
гладким,
круглым,
добродушным.
Тронешь камешек рукой -
Нежный, шёлковый такой,
Пахнет морем, пахнет сказкой...
Вот что можно сделать лаской!
Е. Серова
----------------
28 октября 2017г.
  Ветер свистел одинокие песни, перебрасывая подмокший песок, что случайно затерялся среди множества гальки. Солнца не было, лишь одинокая полоса света на горизонте и непроглядная темнота на востоке неба, где только начали появляться звёзды. Мы молчали уже несколько минут, сил продолжить рассказ просто не было. Оливия уткнулась носом в мою грудь, часто-часто дыша и стараясь согреться, ведь мой тонкий, местами потёртый пиджак уже не справлялся с этой задачей.
  Я глубоко вздохнул и бесшумно поддел носком ботинка блестящий камешек. Он перевернулся, постоял немного и также тихо упал.
  Возвращаться в события детства было задачей трудной и, пару десятков лет назад я бы сказал, невыносимой. Эти далёкие образы не покидали меня. В плавном приземлении чаек на гладь воды я видел спокойное покатывание  шара по сукну, запах солёной воды вперемешку с гнилой древесиной превращался в аромат старых, потресканных, проросших мхом и плющом стен Венеции. Дрожь от холода стала дрожью от боли, а в шуме океана слышались позабытые мелодии, что так неустанно репетировал я вместе с Жанин. И сердце невольно подстроилось под их ритм.
  Пора было заканчивать повествование, слишком долго я тереблю прошлое, слишком долго оно теребит меня.
  Я крепче прижал к себе дочь, и ласково, неспешно стал перекладывать её локоны из стороны в сторону.
"Моя родная, как бы хотел, чтобы ты была счастлива".
  Она с грустью продолжила скрести ногтем ткань моей рубашки. А после подняла голову и устало стала осматривать меня своими помутневшими от раздумий очами. Что-то не то было в этом взгляде, он казался очень старым, очень пустым для юной, ещё невидевшей мир девушки. Будь она сейчас дома, встала бы напротив зеркала и начала бы разглядывать изъяны на своём лице . Я часто находил это занятие глупым, но её это успокаивало, волшебным образом настраивало мысли на нужный лад.
  Оливия вновь тяжело вздохнула, кусая щёку, и медленно, сбивчиво проговорила:
- А что было дальше?
  Я ждал этого вопроса, лишь поэтому получилось набрать в лёгкие побольше воздуха и продолжить:
- На самом деле, как и говорил Марчеллис, толком ничего не изменилось вокруг. Правда, изменилось во мне. Я переехал к Кюрто, но всё также предпочитал часами напролёт просиживать в бильярдной. Ночью меня мучали кошмары, а днём я надевал участливую улыбку. Через какое-то время нам пришлось переехать сюда, во Францию, в Гану. Пусть я был очень зол на Просперро, наше прощание затянулось надолго. Мы не расставались несколько дней, просто сидели, разговаривали, несколько раз выходили на улицу подышать. Он, как всегда был добр, а я грубил и огрызался. Хотел доказать, что действительно обижен. Как же это было глупо. Я уже тогда скучал по нему и даже сейчас, вспоминая об этом, сердце обливается кровью. Марчеллис в могиле уже пять лет, но знала бы ты, как мне его не хватает.
- А с ребятами? - перебила меня дочка и, увидев моё непонимание, пояснила: - С Фабиа, Лукой, Адриано, Марселло? С ними ты попрощался?
- С ними, - усмехнувшись, я проводил глазами катер, - после моего изгнания я виделся лишь однажды.
  Я вновь воззрился на чёрный дым, желая отогнать чересчур ясное воспоминание.
  - Проходя мимо одной площади, я заметил толпу, она бунтовала, кричала и чему-то отчаянно радовалась. Пришлось обойти кругом, чтобы увидеть, из-за чего собрался народ. Иногда кажется, что уж лучше бы я этого не делал. Под ликующие вопли толпы полицейские вели к машинам всех моих товарищей. Сначала был ступор, а потом - паника, гнев, печаль - всё смешалось меж собой. Я хотел ринуться к ним, ругаться и размахивать кулаками, стоять на коленях и умолять отпустить. Но в этот момент меня как раз увидел Фабиа. Он покачал мне головой, такой довольный и с блаженно пустой улыбкой, подставил лицо солнцу. Тогда я не понимал его реакцию и только годы спустя осознал: наконец-то происходило то, что должно было произойти. Он устал прятаться и думать о выживании, ведь всё равно вскоре их поймали бы. Когда его посадили на заднее сидение, и все отвлеклись на яростную попытку Луки сбежать, он несколько раз дыхнул на закрытое окно. А после быстро вывел послание. "Будь счастлив". - твердил надпись на мутном стекле. Я старался, но получалось далеко не всегда.
  Ладони быстро растирали ледяное лицо, до боли впиваясь в кожу. Хотелось забыть, стереть из памяти. Навсегда. Но я сам начал этот разговор, пора расплачиваться за собственную недальновидность.
  Оливия одним движением остановила своей рукой мои и прижала их к себе, понимая всё, все чувства. Какая же у меня мудрая дочь.
  Мы снова помолчали, прошлись, постояли, искупали окоченевшие пальцы в воде. А я вновь и вновь разглядывал черты её лица. Как же она похожа на Фелисию! И на Софию. Не назовёшь комплиментом родиться с внешностью мертвеца.
   Всё небо было тёмным, звёзды прозрачными брызгами усыпали небо, и лишь тонкая белая нить у конца пролива говорила о некогда бывавшем здесь дне. Замолкли птицы, не гудели корабли, начал меркнуть в окнах свет.
- Бабушка с дедушкой были чудесными родителями. Но я этого не понимал, отказывался это делать. - слова лились быстро, скоро, казалось я не успел сказать нечто очень важное. - На меня свалилось сразу много всего. Понимаешь, чужая страна, чужой язык, где ты ни звука не понимаешь, родители, которые виделись врагами. Я не мог считать их друзьями, они снова стали для меня сеньором и сеньорой Кюрто. Холод и равнодушие сквозили в каждом моём движении. Изредка я мог называть их по именам, лишь пару раз сказал Фабрицио "отец", но "мать"... - я горько ухмыльнулся. - Это слово убивало меня изнутри. Я был зол, груб с Жанин, часто спорил, орал на неё. "Мать". Ненависть во мне кипела, хоть я и осознавал, что Жанин не та женщина, что родила меня, отказаться от чувства дежавю было выше моих сил. Убеждённость в презрении, что приписывалось ей, становилась крепче с каждой ссорой. Я видел в ней монстра, беспощадного диктатора и убийцу, как ни пытался избавиться от этих домыслов и чувств.
  Опять умолкнув, с усмешкой на губах повторял те ругательства и изощрённые оскорбления, что лились когда-то из моих уст. До боли сжав губу, седел на глазах, смеясь в лицо времени.
- Да, они не были идеальными. Фабрицио мог чуть-чуть перебрать с алкоголем, а Жанин весь день проваляться на диване, бездумно водя стручком по струнам и часами жалуясь на творческий кризис. Но сыном я был куда более худшим. Не слушался, дерзил, игнорировал, ничего не делал. И вот однажды после очередного вечера, где я поливал их грязью, с топотом и раздражением ушёл из дома. Делал так часто, просто выбегал на улицу остудить голову и мог не возвращаться всю ночь. Было у меня на этом пляже любимое место, вон там за теми валунами. Да, за ними, вон, где чайка сидит, увидела? Сейчас они обвалились, да и прилив до них теперь доходит, раньше там было сухо, и я всегда приходил посидеть и подумать. Пришёл и в этот раз. Кто бы мог подумать, что события той ночи я запомню на всю жизнь?

                             *  *  *

15 октября 1987г.
  Закат как на зло отражал происходящее в моей душе. Он был ярко-красный, с торопливо размазанными пятнами краплака, цвета багряных орхидей, словно кто-то нарочно высыпал всю ало-медную пыль Марса на прозрачное стекло неба. Вермильоновые облака переплетались, как огненно-рыжие девичьи косы, а полукруг солнца скорее напоминал раскаленный уголёк или жгучий ожёг от него. Казалось, подойдёшь поближе и испаришься под знойными лучами.
  Я шёл быстро, гневно пиная камни, и тихо проклинал весь мир.
Сердце стучало быстро, трещинами расходились будто иссохшие рёбра. Ссора с Жанин вновь испортила день. Голова пухла от раздумий, постоянно выкрикивая грозные фразы, будто:
"Она никогда не замечает моих стараний".
Или: "Как же надоели эти глупые одинаковые отговорки!"
     Я направлялся в своё любимое место, о котором не знал никто. Обтёсанный водой гранит стал моим стражем. Ему я говорил всё, что хотел, рассматривал несуществующие ответы в новой водоросли, поросшей на сыром подножье. А он слушал.
    Жанин сказала, что скучает по "настоящему" Элонсо. Меня не любят? Чем я так плох?
   К глазам поступали горячие слёзы. Я с грохотом сел прямо на холодный камень. Хотелось заорать, взвыть во весь голос, но получилось лишь глухо проскулить, трясясь и всхлипывая.
    Забыть бы всё, стереть из памяти воспоминания.
   Софи, проснись! - кричал я бездыханному телу, размазывая по пальцам кровь и ликвор.
   Заткнись и отойди от неё. - мать грубо пихнула меня в плечо. - Я сказала отойди!
   Она толкнула меня в грудь и заставила посмотреть в глаза. Кипящая ярость, как смола окутывала её зрачки. Именно с того момента липкий страх на всю жизнь прочно прикрепился к моей душе.
   Я судорожно дрожал и кашлял, упав на песок и нервно сжимая его в своих кулаках. Кричать не получалось, лишь до боли напрячь тело и сжаться, выдирая волосы и стирая в порошок зубы.
   Я прекрасно понимал, что тоже был неправ, но одиночество с головой погружало меня, как тогда на корабле. Я уже почти захлебнулся в собственных мыслях.
Так, наверное, и пролежал целую вечность, а может пару минут, окончательно замерзая.
Я и не заметил, когда кто-то начал гулять по пляжу, не услышал тихих всхлипов. Пара неспеша прогуливалась у края воды, тихо переговаривалась, а я мысленно умолял их быстрее уйти. Вечерний бриз дул с суши, поэтому я не сразу узнал голоса, но стоило этому произойти, как сердце охватила жгучая боль.
   Кюрто уже несколько минут стояли и смотрели в небо. Хотелось сорваться с места и убежать, но здравый смысл заставил остаться. Не хватает, чтобы они ещё узнали о моём присутствии.
  Не хотелось их слушать, но уши сами отчаянно хватали каждое слово.
- Я так больше не могу, Фабрицио. - Жанин стояла поодаль, но её голос звучал громко, а после послышался тяжёлый вздох. - Не могу.
   Она смотрела куда вдаль, стараясь сдержать слёзы и нервно облизывая обветренные губы, а муж лишь тихо её приобнял.
- У меня как-то внезапно возникла одна идея. Я долго обдумывала это, и... Во Франции много интернатов. Но мы отдадим его не в простой, а художественный! Он же такой талантливый. Ему и польза будет.
  Она лепетала быстро, так легче поверить в собственные оправдания.
   Мне вновь стало больно, но уже гораздо сильнее. Вновь одиночество, вновь предательство. Я злобно вытирал слёзы и с силой замотался головой, стараясь избавиться от мыслей.
- Жанин. - Фабрицио смотрел на неё с такой тоской и усталостью, словно на него свалились все горести мира. - Что же ты такое говоришь?
  Она со злостью вырвалась из объятий и взглянула в его глаза.
- А что ещё делать? Я уже не знаю, как себя вести с ним. Куда делся тот Элонсо, что радовался каждому дню, был добрым и дружелюбным?  Как его вернуть назад?
  Она села прямо на землю, всхлипывая и безвольно опустив голову на согнутые колени. Фабрицио нежно взял её ладонь в свою и тихо проговорил:
- Я понимаю. У меня те же чувства. Но интернат - это не вариант.
- И как же мы должны поступить? Где ответ? Почему молчишь?
  Муж лишь потупил взгляд, ветер хлестал его волосы, а грудь неспешно двигалась вниз и вверх. Сеньора ухмыльнулась и спрятала лицо в ладонях.
  Где-то вдали послышались крики и брань пьяных людей, выпивших в этот прохладный вечер. Я словно тоже залил в себя литр алкоголя, настолько тяжёлой и плотной была голова. И только окоченевшая кожа, покрытая мелкими мурашками, доказывала ясность ума. А ясный ли бы разум?
  Казалось его затянула мутная пелена, как через тучу пыли после усердного выбивания ковра, но слова Кюрто доносились чётко, это мир погрузился во мглу.
- Может он ближе, чем ты думаешь? - он вновь взял её за руку. - Посмотри вниз. Что ты видишь?
  Она с непониманием глядела то на гальку, то на мужа.
- Камушки, но... Но при чём здесь они?
- Всё верно. Потрогай их, какие они наощупь? Возьми тот, что сухой, так будет лучше.
  Она провела пальцем по шелковистому боку и вдохнула аромат моря.
- Очень приятный, гладкий. Но к чему ты это?
И хватит говорить этим назидательным тоном. - резко выпрямив спину, быстро проговорила она, негодуя.
  Сеньор лишь посмеялся и улыбнулся, а после шуточно толкнул её в бок. Они ещё немного подурачились, побрызгали друг в друга водой, поддержали улиток на ладонях.
- Всё верно. Но такими они были далеко не всегда. Это ведь просто кусочек отколовшегося гранита. Вот, смотри.
  Он расстегнул пуговицу на своей рубашке и показал маленький светлый шрам на запястье.
- Мы любили с братом бегать по диким пляжам. Убегали с утра и могли до вечера не возвращаться. А однажды, когда мы играли в догонялки, я упал. Наверное, целый метр проехал по берегу. В руку вонзился камешек. Он вроде был маленьким, но своими краями распорол кожу. Крови было! Полчаса не могли оставить.
  Они тепло посмеялись.
- Это я к чему. Они все когда-то были острыми, неровными, но со временем, благодаря волнам, они стали такими, какими мы видим их сейчас.
  Я вздыхал аромат океана и гальки и с трепетом слушал диалог.
- Каждый день, раз за разом волна набегала на камни и убегала. Потребовались годы, чтобы обточить их, каждый раз смывая по песчинке.
  Они стали смотреть на воду, на мелкую пену, что ласкала их пальцы, на оттенки неба, что отражались в мутной воде.
А потом раздался голос сеньора:
- Раз. Два. Три. Четыре.
  Жанин с недоумением глянула на него, а он, не оборачиваясь, сказал:
- Давай со мной. Считать волны - это хорошее успокоительное. - он стряхнул пыль с её юбки, будто это поможет избавиться от грязи на одежде, и продолжил:
- Раз. Два. Три.
- Четыре.
  Они говорили так долго, сидели плечом к плечу и тихо, неотрывно следили за зябью, барашками, что окутывали их ноги, изредка вздрагивая от криков чаек.
  Я и сам незаметно смотрел на них, спрятанный за стеной укрытия. Душа перестала развергаться болью, лишь молчаливая тоска тихо постукивала изнутри. Я и сам скучал по тем временам, когда был счастлив. Не один раз в мыслях возвращался в Италию, стараясь напрочь забыть этот проклятый французский. Но прошлое очень скоро перестало приносить былое удовлетворение, только больше увеличивало грусть. Хотелось всё вернуть, но что можно сделать?
Я тихо стал наплевать песню, которую когда-то знал наизусть.
 
Felicita -

[Счастье]

è tenersi per mano,

[Это за руки держась]

andare lontano.

[Далеко-далеко идти]

la felicita -

[Счастье]

E' il tuo sguardo innocente

[Твой наивный взгляд]

in mezzo alla Gene.

[Среди людей толпы]

la felicita -

[Счастье]

E' restare vicini come bambini,

[Будто дети рядом быть]

la felicità, felicità.

[Счастье, счастье!]

  Счастье - это отсутствие пустоты за грудиной. Счастье - это верные друзья, с которыми ты делишь мир. Счастье - это, когда ты способен делать счастливыми других.
  Я не был счастлив. Вместо сердца зияла огромная дыра, близкие постоянно предавали, а другие могли только заражаться моей апатией.
  И эти глупые разговоры о камнях здесь не помогут.
- Ты спрашивала, как вернуть настоящего Элонсо? - Фабрицио вскинул бровь и задумчиво теребил пальцами воздух. Мне вновь стало очень дурно. - Стать волнами. Люди - они ведь, как галька. Если мы действительно его любим, если действительно хотим ему только самого наилучшего, то нужно продолжать показывать свою любовь. Безвозмездно, бескорыстно, просто потому, что не можем иначе. За свою короткую жизнь он испытал очень многое. Так давай превратим наш булыжник в блестящий камешек.
  Жанин заплакала в голос, уткнувшись головой ему в плечо и впиваясь ногтями в рубаху.
- Но где найти силы? Сил терпеть его слова, быть доброй и заботливой? Неразделённая любовь всегда несчастна.
- Родная, он тебя любит. Я это знаю. Просто, пока Элонсо не научился это показывать, ведь сложно одновременно разбираться и в себе, и в других. Понимаешь, теперь на нас лежит обязанность сделать из него настоящего человека. Мы сами взяли её на себя. И у нас всё получится. Давай приложим ещё усилий, может он уже почти исправился, а своими действиями мы только разожжем ненависть ещё сильнее. Согласна?
  Она кивнула, нервно стуча зубами и обхватив себя руками. Фабрицио улыбнулся, крепко обнимая и целуя жену. На этом мир и сошёлся.
  Через какое-то время они ушли, и по дороге неустанно повторяли: "Раз. Два. Три. Четыре."
  Четыре волны.
  Я вскочил. Моя душа, мои чувства рвались наружу. Нервно ходя из стороны в сторону, я до боли закусывал губу. Что-то странное, малознакомое кольнуло изнутри.
Гнев? Нет, где же тогда брань, проклятия и обещания отомстить.
Печаль?
Презрение?
А может, стыд?
Я остановился.

"Виноват перед Жанин, виноват перед Фабрицио".

Но как же так? Она хотела отдать меня в интернат, выкинуть из жизни и сплавить на кого-то другого!

  "Но не сделала этого" .

  Она говорит, что я "ненастоящий"!

"И при этом готова помочь измениться".

    Я со злостью качал головой. Нет, этого не может быть. Жанин же "мать". Сеньора просто не может любить.
   Я выбежал из-за укрытия и, сделав пару шагов в сторону океана, посмотрел на рядом уложенные камушки - доказательство её доброты. Как это возможно? Неужели Жанин и правда меня любит?
   Я нёсся по берегу по направлению дома, постоянно запинаясь и врезаясь в малозаметные препятствия. Лёгкие болели от обжигающе-холодного воздуха, душа - от мыслей. Лишь один человек мог меня понять.
  В комнате как всегда было свежо, но голова разрываюсь от боли в здешней духоте. На ощупь отыскал  молнию на подушке, которой никогда не пользовался, и, расстегнув её, с силой сжал в руках такой маленький, но такой необходимый и родной листок бумаги. Моя Софи всегда была только моей.
  Навзничь упав на кровать, я с силой сжал веки. Слёз не было, они исчезали, испарялись, не успевая попадать на лицо.
   Теряясь в догадках, я всё прокручивал в голове события жизни. Что же я упустил? Сейчас моменты прошлого всё с большей силой ускоряли темп у меня в голове.
  Кюрто всегда была искренней, пахла канифолью и лимонным чаем, любила свой растянутый жёлтый свитер. Играя на скрипке, она отдавала душу в каждую ноту. По-детски забавно смеялась, по-взрослому серьёзно следила за режимом своего дня. Неужели она меня любит?
  Я вновь видел перед глазами раннее детство, пахнущее алкоголем и сажей старого камина. Не было там доброты, лишь ненависть и боль. Никогда, никогда я не разрешал себе вспоминать тот день. Заставлял забыть, не желая возвращаться к самым страшным событиям жизни. Слишком страшно, слишком неизведано. Лишь некоторые дерзкие обрывки той сцены регулярно напоминали о себе.
  Но настала пора разобраться в этом. Разобраться, сделать выводы и забыть.
  Я глубоко дышал, ноздри подрагивали, руки тряслись, словно мягкая тряпичная кукла под порывами ветра. Дать, наконец, памяти волю было труднее, чем могло показаться. Я заставлял себя, всё время возвращал непослушные мысли в нужном направлении, пытался успокоить разбушевавшиеся нервы. Словно судорожно подбирал нужный ключ к замку своей жизни, постоянно ошибался, убегал и возвращался. Но стоило холодном железу пройти вглубь скважины и повернуться, весь мир перестал существовать. Только я и моё прошлое.

                            *   *    *
В тот день, когда Софии безумно захотелось сладостей с верхней полки, она нечаянно уронила дорогую бутылку коньяка, пока доставала злосчастную корзинку. Я помню, как она нервно озиралась по сторонам, впопыхах убирала осколки и вытирала лужу. Помню, как обманывал ей руку бинтом после пореза от стекла. Но что толком могут убрать двое шестилетних детей?
  Весь оставшийся день мы сидели в своей комнате, мысленно умоляя мать прийти домой слишком пьяной, чтобы заметить нашу оплошность. Оплошность, которая стоила жизнь Софи.
   Мы были настолько тихими, насколько вообще способны дети.
- Элонсо, почему наша мама такая злая? - тихо спрашивала у меня сестра, пока я играл в полуразвалившуюся машинку. Откуда я мог знать ответ?
   Через какое-то время из коридора послышался пьяный крик матери, дикий хохот и ругань. А после - нечеловеческий визг. Она прибежала к нам, вся взмыленная и растрёпанная, рыча и признаваясь в своей ненависти к нам. Понять, кто разбил бутылку было несложно: Софи тряслась, как осиновый лист. Пытаясь спасти её от безумства матери, сам получил удар по щеке, отлётев в стену.
  - Прости, прости, я не хотела. Я больше никогда не буду есть сладкое, пожалуйста!
  Но опьянённый мозг не может себя контролировать. Женщина, что меня родила, в порыве гнева схватила сестру за волосы и швырнула в середину комнаты. Та, не удержав равновесия, упала. Упала, головой треснувшись об угол стола. Бушующий ураган с треском распахнутый окно - теперь я ненавижу сильный ветер.
  Следующие несколько часов я помню смутно: только тошнота и мерзкий запах алкоголя, а также бездыханное тело под собой. Помню как мешок с трупом упал в яму, хотя мне тогда строго-настрого запретили являться на похороны. Если только это можно так назвать.
  Нас с Софией не было по документам, значит нас не было никогда.
   Была только мать, она же копала могилу, она же потом разравнивала землю. Пусть соседи и жаловались, ей удалось убежать, оставив меня на воспитание брату, который через несколько лет оставил маленького мальчика  одного наедине с жизнью.

                             *   *    *
 
   Уже несколько часов я сидел в одной позе, покрасневшие глаза бездумно пялились в одну точку, а язык намертво прилип к небу.
   Убийца. Моя мать - убийца. Софи лишилась жизни из-за неё, меня же она бросила, предала.
  Предатель. Я тоже носил этот громкий титул, в жилах текла кровь моих родителей. Кто знал, что после случайной связи появится этот парнишка, который годы спустя будет по ниточке разбирать свою жизнь?
  В мире нет героев или злодеев. Жизнь оставила эту прерогативу сказкам. Есть только люди и последствия их решений.
Я был таким последствием.
  Если раньше стоило подумать о матери, как появлялось отчаянное желание разорвать всё вокруг, сейчас же было всё равно. Совершенно всё равно. Ведь если бы не эта ситуация, кто знал как бы сложилась моя жизнь? Может она была бы в разы хуже, а может - лучше? В конце концов всё это не так важно. Сейчас у меня было сейчас, и этого вполне хватало, чтобы не ошибиться вновь. Ведь постоянно думать о прошлом - ошибка и, возможно, самая большая в жизни. Я терялся в догадках о прошлом, забывая, что каждый миг настоящего вскоре тоже превратиться в ничто, но это не мешало мне отдаваться грусти и жалеть себя на протяжении жизни.
   После этих мыслей на душе не стало приятно легко, а в голове - блаженного пусто, но удивительное спокойствие окутало меня изнутри.

  "Мать тратила деньги на выпивку!"
  "Она содержала нас двоих совершенно одна".
  
   "Она ненавидела нас!"
  "Просто жалела о своей юношеской глупости" .
  
  "Она убила мою сестру!"
"Но оставила тебя в живых".

  Я резко выпрямился.
Теперь воспоминания о матери кружили в моей голове непрекращающимся вихрем. И каждый вихрь всё больше запутывал меня. Она покупала нам игрушки, водила в парк, учила читать. Она ругалась, кричала, но после всегда извинялась перед нами, пила алкоголь, желая забыть о ненавистных счетах. А оставляя у дяди, обещала вернуться за мной, но не успела.
  Сердце пропустило удар.
  Я создал её злодеем в голове, травмированный мозг ребёнка не смог придумать ничего лучше.
"Виноват перед Жанин, виноват перед Фабрицио. Виноват перед самим собой."
  Жизнь всегда была ко мне благосклонна, но я всегда поступал наихудшим образом: жалел себя и мечтал оказаться на чужом месте. Мне всегда везло: сначала с матерью, потом с дядей, дальше с ребятами, с Просперро, с Кюрто... Но что делал я? Запирался от других и жалел, жалел себя. Только я виновен в своём несчастье.
   Я в шоке распахнул глаза, ладонью держа колючую щеку. Глаза вновь увлажнились. Нет, слёзы не закончились, они текли с новой силой.
- Альда, ты меня любила?
Хриплый голос казался чужим, но имя своей матери знал только я.
- Альда, неужели, ты меня любила?
  Слёзы градом лились по лицу, стекали на рубаху.
Любила, ласкала, но совершила страшную ошибку. Как и я.
  Какой же я дурак! Жанин, моя родная Жанин, прости меня! Спасибо тебе за терпение, за доброту! Жанин, моя родная Жанин!
  В ту ночь я спал крепко, точно зная, что должен сделать с утра.
   Когда время на часах показывало без двадцать шесть, я неспеша встал с кровати. Внизу уже проснулась сеньора. Аккуратно ступая по деревянному полу, я думал, как же глупо закончится эта история, прямо как в каком-нибудь бульварном романе. Пусть так, главное, чтобы закончилась.
  Жанин со всей осторожностью протирала фортепиано, нежно касаясь каждой клавиши.
- Добрый день, Элонсо. - слегка повернув голову, чтобы мне была видна улыбка, проговорила она и продолжила заниматься своим делом.
  Руки вспотели, слова не складывались друг с другом, а сердце стучало так сильно, что болела грудь.
- Доброе... - несвязно пролепетал я, до боли закусывая губу, - мама.
   Она уронила тряпку и медленно, тогда казалось что на протяжении вечности, повернулась ко мне.
- Добрый день, мама.
  Жанин выдохнула через приоткрытый рот и, подбежав ко мне, крепко обняла. Мы простояли так долго, болтали, извинялись, давали друг другу обещания.
   Счастье - это отсутствие пустоты за грудиной. Счастье - это верные друзья, с которыми ты делишь мир. Счастье - это, когда ты способен делать счастливыми других.
   Теперь я понимал, что счастье зависит только от меня. Я стану таким и научусь дарить радость другим.
  Я Элонсо Кюрто обещаю это.

                              *  *  *

  28 октября 2017 года
Мы шли неспешно, окончательно замерзшие, окончательно голодные, но такие умиротворённые. По крайней мере, таким был я. Оливия же, прижавшись ко мне, ничего не говорила, а только плакала, попутно вытирая ручейки слёз. Да что скрывать, я и сам растрогался до глубины души. Мы шли к дому, ступая по мелкой гальке, а я всё не мог закончить рассказ. Кое-что важное дочка не знала.
- Оливия. - тихо позвал её я. - Осталось чуть-чуть.
  Она не понимала: это касалось дороги или повествования, поэтому непонимающе нахмурилась.
- Вскоре ты узнаешь самое важное.
Оливия устало улыбнулась и, приподнявшись на носочки, поцеловала меня в щеку. Я ласково потрепал её по голове и также нежно поцеловал в макушку.
- С этого момента всё пошло на лад. Конечно, мы с твоей бабушкой всё ещё ссорились, но обиды пропадали очень быстро, словно их никогда и не было. Прошли годы, я окончил школу. Не так хорошо, как хотелось бы, но в пределах возможностей. Стал студентом, съехал от родителей, встретил твою маму. - я заметил как щеки Оливии смущённо покраснели. - Правда, жениться на ней я смог только через десяток лет. Но так даже лучше: за свою жизнь я научился не оборачивается назад слишком часто. А потом стали появляться вы с Жанной.
  Дочка шутливо толкнула меня в бок, ещё пуще краснея.
- Теперь ты знаешь всё. Я перед тобой чист. Но знаешь, что самое главное я хотел сказать этой историей? Люби своих родных, становись для них волнами. Если бы не тот разговор родителей, я не знаю, что тогда со мной было сейчас. Может я был бы уже мёртв. Люби их с добротой и лаской, люби по-настоящему и не забывай говорить об этом. Просто так. Но всегда помни, что и другие любят тебя.
   Я смотрел в её глаза и видел столько радости и гордости, что не получилось не прослезиться, она сияла, а это лучшая награда.
- Я люблю тебя, Оливия. Сильно-сильно. Люблю, дорогая, ты - моё сокровище, ты - моя отрада. Ты - моё сердце.
- И я тебя, папа, и я!
  Она обнимала меня крепко, так крепко, как только могли её маленькие, слабые ручки, но так крепко, как могла её душа.
Мы снова пошли, и через какое-то время нам встретилась Фелисия.
- Наконец-то! Я уже совсем изнервничалась! Ты, что совсем? Я так переживала, мало ли обвал, мало бандиты, а они гуляли!
  Жена ещё долго лепетала и сетовала на нерадивого мужа и глупенькую дочь и крепко схватила нас обоих за руки и повела в дом. Но мои мысли были далеко отсюда. Сейчас я был совсем молодым, ничего не знающим юношей, и я учился любить. Весь мир для меня растворился, остался только я и моё прошлое. Но когда я перевёл взгляд на Оливию, сердце моё невольно вздохнуло. Она не слушала мать, она смотрела на океан, слушала шум прибоя и беззвучно, одними губами считала:
- Раз. Два. Три. Четыре.

                             *  *   *

                                        27.08.2019,
                                                0:27 по МС.