И мир вокруг перестал существовать. Теперь я вообще не знаю, где нахожусь, и это не скажу, что так плохо. Неважно в каком месте я начинаю сходить с ума от бесконечного потока разрывающих мою голову мыслей. Они одинаковы. Одинаково мучительны. И все же, красная кнопка ещё есть, и она назойлива, слишком привлекательна…

— Что же ты вся ерзаешь, милая? — прозвучал голос, да так близко, что я отдернулась. Та самая девушка или женщина… существо, истончающее горькие нотки алкоголя. — Мы всего-то лишь связали тебя, а ты уже завертелась своей задницей. Веди себя нормально.

— Переживает за свою родную кровь, — насмешливо произнёс уже мне знакомый Уорд. — Хотя может ли это животное вообще что-то чувствовать к другим?

— Жестоко... Ты по-настоящему её ненавидишь за тот случай.

— Она необразованная, беспринципная сука, которая не уважает даже таких людей, как мы, ей подобные. Правосудие должно восторжествовать.

— Обязательно. Она ведь предала нас...

Что они со мной собрались делать? Изнасилуют? Опозорят, выложив мои постыдные фото в сеть? Я не могла знать и даже предугадать. Неизведанная тьма на моих глазах белой пеленой дотрагивалась до меня, проникала внутрь — в лёгкие, пищевод — обжигала, кипятила мою кровь и нежными объятиями игралась с моим сердцем. Ничего с этим не поделать теперь, и не избежать жалкого и трепетного страха за себя и своего родного человека. Каждая минута казалась часом, каждый удар моего пульса выстрелом. Все, что я могла сделать... это решительно сжаться и надеяться, что не попадут летящие в меня бутылки, дротики и стулья, не сделают инвалидом. Не убьют хотя бы. Так страшно умирать, когда тебя убивают!

— Пойдем, куколка, — тыкнули меня в бок, и я встрепенулась. Больно. Ни капли не приятно. — Уже скоро мы будем единым целым. Если ты понимаешь, о чем я.

Некая сила подтолкнула меня вперёд — затормозила наша машина. Дверь с характерным стуком открылась, и в салоне автомобиля загулял ветер.

— Не называй меня так, — сказала я и на ощупь попыталась выйти из машины. Руки мои были связаны. Снова этот бондаж?

— Какая ты недотрога. Не смей наводить на меня скуку этими тупыми фразочками.

Женское тело повело меня, кидая всякие разные слова в мой адрес. Повело — это мягко говоря. Я должна была идти сама, наугад, а если стояла, то меня пихали сзади. Очень сложно ориентироваться в месте, где я и не знаю ничего. Я начала впервые за всю жизнь ценить данные сине с рождения глаза.

— Ну же, пошла, — рявкнула та позади и толкнула меня в спину с непривычной для меня силой. Я со всей тяжестью своего тела полетела вниз и, кажется, рассекла себе колено об ледяную скользкую корку. — Ха-ха-ха, вот растяпа. Вставай.

— Ро-оника-Веро-оника, ты такая жестокая, — пропел Уорд где-то позади. — Но ты ведь не думаешь, что будет хорошей идеей соскабливать ее мозги от нашего дорогого кафеля, если она вдруг разобьёт себе голову здесь?

— Вот уж не думала, что ты такой заботливый. Смотри мне, ещё влюбишься в эту... кхм.

И эти оба, напоенные своей любезной беседой, повели меня, поддерживая за плечи. Со стороны, наверное, это смотрелось очень жалко — три «отморозка» идут «жарить» друг друга, вот тебе и ля комедия!

Тут же мы ступили на твердую землю, и она содрогнулась от громкого хлопка двери. Мы прошли вглубь их логова, сначала по лестнице, а потом и в место, намного более тихое. Меня бросили на мягкий ковер — приехали. Что теперь? Говорите…

— Раздевайся, дорогая. Хотя ты же не можешь. Боже. Придется мне заняться этой работой, — заныла Вероника.

Вместе с этими словами я уже ощутила себя голой, дрожащей, осрамленной, будто никогда ничего подобного и не было. Как бледнолицая девственница я разволновалась и непроизвольно вскричала, когда до меня дотронулись.

— А вы точно не причините сестре... — хотела спросить я, надеясь на что-то, что изменит хотя бы самую незначимую переменную. Я стала мечтать о спасительном заклинании телепортации, в темный лес, допустим даже, что и смерть от голодных волков смотрелась бы намного привлекательнее.

— Да что ты всё заладила! — перебила меня Вероника гневно. — Тебе же сказали, что нам похер на неё! Ты что, тупая, сука?

— Тихо, тихо. Давай не портить ей аппетит, — обратился Уорд к своей разъяренной подруге, а потом обращался уже ко мне, поглаживая за плечо. — Не переживай, с твоей сестрой все будет нормально. Тебе лучше побеспокоиться о себе. И да, если будешь делать глупости... ну ты знаешь… то нам придется нарушить свое обещание. Я надеюсь, что мы понимаем друг друга.

И я опустила голову. Это был кивок покорный, послушный и обессиленный. Это все ради Йери. Ведь зачем я здесь? Разве я не обещала себе стать сильной ради нее? Просто проглоти эту гордость, страх и боль длинной иголкой и замри до тех пор, пока смертельный номер не закончится!

— Ты выглядишь жалко, знала об этом? Быть жертвой — не быть хищником, так? А раз ты усвоила теорию, то перейдем к практике. Ты столькому должна научиться, милая...

Я чувствовала, как меня касается нежно гладкая рука, ведя острым длинным ногтем по моему лицу, а потом также нежно снимает с меня последнюю одежду. Бесстыдно, развратно, оголяя всю мою пошлость, распуская свои руки там, где не следовало бы. Она гладила меня практически везде и будто предугадывала мои самые чувствительные зоны. Или это просто я поддалась настолько, что готова была наслаждаться своей судьбой?

Кожа нагрелась и встала дыбом от пронзительного холода. Не холодного подвала, уже хорошо... И кричать не надо. Не стоит. Наверное... только стонать, чувствуя скользящий вниз палец. Ведь это им нужно, да?

— Оу, тебе хорошо, зайчишка? Это все иллюзия, — прошептал женский голос плотным паром у моего уха, о острые зубки вонзились туда. Я вскричала от боли и тут же стиснула зубы, сморщившись в терпеливой гримасе. — Видишь? О чем я и говорю.

Первая кровь — первое осознание. Я поняла, что такое настоящая беспомощность. Связанная кровной клятвой, я не имела права и слова сказать наперекор. Оставалось только отчаянно надеяться или молить, или кричать... И все равно тонуть в этом черном океане без сердец, захлебываясь, теряя силы в каждом бесполезном движении. Смотреть на Мэлори. И почему ей так хорошо сейчас? Почему она смеётся, глядя на меня сверху, глядя на утопленника? Мне ведь... так больно... Я лишь маленький зверёк в этой огромной клетке, оставленный на вечность биться о раскаленные прутья своей неизбежной и тяжёлой судьбы. Так почему просто не сожрать меня? Зачем так медленно нужно сдирать с меня кожу, раскусывать маленькие лапки, пожирать мои кишки?

— Я только приблизилась к твоему местечку, ничего не подразумевая, а ты уже трясешься как осиновый лист, — расстроилась Вероника, но все это оказалось игрой, когда она злорадно продолжила. — Мне это так нравится! Я хочу больше!

— Н-нет! Не надо больше! — взмолилась я.

— Да, да! Ты хочешь! Уорд, надевай!

Мою шею стянули чем-то звенящим — похожим на ошейник или лассо — а потом потянули вперёд, и я упала на карачки. Я подняла глаза, надеясь увидеть пустоту, но... там снова была ты, Мэлори. И не упустишь ведь шанса поиздеваться надо мной... Неприятно, когда тебе давят кисти ногами или стискивают лицо рукой, надувая щеки. Но самое ужасное — жестокое и от того радостное выражение, с каким смотрят на казни отпетых преступников, приговоренных только к смерти и ничему более милосердному за их бесчеловечные поступки. Я думала, что ты меня любишь... Такого плохого человека невозможно любить, но тебе как-то удавалось. И после всего этого... что мне теперь остается? Сдавленно скрипеть и вздрагивать от натянутой на шею петли. Нет, я не хочу, не буду!

— Не трогай, фу! — сердито приказала Вероника и шлепнула по бедру до жгучего следа. — Неуклюжая псина. Ну ничего, мы тебя выдриссируем.

— Ох, зоофилия это скучно…

— Ай, заткнись! Я же не осуждаю твои вкусы. Например, твой ненормальный фетиш по всему святому — я имею ввиду, что ты обожаешь косплеи монашек или, чего я не понимаю, телок в хиджабе. Побойся Бога!

— Ох, только не эта фраза, выевшая мне весь мозг в юности...

— Не тебе одному.

Они говорили ещё о чем-то, и я не хотела дальше слушать, как они признаются друг другу в отсутствии мозгов. Это была моя возможность передохнуть, перевести дыхание, пока они снова не начали свои издевательства надо мной. Странно все это. Боль пропала, а перед глазами так ничего и нет. Ни звёзд в пустоте, ни планет, ни взрыва Большого. Только всепоглощающая пустота.

— Да ты на своих четырех еле держишься, — усмехнулся Уорд. — Неужели тебя измотала наша разминка? Ну же, ну же, впереди ещё столько упражнений! Тебе стоит научиться верить. Ты ведь говорила мне, вроде, что приверженик атеизма. Так знай же, заблудшая душа! — запел он торжественно. — Отныне же и впредь ты будешь молить! Молить меня о пощаде и милости! Ибо гнев твоего нового Господа страшен. Моли, пока можешь, дева! Моли своего нового Бога!

Удар, хлесткий и звонкий, плетью. Затем второй. Третий. Четвертый... Невозможно дальше считать… Невыносимая боль по всему телу... Невидимый ниндзя из тени кидался на меня отовсюду, целясь в самые слабые места... Нельзя было предугадать следующий его трюк…

— Ой, только посмотрите на эту кошечку, — сладко мурчала Вероника мне на ухо. — Извивается на полу, спинку себе чешет, видимо. Это так мило. А знаешь, я бы хотела... удочерить тебя. Уж очень ты мне нравишься. Тебе бы пришлось вылизывать не только себя...

Меня схватили за руки, плечи, и ноги. Я совершенно не понимала, зачем меня было удерживать. Я ведь никуда не убегу. Не могу этого сделать. Но вдруг пронзительная и жгучая спесь опалила меня ниже живота. Запах каленого железа, перемешанного с кипящей кровью и жженой кожей медленного залетал в через мои ноздри и вызывал неотложную тошноту и головокружение. Я кричала до слез и задыхалась от собственной слюны.

— Ну-ну, ещё немного, дорогая. Клеймо почти готово.

Клеймо! Вот как далеко могут зайти люди в своем увлечении! Насколько они могут сломать твою отставшуюся жизнь своим искусством! И как мне теперь людям в глаза смотреть? Хотя есть ведь... лазерная коррекция? Но как же это больно все равно! Я чуть в обморок не упала от болевого шока! А слезы идут и идут, невыносимо это все...

— А теперь, — произнесла торжественно Вероника и отпустила меня, — раз уж ты моя, то ты будешь делать то, что я прикажу. Поэтому скажи что-нибудь ласковое про свою госпожу.

— Я... — запнулся мой голос.

Но не успела я и слова дальше сказать, как она на меня накинулась и, повалив на землю, принялась душить.

— Никакого "я", дура! Разве был приказ говорить про себя, а?! У тебя не должно быть этого в твоём лексиконе! — кричала она на меня и сжимала мою шею все крепче. — Только "моя госпожа"! Ты поняла!? Или для твоих куриных мозгов это слишком сложно?!

Вероника делала это жестоко, как будто действительно хотела меня убить. Я беспомощно задергалась и сдавленно хотела что-то сказать, но хватка оказалась настолько сильной, что даже издавать хоть какие-то звуки стало для меня пыткой. Я поняла, что начинаю терять сознание. Телу становилось тяжело, а зрение и без света начало мутнеть. И что же мне делать? Не могу же я... оттолкнуть ее. Не могу. Не... могу...

Я жадно глотала воздух, когда эта обезумевшая стерва отпустила меня, сопроводив все это звонкой оплеухой.

— Какая же ты тупая! Об тебя даже вода не разрежется, — сказала Вероника с раздражением и снова перекрыла мне кислород. Жадным поцелуем. Она так играется с моей жизнью? Ей так нравится катать этот маленький светящийся шарик жизни у края, постоянно рисковать, набирая скорость или перебрасывать через пропасть на авось! Она, как маленький ребенок, увлекалась этим сильно и не понимала словно, что есть вообще такое понятие, как границы дозволенного. Сколько случаев мы знаем, когда такие ублюдки случайно убивали неповинных людей? И ведь нестрашно им. Деньги есть у них. Власть.

— М-м-м, привкус крови всегда так заводит... — промурчала Вероника. — Раз ты любишь угождать мне, то я дам тебе ещё один шанс. Будешь извиняться?

— Б-буду, — произнесла я с трудом.

— Тогда целуй ноги.

И я, с трудом нащупав гладкие ногти на таком же гладком полу, принялась губами лобзать ее стопы, приговоривая:

— Простите меня, простите...

— Простить? Ты слишком многого просишь!

— Что?

И ее нога предательски заехала мне в зубы.

— Ауч, зубастая шалава! И давно ты свой клык точила?

Я обессиленно упала на спину и тихо всхлипнула. Меня буквально рвало на куски... Чувствовать себя ничтожеством... Являться им? И ведь как же так случилось? Как же так могло случится?! Что человек... он... бесчеловечен бывает! Не я такая особенная, похоже.

К этому я стремлюсь? Быть просто... повелителем над чужими жизнями? Убивать все самое человеческое в них? Ради того, чтобы  удовлетворить свою жалкую жажду насилия, заложенную ещё матерью в утробе ребенку! Меня тошнит... тошнит от такого человека,  от самой себя тошнит!

— Ну чего же ты? — спрашивала сладко Вероника, и я осязала ее колючее движение коготками по шее. Она языком прикоснулась к щеке и слизала одну слезинку с меня. — Твои страдания как медок сладки! Ты должна гордиться своим горем...

— Вероника, — изумлённо произнес Уорд, хлопая в ладоши, — ты не перестаешь меня удивлять своей грацией. Кажется, что сама Вселенная поет тебе в твоём непревзойденном виде. Посмотри на себя!

— Ой, льстюн проклятый. Хочешь соблазнить меня?

— Ради этого я и живу.

— Так возьми меня…

Насилие... Нельзя... ни в коем... случае! Как бы не было отвратно, блевотно, невыносимо все это чувствовать! Но я ведь не сойду с ума? Со мной ведь будет все в порядке, да? Я уверена, что будет! Наверное... Только бы не остаться, только бы не остаться здесь... Я... Хватит!

Этого не может... быть. Темнота. Это ведь невозможно! Полностью противоречит любой логике! Да сколько можно ходить вокруг, да около? И хватит уже шуметь здесь! Хватит мешать!

Извиняюсь... Я извиняюсь! Что хотите? Только извините, пожалуйста! Я ведь ни в чем не виновата! Вы же знаете это, да? И продолжаете… А я все блуждаю, блуждаю, милый, маленький огонек! Вот ты где! А где… мы?

Мы в пропасти, дорогой мой, бездонной пропасти. Все мы, ребята, все! Пучина бесконечной тьмы... Где-то глубоко-глубоко. И как я раньше не замечала этот ужас? Он прекрасен и ужасен! Он...

Нет-нет! Это все не то! Да лучше ноги об меня вытрите! Прошу! Огонек... Мой милый огонек. Ну же... ну... же...