Меня зовут Бенисио. Я несу сверхсрочную службу в 101-ой эскадрильи истребителей «F-16C Файтинг Фалкон» ВВС Испании. У меня две дочери, хороший дом, доставшийся от покойного отца, две золотые зубные коронки и изжога. Мне вот-вот стукнет тридцать.

И прямо сейчас я прицениваюсь к детскому велосипеду: удастся ли мне проехаться на четырехколесном японском Fuji 98-го года. Левое запасное колесо болтается, цепи и педали покрылись тонким слоем ржавчины. Крутить их будет тяжёло. А еще сложнее будет постараться не сломать велик, особенно, когда ты весишь около центнера. Кожаное покрытие руля сплошь покрылось маленькими трещинками, а кожа по краям седла начала отходить. Ядовито-жёлтый цвет выцвел, хотя краска нигде не сошла. Теперь это был не просто ядовито-жёлтый, а ядовито-жёлтый-кажется-на-нём-кого-то-стошнило. Вот, что сохранилось в идеальном состоянии — колеса. Резина на них тёмно-тёмно-серая, гладкая, словно транспорт только что с магазина. Лишь они напоминают о том, что до сегодняшнего дня никто на нём не ездил. Более того, его из коробки ни разу не вытаскивали, представьте себе. Даже картон на коробке не отклеялся и не расслоился. Хранила и тщательно берегла моя бабушка, значит, с любовью. Только не с любовью ко мне.

Мне было шесть, когда я вернулся после школы и обнаружил отца у двери. Тот был одет в праздничный бежевый костюм с широким ремнём, словно собирался на богемскую вечеринку творческих чудиков, куда ходил каждую пятницу. Хавьер тогда положил руку мне на плечо и молча стал смотреть на меня. Глядел он странно своими выпученными глазами, словно пытался запомнить моё лицо. Однако его выражение лица было, наоборот, беспристрастным, а глаза — пустые, будто смотрел он не на родного сына, а на незнакомца. Возможно, важного для него незнакомца. Пробегался уставшим взглядом по моему сморщенному лбу, по испуганным глазам. Тот взгляд до сих пор свеж в памяти, будто глядит он на меня так каждое утро. Мой падре затем взял свой чемодан и ушёл, так ничего и не сказав напоследок. Только через полгода мама призналась, что не вернулся он лишь потому, что завёл другую семью.

Моя же мадре между перерывами на работе в оркестре успевала заводить бесконечных любовников. А когда у них не получалось подружиться со мной, то отсылала к отцу и матери Хавьера. Бабушку и дедушку по материнской линии я никогда не видел, потому что они жили в другой стране. А вот родителей отца я любил, пусть и ответную любовь не получал. Любил до тех пор, пока мне это не надоело. 

Деда запомнить хорошим не удалось после его смерти. Пытался изо всех сил вспомнить что-то хорошее о нём, но так и не смог. Не то что бы бабушка источала особой лаской ко мне. По крайней мере, моя ненависть к ней не была столь абсолютной. И стала она ещё более смешанной позавчера, когда я гостевал с детьми у неё. Приглашения не дожидался, просто решил навязаться, чтобы пока внуки её шалили в гостях, я отдыхал.

И наслаждался отдыхом. Все развлекались, готовили ужин, пока я развалился на диване, уставившись в телевизор. Даже вспомнить не могу, что смотрел, но, должно быть, что-то не особо интересное, раз не запомнилось. Сидел я так весь вечер. В этом старом доме, где я провёл детство, до сих пор витал запах злости, обид и разочарования. Пялившись на какую-то дурацкую передачу, содержимое которой не отложилось в памяти, я видел свою жизнь. Гулящую и пьяную мать, которая при любом возможном случае гнала меня из дома, ухажёров, что глумились надо мной и физически, и психологически в её присутствии.

Её мёртвое тело.

Белен не могла обижаться, что меня не было с ней, когда та покончила с собой. Она не могла ждать, что любовь моя будет бесконечной. Я перестал любить, как только мне это надоело.

Когда получаемой в ответ боли стало больше.

Я смотрел в телевизор и представлял наш с ней разговор. Только вот в разговоре этом я из будущего, из июля 2019 года. Рассказываю ей, что у меня родились дочки, что начинаю нормальную жизнь. Делюсь с ней своими победами, когда она искренне за меня радуется. Потом мадре спрашивает: "А когда я умру?"
Отвечаю ей: "Я ещё не дожил до этого момента". Однако глаза мои становятся влажными от слёз, и она понимает, что я вру.

Отец переехал обратно к нам в город с новой семьёй спустя пару месяцев после её кончины в прошлом году.  Сам же вскоре умер от аневризмы. Пообщались мы с ним самую малость, и малость та не была из приятных. Хочется верить, что Хавьер не выжидал её смерть для возвращения. В противном случае, убожество моих родителей меня до боли развеселит.

Отвлекшись на громкий смех девочек из кухни, я решил встать с дивана и размять кости. Пройдясь по узким коридорам, обойдя крошечные спальни и гостиную, обнаружил, что Малены, хозяйки дома, нигде нет. Должно быть, вышла, решил я.

Ба не возвращалась. О ней, безусловно, вспоминали, но тут же предполагали, что вёрнется. Я делал то же самое.

Старая вешалка. Так можно со спокойной на обоснованность совестью назвать Малену. Она старая, злая и угловатая. Слишком крепкая для старухи, слишком гордая, чтобы вспоминать мертвецов. Малена никогда не скажет тебе доброго слова, но вместо этого с щедрого глаза накроет  беспочвенными упрёками и руганью. Малена никогда не поблагодарит. Малена никогда не помнит, что хорошее ты ей сделал, но не забудет, за что не отплатил.

А ещё Малена никогда не вспоминает сына, что не навестил её даже, когда вернулся. Слишком гордая, чтобы вспоминать мертвецов. Слишком гордая, чтобы признаться, что ей тяжело. Любила видеть она во мне Хавьера и от режущей сердце обиды всю злость обиженной и отвергнутой матери срывала на мне.

Но я не Хавьер. Я Бенисио. И пусть  не могу признаться ей в любви, но я был с Маленой. Все эти двадцать лет был.

Вспомнил о ней снова, когда дочки уже уснули. После продолжительных поисков обнаружил её только во дворе неподалёку. Сидела одна. Её широкие плечи и мощную шею отличить легко, даже если бы искать пришлось среди мужчин. Вид, раскинувшийся впереди взора её, нельзя назвать притягательным или воодушевляющим. Такие же старые, маленькие кибитки и грязные дороги. Помню, просто молча сидел рядом с ней, пока Малена не завела меня в дом. Не дала посидеть рядом с ней, словно боялась, что в этой тишине я смогу разгадать её боль. Однако мне не нужно было догадываться о том, что я знаю и так. В мрачных семейных потёмках, где каждый пытается защититься злобой к окружающим, она отталкивала грубостью всех вокруг себя. И лишь я знал, что она, оставшись одна, оплакивала невернувшегося сына. Малена наказала себя одиночеством, бесконечным ожиданием Хавьера. Порой мне казалось, что даже после его смерти она ждала, когда он вернётся. Знал я точно: меня с ба мучил один вопрос. Простой, но очень важный вопрос для нас обоих.

Любил ли нас Хавьер? Не забыл ли? За всё долгое время разлуки вспомнил он хотя бы раз с такой отчаянной тоской про нас, как мы хоронили его живым в наших сердцах каждый день?

— Пойдём, я должна тебе кое-что показать, — потирая о тёмные джинсы вспотевшие ладони, она повела меня на второй этаж в свою спальню. Вела за руку, как водила меня в детстве. Когда понимала, что вести и направлять меня больше некому. Её хватка всегда была жёсткой, болезненной. Но невероятно крепкой. Возможно, боялась потерять и меня? Малена отпустила меня у двери, а сама начала рыться в шкафу.

Вытащила большую коробку, на которой был изображён велосипед. Я рискнул и вошёл в комнату без её дозволения. Подошёл и уселся на корточки, уставившись на коробку.

— Это что? — потянулся развернуть склеенные язычки картона, но бабушка схватила меня за руку.

— Не открывай здесь.

— Что это?

Ответила она не сразу. Смотрела на коробку так, как глядел на меня отец перед своим уходом. Провела пару раз ладонью по гладкой поверхности.

— Когда твой отец только ушёл, я в тайне от мужа заказала этот велосипед у подруги. Деда же твой отказался от Хавьера в тот же день. А муж приятельницы собирался в командировку в Киото.

— Зачем? — моя абуэла крепко сжала челюсти, взгляд её метался по комнате. Молчала. Боялась заплакать.

— Думала, что он одумается и вскоре вернётся. И тогда я отдам ему этот велосипед, чтобы он подарил его тебе. Чтобы ты не злился на него больше.

Я долго молчал. Глядел на яркий принт жёлтого велосипеда на коробке. Краски кое-где уже начали отходить.

— А что ж ты сама мне его не подарила? Столько боли причинила. Он же не вернулся! Двадцать лет ждать! Он же даже ни разу не пытался связаться с тобой. Игнорировал, — впервые решился повысить на неё голос; тот предательски сорвался, и я замолк. Стиснул челюсти, чтобы не заплакать. По щекам Малены текли слёзы. Но она слишком гордая, чтобы вытереть. Не признала их.

— Я не верила, что он не вернётся.

Меня зовут Бенисио. Через пару месяцев мне стукнет двадцать восемь. Я капитан по званию, у меня две дочери, золотые коронки и изжога.

Я гляжу на крошечный транспорт ярко-жёлтого цвета. Прицениваюсь взглядом: как бы проехаться на японском четырехколесном Fuji 98-го года и не умереть. И при возможности не сломать его. Пусть и выглядит велик, как старый, но он новый. Красивого ярко-жёлтого цвета. Берегли такого красавца для меня целых двадцать лет. Подхожу к нему и легонько ударяю по маленькому звоночку. Хмурюсь.

Или умру, или сломаю его. Но я обязан прокатиться на этом велосипеде, ведь он ждал этого целых двадцать лет. Ждал, когда отец прокатит своего ребёнка на нём. Предпринимаю пару попыток сесть на него. Тот угрожающе издаёт протяжный скрип. Пару раз обхожу его кругом и засучиваю рукава. Целюсь, как лучше на него приземлиться. Никак.

Уже отчаянно вздыхаю, как боковым зрением ловлю дочу. Пухлыми ручками вцепившись в дверной проём, она удивлённо смотрит на меня, покусывая нижнюю губу. Её светлые глазки мечутся от меня к велосипеду и обратно. Искренне улыбаюсь ей.

— Эй, Белен, хочешь, прокатимся? -  спрашиваю у дочки.

Она радостно соглашается.