POV: Эшли.

Жизнь налаживается. Я готова заплевать саму себя этими словами по самую макушку, ведь... Жизнь налаживается! Слава собачьим блохам, скоро закончится всё то, что даже тяжело назваться плохой сказкой. Закончится всё. Вчера вечером мне позвонили из клиники и сообщили, что миссис Спроус (моей мачехе) стало лучше. На днях её обещали вернуть домой, но приказали мне не спускать с неё глаз и сообщать им о любых изменениях. Тем же вечером будущие покупатели моего дома написали мне на электронную почту и обещали зайти посмотреть хоромы и отдать предоплату, на которую уже можно будет куда-нибудь съехать. Я буду рада самой грязненькой и простенькой однушке. Мы поселимся с миссис Спроус и будем вместе проходить через всё, что нам уготовано. Моё вдохновение, скорее всего, очень хорошо видно по сверкающим глазам. Мы съедем... Съедем! Я больше не буду видеть человека, которого постоянно путаю с большим чёрным пятном. Я больше не буду натыкаться на его взгляд и бояться, что он что-то задумал. Больше не буду слушать его игру на гитаре, и это единственный минус переезда. Да и плевать. Я съеду.

Солнечный день. Сегодня прекрасно всё. Природа видит мою улыбку и улыбается со мной. Ветер слышит мою песню и подпевает мне. Я вижу свой дом и впервые радуюсь тому, что возвращаюсь туда.

Даже логово змеи под этими лучами моего внутреннего солнца кажется светлее. Сосед сидит на пороге, закуривает сигарету и поднимает на меня свой мрачный взор. Он долго смотрит на меня, наверное, удивляясь моей широкой улыбке. Я не удерживаюсь и, скалясь во все зубы, активно махаю ему рукой в знак приветствия. Тейлор сильнее хмурится. Удивился — мягко сказано. Он охренел. Глядя на меня, он забыл курить сигарету и просто застыл с бычком в руке. Я засмеялась, прошла мимо.

Язык не поворачивается назвать эту женщину мачехой, но и мамой называть её я пока не готова. Лора бывала со мной и строга, и заботлива. Она не была из тех стереотипных мачех, про которых написали кучу сказок. Она не заставляла меня работать, не кричала из-за ненависти ко мне, не ограничивала. Её глаза смотрели на меня с теплом, и каждый огонёк, что она мне дарила, я готова хранить в сердце, пока оно не остановится. Любил её папа. Любил так же сильно, как люблю и я. Мне не хватает его. Я теряюсь в самой себе и теряю свет, по которому нужно идти. Я не проделываю дорогу к счастью, потому что боюсь его снова потерять.

Моя кухня теперь кажется роднее, когда я знаю, что скоро здесь появится больше посуды и кастрюль. Здесь появится человек, который спасёт меня.
Спасите меня кто-нибудь...

В дверь постучали. Я оторвалась от уборки и застыла на месте. Радость смешалась со страхом. Руки слегка задрожали, и я тут же рванула к выходу. Я счастлива. Я готова кричать это на весь мир. Я наконец счастлива, Господи!

Открываю дверь, бросаюсь в объятия к ней... Она так вкусно пахнет. Какая же она красивая. И плевать, что её волосы почти все выпали. Плевать, что под глазами огромные мешки, а кожа покрылась странными пятнами. Её глаза, всё ещё пустые, но родные, так тепло смотрели на меня. В них появился какой-то огонёк, какая-то жизнь. И жизнь эта переходила ко мне через объятия. Лора отпустила ручку своей сумки и маленького пакетика, обняла меня в ответ. Её редкие чёрные волосы были гладко расчёсаны и аккуратно лежали на хрупких плечах. Какая же она худая... Но какая же она красивая.

Я вслушивалась в её дыхание и краем уха услышала рёв мотоцикла. Звук становится всё тише, пока не исчезает где-то в глубине городского лабиринта.

От автора.

Тише, тише... Таблички в больнице так просят. Тише, тише... Кругом это слово, будто кто-то решил сразу сделать из больницы морг.
Говори тише.
Ходи тише.
Живи тише.
Нам не раскрыть эту тайну, мы не умеем говорить то, что нужно, поэтому тише.

В коридорах ни звука, в палате — слишком громко. Писк аппаратов, регулятор воздуха. В вены вставлена куча трубок, капельница стоит над койкой, как ангел-хранитель. Томное дыхание парня слышится на всю комнату. Ему тяжело открыть глаза. Куча ран на его теле выпускают из него жизнь, но он продолжает бороться. К нему никто не приходил, да и некому. Все, кому он был дорог, были им отвергнуты. Все ушли.
Он слышит в голове траурную мелодию. Её прерывает тихий звук открывающейся двери. Парень еле находит в себе силы приоткрыть глаза и увидеть высокую фигуру, вошедшую в палату. Он видит белый расстёгнутый халат, белую повязку на лице и такого же цвета колпак. Врач смотрит на него, держа руки в карманах халата.

— Ну здравствуй, писатель, — грубый голос моментально заставляет парня открыть глаза шире.
Теперь он видит, как «врач» снимает с себя колпак, освобождающий непослушные чёрные волосы. Видит, как «врач» отбрасывает в сторону повязку с лица, открывая вид на впалые щёки и плотно сжатые губы. Видит, как существо, подобное человеку, впивается в него ненавистным взглядом.
— Повезло тебе, да? — Мёрфи пробегается взглядом по стенам помещения, рассматривая каждую деталь. — Бегаешь хорошо.

Гленн начинает ёрзать, пытаясь подняться хотя бы на локти. Паника накрывает его с головой. Сердце пытается сбежать. Он нервно сжимает в кулаках одеяло, маска на его лице, помогающая дышать, потеет. Он испуганным взглядом смотрит на Тейлора, который от подобного зрелища не может сдержать улыбки. Дьявольская голодная улыбка. Выключайте свет, прячьтесь под одеялом и ждите, когда он придёт за вами. Он будет улыбаться так же широко и безумно.

Брюнет молчит, подходит к койке, продолжая рассматривать что-то на стенах. Гленн пытается подняться, но безуспешно. Слишком больно дышать и двигаться.

— Не думал, что тебя откачают, — Мёрфи вальяжно подходит к капельнице и угрожающе стучит пальцем по сосуду с жидкостью. — Интересно... — он задумчиво щурится и медленно переводит взгляд на покалеченного мальчишку и, возможно, будущего инвалида. Брюнет издевательски бьёт ладонью по лицу парня и широко улыбается. — Ты у нас живчик, да? Хороший мальчик.

Юноша садится на край койки, что ему не составляет труда, ведь Гленн всё больше отодвигается в сторону. Мёрфи поднимает взгляд к потолку, словно смотрит сквозь него. Сейчас на улице светло, но в палате свет заменяют лампы. Помещение, напичканное кучей ненужной мебели, кажется теснее. Здесь душно.
— Мне любопытно, Гленн... — начал он тихо и обыденно, не отрывая глаз от голого потолка. — Ты пытался сделать ей больно, но при этом сам боли боялся. Ты хотел спровоцировать меня, но почему-то не был рад, когда у тебя это всё-таки получилось.

Лицо его было задумчивым и умиротворённым. Что-то приятно щекотало внутри от того, как упорно Глен пытался сползти с кровати и сбежать из места, которое перестало быть безопасным.
— Ты больше никогда к ней не приблизишься, — эти слова сами вырвались с грубым тоном. — Сколько ты там её фотографий сделал? Восемь? — он обернулся в сторону парня и тут же поднялся с места и обошёл койку, дабы подойти к кучерявому с другой стороны.
Русоволосый отчаянно тянулся к тумбочке, на которой красовалась небольшая кнопка красного цвета. Она предназначена для того, чтобы вызвать врачей, если станет плохо. Вот только куча аппаратов возле кровати мешала дотянуться до неё.

Мёрфи подошёл к левой стороне кровати, мёртвой хваткой вцепился в руку Гленна и вывернул его пальцы. Неестественный хруст раздался в среднем, и кучерявый истошно застонал от боли — сначала в пальцах, а потом в лёгких. Тейлор наклонился и следующие слова произнёс угрожающим шёпотом, мысленно вспомнив, как Эшли сравнивала его со змеёй.
— Ровно восемь частей тела я отниму у тебя, — он сильнее вывернул его пальцы и наклонился ниже. — А если попробуешь сейчас пожаловаться... — парень сжал в кулаке трубку, через которую к Гленну поступал воздух. -...я уничтожу всё, что тебе дорого.

Глаза, полные ненависти, горели ярче любого пламени. Дай ему волю — он бы прямо сейчас голыми руками разорвал это ничтожное тело ничтожного человека. Кучерявый парень начинает задыхаться, его глаза открываются максимально широко. Он ртом пытается глотнуть воздуха, но его перекрыли. В прямом смысле. Мёрфи голодным взглядом впивается в лицо парня, изуродованное страданиями. Наслаждение растекается по телу горячей волной и мурашками. Он жаждет увидеть окончание, но понимает, что нужно сдержаться.
Нужно терпеть.

Он отпускает трубку, наблюдает, как тяжело Гленну даётся вдохнуть воздуха. Тот морщится, издаёт непонятные звуки и открывает глаза. Полные испуга и растерянности глаза. Жалкое создание.
— Как же ты меня, сука, бесишь... — не сдерживается Тейлор, отходят от кровати и выводя круги в палате своими широкими шагами. — Ты вечно лезешь и мешаешься. С каким говном мешали твою кашу в детстве, что ты вырос таким уродом?
Гленн еле заметно улыбнулся, мысленно проговаривая: «А сам то?»
— Давай, веселись, пока можешь. В следующий раз я не дам тебе выжить, — сказал брюнет и, на прощанье бросив колкий взгляд, покинул помещение покинутого всеми писателя.

*****

— Постой-постой... Ты никогда ни с кем не встречался? — Крис говорит это на высокой ноте и выпучивает от удивления глаза.

Вокруг довольно шумно, но не так, чтобы хотеть сбежать из этого места. В баре много ламп розового и синего цвета. Они освещают длинные полки, уставленные кучей бутылок с алкоголем. Свет отражается от стекла, бросается в глаза, привлекая посетителей. Здесь не очень громкая музыка, не очень много людей. Идеальное место, чтобы отдохнуть и повеселиться одновременно.

Бармен старательно протирает пустые бокалы, краем уха слушая, о чём говорят ребята возле стойки. Небольшая компания сидит прямо в центре. Девушки и парни окружили одного из своих приятелей, который рассказывает им какие-то весёлые истории. Отдельно от них, почти в самом краю стойки, сидят двое парней и балуются не очень крепкой выпивкой. Крис сидит лицом к Мёрфи, а тот, безразлично передвигая стакан туда-сюда, облокотился локтями о стойку.

— То есть... Тебе же восемнадцать. Ты хотя бы знаешь, как выглядит женская грудь? — на эти слова Мёрфи закатывает глаза и смотрит на собеседника.
— Я знаю, как выглядит женская грудь, Крис.
— Уверен? А то я могу показать.
Мёрфи брезгливо поморщился и пробежался взглядом по внешнему виду парня. Русоволосый был одет в лёгкую синюю футболку с каким-то белым рисунком, который светился в темноте. Рваные зауженные джинсы небрежно висят на ремне, а испачканные белые кроссовки кажутся слишком огромными для такого худого мальчишки. Брюнет отвернулся, поднёс стакан к губам, безразлично слушая оправдания.
— Я не... Не свою грудь хотел показать, кретин. У меня есть пара номеров. Эти девочки хорошо знаю, как и что делать, — Крис озабоченно улыбнулся и потянулся к телефону. — Или ты по мальчикам? Ну, это тогда не ко мне.
Крис стал рыться в контактах своего телефона, а потом без разрешения взял мобильник Мёрфи и ввёл туда номер. Первое, что заметил Тейлор — фотография на главном экране одноклассника. Цветная яркая картинка, на которой изображены полноватый мужчина и маленький мальчик лет шести. На мужчине клетчатая чёрно-белая рубашка, что визуально делает его живот объёмнее. У мальчика светлые волосы. Он обнимает, наверное, отца и широко улыбается. Очень странно, что обиженный на родителя парень так дорожит им. Разве не проще отца возненавидеть? Разве не тяжелее любить того, кто перестал проявлять любовь взамен?

— Вот эта девчонка хорошо управляется, — Крис положил оба телефона на стойку и попросил бармена «повторить».

Какой же странный этот мальчишка. Такой обычный и стереотипный на вид, но такой сложный и ранимый. Крис унижает тех, кто слабее, но сам является очень слабым. Шутит над теми, кто его окружает, но страдает от жестоких шуток собственной жизни. Постоянно улыбается. Постоянно выкручивается. Скользкий, изворотливый и грустный весёлый мальчик.

Тейлор снова перевёл взгляд на парня и на его волосы у виска. У самого корня они действительно были намного светлее.
— Ты блондин? — спросил он, отведя взгляд.
Крис на секунду замер и даже немного поник, но тут же улыбнулся и выпил. Шум на заднем плане, казалось, совсем утих. Яркий свет стал немного тише. Атмосфера этого места, как ни странно, Мёрфи нравилась. Если одиночество постоянно манило его окунуться в мир собственного потерянного разума, то здесь думать не хотелось совершенно. От этого было своё наслаждение. Может быть, именно поэтому все люди здесь такие беззаботные? Они наслаждаются жизнью, хоть она стала такой примитивной. Парень вспоминал, как отец приходил домой с бутылкой пива. Он редко выпивал, но миссис Мёрфи всё равно сильно ругалась. Вот только отцу было всё равно. Он смотрел в одну точку и пил на её глазах. Ему не хотелось думать.

Понимая, что Крис не собирается отвечать на его вопрос, парень оборачивается на толпу за своей спиной. Все так счастливы. Танцуют, заигрывают, улыбаются. Неужели они правда счастливы? Что, если кто-то из них дома режет руки? Что, если каждый день один из них пытается умереть? Мёрфи смотрит на девушку в некоротком и недлинном красном платье. Короткие чёрные волосы, яркая помада. Она здесь явно не для отдыха. Девушка постоянно трогает свои серьги и цепочку на шее. Привлекает к себе внимание. Ей лет двадцать семь. Видимо, она пытается найти хоть какой-нибудь вариант для отношений.

Он переводит взгляд на парня.

Совсем ещё мальчишка. Ему лет шестнадцать. Он сидит на диване, постоянно нервно оборачивается и чего-то опасается. Видимо, он пришёл сюда впервые, а его друзья только что отличились. Либо он только купил у кого-то травку.

— Что у тебя с камерой? — Мёрфи слышит голос Криса и возвращается к реальности, повернувшись к стойке.
Потирая переносицу и тяжело вздыхая, он проклинает собственную наблюдательность. Бывали моменты, когда даже в его пустом сердце просыпалась человечность от его хорошего зрения. Это была девушка. На вид лет семнадцать. За пару дней до этого он наблюдал, как она целовала своего парня, а тем же вечером бежала к другому. На следующий день так же, но уже в другой дом. Грешница.
И вот, сидя в тёмном переулке и жалобно глядя на Тейлора снизу вверх, она молча просила его закончить то, что он начал. Она хотела умереть. И видно это было не только по взгляду. Пока он догонял её, девушка случайно порвала левый рукав кофты. Ткань сползла с руки, и он увидел ожоги от сигарет. Такие же чёрные, как у него. Девушка ненавидела своё тело, свою душу. А убивать тех, кто сам об этом просит, невыносимо.

Крис берёт телефон Мёрфи, включает камеру и наводит её куда-то вперёд себя.
— Что с ней не так?
Русоволосый игнорирует, нажимает на экран и фотографирует. Вспышка оказалась яркой, так что обернулась даже компания, что сидела рядом. Бармен вопросительно нахмурился, ведь в кадр попал именно он.
— Ой, извините. Просто мой друг по мальчикам, — он указал на Мёрфи. — И я подумал, что пусть лучше он по ночам на Вас любуется, чем на десятилетних школьников, как обычно, — Крисс сказал это так буднично и просто, что все вокруг брезгливо нахмурились вместо того, чтобы посмеяться.
Тейлор медленно закрыл лицо рукой от стыда за тот бред, который иногда вырывается из рта одноклассника.
— Я говорил ему, что педофилия у нас в стране запрещена, но... — продолжил Паркинс. — Сердцу не прикажешь. Да и другому органу тоже. Если вы понимаете, о чём я.
— Я тебя прикончу... — почти прошептал брюнет, не убирая руку от лица.
Крис умолк. Что-то в этот момент в нём поменялось.
— Нужно было сделать это, когда я об этом просил, — голос его изменился, а взгляд помрачнел. Он опустил глаза на свои руки, в которых держал рюмку коньяка.

Окружающие потеряли в этих двоих интерес и вернулись к своим разговорам и делам. Паркинс сжал челюсть. Что-то внутри закололо и завыло. Он залил этот вой коньяком и буквально лёг на стойку, уткнувшись лицом в рукав своей кофты.
— Ты не хочешь умирать, Крис, — услышал он голос Тейлора, но даже не пошевелился. — Ты хочешь, чтобы всё прекратилось, но это не значит смерть.
— А что значит смерть? — промычал он с некой насмешкой и сжал правый кулак.
— Смотря что значит жизнь, — Мёрфи запустил руку в свои волосы и растрепал их, обыскивая карманы в поисках сигарет. — Если жизнь была никакой, то разве смерть сделает хуже?
— Думаешь, моя сделает?
На это ответом стала тишина. Брюнет закурил сигарету, задумчиво глядя в никуда. Теперь, когда шум на заднем плане для них обоих совсем утих, мысли вернулись. Тяжёлым грузом они упали на их головы, разбили вдребезги всю беззаботность. Тяжело бродить по миру и не сломаться от веса не в теле, а в мыслях. И если каждый будет так нагружен, наша планета не выдержит и самоуничтожится. Стоит ценить тех, чьи мысли пусты, как ваши сердца, ведь благодаря этим пустышкам вы всё ещё живы.

Мёрфи похлопал рукой по плечу Криса и еле заметно улыбнулся. Всё-таки Паркинс не пустышка, а потому умирать будет легче.

*****

Когда счастье приходит в дом, все комнаты словно становятся теплее, кровати мягче, а еда вкуснее. Всё наполняется какой-то невидимой энергией и льётся приятным потоком.

Серебристого цвета авто остановилось посреди дороги возле дома, из которого так и веяло этой энергией. В окнах горит свет. Даже снаружи слышно громкие разговоры людей, которых снова можно назвать семьёй. Был бы здесь какой-нибудь волшебный прибор, измеряющий счастье, шкала была бы заполнена до максимума. Улыбки не поддельны, разговоры не пафосны. Эшли искренне верит, что миссис Спроус останется с ней навсегда и жить станет легче.
Жизнь станет иметь смысл.

Крис выходит из авто, оценивающе пробегается взглядом сначала по дому семейки Фрай, а потом Мёрфи. Даже эти дома выглядят антонимами, как и их хозяева. Паркинс долго смотрит с подозрением на свет в окне. Тейлор говорил, что Эшли живёт одна, но здесь даже не пахнет одиночеством. Парень уверенно подходит к двери, настойчиво стучит в неё и вслушивается в звуки дома. Он нетерпеливо топает ногой и оглядывается по сторонам, но тёмная ночная улица не таит в себе ничего, кроме тишины и умиротворения.
Дверь со скрипом открывается, на пороге стоит невысокая женщина с чёрными волосами, выглядывающими из-под полупрозрачного платка на голове. Она улыбается, приветливо сверкая глазами, полными жизни.

— Здравия желаю, — Крис подносит руку к виску, шутливо отдавая честь. — Вынужден конфисковать у Вас Вашу дочь за её незаконную деятельность, — он без разрешения входит в дом и активно крутится по сторонам, разыскивая взглядом Эшли.
Девушка сидит на кухне в белой ночной рубашке по колени. Она от удивления выпучивает глаза и поднимается со стула, медленно отходя от кухонного стола.
— Что? — Лора закрывает за гостем дверь и непонятливо хмурится. — Какая ещё незаконная деятельность?
— Слушайте, дядя-тётя... Возрождение долбаных покойных ёжиков. Какая, блин, разница? — он стремительно приближается к Эшли и, хватая её за руку, тянет к выходу.
— Какого хрена, Крис?! — девушка возмущённо дёргает рукой, но не может освободиться от цепких длинных пальцев на своём запястье. — Это ОН послал тебя сюда?
— Он не в курсе, что я здесь.

Атмосфера прервана. Теплота рассеивается, как туман, из-за мальчишки, так резко появившегося из ниоткуда. Впрочем, Криса не сильно волновала женщина, которая здесь жила. Не волновало и то, как сильно она отличалась от Эшли. Чёрные волосы, зелёные глаза... У этих двоих не было ничего общего.

— Так, молодой человек... — миссис Спроус закрыла проход к двери своим телом. — Моя дочь никуда с Вами не пойдет.
Крис отпустил руку Эшли и глубоко вздохнул, готовясь к длинной речи.
— Дорогая миссис не-знаю-кто... Вот это существо, — он указал на Эшли, — самое антисоциальное, глупое, скучное, замкнутое и... глупое, — говоря всё это, Крис больно тыкал указательным пальцем в её лоб, заставляя моршиться. — Знаете, сколько времени она уже не выходит из дома? Я тоже не знаю. Я много чего не знаю. Я вообще не очень умный, если честно. В детстве меня на батарею уронили. Видите шрам? — парень показал на когда-то ушибленное место. — Представляете, какими тупыми будут наши дети, если мы поженимся? — Крис берёт Эшли за руку и показывает женщине их переплетённые в замке́ пальцы.
— Ты можешь нормально объяснить? Что тебе надо? — девушке всё же удаётся освободить свою руку. Она ожидижающе хмурит брови, впиваясь недовольным взглядом в зелёно-карие глаза гостя.
— Вечеринка. Сегодня. За городом. Ты едешь.
Фрай закрыла рукой лицо. Она совершенно об этом забыла, да и не планировала в этом участвовать. А учитывая, что только сегодня из больницы вернулась миссис Спроус, Эшли твёрдо решила никуда не ехать.
— Я никуда не иду. Крис, ты же знаешь, что...
— Не знаю. Я же тупой, забыла?
— Детка, почему бы тебе и правда не развеяться? — нежным голосом с примесью заботы и усталости добавила Лора. Она всегда с улыбкой вспоминала свою школьную жизнь, а потому не хотелось лишать Эшли этой же улыбки в будущем.
— Но... Ты только вернулась.
— У нас ещё много времени. Брось, я настаиваю. Но с условием, что этот молодой человек возьмёт на себя ответственность за тебя, — она строго посмотрела на Криса, который снова нелепо отдал честь и подмигнул Эшли.
— Нет, я не могу. Я не пойду, — девушка стала качать головой и отступать назад. Пол под её ногами скрипел и прогибался так же сильно, как она под давлением Криса и мачехи.

Мальчишка самодовольно фыркнул, подобрал с дивана какие-то вещи и, вручив их в руки Эшли, вытянул её из дома. Миссис Спроус для себя подметила, что с таким парнем, как этот упёртый мальчишка, любой девушке было бы нескучно. Побеги из дома, ночные вечеринки, глупые шутки... Разве не романтично?

POV: Эшли.

Крепко сжимая в руках какие-то тряпки и с мольбой глядя на Лору, я успеваю схватить только туфли и свою белую сумку, после чего погружаюсь во мрак. На улице уже глубокая ночь. Возле обочины «припаркована» тачка серебристого цвета. Мельком глянув на дом соседа, я делаю вывод: он уже на месте. Нет ни света в окнах, ни дымового облачка возле порога. Как он вообще согласился на вечеринку в свою честь, будучи таким социопатом? Перевожу взгляд на его друга и понимаю, что он, скорее всего, Тейлору тоже не дал выбора. Крис тот ещё заводила. Хотя, я бы сказала «бесила»...

— Не думаю, что я там очень нужна...
— У вас у обоих крыша слегка поехавшая, — он разворачивает авто, постоянно оборачиваясь назад. — А там все такие жизнерадостные, весёлые... Будет не очень, если в этой толпе чокнутым будет только он.

Я молчу, перевожу взгляд на окно. В машине очень вкусный запах. То ли это от ароматизаторов, то ли от одеколона Криса, которым тут всё пропиталось. Мягкие сидения с кожаной прошивкой, тёмные тона. Изнутри авто выглядит богаче, чем снаружи. Откуда у семьи полицейского деньги на такую машину?

Мы едем с большой скоростью, и улицы за окном медленно перетекают в пейзажи мест, в которых я не была. Вот уже вижу табличку «Сент-Пол» с зачёркнутой надписью. Вот уже дома встречаются всё реже. Сжимаю одежду сильнее, начинаю нервничать. Предлог поехать на вечеринку может оказаться ложью?
— Вы давно знакомы? — вырывается у меня, и я замечаю на себе взгляд Криса через маленькое зеркало в салоне. — С Тейлором.
— С тех пор, как учимся в старшей школе, — он отвечает серьёзным тоном. Не таким, как тогда, когда вешал лапшу на уши Лоре. Неужели он серьёзен только наедине?
— Ты ведь понимаешь, что я не его бывшая, да? — он не реагирует на это несколько секунд, потом согласно кивает и крутит руль влево. — Зачем тогда выгораживаешь его? Меня избили долбанной плёткой по его вине, а он просто сидел и наблюдал.
— Я не хочу это слушать, Эшли.
По его голосу было всё понятно. Он в курсе всего, что творит его друг. Он часть пазла, рисунок которого ему самому тоже не нравится. Он такой же бессильный.

— Ты всё знаешь? — один вопрос и одна причина нервно сглотнуть. Отчего-то мне кажется, что Крис хорошо умеет скрывать свои эмоции. Другой бы хоть на секунду бросил бы в сторону рассеянный взгляд или потерял бы контроль над телом. А он же только тяжело вздохнул и сжал губы.
— Нам лучше в это не лезть. Мы оба знаем, что он сделает с нами. Может, тебе и нечего терять, а вот я за свою семью переживаю.
— Твоя семья — шериф. Мерфи же доверяет тебе, — я пододвигаюсь ближе, от эмоций сжимаю плечо переднего пассажирского сидения. — Почему ты не можешь этим воспользоваться?
— Потому что он мой друг, — Крис повышает голос. Сети его вен на шее вздуваются, рука, вцепившаяся в руль, белеет от напряжения. — Мне надоело быть крысой. Я потерял популярность, но того, кто мне дорог, я не потеряю.

Откланяюсь назад, вжимаюсь в сидение и отвожу взгляд в сторону. Завидую. Правда завидую. Здорово, наверное, иметь человека, который не чернеет в твоих глазах даже после сотни его грехов. Здорово иметь человека, за которого хочется стоять до потери пульса, даже если его ненавидит весь мир и он сам. За Тейлора кто-то бьётся. Здорово, хоть и чертовски странно.

POV: Тейлор.

Лампы. Огни. Светодиоды.
Я закрываю глаза и забываю, как выглядят цвета. Открываю и вновь хочу закрыть, но уже навсегда. Я пьян.
Хочу курить.
Хочу спать.
Хочу убить.
Люди вокруг толкают друг друга. Здесь слишком громкая музыка. Меня ломает, я чувствую, как трясутся руки. Я чувствую, как кровью заливаются глаза и всё вокруг окрашивается в красный.

Тошнит. Перебрал.

Пробиваюсь через толпу, как трава пробивается сквозь снег. Вот только она жить стремится, а я просто дышать хочу. Сажусь на мягкий кожаный диван, проваливаясь в него и ищу сигареты. Я никого здесь не знаю. Покурю и свалю отсюда. Мне не хочется видеть эти танцы мартышек перед спариванием. Думаю об этом и замечаю, как какой-то парень тянет пьяную в хлам девушку в туалет. Надо же, как неожиданно. Сегодня она улыбается ему, заманивает к себе своим пустым, отстранённый и даунским взглядом, а завтра напишет заявления об изнасиловании.

Отвожу взгляд, зажигаю сигарету. Стало привычным считать себя какой-то отдельной частью бытия. Звучит самовлюблённо. Я не верю ни в людей, ни в себя. Я не предан ни Богу, ни Родине, не своим же идеям. Я пишу стихи на мокром подоконнике, сухие листы пачкая собственной кровью. Я постоянно поднимаю глаза к звёздам и ненавижу тех, кто к ним стремиться. Ненавижу себя. Зачем же ты карабкаешься к солнцу, если ты и есть космос? Зачем же ты тянешься к звёздам, если внутри тебя их намного больше?

Закрой глаза и прекрати ныть.
Закрой уши и включи музыку.
Закрой окна и перестань дышать.
Слышишь?

Я пленник своего же воображения.
Коснусь нежной-нежной шеи. Возьму острый-острый нож. Буду душить-душить. Пока кровь не прильёт к голове, буду душить-душить. А потом сделаю надрез и выпью всё до последней капли. Пьяный психопат.

Ко мне подсаживается девушка: русые короткие волосы. Они едва достают до бледных губ. Неброский макияж, нежно-голубое платье. Короткое и соблазнительное, но не настолько, чтобы мужская половина присутствующих сорвала со своих рук верёвки. Она красива. Но я не настолько пьяный.
— Скучаешь? — спросила она сладким нежным голосом.

Да пошла ты...

Молчу, закуриваю и вдыхаю так много, что закашливаюсь. Она смотрит с каким-то сожалением. Наверное, воспринимает меня за школьника, впервые попавшего на подобное мероприятие. Её неестественного оттенка зелёные глаза впиваются в мой профиль.
Слишком много внимания.
Слишком много чести.
Никотина во мне больше, чем в ней натуральности. И я не о внешности.
— Какой скромный мальчик, — она тянется к моим волосам. М-мерзость.
— Какая нескромная тётя, — откланяюсь от её руки и мысленно смеюсь с её выражения лица. Она напоминает мне рыбу. — Крис проститутку заказал? Я не пользуюсь ношеными вещами, — говорю это и почти чувствую кожей её обиду. Вот шалун, да? Мог бы и врать. Она и правда не выглядит, как проститутка, но меня уже не остановить. Я пьян. — Ты хоть руки помыла после того, как...
Девчонка сжимает в руке бокал вина, со злости выливает всё содержимое мне в лицо и уходит. Всё-таки я мудак.
Вытираю всё с лица и жмурю глаза от резкого света. Голова раскалывается, меня всё ещё тошнит и воротит.

Пе-ре-брал.

Я поднимаюсь с дивана, поднимаю за шкирку остатки своей трезвости и, шатаясь, проталкиваюсь к ванной. В этом доме всё таких громадных размеров, что даже моё приключение от гостиной к уборной длится вечность. А, нет, секунду. Я просто случайно сделал два круга.
Добираюсь до двери и, прислонившись к ней лбом, с ноги «стучу», проверяя, есть ли там кто. Есть. В подтверждении этому какая-то девчонка истошно застонала и, кажется, уронила кучу барахла в ванную.

Врываюсь (хотел сказать без стука, но нет) внутрь. Я и так был излишне вежлив. Я не собираюсь ждать, пока они закончат зачатие такого же животного, как и они сами.
— Валите нахрен отсюда, — бесцеремонно, грубо и слишком громко. От своего тона сам же морщусь от боли в голове.
Указываю рукой на дверь, смотрю в пол. Даже не хочу видеть того, что они там делали. Замечаю только шуструю возню и яркое красное платье, которое девушка стала активно опускать на прежнее место — до колен.
— Козёл... — сквозь зубы рычит мне парень лет двадцати, застёгивая ширинку и выходя из туалета. За ним волочится девчонка, в которой он, судя по всему, уже потерял интерес.
Они закрывают за собой дверь, оставляют меня наедине с собой. Выдыхаю. Тошнит сильнее. Подхожу к раковине и подставляю голову под струю воды из крана, смывая и вино, и мысли. Я так хотел утонуть в воде, а теперь она меня спасает. От холода становится легче. Холод заставляет ценить тепло, но к чёрту его. Пусть будет холодно.

В аду нынче прохладно.
Я мёрзну в нём.
На небе как-то жарко.
Смеёмся над огнём.

Поднимаю голову, встречаюсь с зеркалом. Кто-то (точно не я) смотрит с ненавистью. Если бы Жнец был отдельной личностью, то я бы сказал: «Вот он». В зеркале мёртвое безэмоциональное существо, если верить словам Нейтана. Но я не уверен, что я живее своего отражения. Сжимаю кулаки, унимая дрожь. Каким-то невероятным образом подавляю припадок, высвободив эмоции с громким треском. Осколки зеркала рассыпаются по полу и раковине. Мелкие его кусочки застревают в моём кулаке. Я беру один из больших осколков и вижу в нём только часть своего лица. Сжимаю во второй руке край футболки возле шеи и оттягиваю ткань, оголяя ключицу.
Я не нравлюсь ни миру, ни матери. Я не верю, что это тело способно творить. Я не верю, что это сердце способно чувствовать. Я не хочу думать, что эта душа всё ещё есть где-то там, под огромным слоем крови и грязи. Ревёт где-то там, где очень темно. Кричит, но даже я её не слышу. Я не хочу думать, что её можно спасти. Спасение — смерть. Я не хочу спасать свою душу, чтобы потом опять её сломать.

Провожу пальцем по ключице и ощущаю незаживший порез. Если бы Крис тогда не оставил ключи на полу, я бы смог вытерпеть, наверное. Но теперь на мне останется карта из шрамов и вряд ли кто-то сочтёт это романтичным — соединять их между собой в «созвездия». Я слышал, люди любят делать так же с родинками.

Я сажусь на край ванны и сжимаю в руке осколок, оставляя порез на ладони. Приятное чувство с привкусом боли. По руке течёт тёплая волна, и я не думаю, что это от горячей крови. Глядя на неё, вспоминаю, какие красивые красные гвоздики мама приносила на могилу моей бабушки. Какие же они были красивые... Глядя на белый кафель, вспоминаю, какой белоснежный кот жил у нас и нежился в ногах отца каждый раз, когда тот приходил уставший с работы.
Мальчик, который раньше любил животных — мальчик, который сейчас любит боль.

Кайфую. Это мой наркотик. Я подсел. Я зависим.

Дверь в ванную открывается, я лениво поднимаю взгляд. Удивляюсь, но не подаю виду. Эшли, увидев меня, снова закрывает дверь, но через пару секунд, «хорошенько» подумав, заходит внутрь и замыкает за собой замок. Я даже не хочу разбираться, откуда она тут взялась в этой глупой пижаме. Она не накрашена — явно не собиралась сюда приходить. Крис заставил. По-другому никак. Мотылёк слишком боится и ненавидит меня, чтобы самой приходить и появляться мне на глаза.

Она держит в руках какие-то вещи, кладёт их на стиральную машинку и смотрит на мою руку. Слежу за каждым её малейшим движением и вдохом. У неё слишком живое тело для такой мёртвой души. Молчу. Слишком пьян, чтобы что-то ей говорить. Она тоже молчит, сжимает потрескавшиеся губы и неуверенно загибает пальцы. Специально сильно сутулится, чтобы её ночная рубашка не обтягивала грудь и не выдавала, что под тканью на ней больше ничего и нету. Стесняется.

Подходит ко мне. Как же жалко, наверное, я сейчас выгляжу. Сижу на краю ванной с мокрой головой, мокрой футболкой, держу какой-то грязный кусок стекла и пачкаю такой же грязной кровью «белоснежный» кафель. Эшли кладёт руку на мою. Вздрагиваю. От этого машинально сильнее сжимаю осколок, и кровь вытекает активнее.

Не прикасайся ко мне...

Только теперь понимаю, что нихрена она не собиралась меня успокаивать. Она хотела забрать зеркало, и я позволил. Разжал кулак, отпустил осколок. Фрай отошла к раковине и, бросив в неё окровавленное стекло, сняла с крючка на стене белоснежное полотенце — единственную чистую вещь в этом загаженном царстве туалетов. Носительница светлых волос и странной пижамы, опять подходит ко мне и опять берёт за руку.

Да что же ты делаешь, Мотылёк...

Свернув полотенце в трубочку, кладёт его в мою ладонь и заставляет сжать кулак, чтобы остановить кровь. Не сопротивляюсь.
— Это не просто тело, — говорит она, и только теперь я поднимаю взгляд на её глаза. Я не понимаю, что это была за интонация. И я не понимаю, о чём она думает, произнося эти слова. — Я уверена, твоя мама любила всё, что ты в себе сейчас ненавидишь. Прекрати... калечить себя. Тебя любили, так почему же ты сам себя пытаешься уничтожить?

Мысленно заливаюсь смехом, а в действительности только слабо ухмыляюсь. Умеет же она испортить всё одной фразой. О какой любви идёт речь?
— Моей матери было тринадцать, когда её изнасиловал мой отец. Через девять месяцев появился я, — после этих слов выдавливаю из себя улыбку, но, сука, как же мне сейчас хочется сдохнуть... Ком в горле. Я чувствую, как что-то внутри умоляет меня заткнуться. Пьяный тупой мудак. Замолчи! Пожалуйста, замочи! Это, чёрт возьми, больно! — Так что даже не смей говорить мне, что я должен любить своё тело.

Отцу было двадцать. Его должны были упечь за решётку, и лучше бы так и сделали. Мать долго убеждала меня, что в нём проснулось что-то подобие совести, и он, как порядочный отец, решил воспитать меня в настоящей, бл*ть, семье. Стерпелось — слюбилось, или как там говорят? Бредятина. Об этом всём я узнал в четырнадцать, как раз на следующий день после похорон Рейчел. Всё скопилось, разрывалось, разрывало. А на следующий день я убил его. И её. Ну, я думал, что Ванесса умерла. Не попал или не задел органов, наверное. Да какая к чёрту разница.
Лучше бы задел.
Лучше бы попал.
МНЕ было бы лучше.
Да, я долбаный эгоист.

Смотрю в глаза Эшли, чтобы она хорошенько ощутила всё, что я сейчас чувствую после этих слов. Она свои отводит. Какая умная. Случайно бросаю взгляд на большой вырез у неё на груди. Он там не из-за того, что рубашка вульгарна, а из-за того, что растянута. Прикусываю губу, заставляя себя смотреть выше. Хочу коснуться её шеи. Хочу оставить на ней укус или засос — плевать. Хочу. А потом слушать хрип от нехватки воздуха. Ещё немного и сорвусь.

Я еле сдерживаюсь, чтобы не унизить её прямо сейчас. Хочу увидеть её слезы. Хочу, чтобы ей было так же больно, как и мне. Хочу втоптать её в грязь. Сравнять с землёй. Уничтожить. Я много чего хочу с ней сделать.
— Хотя да, тебе не понять. Тебя ведь все любили. То есть, твоё тело, — не сдержался. — Стиптизёрши бывшими не бывают. Слышала о таком? — ядовито улыбаюсь. — Сколько человек тебя облапало, Молли? Сколько человек тебя «любило»? — и я прекрасно помню, что она девственница. Я всё помню, но мне настолько плевать, что я перестаю соображать. — Что в тебе есть, кроме... — я специально пробегаюсь взглядом по её телу и якобы оценивающе закусываю губу, — Хотя, знаешь... На любителя. Гленн в их числе, да? Кстати, где он? Раздел и бросил? — ухмылка не спадает с моего лица. Мне смешно от того, насколько я сейчас подло поступаю.
И я снова вспоминаю, что дружок её лежит в больнице по моей воле. Хотел сбить его на мотоцикле, но эта сучка быстро бегает. Успел увернуться. Я потащил его к переулку и избил до такой степени, что сам удивляюсь, откуда во мне столько силы. Наверное, эмоции. Впрочем, Гленн не очень-то достойный соперник.

Не отвожу глаз от Эшли, наблюдаю за реакцией. Она горько улыбается и не отвечает на мои слова. Похвально... Я правда поражён.
— Мне нужно переодеться. Можешь выйти? — это всё, что она выдавливает из себя. Сильная девочка.
Решаю, что я и так уже достаточно оборзел, а потому молча выхожу из ванной с каким-то странным чувством, словно лучше бы я вовремя заткнулся.