Темнота, помноженная на вечность преследовала меня во многих снах. Наверное, так выглядит смерть — ничего интересного, ничего трогательного, ничего. Ни жутко, ни неприятно, никак и навсегда. Смерть меня тревожит даже несмотря на то, что есть сам факт ее неизбежности, как бы грустно для меня или радостно для кого-то это не звучало. Иногда так и хочется родиться безмозглой улиткой, чтобы думать только о еде, а не об этом всём философском...

Я завидую в этом плане сестре. Она же верует в рай или ад, я тоже хочу поверить во что-нибудь такое. Пусть лучше я буду бесконечно вариться в кипящем котле, чем совершенно ничего не чувствовать и не осознавать. Да и пусть лучше у меня будут кошмары из-за тебя, нежели бесцветная и тоскливая пустота вокруг!

Сегодня я проснулась и увидела подушку. Одинокую, на которой не лежала ничья голова или рядом с ней никто не сидел. Я вспомнила Иеремию, которая ещё вчера была тут, со мной и пристально смотрела, а сейчас... сейчас она послушалась меня и теперь, видимо, ко мне больше не зайдёт. Даже не знаю, как на это реагировать. Сделала ли она меня от этого счастливее, как и хотела? Возможно...

Я почувствовала резкую остроту в горле и закашлялась. Кажется, у меня там все пересохло, поэтому я мигом встала и побежала до кухни, чтобы смести со своего пути изумленную сестру, выхватить стакан и жадно выпить налитую воду, разбрызганную по рукам и одежде. После я с облегчением «испустила свой злой дух», так сказать, и стукнула стеклом по дереву столешницы. Вот теперь-то можно жить.

— Ни свет, ни заря, а у тебя уже утренняя пробежка. Добрый день, — ласково поприветствовала меня Иеремия.

Я только повернулась к ней медленно, выдыхая, и совершенно не понимала, почему именно сейчас ей взбредило в голову пошутить. Снова хочет мне начало дня испортить?

— Тебе что-то надо было? — холодно спросила я.

— Да... нет, наверное, — задумчиво ответила сестра. — Хотя стоило бы прибраться у тебя в комнате, но там столько непонятной техники, что я туда не осмелилась сунуться. Может... мы сможем вместе это сделать?

— С чего бы мне тебе помогать?

— Хотя бы с того, что это твоя комната.

Я отвернулась и тихо прорычала про себя, выдохнув пары из легких с поджатыми губами, а далее принялась за свой обеденный завтрак, так и ничего не ответив толком. Я загребала ложкой свою еду, а сестра с неизвестно с какой целью принялась наблюдать за мной, усевшись напротив меня.

— Тебе заняться нечем? — спросила я, проглотив очередной кусок жаренной в кляре рыбы (без костей, как я люблю, черт возьми!).

— Вообще-то нечем, — выдохнула она устало и уставилась на меня, подперев руку к голове. — У тебя тут столько всего интересного, но я даже предположить боюсь, как ты можешь разозлиться, испортив я хоть что-то здесь.

— И не зря, — приметила я. — Но у тебя наверняка есть, чем заняться, помимо хозяйственных дел. Зачем тебе эта морока? Или ты хочешь сказать, что у тебя нет увлечений?

— Ну иногда читаю, порой думаю о всяком... плохом.

— Понятно. Не завидую твоим хобби, — сказала я, встала и, подойдя к раковине, начала мыть свою тарелку. Странно, ведь я обычно сваливаю посуду, чтобы оттянуть это неприятное дело, а тут… Неужели опять эта мания к чистоте? Не лечить, а использовать! — Ладно, неси свои тряпки. Через минут десять подойду, будем убираться.

Нужно было использовать ее услуги, пока она ещё не ушла от меня. Использовать ее по максимуму.

— Похоже, сегодня на улицу лучше не выходить, — довольными губами усмехнулась Иеремия и затопала куда-то.

Я тоже, всполоснув посуду, пошла в свою комнату, чтобы убрать все "ненужное" с глаз. Я имею ввиду всякие личные вещички. Слишком личные, чтобы их видели посторонние люди.

Когда комната, вроде как, была готова, я оглянула ее и вздохнула. Не музей техники, а свалка какая-то! Хорошо, что у меня случился такой очень редкий, но полезный порыв трудолюбия — это когда человека прямо берет желание сделать свою жизнь лучше; убраться там, умыться, прихорошиться. Хватает такого порыва на денёк-другой, прямо как мотивации.

— Ну так что, приступаем? — бойко провозгласила сестра, когда дверь отворилась.

Она была во всеоружии: и швабра, и тряпки, и ведра, и повязка на лбу вместе с закатанными рукавами. Для нее это не шутки. Настоящая война.

— Похоже на то, — пробормотала я. — Только не увлекайся слишком. Если есть какие-то вопросы — спрашивай и не забывай, что это моя комната.

— Есть, капитан, — покорно ответила Иеремия, как настоящий солдат. И мы…

— А кстати, с чего бы начать? Я в этом деле, как ты знаешь, не мастер, так что... вести будешь ты, — добавила я.

И мы начали уборку. Я взяла влажную тряпку и пакет салфеток, чтобы протирать пыль, а Иеремия взглянула на меня как на инопланетянина и улыбнулась.

— Лилит, давай ты сначала... заправишь кровать. А лучше поменяешь постельное. Я боюсь представить, когда ты в последний раз это делала.

Это было мое самое нелюбимое занятие! Простыни и наволочки ещё окей, но пододеяльник... Настоящая пытка, стоящая наряду с толканием булыжника в гору или чем пониже. И я действительно пыталась. То не те концы, то спутанны стороны, то ещё какая-то чепуха.

— Как же это невыносимо, — прошипела я про себя и сжала кончик одеяла у себя в руке.

Иеремия, взглянув на меня, отвлеклась протирания моей тумбочки, чтобы прийти ко мне на помощь с этим непростым для меня делом. Как любезно с ее стороны...

— Лилит, тебе помочь?

— Да это издевательство какое-то, — всплеснула руками я и кинула ей пододеяльник, как бы намекая.

— Смотри, как нужно делать. На самом деле это просто.

Она одной рукой взялась за одеяло и быстрым движением засунула под один конец, потом под второй, запихала остатки и, в конечном итоге встряхнула хорошенько получившееся. Вот и получилось. И заняло меньше минуты. Прямо востор-р-рг...

— А у тебя отлично выходит, — перекрестила руки я. — Может, тогда и остальное сделаешь?

— Лилит…

— Ладно-ладно, уже и пошутить нельзя, — сдалась я и прошептала. — И зачем я на это согласилась?

Уборка вместе с ней это как позирование с фотографом и кинооператором — оба смотрят воспринимают тебя одинаково, применяют ракурсы, настраивают свет и правильно наводят свой штатив. Каждый делает, по сути, идентичные вещи, но преуспеет тот, кто находится ближе к пониманию цели и тому, как ее достичь. Но стоит ли мне упоминать, что в уборке между нами великая пропасть? Я даже не оператор, так, уборщик зала...

Но мы закончили с моим спальным местом, и оно даже приобрело иной вид. Возможно, просто от того, что теперь мое одеяло не синее, а зелёное?

Теперь можно приступать и к самому сложному — моей маленькой студии. Столько проводов, инструментов, не испортить бы ничего... Иеремия предложила мыть вдвоем — одна придерживает, другая протирает от грязи — а ещё сказала, что этой другой буду я, чтобы потом не было претензий по типу: "А почему это у меня гитара коротит?". Справедливо вообще-то.

И это оказалось неплохой идеей, к тому же, она тоже не сидела без дела и по быстрому промывала пол. Я уж и не заметила, как мы убрали половину...

— Это же твой Минимуг, — вдруг обрадовалась Иеремия, разглядывая маленький старый синтезатор на подставке.

Я так обомлела. Неужели ради меня эта недотёпа выучила музыкальную теорию сольфеджио, научилась играть на десяти инструментах только для того, чтобы просто угодить мне?

— А ты откуда знаешь? — заинтригованно спросила я.

В наше время такое заметит только настоящий ценитель барахла или какой-нибудь старичок, будучи в молодости какой-нибудь поп-звездой. Ни первым, ни вторым Иеремия не являлась. Или я чего-то о ней не знаю…

— Как же не узнать любимый инструмент лучшей на свете певицы, каждый раз ругающейся из-за потрёпанных контактов миди аута на дорогом и, казалось бы, новом фортепиано? — уверенно и точно произнесла она мои слова: слово в слово, словно... была моей фанаткой?

Если сестра знала и название, и те моменты, то, следовательно, видела меня на прямых эфирах. Это объясняет ее странную привязанность ко мне и вообще то, как она меня нашла. На меня напало непонимание.

— Зачем ты следила за мной?

— Разве следила? — возмутилась она, играя в обиду. — Смотрела тебя, вот это правильнее будет. Я заприметила тебя, узнала свою сестру, а потом поразилась виртуозной игре на скрипке. Это было потрясающе. Я даже как-то тебя хвалила в донатах. И ты так мило улыбалась от моих слов, а потом смущалась, отводя глаза... Я была неимоверно рада, когда прилепила тебе то мимолётное, но драгоценное счастье на лицо. Помню, ты была тогда совсем не в настроении.

Иеремия, вглядываясь, протирала аккуратно пожелтевшие клавиши и о чем с теплотой на лице лице вспоминала. О моих выступлениях, может? О чем-то, связанном со мной?

— Не стоило кидать мне деньги, — тихо возмутилась я и скрестила руки, покосившись в сторону окна. — Они бы тебе пригодились больше, чем мне.

— Но ведь не в деньгах дело, да и почему не стоило? — всполошилась она и подошла ко мне так стремительно, что я вздрогнула. — Ты воистину талантливый человечек. В твоей голове тысячи миров, переплетённых самыми необычными и фантастическими эмоциями, который выливаются всегда во что-то невероятное... Ты нонсенс, та самая звезда — яркая звезда, которая показывает другим то самое волшебство, магию, в которую давно никто не верил. Многие пишут тебе о твоём прекрасном голосе или глубоком тексте, и каждый находит то, за чем сюда пришел, — она подняла свою ладонь и замерла. — Я горжусь тобой, Лилит.

Ее рука медленно и аккуратно приближалась все ближе к моей голове. Что она хочет? Прикоснуться ко мне, ударить, схватить? Может… погладить? Почему-то мне так не хотелось ее прерывать, что я только и делала, что завороженно наблюдала и сама не понимала, как на такое реагировать. Но тут же маленькая капелька упала с ее указательного пальца в ведро, исказило мое отражение в волнительной гримассе.

Как же странно. Подобные слова не редкость с моей-то популярностью, но Иеремия непонятным образом раскрыла меня до полной уязвимости. Я была готова предоставить абсолютно все только ей. Но ради чего? Неужели я так сильно желала этих долгожданных слов, таких неловких, непривычных, волнующих у меня внутри? И только ещё более непонятная мне досада огрела меня по спине мурашками, когда ее пальцы согнулись и быстро спрятались за спиной.

— Прости. Я тебя сырой рукой чуть не тронула. Вот же дуреха, — произнесла она с тем забавным перформансом, который может сделать только глубоко разочаровавшийся человек, я бы даже сказала принявший и считающий свою судьбу какой-то правильной.

Я промолчала. Только посмотрела в ее сторону, пытаясь в ней что-то разглядеть, да быстро отвернулась, подняв она свою ватную голову.

Закончив с моим Минимугом — между прочим, настоящим раритетом, который я выменяла за кругленькую сумму, прекрасным одноголосным компактным синтезатором, что пользовался раньше большой популярностью — мы на некоторое время замолчали, пока сестра не вывела меня в обеспокоенное и нервное состояние. Дело в том, что Иеремия вдруг решила протереть на шкафу и правильно делала, только вот на нем лежала та самая коробка с вещами, которую я отложила подальше от чужих глаз...

— Стой, стой, стой, погоди, — заладила я, схватила ее за бока и с силой отодвинула. — Я сама там протру. Не нужно.

— Но я достаточно высока, чтобы это сделать, а ты... — я нахмуриалась, — тебе придется вставать на стул, чтобы добраться до туда. Это же неудобно.

— Ничего страшного, — пожала плечами я и ловким рывком запрыгнула на рядом стоящий табурет, который я иногда использовала как партитуру. А ведь и правда высоко...

— Лилит, спускайся. Вон уже как дрожишь, аж табуретка трясется.

Я не слушала. Я захлебывалась теми эмоциями, оказавшимися одними из самых «хардкорных» в моей жизни. Меня качало так, будто я на одной из самых высоких гор в мире — смотрю на бесконечные просторы, вниз, ощущаю те порывы сильнейшего ветра, что не сбивает меня только благодаря моей страховке, и боюсь настолько, что упав вниз, умерла бы не от высоты, но адреналина, зашкаливающего до предела в моем беспокойном сердце.

Я слышала крики, призывы свыше. Разве стоит оно того? Рисковать своей жизнью ради... ради чего? Но я не успела ответить на этот вопрос, ведь трос… предательски сорвался, и приключение альпиниста, кажется, скоро будет кончено. Я стремительно падала тяжёлым булыжником вниз и вот-вот была готова разлететься на тысячи маленьких осколков...

Я открыла глаза и увидела потолок. Белый такой, весь в лампочках в форме шотов. А подо мной лежит сестра и, охая, говорит облегчённо:

— П-поймала.

Я быстро встала с нее, осмотрела себя, отряхнулась. Иеремия же с трудом поднялась на колени и, вздыхая, улыбнулась мне.

— Тебе... больно? — осторожно спросила я.

— Немного, — ответила она и, отряхнувшись, встала на ноги. — Лилит, если у тебя что-то личное там, ты бы могла сказать. Не стоило рисковать головой из-за секретов, которые могли остаться секретами.

— Не стоило рисковать своей головой из-за меня, — обиженно ответила я. — Тебя я не просила об этом.

Иеремия отстраненно так хихикнула, и на ее лице нежной горячей патокой растеклась такая улыбка, что все ее выражение лица стало каким-то ласковым, родным, близким и таким приятным, что каждая частичка кожи требовала такого же наслаждения, от которого мурашки несутся на два или три забега.

— Но разве я могла по-другому, Лилит?

Она потирала бока и пыталась осмотреться вокруг — может, чего задели? И только это ее волновало. Меня же напротив — именно Иеремия, королева всей этой беспокойной обстановки. Как же в груди бьётся от одной только мысли, что та, которую ты ненавидишь, готова самоотверженно броситься в огонь... снова. Вместе с теплым чувством ее заботы я ощутила тревогу. Это может закончится самой плохой концовкой в самом плохом сериале, но все, что тебя волнует...

— Ой, мы немного расплескали воды. Нужно срочно вытрать...

И как же мне теперь смотреть ей в глаза? Когда даже элементарное "спасибо" застревает костью в горле? Как же надоел мне этот статус «все сложно»…

Оставшееся время мы не проронили ни слова. Только в конце уборки обменялись парой фраз.

— Мы хорошо потрудились, — сказала Иеремия, собрав в руку все те моющие средства и тряпье, что мы использовали и собралась выйти из комнаты, но остановилась, чтобы поинтересоваться. — Ты ведь сейчас будешь... заниматься?

— Да, все верно.

— М-м, — понимающе кивнула сестра. — Тогда не буду тебя беспокоить зазря. Что ты хочешь, чтобы я приготовила на...

— Все, что угодно, — быстро выкинула я и как можно скорее закрыла перед ней дверь, что она не закидывала меня больше своими вопросами, и так было... не по себе.

Мне нужно отвлечься. Музыка обычно это мое спасение от самых ужасных мыслей в голове. Она, в некотором смысле, мой личный психолог. Однако же, как известно, это лишь возможность, но не решение. И уж точно не панацея всех внутренних проблем, как думают многие!

Итак, пора объявиться и предстать перед другими той, о ком многие грезят по ночам… Настало время хлеба и зрелищ.

Люди подтягивались быстро, и я уже через минуту получала по несколько однотипных вопросов по поводу моего настроения и столько же попыток выявить "реальную причину моего отсутствия". Я, конечно, могла показаться высокомерной, но мне не хотелось раскрывать подробности своей личной жизни. Я сторонилась этого и никак не могла понять, как, допустим, живут звезды мирового масштаба. Все эти журналисты, папарацци и прочий сброд не дадут тебе нормально и в магазин сходить, уверяю! Так и норовят сфоткать тебя где-нибудь, а то и пристать с вопросами и просьбами. Поэтому я и пресекаю это на корню: либо игнорирую, либо сдержанно отказываюсь от ответа. А вопросы всё идут и идут...

И вот настал мой звездный час с приходом моего первого задания. Я похрустела пальцами, по кошачьи вытянулась и ударила по клавишам, сыграв небольшую сценку. Работа началась, и она мне, в принципе, нравилась. Делать то, что тебе интересно, в чем ты по настоящему разбираешься — это то самое чувство превосходства, которое не сравнится ни с чем. И самооценку поднимет, и настроение, и деньги. И относятся к тебе как к человеку, что меня больше всего радовало. Ладно, как к полубогу. Все мы знаем эти культы популярных певцов…

Я провела рукой по всем октавам и прямо разыгралась. У меня лежали куча идей и множество композиций в голове, которые я могла воплотить в гармонии. В этом плане чёрно-белые плиточки были всегда в выигрыше. Не струны, не палочки какие-то там! Я и правда фанат такого.

Каких у меня только не было синтезаторов и клавиатур... и Минимуг — мой любимый инструмент, кстати, упомянутый сестрой... снова она. В общем, Минимуг. Казалось бы, одноголосый синтезатор из прошлого века — что может быть примитивнее? Чему тут восхищаться, звучанию прерывающийся пластинки? Тут-то и начнется настоящее веселье, когда с помощью регуляторов, различных эффектов, наложений и других сложных терминов можно создать хоть басящую трубу, хоть восьмибитную песенку, хоть настоящий эмбиент, в конце концов! Этого маленького монстра можно вставить куда угодно — и будет слушаться достойно, не лишне. А уж сколько возможностей он даёт, не ограничь тебя судьба фантазией… Я прямо ощущаю себя самым потным на свете гиком-задротом от одних только мыслей об одах, воспетых мною этому замечательному инструменту.

У меня такого старья целая коллекция. Клавиши на некоторых были не то, что с желтыми, а потемневшими и затертыми клавишами, что иной раз путаешь их с черными полутонами. Кстати, я была прилично удивлена, узнав, что эти самые черные выпуклые клавиши многие люди считают регулировкой громкости нот. Не буду их осуждать...

Такая любовь к клавишным объяснялась интересом к роялю и фортепиано в детстве, в школьные годы. Время идет, а эти плиточки всегда со мной, только в более... "индустриальном" виде. Многие бы глупо сказали, что классическая музыка не сравнится с искусственной, но в чем-то они были бы правы. Дело-то просто в том, что синтезаторы вдруг оказались не в главной роли, однако вспомогательной, а многоголосость повысила гибкость такого звучания. Гитару вот не всегда можно впиндерить, да и пресловутые хэты из хип-хопа тоже, потому что они однобоки в каком-то смысле.

Я могу говорить об этом бесконечно долго и скучно. Музыка это моя отрада... Раньше я как-то не понимала этого, просто нравилось, и всё с этим. Тогда я ходила на музыкальные занятия, даже пыталась основать свою группу, правда, друзей у меня не было, да и школа такие увлечения не одобряла. Я имею ввиду, что мне приглянулись гитара и барабаны. О да, этот бунтарский стиль! Попробовать себя в новом направлении мне было жуть как интересно, пусть и не зацепило так сильно, как моё пианинко.

Музыка была необходима для меня, чтобы убежать от окружающей меня реальности. В школе проповеди, правила дурацкие, а дома сестра. Только рядом с нотами наступало какое-то облегчение, долгожданное внутреннее спокойствие и созерцание истинного искусства. Музыка была моим лекарством от бед, продолжает быть им и сейчас. Правда, ни сегодня, ни тогда я не чувствовала, что этого достаточно для моего счастья. Хоть я и изливала в игре свои тяжёлые чувства, они все равно оставались липким осадком внутри или вообще переполняли меня без шанса на истощение.

— Ты постоянно играешь такие медитативные композиции. Но, признаюсь, играть у тебя получается отлично именно их.

— Значит, в душе у меня начинает что-то неприятно колоться, учитель, но вы не переживайте, чуть-чуть поплачу тонкими тянущимися нотками гимнопедий, и боль пройдёт.

После смерти родителей не осталось никого, кто бы любил меня, да и их любовь мне сейчас не вспомнить. Был ещё дедушка, но... мы слишком мало общались, да и то как-то формально. Вроде как родственники, а ничего, помимо этого ярлыка и нет. Я благодарна своему старику, но вряд-ли испытываю к нему сверхвысокие чувства, как бы паршиво это не звучало. А сестра... с ней все и так было понятно. Было...

"Ты красивая. Люблю тебя всем сердцем и то, что ты делаешь" — вывелось буквами на экране с небольшим пожертвованием.

Мне должно быть приятно от таких слов. Но это ведь просто ложная надежда на искренние чувства, не более. Этими жалкими грошами я затыкаю свою потребность в любви, потому что большего просить уже неприемлемо. Я сотрясаюсь от возможности подарить настоящую себя, неэкранную и далеко не такую красивую, как кажется, предвкушаю тщетные попытки того человека раскусить твердый орешек, сломав себе все зубки. А если расколоть содержимое и удастся, то будь настороже, любовник, сладкий плод может оказаться тем смертоносным ядом, что поражает до бессознательного безумия, через нежную кожу…

"Привет. Я давно наблюдаю за тобой, но только сейчас у меня хватило смелости написать. Даже сейчас, набирая этот текст, я горю от стыда. Но мне так хотелось встретиться..."

Я ещё только недавно закончила свою работу, а эти мягкотелые аппетитные тушки уже стремятся в мои липкие сети. В этом суть фанатизма, страстного влечения. Каждый день они просыпаются, чтобы в очередной раз наполнить свою жизнь жалким смыслом в поклонении, почитании своего идола.

"Может, пообщаемся?"

Ох уж эти прелюдии к сытному ужину… Мне совершенно неинтересны их занятия, увлечения или унылая работа — не потому, что я настолько цинична, нет. Если ты хочешь узнать человека получше, то говорить о себе (ну то, что принято говорить при первом знакомстве) есть пустая трата времени. О человеке лучше всего может рассказать только секс. Насколько грязные фантазии сидят за этой нелепой улыбкой после очередной сворованной шутки с ток-шоу твоего партнёра? На что он готов пойти, чтобы только лишь ублажить себя внеземным наркотиком на часик? И казалось бы, с виду скромные люди могут выдавать такие подробности своих, кхм, увлечений, о которых не знают и супруги после десяти лет семейной жизни. Нужно только определить, каким спросом пользуется данное тело среди окружающих — неудачникам можно затирать бессовестную ложь о важности их существования и определенных рисков, на которые они, не имея и выбора то, пойдут, а пикаперов и принцесс необходимо немного принизить, чтобы задержать их внимание подольше (вообще можно сделать любую экстравагантную вещь, которая их заинтересует, но лично я предпочитаю оскорбления), а потом оказаться очаровательным и загадочным рыбаком, не дающим до самого конца той волшебной приманки на конце веровочки.

"Привет, и давно ты знакомиться с девушками?" — написала я в ответ. — "Наверное, это так неэтично: говорить такие веши, но я не могу молчать. Разве не возбуждает тот факт, как ты поёшь, надрываясь, словно стонешь в постели от самого лучшего в мире любовника? Или твои губы, которыми можно творить такие вещи, что аж проститутке стыдно становится? Нет, я всё понимаю, если ты хочешь, то можем обедать, ужинать, общаться, болтать и прочее, что делает большинство на первых свиданиях. Это ведь норма, не так ли?"

Не слишком пошлый и в то же время такой манящий и заигрывающий, даже честный. Таким должен был быть ответ, который процентов на пятьдесят уже гарантирует заветное "да"... Мы ещё недолго так переписывались, когда на экране уведомление победоносным сигналом высветилось:

"Давай встретимся в отеле".

Неужели? А то уже начинаешь задыхаться от этих диалогов...

Я со всей своей манией победителя откинулась в кресле и, предвкушая славный вечер, представила ее образ после просмотра страницы. Девушки всегда так слабы. Их легко сломить, обидеть, принудить. А их ужас в глазах, плач в голосе стоит и трёх, и четырех мужчин...

И все это... чтобы... я...

В прихожей на мне уже была практически вся одежда, чтобы не замернуть на этом холоде собачьем. Сестру я не видела, но чувствовала, что, вспомнив о ней, обязательно притяну. Мне совсем не хотелось видеть этого человека, особенно сейчас.

— Куда ты так поздно собралась, Лилит?

Помянешь же черта, черт возьми.

— У меня есть дела, — скоро ответила я, все ещё занятая натягиванием своей обуви на ступни.

— Уже поздно гулять в такое время.

Закончив с ботинками, я встала и увидела ее. Руки, обличенные каким-то нечеловеческим желанием прикоснуться ко мне так холодно, неприятно, то ли мертвецом, то ли киборгом, но совсем не человеком. И вместе с этим во мне поселилась паника и неоднозначное тревожное чувство, вспомнив я эти самые руки, бережно держащие меня до последнего в момент моего, казалось бы, смертельного падения.

— Я могу о себе позаботиться, — пробормотала я и как можно быстрее развернулась, чтобы открыть дверь, впустить сквозняк внутрь, выпустить себя на свободу.

— Прошу тебя, не ходи. Я не хочу, чтобы ты попала в неприятности, — говорила она мне в спину.

Напряжение в моих висках все сильнее сдавливало мое голову и будто шептало: "Хватит этого, хватит!". Я реально готова сделать все, что угодно на этом свете, чтобы это прекратилось. И тогда я от безысходности вскричала:

— Да отвянь ты уже от меня!

А потом так и замерла. Ее прикосновение было той точкой из прошлого, в которую я, по иронии дежавю, снова вернулась. И вновь вокруг меня выросли кресты, из лёгких черных перьев появились злые кричащие птицы, а земля стала такой белой от холода, что сама смерть бы позавидовала. По коже ударил жгучей плетью мороз маленькими крупицами льда и растрепал мои волосы... Иеремия с трудом попыталась встать на ноги и, оперевшись рукой, как тростью, взглянула на меня, так и замерев в своем болезненном полусидячем виде.

Все повторяется. И ты точно такой же игрушечный солдатик со сломанной рукой, принадлежащий жестокому ребенку. Ты смотришь на него, вздымаясь грудью от переполнявшего тебя страха, непонимания и, может даже, предательского чувства. Глаза хотят плакать. Ее... или мои?

Из последних сил она, сжимая всю себя, встала на колени, чтобы осторожно подползти ко мне, пожертвовать последний шанс на жизнь, лишь бы... лишь бы своим единственным глазом дрогнуть на свету с терпким, истошным проблеском радужки и попросить только об одном:

— Не уходи.

Я пошла. Нет, побежала. Скорее и как можно дальше от этого полумертвого бойца, готового в любой момент схватить меня за ногу и утащить за собой, из последних сил пытаясь выполнить свое главное задание. Я бежала вперёд, исчезая в буре, как «тлеют» слезы в лазурных  камнях, давно застывших, вечных льдах. И скоро невозможно будет отыскать тот испуганный, гаснущий огонек ни одному в мире сержанту, крепко сжимающему в руке шкатулку с моей запертой внутри совестью.

Я долго сидела в машине, смотрела на себя в замороженных стеклах, думала ни о чем, а потом, всё же, повернув ключ, завелась. Выехав на шоссе, я разогналась до сотни. Наверное, мне выпишут штраф за такое лихачество. Да и в жопу их.

Я не помню, как вообще добралась до отеля, как поднялась на третий этаж... Только очнулась, учуяв запах чего-то вкусного. Это прислуга развозила ужин по номерам. Я взглянула на тележку, сервировочный столик, трейджик, да какая к черту разница! Что на нем было... У меня противно заурчал живот, и я снова болезненно вспомнила сестру. Как она готовила мне. Какая радость была в моем дыхании, когда этот теплый и щекотящий сердце аромат попадал ко мне внутрь и, перемешиваясь с долгожданным чувством торжества, снова и снова вылетал из этих голодных дрожащих губ.

Со всей силы я сжала темную ручку двери того номера, который был местом встречи, что аж темный след буксующего колеса толстой линией перечеркивал мою ладонь. И тогда я решилась. Из последних сил.

Свет расплылся по темным уголкам небольшого коридорчика в прихожей. Он распознавал силуэты вешалок, ковров и ламп, но совсем не мог показать стены, словно внутри не было такого понятия как пространство. Я поспешила вперёд, чтобы опровергнуть эту глупую теорию, как дверь сзади захлопнулась. Темнота становилась все гуще, с каждым ее последующим словом:

— Тише, тише...

Но и они вскоре затерялись в темных отголосках моего сознания.