Руки имели взаимное желание к разлуке и никак не могли привыкнуть к противоположной этому близости — буквальной. Я была связана — похоже, что к спинке кровати, запястьями касалась чего-то гладкого и холодного, что передавалось по всему моему обнажённому телу лёгким ознобом.

Я открыла глаза, чтобы посмотреть и понять, как меня вообще окружили такие необычные обстоятельства. Образ раскрывался все чётче фокусировкой на камере, и вскоре из всех этих непонятных линий, красок и мазков пьяного художника я рассмотрела некое лицо, на котором, что привлекло мое внимание, висела самая настоящая беспристрастность, но в то же время было и некоенедовольство, возмущение, поселившиеся в темном широком зрачке ее карих глаз, а рядом с одним из них то, что я называла ее выдающимся во всех смыслах  признаком — маленькой кисточкой одним лишь тычком нарисованная родинка. На остальное и смотреть не пришлось — я узнала ее сразу.

— Это... ты? — изумилась я и во мгновение, усмехнувшись, сдавленно пшикнула поджатыми губами. — Вот так встреча.

Такая реакция ей не слишком понравилась — скривишись, она одарила меня своими толстыми сгустившимися бровями и пылким ответом:

— Всегда тебе нужно вонять, да? Когда ты не открываешь свой поганый рот, мир становится чуточку лучше. Тебе стоит подумать над этим.

Так ожидаемо с ее стороны. Я старалась вести себя спокойнее, но у меня так и сосало под ложечкой от нетерпения. Было не страшно и не любопытно, но страшно любопытно. Все потому, что сама наша встреча уже сама по себе нонсенс.

— Ну да неважно, — вдруг сладко проговорила она и как-то очень забавно начала изображать играющую волчицу, выгибаясь передо мной на кровати, аккуратно касаясь меня. — Самое главное, что теперь все изменится. Отныне мы будем следовать моим правилам и выполнять то, что я скажу.

Я ощутила жгучее от звонкого у себя на лице. Удар? Я пребывала в небольшой потрясении, но в гораздо большем была эта "охотница", которая, видимо, замешкавшись в испуганной позе, смотрела на меня, как на самого на свете отпетого работорговца. Не с ненавистью, но ужасом, готовым уничтожить даже самую безобидную тварь. Недолго же длилось ее притворство...

— Испытываешь ли ты то, что и я когда-то? — продолжала она своей отчаявшийся игрой. — Беспомощность или даже боязнь? Я ведь могу делать с тобой всё, что захочу, — промурчала она, пытаясь ухмыльнуться и, посмотрев на меня самодовольно и издевающе, провела мне пальцем по носу.

— Тебе не кажется, что... — начала я, как меня перебили небольшим тычком в лоб. Нагло!

— Мне не нужен твой жалкий ответ, сегодняшняя ночь расставит...

— Послушай! — повторила я более настойчиво и строго, что ее притворный голосок сразу же перестал назойливо жужжать у моего уха. — Что за клоунада? Просто скажи, чего ты хочешь от меня? Зачем ты пришла, Мэлори?

Ее пальцы упали на кровать, как парализованные, а голова понуро нависла надо мной. Все ее тело будто потеряло контроль и уже хотело повалиться на меня в бессилии.

— Я... да я хочу прибить тебя! — вдруг выкрикнула она, сжимаясь изо всех сил. — Хотела! Когда я притащила тебя сюда, то думала, что буду издеваться над тобой, потешаться и унижать. Буду мстить... Но... это все чушь!

Ее кулак резко прилетел ударом по подушке, лежащей рядом с моей головой, и я сморщилась, затаилась, слушая ее тяжёлое дыхание, рассматривая озлобленное, прикрытое взбесившимися огненными прядями змей лицо.

— Со всем своим презрением я не могу причинить тебе хоть какого-то вреда. Это не то, чего я по-настоящему хочу...

— Тогда почему ты не делаешь того, чего хочешь? — спросила я, взглянув совершенно серьезно, ожидая искреннего ответа из уголков ее скривившегося рта. — Или же переформулирую вопрос: чего ты хочешь?

И тогда ее рука нежно коснулась кончиком пальца моей щеки, а глаза, как бриллианты, заблестели чем-то таким дорогим, что и весь мир влюблённому любовнику отдать не жалко. Что-то поистине важное оживилось там. И ее губы приоткрылись.

— Тебя, — с нетерпением молвил ее колеблющийся от самих только этих четырех букв голос. — Меня слишком долго несло по волне океана боли и тоски по тебе. Я ненавижу себя за это, за твоё существование, но и не могу жить без тебя.

Ее лицо стало таким мягким — губы поддались судорожному яду дрожания, а кожа налилась кровью от нахлынувшей лихорадки. Она окончательно появилась передо мной той самой, какой я ее помнила.

— Я так скучала, так страдала без тебя... Один раз, Лилит. Пожалуйста, только один раз... Последний и самый счастливый... — шептала она мне и умоляла так, словно это и не я вовсе была пленницей.

Я наблюдала за ней с нетерпением, когда ее язык провел мокрую, щекотящую дорожку вдоль всего моего тела и наслаждением обмочил ее губы. Я, не дёргаясь, не сопротивляясь, наблюдала, и тогда Мэлори поняла, озарилась улыбкой такой искренней, настоящей, готовой утонуть в своих же чувствах, что губы ещё долго не могли без дрожи лобзать меня, точно это ее самые последние прикосновения в ее жизни. Или самые первые. Столько прелюдий, столько силы в движении, животной, любовной, страстной, желанной! Мэлори всегда готова была отдавать. Странно, что она вообще решилась явиться мне, несмотря на все это. Наша история слишком... нелепа, чтобы вновь повториться...

Это все случилось спонтанно, резво, на одной очень непривлекательной вечеринке. На них я не хожу, но от скуки решила принять приглашение моего бывшего одноклассника, который, судя по толкучке халявщиков, пригласил вообще всех, кого знал, благо дом был у него большой. Выпила, приметила там одного молодого, мы и разговорились. У него ещё был друг, который тоже был не промах, но уже нацелился на другую птичку. И ей была Мэлори — скромная, неловкая и вообще непонятно как попавшая сюда девушка с добрыми немногочисленными веснушками на носу и темно-рыжими волосами, сравнимыми с чуть подгнившими, осенними листьями.

По итогу мы вчетвером оказались у меня. Я рассчитывала, что парни будут поумнее, чтобы не напиваться в зюзю до невозможности сформулировать предложение. Однако они ушли искать себе приключений, распевая песенки, эти два идиота! Даже будучи девушкой и проявляя инициативу, ты рискуешь остаться с несколькими бокалами вина наедине с какой-то невнятной девчулей... Мне так не хотелось возиться с ней, только лечь вот в кроватку и умереть на часиков так двенадцать. Вечер все равно был испорчен.

Мне было весьма неудобно выставлять ее за дверь, поэтому я решила поприставать слегка к ней, чтобы та сказала свои заветные: "Я, наверное, пойду". Но в ответ на мои намеки она поцеловала меня также внезапно, как и призналась в своей нетрадиционной ориентации.

Я никогда в жизни не ощущала на себе женских губ, так ръяно целующих мои. Что-то в этом было — воздушное, лёгкое, грациозное, но и оппозиционное — мерзкое, отвратительное. Сознание отрицало, а тело кричало: "Да!". Даже несмотря на ее девственность. Именно Мэлори подарила мне этот новый опыт и впоследствии привила мне уверенность в общении с человеком любого пола. Хотя в свой первый раз с ней я все же представляла парня...

Наутро Мэлори поведала мне какую-то очень плаксивую историю про отчима и его тиранию, что мне и не вспомнить сейчас. Она сбежала из дома и теперь не знала куда идти. Но я решила оставить её, сначала на время, а через месяц отдала ей свой дубликат ключа. Держать такую... доверчивую овечку оказалось выгодно. Мэлори была из тех, кто легко прогибается под других то ли из-за боязни, то ли из-за доброты. Она ещё не знала, что я уже тогда была увлечена этой так называемой "аутоэротической асфиксией". Видеть ее униженной было гораздо приятнее, чем ласковой и сексуальной. А ее скромность это вообще вишенка на торте.

Поначалу было весело: я покупала ей ошейники, хвостики, держащиеся, естественно, не на пустом месте, называла ее песиком, но иногда была милосердна, могла назвать и по имени, даже быть с ней... романтичной?

А потом мне надоело. Я начала водить к себе домой других любовников, даже предлагала Мэлори присоединиться, а она попросту убегала из дома. И конечно же возвращалась, плакала, много плакала — где-то год или больше. Однажды она просто ушла и не вернулась. Звонить или писать ей не стала, на этом история и закончилась. Я думала, что закончилась.

— Так что же дальше? — спросила я, тяжело переводя дыхание.

Она лежала рядом, отвернувшись от меня, будто стыдясь или презирая. Хотя почему будто? Я вполне заслужила такое отношение.

— А дальше смерть, — вдруг выдала она с необычайной для нее твердостью. — Зачем оттягивать неизбежное?

— О чем ты говоришь? — усмехнулась я. — Или это твои очередные философские рассуждения после секса?..

— Даже сейчас ты не воспринимаешь меня всерьёз, — с обидой буркнула Мэлори. — Или хотя бы как человека. Насмехаешься надо мной. Относишься ко мне, как к собаке, даже хуже — наказываешь ни за что, а мне остаётся только скулить и молить, безнадежно молить о маленьком кусочке милосердия.

— Брось, ты отлично выполняла эту роль...

— Вот так ты это называешь, да? — истерически возгласила она и резко повернулась ко мне лицом, ставшим мокрым уже, кажется, давно. — Мои страдания, унижения, разочарования в любви... Любви! Я так хотела найти хоть немного любви в этом жестоком мире! Искала, бродила, боролась — и вот мне встретился, казалось бы, лучик света и добра, что приютил меня, защитил. Я доверилась тебе, а ты предала меня.

Она встала передо мной, заходила в разные стороны, все причитая, сверкая капельками на свету, как серебром. Я молча наблюдала за ней и предчувстовала что-то тревожное, наполнявшее мое сердце ужасающим эхом вопля в густом тумане. Что-то выпрыгнет оттуда и наверняка сделает мне больно.

— Ты никогда не ценила меня, даже банального уважения сейчас ко мне нет. Плевать было, когда я тихо плакала по ночам, когда выбегала на улицу, чтобы просто не видеть того, что ты будешь творить со своими... — словно ртом, наполненным червями, произнесла она. — Я не знаю, кто они тебе. Но я им завидую. Они отделались за одну ночь, а я мучалась больше года, а по своим ощущениям так и все пять лет.

На ее глазах слезинки появлялись сами собой, размывая ее лицо на полотне в безобразии. Мэлори на мгновение увидела себя в отражении, тронула свое лицо двумя пальцами и закрыла его, словно стыдливая школьница. Она тихо всхлипывала и все говорила:

— И самое страшное, что я была зависима тобой, что ты была моим лучшим вариантом! У меня не было выбора, и ты пользовалась этим! Даже после нашего расставания я не могла забыть... Каждый день был наполнен тобой, воспоминаниями о наших днях! Я начала сомневаться, что лучше ли та жизнь без страдания, но без тебя или же можно продолжать дальше удовлетворять твоё эго и быть восполненной в своих жалких потребностях?

В конце своей речи она сжалась, протяжно выдохнула и утерлась, шмыгая носом. Ее вид показался мне решительным, что-то точно переключилось в ней. Я... попыталась уладить все ещё нарастающую тревогу.

— Раз ты пришла ко мне, — сказала я, — то значит до сих пор любишь?

— Лилит, — самоуверенно заявила Мэлори и фыркнула в отвращении.— Я тебя просто терпеть не могу. Твой голос, твоё лицо... меня просто тошнит от этого. Ты принесла мне столько боли, а я взамен даже не сделала тебе ничего. Не ударила по-настоящему наотмашь, не плюнула, не обозвала! Я лишь мучалась, желала вновь прочувствовать то, что было между нами когда-то! Ты худший человек в моей жизни и уж точно не лучше своей сестры, на которую ты так жаловалась. Вы друг друга стоите.

Я рассказывала ей о Иеремии, хотя, скорее, просто хотела выговориться. Ее слова о нашем сравнении задели меня за живое. Злость вскипела во мне, а потом во мгновение остыла. От этого осознания я вновь раскочегарилась, ещё пуще прежнего.

— Я тебя не держала! — громко отвечала я. — Ты могла уйти в любой момент, и сейчас тоже!

— Я не могу так! — крикнула она, срываясь, и голос её сильно задрожал, как и голые красные коленки. — После нашей близости я вновь впаду в отчаяние, в пучину воспоминаний о тебе, твоём теле и буду себя ненавидеть за это. Что я такая дура! Мне не пережить это вновь…

Она остановилась посреди комнаты и попыталась успокоиться, взявшись за дрожащие локти. Это как остановить карусель на полном ходу — бесполезно и бессмысленно. Опасно.

— Я так долго искала в жизни хоть немного счастья, но, видимо, не заслужила. Моё исколотое сердце устало страдать... — вздрагивала она истошно, измученно.

И я совсем не понимала ее. Зачем было доставать нож, любовно разглядывать его... Такими страшными глазами, будто это ее собеседник и друг, с которым она общалась не один день.

— Но спасибо, что хотя бы в последние минуты ты дала мне почувствовать себя счастливой. Те мгновения близости с тобой были драгоценны для меня. Но сейчас...

— Мэлори! — всполошилась я и резко задергалась, предчувствуя, нет, зная о чем-то очень плохом! — Я не знаю, что ты хочешь, но давай без глупостей!

Ее изящные линии лица, перетекающие в безмятежность казались мне выражением самого довольного на свете человека. Как поляна красивых и сияющих одуванчиков посреди войны, горы трупов и детского плача.

— Лилит, я больше не твоя псина. Отныне… я свободна.

Алая жидкость брызнула по всей комнате, очернив практически весь этот прекрасный холст, так бережно писанный вот уже с два десятка лет. Безобразным кровавым пятном был осквернен и замазан шедевр. К чему все это? Во имя чего? Одному только этому безумному гению известно.

Ее искусство ослепило меня, звоном в ушах перекрыло все восприятие действительности. Я не помнила, как сквозь иллюзии освободилась от стяжек, но точно слышала свои вопли через призрачные очертания ее неподвижного, бьющего фонтаном тела:

— Да как такое вообще могло произойти?! Да что вообще мне теперь делать?!

Я беспокойно выкрикивала эту фразу снова и снова, мотала головой по сторонам, тряслась, как алкоголик, и вздрагивала от каждой утраченной секунды. Нужно собраться и думать, что делать дальше! Адреналин молнией пронесся вдоль всего моего тела, и ко мне пришла первая адекватная мысль, не оскверненная паникой. Артерия...

— Что же ты натворила? — умоляюще прошептала я, пытаясь положить ее себе на руки.

Я пыталась вспомнить уроки первой помощи, но разве такое вообще возможно запомнить? Оставалось действовать наугад, главное, действовать!

— Т-так, вроде артериальное кровотечение, значит, надо пережать сонную артерию. Но где она находится? Вроде где-то тут...

Я не медик, у меня нет подобного опыта! Как не пытайся, но даже примерно понять нельзя, правильно ли ты все делаешь! Сердце не выдержит... Медики... Точно, они помогут!

Я быстро схватила свой телефон и принялась набирать номер, из последних сил надеясь. Мне ответили практически сразу, и на том конце провода сидела женщина и спокойным голосом имела наглость задавать совсем не те вопросы, какие следовало бы!

— Тут, блядь, человек умирает, вот что произошло! — буквально взорвалась я, не вытерпев. — Вызывайте сюда скорую, быстро!

— Девушка, вы давайте не...

— Если она умрет, то это будет на вашей совести! Сука… Скорее! Я жду вас у входа в отель! Адрес вам я уже сказала, какие ещё проблемы? Все решим на месте!

Я со злостью выбросила подальше свой телефон и начала рвать свою одежду — отнюдь не от ярости. У меня появилась идея сделать с горем пополам давящую повязку. Я молила всех богов, которые только существуют, чтобы это сработало. Только надежда помогала мне нести эту тяжёлую ношу, и меня совершенно не волновали ещё пока дикие холода в минус — на мне только пальто, да башмаки, на ней бережно укутанная простыня и полушубок. Я прижимала ее к себе покрепче и держалась изо всех сил, чтобы не уронить. Да что за недорыцарь я такой, надеющийся на других?!

Я бежала, задыхалась, ловила на себе изумленные взгляды, охания, комментарии, но ни в коем случае не останавливалась. Каждая секунда на счету. Каждая могла оказаться последней.

— Только попробуй помереть здесь, дура! — воскликнула со всей мощью своих голосовых связок, выйдя из лифта, и каждый в приемной с ужасом вздрогнул…