Когда я просыпаюсь, то вновь и вновь вижу белый натянутый потолок и пару ламп в форме граненых шотов, как будто стол перевернули и зачем-то нацепили вверх ногами. На боку я не просыпаюсь обычно, может, из-за неприятного чувства, что открою глаза, а там только подушка. И никого.

Когда я просыпаюсь, то бывает уже обед. Но не сегодня. Какой-то заблудившийся доставщик пиццы решил испортить мне мой сон своим пронзительным звонком в дверь. Кому вообще захотелось пиццы в такую рань? Разве что тем, кто и не ложился спать.

И вот я раздраженно бросила подушку в стену и, шаркая ногами по полу, проклинала каждого, кто бы там не оказался. Да хоть сам президент, какого чёрта, в такую рань...

— Да заткнись ты, иду я! — выкрикнула я, подходя к двери, когда этот, извините, гость звонил  слишком настойчиво и уже надоедливо.

А вдруг там что-то классное, а я тут нервничаю? Не, чепуха, чтобы поправить мое ужасное утреннее настроение, нужно что-то прям такое, чтобы прям ух! И все же ко мне обычно никто не ходит без приглашения, поэтому было жутко интересно, кто же там. Стоит только подумать хорошенько — какая удивительная у нас жизнь. Прямо сейчас происходят миллионы всяких мелочей по жизни, но мы и не подозреваем, что одна из них может привести к таким последствиям, о которых нельзя было бы и представить. Именно такой мелочью была дверная ручка, повёрнутая и потянутая в сторону, как ключ к некому волшебному порталу, ведущему в неизвестность.

— Иеремия? — тихо прошептала я, вздрогнув, и замерла с таким выражением, каким бы не замер бывалый пианист, сыграв фальшиво целых три аккорда подряд перед большой светской публикой.

В моем сердце заиграла музыка, начинавшаяся именно с такого аккомпанемента. Взревели пищащие тонкие струнки, как наждачкой по стеклу разрезали в кровь и плоть мой чуткий слух, а трубач оглушительно поддавал, точно дерижер бил тарелками меня по голове. Вся эта какафония нотами воспоминаний пролетала по моей коже мурашками, втискиваясь в глаза страхом, въедаясь в нос отвратительным, едким смрадом. Они то возвышались октавами, то возвращались в припевы, заставляя меня переживать одно и то же кино в голове совершенно по-разному — то боязливо, то разочарованно, то, в конце концов, с ненавистью в сжатой трясущейся руке.

Так я увидела ее. Мою старшую сестру.

Я несколько раз проморгала и попыталась осмотреть ее, чтобы понять, не ошибка ли это какая. У сестры всегда были чёрные вьющиеся волосы, как у отца, они также завивались, образуя причудливые лекальные формы причёски, только вот были заточены пучок, и лишь пара прядей выбивалось, все же предательски показывая наследственные завитушки. Один глаз отсутствовал, только лишь веко, закрытое навеки... осталось. Лицо её было малость изуродовано рубцами, точно с края по линии челюсти тонким лезвием, именно с той стороны, где начинались страшные следы по шее, переходящие под ее постоянно невзрачную одежду. В рукаве можно было заметить пару торчащих черных пальцев — это был ее протез, заменявший ей потерянную давно руку. Ещё один отличительный признак.

Без сомнений передо мной стояла Иеремия. Человек, который находился в списке под названием «Кого я больше всех не хочу видеть в этой жизни» на первом месте. А сам список в списке «Самых банальных списков» гордо пребывал на третьем!

— Фу-х, — выдохнула она с облегчением, как будто бежала по лестнице с пять этажей.

Мое состояние потихоньку нормализовывалось, начинало воспринимать действительность. Шок сменялся неприязнью и злостью, которую я всегда и испытывала по отношению к ней. Как забавно... Разве это должны чувствовать сестры после такой долгой разлуки?

— Это всё, что ты можешь мне сказать, да? — презренно фыркнула я, потупив взгляд в пол, даже не это желая смотреть в ее сторону. — После стольких лет...

— Извини, я просто думала, что ты мне и двери то не откроешь, а случилось немного лучше, чем я могла предположить. Мы даже разговариваем, — сказала она нервно и нелепо натянула улыбку, выражая как бы "забавность" всей ситуации. Но ничего забавного здесь нет, разве что возведённого до истерии. Зачем же она пришла ко мне? Чего хочет? И почему... улыбается мне?

— Привет, Лилит, — поприветствовала меня она и осторожно поджала губы, а потом, как стыдясь, наклонила голову вниз.

— Ага, привет. Иеремия, — ответила я спустя несколько тихих мгновений, произнося ее имя с интонацией, выражающее все мое отношение к ней — уничижительное и злобное. Я старалась дать ей понять это как можно лучше — мы все ещё те самые девочки с чернотой в сердце, какими были несколько лет назад. Я.

— Ну так что, так и будем стоять здесь или твоя сестра все-таки имеет возможность зайти? — прошептала она, чуть наклонившись, с надеждой в глазах, проговаривая последние слова все более и более медленно, что изрядно действовало мне на нервы. — Ну?

Я недовольно покачала головой и кивнула — заходи, так и быть. Мне не под стать, конечно, быть гостеприимной, но ради "такого" гостя я была готова и сон чашечкой кофе развеять. Да, так мне и надо поступить.

Пока сестра раздевалась, я пошла на кухню и поставила воды, пролив немного на себя.

— Черт возьми, Лилит, проснись, — отругала я себя за свою неуклюжесть.

Такие оплошности у меня не редкость. То разобью экран телефона, случайно выронив его из кармана, то рассыплю сахар по всему столу, и плевать. Привыкла я к этому, к своим рукам, растущим не из того места, а тут прямо забеспокоилась, но тут же и поняла — это не руки кривые у меня, это леденящий ужас… овладел мною. Я ведь и забыть успела, кто такая Иеремия. В моих кошмарах она снилась мне редко, но именно ее появление было самым невероятным в самом плохом смысле этого слова, до того, что холодные слезы не переставали растекаться по щекам даже после пробуждения, осознания реальности.

— У тебя довольно уютно. Надо только немного прибраться, — "мило" послышалось сзади среди ее шебуршания в прихожей.

Теперь мы были в моем доме. Тут же безопасно, можно позволить себе даже рукоприкладство, в крайнем случае. Вспомнив это, я так и налилась яростью, даже не теми низшими формами злости! Ей так хотелось, чтобы я страдала, просто смотря на нее, просто из-за ее запаха, присутствия в одной комнате со мной. От ее существования! Существования...

— Какого чёрта ты тут делаешь, Иеремия?! — завопила на весь дом я.

— В каком... — оторопела сестра и не успела договорить, как я тут же продолжила.

— Что ты забыла здесь?! — я грозно и демонстративно поставила кружку на стол. — Ах, да, извини, ты же гость... Тебе чай, сука, или кофе? Выбирай!

— Для начала нам нужно успокоиться, присесть...

— Я не хочу успокаиваться и уж тем более под твоими приказами! Заявляешься ко мне, разговариваешь, как будто мы лучшие подружки... делая вид, что между нами ничего не было! Делая вид, что всей этой мучительной боли, что ты принесла мне, не было, понимаешь?!

Я рассвирепела не на шутку. Чувства обострились, а к горлу от жутких кадров из прошлого подступил горечный ком. Я вдруг поняла, что к глазам подступали предательские слезы, которые невозможно было сдержать. Мой голос готов был сломаться.

Иеремия стояла передо мной, сжимая свой небольшой темный чемодан в руках и виновато косилась в сторону. Её выражение уже было не такое обнадеживающее, что раньше, скорее, обеспокоенное.

— Прости, что расстраиваю тебя. Я не хотела, чтобы наша долголетняя встреча прошла именно так.

— Странный ты человек. А как ещё она могла пройти? Что ты ожидала? — спрашивала я и надеялась на хоть немного адекватный ответ.

Иеремия отодвинула стул и села неподалеку от меня, положив руки на стол. Они были так неестественны, а я и отвыкла от этой ненатуральной, то ли полуживой, то ли полумертвой руки. Не от протеза, а от второй, покрытой сплошь этими уродующими рубцами и шрамами, стяжками. Неприятно даже смотреть на нее, не то, что трогать эти подзывающие поближе пальцы.

— Мы могли бы сесть и поговорить как взрослые люди. Ты же взрослая, правда? Вон как выросла, — выдохнула Иеремия то ли с насмешкой, то ли с гордостью, взглянув на меня.

— Ага, и ты тоже, погляжу. Только вот от этого ненавидеть я тебя меньше не стала, — подметила я и, кажется, немного успокоилась.

Эмоции выпустила — стало легче. Я всегда так. Посмеюсь, поплачу, позлюсь, и всё пройдёт. Как будто у меня внутри какой-то запас с определённым уровнем злости и любви. Главное, не опустошить сосуд полностью, иначе рискуешь потерять человечность.

— Я хочу, чтобы ты села, Лилит, пожалуйста. Это просьба, а не приказ, как ты думаешь. У меня есть новости для тебя, — попросила снова сестра уже более настойчиво и осторожно.

Какие, интересно, новости? Я недоверчиво уставилась на нее, и все же уселась напротив, тоскливо подняв брови, скрестив руки и запрокинув небрежно ногу на ногу. Я приготовилась и внимательно смотрела на неё, будто была гонщиком, который ждал команды от стартера, чтобы, вдавить педаль в пол и разогнаться до сотни за считанные секунды. Но, оказывается, мне и не нужна была такая сумашедшая энергия. Она... не стоит того.

— Помнишь нашего дедушку? — начала она, и мне это не понравилось.

— Тот единственный человек, что остался с нами после... всех событий? Да, помню. Помню, его часто не было дома, а когда ты ушла, то он захворал на время, начал жить со мной. Тогда-то я и сблизилась с ним, он стал для меня какой-то отрадой, что-ли. Что-то я и забыла о нем, давно не звонила… — напряглась я.

— Ты всё правильно помнишь, Лилит.

Иеремия попыталась притронуться аккуратно к моей руке на столе, желая как-то успокоить меня. А ведь лицо мое и правда не подавало каких-либо надежд — полное морщин от исходящей внутри щемящей боли. Я быстро отдернулась от нее, а она после недолгого изумления, мрачно сморщилась подобно мне. Морщинистая лихорадка, да?

— Этот человек недавно ушёл от нас. Навсегда, — проговорила сестра, вздохнув, и умолкла вместе со мной.

Так... неожиданно все это, что аж в сердце кольнуло. Я лишилась последнего родного мне хоть как-то человека. Не осталось больше никого. Одинокая печаль окутала меня, словно мягкой шалью и тихо убаюкивала, зазывала к вечному приятному сну. Этот эмбиент отражался в моей голове, взвывал и оглушал меня, словно в ухо попала вода. Наверное, так звучит жизнь после смерти. Я помотала головой, чтобы избавиться от этого наваждения.

— Понятно. Какую же ты ещё новость могла принести? — усмехнулась я с горькой досадой.

Мне было достаточно одного твоего присутствия, а теперь ещё и отсутствие дедушки... Он был строг, может, прямолинеен, но относился ко мне, как к человеку, в отличие, от тебя.

— Я понимаю твою боль, эта потеря для нас обеих. Царствие ему небесное, — сказала она и, сложив кисти рук вместе, предложила. — Помолишься тоже?

— Вот ещё, — презренно покосилась я. — В эту вашу веру я не верую.

— Дедушка был бы расстроен, услышав это... — произнесла с тяжестью она, и ее руки как упали, что естественное, что искусственное.

Как же мне не хотелось так делать, но... эта фраза, она заставила меня почувствовать на себе несуществующий взгляд, презренный и разочарованный. Казалось, не сделай я это, в моей спальне поселился бы дедов призрак и каждую ночь выл, припоминая мне мое неуважение к предкам и традициям. Я прямо вздрогнула от такой мысли.

— Ох, ладно, — сдалась я и встала, приблизившись к ней. — Говори, что делать.

— Конечно, — обрадовалась сестра невзрачно. — Повторяй.

Все эти религиозные штуки были повседневностью нашей семьи. Веровали все — дедушка, мать, отец, сестра. Одна только я отвергала и не принимала, но под гнетом отца и деда, под милым наказом матери делала то, что велят. Меня это не очень радовало. Почему я не могла сама выбрать свой путь? Почему кто-то обязан мне навязывать свои идеи, пусть я и мала? Это... нечестно, очень нечестно.

Помолившись, мы посмотрели на друг друга, Иеремия благодарно кивнула, а я поняла, что хочу выйти побыстрее и закурить.

Со скрипом и шумом я вышла из-за стола и торопливо начала одеваться, напяливая на себя верхнюю одежду. Сестра тихо подошла и ничего не предпринимала. Я покосилась на нее — словно и не живая она была. Стояла с таким безликим выражением, глазом намеревалась выстрелить в меня лазером, а свою механическую руку трансформировать в дробовик и снести мне голову. А может, напротив, защитить меня для спасения человечества?

Ее потухший взгляд пугает меня.

— Разве ты не все мне сказала? — спросила я, встряхнув плечами, и пробурчала про себя.  — Чего глаза мазолишь…

— Ну, практически, — задумавшись, ответила она, спрятав руки за спину. — Я организовала поминки, и мне сообщили, что будет это всё... через семь дней, через неделю. Пока я ехала к тебе, прошел пока один день.

— Получается, уже через шесть дней. Понятно. — вздохнула я и пошла наружу.

— Лилит! — крикнули мне вслед. — А... ты можешь...

— Да делай то, что хочешь уже! — рявкнула я и поскорее вышла.

Небольшое местечко на выходе, огороженное крашеным серым звенящим от костяшек забором. Со скамейкой, пепельницей и видом со склона на город. Это была все ещё моя собственность, мой маленький личный зал для раздумий — был просторен и не был заставлен всякой чушью, потому что если я считала, что вещь не нужна, то выбрасывала ее. В этом деле главное не мешкать и рубить проблему на корню, чтобы не организовать у себя непроходимые железные джунгли.

Я сложила руки на высокую холодную перегородку, втянула воздух, щелкнула зажигалкой, вдохнула свой любимый ядовитый дым и взглянула на свой не такой уж и привлекательный город, как мне казалось. Подул ветерок, заставив сжаться меня. Вместе с этим я почувствовала тревогу.

Вот так взять и как ни в чем не бывало заявиться ко мне? Мы были сёстрами, но это не помешало относится тебе ко мне, как к скоту, неспособному дрессироваться даже на самые примитивные команды. Надежда умирает последней — твое сестринское милосердие оказалось плетью, твои слова любви явились жестокими словами.

Она стала такой из-за смерти нашей матери, как с ума сошла, а вместе с ней и я — не понимала тогда в силу своего возраста, почему так со мной обращаются и не могла постоять за себя. Это вызывало во мне неподдельное чувство вины, которое ввиду частых унижений переросло по итогу в злость.

Будучи подростком, я дождалась того момента, когда сестра, наконец, уедет в другой город, учиться, и оставит меня в покое. Мне довелось остаться с дедушкой, ему-то я все и рассказала по мере того, как мы начали сближаться. Не могу не вспомнить, как и он наказывал меня, порой, делал это строго, но справедливо. У нас особо не было каких-то высоких отношений, потому что не было и понимания друг друга, не только поколениями, но и характерами.

Несмотря на все наши разногласия, не очень приятные моменты, ими я дорожу, и это чувство привязанности становится все сильнее с каждый разом, как я начинаю думать о кончине. Единственный, по сути, близкий мне человек ушел — что мне делать-то теперь? А я ведь даже не попрощалась с ним, не позвонила. Тогда почему и он так сделал?

Я медленным вдохом выкурила последние остатки сигареты и с силой вдавила окурок в пепельницу. По лицу снова хлестнул ветер и заставил мои волосы подняться вверх, как юбку в прохладный летний вечерок. Сейчас бы лета...

— Зачем же ты после всей нашей взаимной и очень даже логичной ненависти так смотришь на меня, будто... не знаю... будто этой взаимной логичной ненависти у тебя и в помине не было? — прошептала я, запрокинув голову, и начала потихоньку шаркать ногами в сторону своей двери.

В доме так тепло... Я постояла немного, перебираясь с ноги на ногу, чтобы малость согреться, повесила куртку за крючок, а потом насторожилась, принюхалась.

— Еда… — прошептала я.

Именно так пахнет скворчащее масло вперемешку с пока тайными ингредиентами, так звучит огонь и моя подгоревшая сковорода. Я задирала нос, как пёсик виляет хвостиком, пыталась распознать в этом чарующем запахе элементы рецепта. Насколько давно я испытывала хотя бы что-то подобное? Словно... домой после школы приходишь, а там тебя ждёт сытный ужин из небольших картошек, например, не сильно обжаренных и таких хрустящих, да лёгкого грибного салата. Эта ностальгия пробивала меня не то, что до мурашек, до костей, паразитирующе въедалась в мозг.

Я осторожно вошла в гостиную и выглянула из-за угла. Вдали на кухне стояла Иеремия — вся такая сосредоточенная и хозяйственная сестра. Как же она поменялась! А вот привычку напевать что-то своим нежным мычанием оставила, что-то прекрасное и заплетающееся на задворках сознания. Я улавливала мотивы и пыталась вспомнить, где могла слышать хоть что-то подобное, столь знакомое…

И все же, запах манил меня больше, чем унылые мысли о искусстве. Я подошла осторожно к ней сзади, заглянула аккуратно через плечо и раскраснелась. На сковороде так вкусно расплывались яйца, шипел бекон, а сверху аккуратно посыпалась зелень и тертый чеснок — идеальная приправа к такому и без того замечательному блюду. Хрустящая корочка, обмазанная маслом, растекающийся внутри желточек... Чего-чего, а сестра умела готовить вкусно, лучше любого ресторанного повара, и это несмотря на отсутствие глаза и руки, между прочим. Хоть Иеремия и не учитывала моих вкусов и предпочтений, даже так мне не стряпня очень и очень нравилась.

Вообще всё хозяйство практически упало на её плечи после того, как мы остались без матери. По правде говоря, я даже выделяла любимые блюда, в которых как раз была эта самая глазунья. Сама я готовить не очень умела, и это мягко говоря. У уже взрослой меня обеды и ужины проходили либо с заказной едой, либо, если было желание куда то идти, в ресторанах. С деньгами у меня не было напряга, могла себе позволить, в конце концов. И всё же, готовку Иеремии я бы не променяла ни на одного крутейшего повара, клянусь...

— Ты прямо как озорной котенок, увидевший своих новых хозяев, — мягко улыбнулась сестра, продолжая готовить. Её протез был полезен в этом деле: без боли хватал ручку сковороды, полезная вещь, прошу заметить. — Я всё понимаю, но, пожалуйста, подожди, посиди пока, а то ты дышишь мне в спину, это немного сбивает с толку.

Я смутилась от ее слов и, отвернувшись, отошла шагать по комнате. Ещё недавно я была зла на ее присутствие здесь, а сейчас с нетерпением ждала своего завтрака. Так просто меня купили, за еду...

— А почему ты вообще начала готовить в моём доме? Что-то я не помню, чтобы разрешала тебя, — важно проговорила я и усмехнулась.

Нашла, конечно, что сказать...

— Я просто хотела сделать нам небольшой завтрак, — сказала сестра, не поворачиваясь. — Ты вроде сама разрешила. Извини уж тогда.

В ее словах были тонкие нотки, одиноко и печально отдающиеся в пустоте. Как назло, я могла слышать их сквозь весь этот шум на кухне.

— Я заплачу за продукты, — покорного произнесла она и, убрав сковороду с огня, достала мусорное ведро.

— С-стой! Погоди, — закричала нервно я и поспешила к ней. — Ладно-ладно, так и быть! Не надо выкидывать, я тебя не виню. Продолжай готовить...

Она кивнула и поблагодарила меня непонятно за что. Какого черта я делаю? Надо по правильному-то выставить её за дверь, совсем же нет чести и принципов у меня! Мне должно быть стыдно. Однако кофе и яйца прям идеально смотрелись, особенно на фотографиях в соцсетях...

Мой фартук, который я надевала раза два, хорошо сидел на сестре и подходил её образу хозяйки, такой же он был немодный, как и ее одежда. Какой-то свитер бежевый с подогнутыми рукавами, да длинная клетчато-темная юбка чуть ниже колена. Ну ещё пару серёжек, прическа, которая даже не прическа — какой-то причудливый пучок и выбивающиеся впереди локоны. Она в этом плане всегда была в проигрыше.

— Готово, — наконец прозвучало заветное слово, и я нетерпеливо затряслась.

Иеремия достала тарелочки и раскладывала еду по ним. Выглядело как с обложки меню, даже лучше! Может, я это все возвожу в какой-то пафос и преувеличиваю, но стоит просто попробовать ее блюда, и слова сами слетят с губ, облизанных после фирменного соуса.

— Не хочешь сходить вымыть руки? — спросила меня Иеремия за делом.

— Нет, не хочу, — нарочито громко вытянула из себя я и нахмурилась.

— А я бы очень хотела, — сказала она и посмотрела на меня с какой-то надеждой и даже просьбой.

Я вдруг вспомнила, как яйца чуть не улетели в мусорный пакет и помотала головой. А ведь хватит наглости так сделать, я уверена! Ну может и не хватит, проверять не хотелось. Ай, черт с тобой!

— Ладно, ладно, — вздохнула я и неохотно, скрипнув стулом по полу, пошла в ванную, — я иду. Довольна?

— Рада, что ты заботишься о своем здоровье, — хлопнула она в ладоши радостно. В ладошу. — Я пока выложу тебе еду.

Под ее шумные приготовления к завтраку я открыла дверь и вошла в ванную комнату, включила свет. Я подошла к зеркалу и увидела... чудовище. Ну конечно, кто вообще по утрам выглядит хорошо? Да и зачем переживать по этому поводу? Все равно нету человека, ради которого я бы пыталась быть красивее.

Я решила, что умыться будет неплохо, да и помыть руки заодно. А после всех этих несложных действий я вышла в свет и, уже пуская слюнки, глядела на еду, приборы, отодвинутый специально для меня стул, поставленный напротив сестры и ее саму, сложившую руки, любезно приглашающую меня к трапезе.

— Ну же, присаживайся, — приветливо показала она на мою порцию.

— Ну раз ты разрешаешь, — фыркнула насмешливо я и с грохотом уселась.

— Приятного тебе аппетита.

— Угу.

Прямо под рукой сестры я заметила какую-то коробочку с лекарствами, название которых не успела прочитать. Антибиотики, может, какие. Не помню, чтобы она принимала что-то подобное. Нельзя было сказать, что я насторожилась от этого, но думать не перестала. Рак, сердце? Что там в списке самых частых смертей? А что бы я почувствовала, если бы сестра сказала мне, что ей осталось недолго?

Пока я думала об этом, Иеремия сложила ладони вместе и начала что-то нашептывать. Ах, да, молитва перед едой.

"Будь хорошей девочкой и помолись вместе со всеми, ладно?" — промчалась у меня в голове страдальчески слова матери. Терпеть их не могла, ещё больше, чем строгий наказ отца. Как хорошо, что я теперь свободна от всего этого религиозного мусора. Для меня их вера была лишь поводом для смеха, что не скажешь о сестре. Вид у неё был серьёзный.

Я отрезала ножом кусочек, медленно подула на него и с волнением поднесла ко рту. Попробовала. Замерла. Чуть не выронила вилку из рук… Впервые за долгое время мне удалось получить не просто удовольствие, но что-то большее, отражающееся где-то внутри. Я не могла этого объяснить. Для меня это больше, чем просто еда.

После первого же куска я начала быстро уплетать всю эту вкуснятину, напрочь позабыв о манерах. В конце концов, я сидела дома и могла себе позволить быть немного свиньёй. Ведь это было так вкусно, как будто я сирота, не евшая обычной человеческой еды уже с пару лет...

— Лилит, ты, главное, не суй в себя так много — обеспокоенно говорила Иеремия. — Не нужно так торопиться, мы же никуда не спешим.

— Шама жнаю, — ответила я с набитым ртом.

"Вот уж кому учить меня" — думала я. Ну ведь и правда, вроде не маленькая и понимающая, так ведь?

Так ведь? Нет, все намного сложнее, чем можно себе предположить. Ежедневно в мире умирает около двухсот тысяч людей, по самым разным причинам. Кто-то скажет, что это из-за одиночества, что некому было помочь рядом, но… много ли людей сможет спасти человека от удушья, хлопая по спине и отбивая вместе с почками последнюю веру в человечество? Даже и представить себе не могла, что я, засунув в себя остатки (а последний кусок, как правило самый большой из-за гордого желания доесть всё разом), поперхнусь. К счастью, кусочек еды с трудом, да проскочил. В любом случае, глаза заслезились, а в горле начался приступ кашля.

— Ну что я тебе говорила, — сказала Иеремия обеспокоено и даже недовольно, подойдя ко мне. — Почему ты не хочешь меня слушать?

Я немного откашлялась, очухалась и взглянула на нее, разозлилась. Да что... она вообще о себе возомнила! Ведёт со мной себя так, будто я маленькая или будто она такая взрослая! Руки помой, быстро не ешь! Прямо вспоминаю ту надоедливую сестру со своими правилами! Даже несмотря на то, что это мой дом, она смеет командовать. Кажется, некоторые вещи не меняются…

— Хватит уже со мной сюсюкаться! Я вообще-то взрослый человек, не надо меня воспринимать, как ребенка какого-то... — сказала я зло и отдернулась, чтобы та убрала свою руку.

— Я не имела ввиду...

— Думаешь, я бестолочь, да? — вскипела я и вскочила со стула, что Иеремия аж отлетела. — И ты будешь права! Да, я самая настоящая неумеха, какой и всегда была, но это не даёт тебе права унижать меня! Я припоминаю, как ты называла меня тупой и беспомощной...

То ли от злости, то ли обиды, то ли от подступивших ранящих воспоминаний я со всей силы ударила по столу и неожиданно дрогнула от боли. Посмотрев вниз, я увидела на своей ноге кровавый порез на лодышке и лежащий неподалеку перемазанный в масле и крови нож.

— Ай, больно... — простонала тихо я.

Не прошло и десяти минут, как я уже сидела, скрестив руки и смотрела на сестру, которая возилась то с аптечкой, то с моей окровавленной ногой.

— Я и сама могла о себе позаботиться.

— Нет уж, моя травмоопасная, извольте не выделываться и сидеть смирно, пока я не закончу, — пригрозила она. — Тебе повезло, что у тебя нет варикоза, иначе нам бы пришлось и с венозным кровотечением возиться.

Я отвернула голову от нее и, сжимаясь от боли, посмотрела в стену.

— Я и правда такая дура… Довольна теперь? — вздохнула я, и внутри меня что-то зашевелилось. Мне стало даже жаль себя, что я не могу сорваться на ту, которая заслужила зла, потому что именно этот человек прямо сейчас спасал меня от моих же бед. Я тоже не хочу быть законченной мразью даже по отношению к ней.

— Ты совсем не такая, просто тебе нужно немного порядка в свою жизнь, — говорила сестра медленно, увлеченная делом. — Ты куда-то спешишь, тратишь силы, эмоции, просто выплескивая, что думаешь. Как звучит поговорка? Сначала думай, а потом?..

Я ощутила жжение, как рану ощутимо щиплет. Глубокий порез оказался. Булатная сталь такая.

— … не думай,  — закончила я, сморщившись от неприятного ощущения.

— Ты считаешь, что я хочу сделать тебе больно, унизить, только всё это далеко не так. Веришь или нет, но я... изменилась, — её лицо покраснело и сделалось серьёзным. — Мне хотелось бы, чтобы ты это поняла. А ещё... я бы хотела извиниться за все, что тебе сделала. Мне правда жаль, Лилит.

Когда мы замолчали, то я задумалась над ее словами. Сожалеет? Жаль? А что толку, я все равно так и ненавижу ее. Словами тут мало чем поможешь.

— Вот и всё, — заключила она, завязав узелок на ноге, как на подарке каком-то.

Я встала и, немного хромая, заковыляла до своей комнаты, там нашла среди всего моего гиковского хлама кровать, которую не заправила и мигом упала на нее, окутанная мыслями. Сестра за мной не пошла. Во мне появилась какая-то усталость, апатия, нежелание вообще что-либо делать. Просто закрыть глаза и думать о своем.

С каждым днём всё только хуже. Эта жизненная пучина затягивает человека в себя, пока не всосет полностью и не раздробит на кусочки косточки. С каждым новым годом нам кажется, что этот год отвратительнее предыдущего, но, на самом деле, это все иллюзия, вот, что я поняла. Дело в том, что мы воспринимаем реальность более... понимающе, что-ли. Мы взрослеем и узнаем с каждым разом что-то новое, наши мысли становятся совершенным и… суровыми. Современный мир это печальное зрелище, полное несправедливости, страданий и людских слез. Исходя из всего этого можно догадаться, почему люди так не хотят взрослеть. Они не хотят знать. Я бы тоже не хотела. Очень. Мне уже страшно становится от того, в кого я превращусь с этими знаниями, потому что это неизбежно, спасения и надежды нет, только крах, отчаяние и жестокость. Пучина людских переломанных костей...