Поскользнулся. Упал. Очнулся. Гипс.

Ладно, гипса у меня не было, но была повязка на голове. Я огляделся вокруг: белые стены, пахнет лекарствами, на окнах решётки. С одной стороны можно подумать, что я оказался в психушке из-за намеренного причинения боли самому себе. Поди докажи, что это не тебя вырубили, а ты на радостях убился об асфальт.

Я вспомнил последние мгновения до минуты Х, точнее до той минуты, которая загнала меня в психушку. Но, почему-то, я не чувствовал тревоги (я же в психушке, расслабон, поцаны, ага). Было спокойно, хотя мозг наотрез отказывался доверять сердцу на счёт безопасности и тарабанил по нервам, уговаривая их сдаться и подчиниться панике. Атараксия какая-то.

Уважаемая нервная система, крепись, сука.

Но, решив не ждать, пока я точно сойду с ума от непонимания, я встал, придерживая повязку на голове одной рукой, а вторую я вытянул вперёд, чтобы не дай бог не упасть где, всё-таки голова ещё кружится. М-да... Знатно меня приложили.

Утверждение о психушке отпало само собой, когда я вышел через настежь открытую дверь в кабинет полненькой медсестры, которая что-то заполняла. Услышав шарканье моих ног и тяжёлое дыхание от вечного насморка, медсестра повернулась и улыбнулась.

— Добрый день, Чон Чонгук. Как спалось?

— Я спал? — задал очевидный вопрос.

— Ещё как. Около шести часов.

— Плохая новость, — пробубнил я, — А что хорошего в моей жизни произошло за это время?

— Вы стали звездой школы, хотя и не всей. Но достаточно много людей говорят о вас. Но не боитесь, что теперь вас не оставит Минхо?

— Кто? — не понял я. То есть этого урода зовут Минхо? Серьёзно?!

— Вы с ним соревновались. Это было круто, — медсестра протянула мне мой телефон. Я разблокировал его и увидел, что кто-то скинул видео. Приподняв левую бровь, уставился на женщину. Она кивнула, призывая к просмотру.

Открыл файл и увидел готовящегося к старту себя и Минхо. Боже, что у меня с лицом? Видео шло дальше. Вот мы рванули наперегонки, здесь Ли меня обгоняет. Следующая секунда была посвящена моему эпичному падению, от которого я двумя пальцами нажал себе на переносицу, косвенно выражая все свои мысли о себе и своей везучасти.

Господи, как стыдно...

Видео окончилось моей победой.

Я невидящим взглядом уставился в экран телефона. Сердце глухо стучало, а руки мелко поддрагивали. Эти пару минут выдались стрессовыми. Но ясно чувствовал прилив эйфории от понимания победы. Этот тщеславный придурок потерпел поражение, опозорился на глазах у всего класса, а то и школы, но мне, честно говоря, не жаль его. И в этом никак не замешаны моральные принципы, низкая температура моего сердца (ещё не лёд, но уже близко), а всего лишь личная неприязнь. Мне очень не нравятся высокомерные люди, которые ставят себя выше других. Так и хочется дать им вонну и сказать: «Когда узнаешь себе цену— вернешь сдачу».

Я не привык давать кому-то отпор. Совсем. Но не потому, что был слишком мягким, просто нужды в этом не было. Если у нас с кем-то возникала ссора, то мы предпочитали сражаться на словах, — чьё больнее ударит. Я не знаю, что было бы со мной сейчас, если бы мне не приходилось всегда убегать от проблем или носить груз прожитых лет (проблемы - закаляют). Я бы точно продул, упал в грязь лицом, разбился с высоты своих моральных ценностей, но мотивация — вещь волшебная, — восвышает.

«Ходи по улицам аккуратнее, Чон», — Я вспомнил последние слова до полёта в астрал. Несложно было догадаться, кому они принадлежали.

Сидя дома, я всё-ещё думал об этом. Моя победа слишком громкая, чтобы сразу забыть о ней. Да и на кону стояла слишком большая цена.

Их парвеню должно было раскрыться. Это не я, это всё судьба. И не такая она уж и злодейка. А, хотя, это как посмотреть. У человека, например, горе, а я тут гимны да баллады распеваю в свою честь. А что мне ещё делать? Не химией же заниматься, честное слово.

Входная дверь хлопнула, послышался звон ключей о деревянную поверхность полки, — Пришла сестра, и она явно была чем-то недовольно. Со спусканием вниз я ещё немного повременил, откинувшись на спинку стула, и продолжил преспокойненько крутится на нём.

— Чонгук! — позвала Седжун. Я не ответил, чисто физически было лень. Это оправдание идеально, как ни крути. — Гук! ЧОН ЧОНГУК!

— Да, нуна? Я слышу тебя! Просто в туалете был! — крикнул я спокойно, пуская самодельные самолётики из бумаги в стенку.

— Помоги мне с ужином! Накрой на стол! Здесь не отель, чтобы ты жил на всём готовеньком!

Седжун никогда не любила что-то делать за других, если на то не находилась уважительной причины или бы она не изъявила желание взять чью-то работу на себя. Но делать что-то за кого-то, особенно за меня, она считала непозволительным, чем-то неправильным. Лениться было невозможно. Как она объясняла, она намучилась со мной ещё в детстве, теперь пора отдавать долг. Я понимаю, почему она такая злая. И не виню. Бывает.

Но я болею. У меня шишка на макушке, ладони и коленки разбиты. Я не могу. На правах больного я должен получать уход, заботу и куриный супчик, но не как не добровольно записывается в ряды официантов.

— Я думал, ты будешь практиковаться в этом, — остроумно подметил я.

— Если я хожу на курсы бариста, это не значит, что я официант! Значит больше не проси сделать тебе кофе! Я всё сказала!

У меня даже глаза расширились от такого дерзкого, но справедливого заявления. Что я буду делать без кофе? Я не могу встать порой с утра, помогает только чудо из Ближнего Востока.
Чёрт, если бы знал, где упадёт, соломку подложил.

Как я уже говорил, мотивация - вещь работающая. А пендель от сестры, тем более.

— Чего встал? Родители приедут через пару минут, а у нас не убрано, как у тебя в комнате! —воскликнула она, пробегая мимо меня, расставляя на стол тарелки и стаканы.

—Отличное сравнение! — сказал я, запихивая курицу в духовку.

— Ну кто так делает? — крикнула Седжун и дала мне подзатыльник, что сразу закружилась голова. Ну аккуратнее, травма же! Какие жестокие и бессердечные люди, однако. Вытащив сырую курицу из духовки, она сердито глянула на меня: — Ты как эту курицу от духовки отлепил бы, а, шеф-повар-недоучка?

—Кто хочет есть, тот всегда возьмёт, — сказал я и, взяв тряпку, стал протирать окно, чтобы хоть как-то помочь своей сестре. Это называется рациональным использованием времени. Я бросил взгляд на улицу. —Нуна! Атаз! Шухер! Пчёлка летит в улий.

— Что? — спросила Седжун, держа в руках противень с курицей.

— Пчела летит!

— Говорила же мама тебе в детстве энциклопедии читать. Сейчас даже мух от пчёл не отлича...

—ПРЕДКИ УЖЕ У ПОРОГА! — воскликнул я в нетерпении. Она у меня тупенькая, не всегда соображает.

Седжун распахнула духовку, закинула кое-как противень, что курица перевалилась набок. Захлопнув все это дело, она повернула градусы на максимум, прикрикивая: «Готовься! Давай! Давай!»

Я стал оперативнее протирать окно и беззвучно кричать от нервов, ибо получать пиздюлей будем оба.

Седжун вытащила противень с курицей, понимая, что таким образом она не запечется. Поэтому поставила её в микроволновку.

—Не смей. Включать. Это. Орудие. Убийств,— приказал я. Мои губы вытянулись в тонкую линию. А глаза изучали гнев и страх. Но я был больше похож на злого кролика, чем на человека, что мог бы вселить опасность в кого-то, тем самым подчинив его своей воли.

—Сейчас я стану орудием убийств и прибью тебя метлой за непослушание, ясно! —воскликнула Седжун, включая микроволновку, а я не стал спорить. Просто протираю окно.

—НУНА! ОНИ СЕЙЧАС ВОЙДУТ! — крикнул я, поварачиваясь, чтобы пафосно кинуть тряпку в раковину. Мой выпендрёжь стоил многого: разбитой маминой вазы.

Седжун достала свое недо-блюдо и  кинула его на стол, презентабельно разложив на тарелке. Как только она заметила, что я натворил, то тихо обматерила меня, и тут началось:

—ТЫ ДУРАК!

—Нет, просто немного кривору..

—Не оправдывайся! Совок в зубы и вперёд! Ты хоть знаешь, что мама сделает с нами, когда увидит это?

— Погладит?

— Ага! Ремнем по жопе! Быстро убирать!

Я побежал за совком, а нуна  убирала осколки. Нашёлся в доме только детский пластиковый, хотя, возможно, был и нормальный, но я не Флеш, чтобы пройти и найти что-то в этом доме за считанные секунды.

Принёс я ей этот совочек, а она дала мне в руки метлу и сказала подметать, ибо, видите-ли, игрушкой убрать позорно и непрезентабельно, могут засмеять соседи, которые даже нас не видят. Разумеется, они же только и делают, что шпионят за нами, записывают все наши косяки, чтобы в будущем использовать это против нас как компромат.

— Я что-то не понял,— сказал я, отбросив метлу в сторону. — Я что служанка какая-то! Хули именно я тут подметаю! Кто в доме мужик! Ты или...

— Еще слово, и ты будешь жарится в микроволновке, как эта курица! — резко оборвал меня.

—М-да, не всех зона пятьдесят первая стороной обошла, — фыркнул я.

—Что ты там вякнул? — переспросила она, кидая в меня тряпку, попав прямо в лоб.

— Да хватит кидаться уже!

— Вот опять ты хочешь меня довести! — чуть ли не со слезами на глазах крикнула Седжун, но я то знаю, что это для украшения ситуации.

— Только не плачь,— предупредил я, на что она всхлипнула.

— Дети!— услышали мы голос мамы. Конец! Пришёл пиздец!

— Мам!— проныла Седжун. — А Чонгук меня обижает!

Я тоже не остался в стороне, поэтому, упав на пол, снося с собой стул, воскликнул:

— А нуна меня толкнула! И я упал!

— Ведёте себя как дети! Сколько можно! — тяжело выдохнула мама, а за ней вышел и папа, смотря на всю ситуацию. Он вздохнул и спокойно присел за стол, выслушивая новый спектакль.

— А Чонгук разбил вазу! — сказала Седжун. Во мне все похолодело, аж сердце остановилось. Я уже выбрал окно, в которое буду прыгать.

— Чонгук! — воскликнула мама, одарив меня своим фирменным ударом сумкой.

— А она сказала, что я приёмный! — выдумал я.

— Ты думаешь, что мы выбрали бы тебя? — посмеялся папа.

— Вообще несмешно! — сдерживал смех я.

— Так! Сели за стол! — командным голосом приказала мама, а мы послушно, в припрыжку, аки провинившиеся щеночки, пошли за стол.