Всё изменилось.
Мой путь засыпан.
Звёздной пылью засыпан.
Осколками угольков из камина засыпан.

Я ступаю по своей тропинке и ранюсь. Больно. Кровоточит. Моя душа кровоточит. Вспоминая то, как в нелюбимому мире я смотрела на любимого человека, я перестаю верить в любимый мир с нелюбимыми людьми. К чему мне это?

Энди бы сказал, что это ловушка. Что не будет в этом месте ни свободы, ни воздуха, что уже стало синонимами. Я очнулась не на нашей планете. Образно, конечно. Я очнулась в месте, о котором раньше бы мечтать боялась. Пережив лёгкую тряску, я открыла глаза и увидела железные решётки и пыльную темноту. Здесь было несколько клеток с ранеными людьми. Кто-то до сих пор не пришёл в сознание, а кто-то уже в панике успел забиться в углу своего железного мирка. Здесь были некоторые мне знакомые лица: Миранда, как и всегда, печальная и заплаканная с ребёнком на руках, рыжий подросток, с которым я ещё в лагере успела повздорить из-за костра, Айден, чьи глаза так и не открыли после нападения летающих кастрюль. Раз его забрали, значит, он жив. Значит, очнувшись, захочет исполнить свое непроизнесённое вслух обещание. Помимо этих троих с половиной человек было ещё около дюжины. Мы все были голодные, уставшие, напуганные и злые. Все. Пока тряска не прекратилась.

Открылась широкая дверь, и свет ослепил глаза. Вооружённые люди вытолкали всех из клеток и, как гусят, повели в неизвестном направлении. А дальше настал хаос. Хаос в идеальном порядке. Мы приближались к большому зданию, словно нетронутому солнечной вспышкой.

— Где мы? — нерешительно спросил кто-то из толпы. Нужно заметить, среди нас были одни подростки и молодежь.
— В вашем новом доме, — ответил вооружённый мужчина. По его голосу не сказать, что он собирается нас мучить или убивать.

Здание было похоже на дворец с конусообразными крышами, только тянулось оно не в высоту, а в ширину. Да к чёрту здание! Здесь была трава. Самая настоящая трава! Моё изумление не передать словами. Мои ощущения за гранью моего же понимания. Никогда в жизни мои глаза не были так широко распахнуты. Никогда в жизни я не видела столько зелени. Здесь не было деревьев и кустарников, но трава… Сочная, молодая и… Живая.

Я делаю несколько шагов и замираю на месте, не желая больше никуда идти. Я вдыхаю воздух полной грудью, как не делала никогда раньше. Лёгкие распахиваются. Я чувствую кислород. Мне никогда не было так легко и приятно дышать. Я слышу, как остальные подростки жадно глотают воздух. Слышу, как наслаждаются. И следую их примеру.

Когда я уже находилась внутри, воспоминания моих первых шагов по траве медленно заполнялись другими воспоминаниями. Нас вели по длинным коридорам, указывали на разные двери, приказывая разделиться и ждать в помещении, где нам приказали быть. Длинные коридоры поражали больше не тем, как были устроены, а тем, сколько людей в них было. Все подростки, все смотрят на нас с улыбками, но пока непонятно, доброжелательными ли.

Поразительно, как быстро меняется жизнь буквально по щелчку пальцев. Ты только сидел и проклинал себя за то, кем ты являешься, а теперь ты напуганно смотришь по сторонам, боясь, что тебя вернут в твоё прошлое тело. Вернут в прошлое.

Я не доверяю этим людям. Они послали к дикарям машин-убийц и уничтожили их дом, чтобы доставить нас сюда. Зачем так нужно было пугать подростков? Были бы это хорошие люди, они бы и разговаривали по-хорошему. Нас, будто диких животных, отловили без разрешения и запихнули в какое-то «райское место». Живите, мол, не тужите. Какое-то время мне действительно казалось, что мы мертвы, пока я и ещё несколько дикарей не почувствовали резкое головокружения от резкой подачи кислорода. В раю боли не чувствуют. В раю ничего не чувствуют.

Я зашла в «свою комнату» и стала жадно оценивать обстановку. В глаза сразу бросилось три кровати и большое окно с широким подоконником. Только потом я увидела двух человек, сидящих в разных углах комнаты, но их мне пока рассматривать не хотелось. За окном погодка была скверная. Там, где заканчивалась трава, начинался густой непроглядный туман. Будто искусственный. Небо заволокло тяжёлыми тёмными тучами, а лёгкий ветерок расшатывал зелёную траву, создавшую настоящий пушистый ковёр.

В комнате было много места. Для трёх человек — даже слишком много. Деревянные полы, бежевые обои… Всё создавало подобие уюта, но даже здесь, среди кучи шкафов и тумбочек, заполненных чьим-то хламом, я чувствовала себя в опасности.

— Эй, подруга. Смотри, как бы шары не выкатились, — женский голос отвлёк меня от размышлений.

Это была девушка с каре. Её необычная внешность смутила меня на какое-то время. Её волосы были покрашены в тёмно-зелёный, а глаза обведены большим слоем чёрных теней. На шее — чёрная цепочка, на ногах — тёмные рваные штаны, а на торсе — кожаная куртка с закатанными рукавами, скрывающая белую футболку с надписями.

Девушка смотрит на меня так, будто я на её территории, и сейчас меня проучат за вторжение. Она поднимается со своей кровати, оценивает меня взглядом и, обходя меня вокруг, формулирует новую колкость.

— Из тебя воин, как из меня леди, — хмыкнула она, подытожив.
Её слова запомнятся мне надолго. Воин? Здесь держат будущих воинов? Война с природой закончилась поражением, так что же люди решили добить за неё?
— Я и не пытаюсь казаться той, кем не являюсь, — зло смотрю на неё и готовлюсь к худшему. Меня не покидает чувство, что сейчас она достанет из-за спины нож и приставит к моему горлу. Её хищный оскал ещё сильнее бьёт по моей уверенности.
— Покорешимся, — сделала вывод она и протянула мне руку для рукопожатия. — Я Элисон. Тебе бы пересмотреть свои принципы, красотулька. Искренние здесь не выживают, — на этих словах он демонстративно улеглась обратно на свою кровать, не дождавшись моего рукопожатия.

Второй человек был менее разговорчив. Парень с тёмными и сильно растрёпанными волосами сидел на подоконнике и задумчиво смотрел в окно, которое из-за тумана казалось запотевшим. Что он там рассматривал? Что могло так сильно его заинтересовать? Это загадка. Как и то, почему на моё появление он не отреагировал так же, как его соседка.

Я тихо подхожу к парню, становлюсь рядом и, скрестив руки на груди, облокачивается о стену.
— Привет, — звучит так, будто я неуверенный в себе школьный ботаник, который наконец решил подкатить к девчонке.
Брюнет многозначительно переводит на меня взгляд и долго смотрит на меня. Светло-карие глаза подчёркнуты густыми тёмными бровями и длинными ресницами. Он смотрит на меня с такой отстранённостью, что с первого взгляда сложно понять, человек это или машина.

— Оставь его. Он глухонемой, — пояснила Элисон, увлечённо плетящая какой-то браслет исключительно из чёрных бусинок.
— Давно? — смотрю на парня, медленно отводящего от меня взгляд. Красивый грустный взгляд под стать красивому грустному парню. В его глазах столько печали, что ею можно было бы отравить океаны. Океаны, которых нет.
— Да небо его знает. Может, с рождения. Кстати, это Джош.

Тяжело, наверное, жить и не знать, как звучит твоё имя. Ты смотришь на мир, который не слышишь и который не слышит тебя. Взаимное безмолвие. Ты смотришь на людей, которым сказать ничего не можешь, да и они не хотят тебе ничего говорить. Взаимное безразличие. Но ещё печальнее то, что это относится не только к Джошу, а ко всем нам.

— Откуда вы такие явились? Дикари что ли? Или из G-27? — спрашивает Элисон, а я только непонятливо хмурюсь. Девушка какое-то время удивляется моей непонятливости. — Значит, дикари… Оно и видно. Без обид, — махнула рукой и продолжила своё занятие. — Конечно же, ты ничего не слышала о По́лосах. Проще говоря, города для выживших. G-27 ближе всех отсюда.

Я внимательно слушаю каждое слово, боясь упустить хоть малейшую деталь или сбить её с мысли.

— А это что за место?
На мои слова девушка безразлично пожимает плечами.
— Что-то типа школы. Колледжа. Уловила иронию, а? Мир подыхает, к мы тут домашку делаем да формулки зубрим.

Джош резко оборачивается к Элисон и жестами показывает ей что-то, постучав по подоконнику, чтобы она обратила на него внимание. Среди его непонятных движений рук мне на секунду померещился фак. Девушка ухмыльнулась.
— Не парься, Джошуа, я не буду ей рассказывать о твоих фетишах.
— Ты же сказала, он глухонемой.
Элисон закатывает глаза и поднимается с кровати.
— В этом и прелесть, зануда. Скажи хоть то, что он козлина, он всё равно ничего не поймёт, — она подходит к парню и чуть наклоняется, чтобы их глаза были на одном уровне. — Да, козлина? — широко улыбается с притворной доброжелательностью, и парень отвечает ей той же улыбкой. Он не понимает, что она говорит. — Джош козли-ина, — протягивает она и трепет его по волосам.
— Прекратите, — я убираю её руку от него и сильно хмурюсь. Заметила, что делаю так очень часто. — Это неправильно.

Не уверена, что у меня получится подружиться с Элисон. Здорово, конечно, что она прямолинейна и независима, но её отношение к соседу…

Она цокает и скрещивает руки на груди. В этот момент я вспомнила, как однажды в комнате миссис Джеффри нашла странный плакат с кучей цифр, парочка из которых была обведена красным. Кажется, он назывался календарём. Там были изображены мужчины с мотоциклами, одетые примерно в то же, что сейчас было на Элисон. Очень уж она похожа на тех байкеров.

— Неправильным было решение поселить ко мне в комнату такую мозгоклюйку, как ты.

Если бы не обстоятельство, я бы закрылась в своих собственных мыслях наедине со скорбью. Мне не хочется ни знакомиться, ни произносить чужие имена, пока одно единственное любимое не сотрёт мой язык. Энди бы сказал, что я опять слишком много ною.

Эл уже который раз возвращается в своё исходное положение на кровати. Потеряв во мне интерес, она продолжает плести из бусинок браслет. Все, что меня сейчас более менее волновало — Миранда. Мы ехали с ней в одном фургоне, но даже слова друг другу не сказали, а на улице нам уже не было друг до друга дела. При виде травы все напрочь забыли обо всем

— Вы не знаете, куда повели рыжую девушку с младенцем?
Эл посмотрела на меня исподлобья и, прищурившись, хмыкнула.
— Я знаю только то, что сейчас ты похожа на бомжа. Тебе надо переодеться. И мне надо ещё раз повторить, что в этой комнате тебя слышу только я? — уже второй человек удивляется тому, что я обращаюсь к нему на «вы».

Если бы на пальцах нужно было посчитать схожести в речи Миранды и Элисон, то пришлось бы отрубить их все. Как же мне хотелось бы рассказать Энди о том, какие разные, оказывается, бывают люди.

Как только она сказала про «переодеться», я вдруг резко почувствовала зудение по всему телу. Благодаря великодушию чёртового Айдена, я повалялась на земле, пропитанной влагой кислотного дождя. От немного влажной одежды, некоторые участки кожи покрылись красными пятнами и волдырями.

Странный вкус у этой Элисон. Чёрная одежда захватила бо́льшую часть её гардероба, так что ни о каких розовых цветочках на футболке я и мечтать не смела. Она вручила мне свою чёрную широкую толстовку и того же цвета зауженные брюки. Откуда у них такая одежда? После того, как люди вышли из бункеров, прошло всего пятнадцать лет. Неужели кто-то уже успел заново построить заводы по производительству одежды?

Без возражений иду в душ. Как сказала соседка, они есть в каждой комнате. Кроме нашей. Впрочем, я не сильно расстроилась. Джош, хоть и скромный молчун, всё равно парень. А жить в одной комнате с незнакомым парнем, да ещё и ходить с ним в один душ… Не-е-е.

В незаселённой комнате через одну от нашей я и остановилась. Ненадолго. Приняв все водные процедуры, напялив на себя большеватую одежду Элисон и сменив линзы на глазах, вернулась в комнату. У меня не было никакого желания сейчас играть в путешественников-исследователей и выяснять, что тут к чему. Соседка говорила, что это место — подобие колледжа. Не знаю, что значит это слово, но оно мне нравится. Если в школе участия школьники, значит, мы — колледжисты? Колледжуйки? Кольджники?

Любая история заканчивается, когда из сюжета выводят главного героя. Дальше пустота. Дальше не интересно. Читатель закрывает книгу и кладёт её на полку, не слыша, как оставленные им неинтересные персонажи давятся пылью в шкафу. И что же происходит дальше? Они умирают? Морально, физически? Глупо задавать такой вопрос, ведь очень скоро я сама на себе узнаю ответ. Ведь такой персонаж — я.

Энди всегда был первым. Первым прибегал на кухню к завтраку, первым научился выживать, первым узнал правду о моих родителях, первым был в росте. Даже умер он первым.

Когда мы были младше, в наших сердцах всегда горел свет. И почти всегда он зажился одновременно. Мы были друг для друга спичкой. Я всегда боялась грозы, а Энди всегда боялся, когда мне было страшно. Нырнув с головой под одеяло на своей кровати, я отдалась воспоминаниям одного из таких вечеров.

Темнота.
Шум.
Дождь.
Гроза.

Я сижу в углу комнаты и, еле сдерживая слёзы, смотрю в окно, по стеклу которого дождь жестоко бьёт каплями. Лесли и Маркус как раз в тот день ушли искать запасы и разный хлам, чтобы пережить зиму. Мне некуда было бежать. Небо как будто искрились, пугало страшным грохотом и вспышками. Мне всё казалось, что история повторится, и то ли молния, то ли солнце ослепит меня до потери зрения. А ещё хуже — сожжёт. Впрочем, потерять зрение было не так страшно. Я бы постоянно держала глаза закрытыми, и люди не смогли бы увидеть их цвет и осудить. Тогда я ещё не знала про линзы.

Дверь резко открылась, двенадцатилетний Энди вбежал в комнату и, увидев меня, тут же бросился в мою сторону. Кое-как ему удалось отлепить меня от пола и уложить на кровать.
— Всё хорошо, Ниа. Вдвоём не страшно, — быстро говорил он, ложась рядом со мной и укрывая нас одеялом. Он знал, что я боюсь грозы.
— Почему небо нас так не любит, Энди?Почему?..
Когда рядом кто-то есть, мне слёзы сдерживать сложнее. Тогда ещё мальчик обнимает меня, и я без капли недоверия утыкаюсь носом ему в грудь и зажмуриваюсь. Уже тогда наши отношения сложно было назвать дружескими, но в двенадцать лет сложно понять свои чувства. Чувства, которые есть только у одного.
— Пускай, — тихо произносит он и крепче обнимает меня. — Зачем нам его любовь? У нас есть мы. И однажды мы окажемся в месте, где не будет неба, Ниа. Ничто не будет нам угрожать.  Обещаю, мы окажемся там вместе. Там будут тысячи бабочек, Ниа, веришь? Там у людей будут голубые глаза, — говорит он воодушевленно. В свои двенадцать мы вместе верили в место, где будет безопасно. Мы вместе верили в мир.

— Тысячи бабочек? — переспросила я. Всегда мечтала увидеть их.
— Тысячи бабочек… — повторил он, и я почувствовала его улыбку.

Энди не умел рисовать, но постоянно выводил пальцем на песке или запотевшем окне линии. Он рисовал бабочек. Разной формы, величины. С разными крыльями. Он рисовал их для меня. Тогда не было разделения между воображением и реальностью, ведь даже реальность казалась сказкой. Казалась… Пока мы верили.

Когда в наш дом пришли Небесные, вера пропала. Жалость к людям превратилась в ненависть или страх, а каждый новый день отличался от предыдущего только погодой и дорогой, по которой мы шли в неизвестность. Энди всё чаще стал уходить куда-то по ночам, пока я спала. Чаще стал молчать и реже улыбаться. Мальчик с веснушками и огнём в глаза превратился в ледышку. Я потеряла надежду вернуть своего друга в день, когда снова началась гроза. Со смерти наших приёмных родителей прошло чуть больше трёх месяцев, но боли меньше не стало. Мы сидели по разным углам комнаты. Окна с выбитыми стёклами пропускали в дом холод и капли дождя. Каждый раз, когда небо светилось от вспышки молнии, я вздрагивала и смотрела на парня. Он заколачивал окна, но на последнее не хватило досок. Энди смотрел в пустоту. Раньше он всегда рвался ко мне, чтобы успокоить и нарисовать очередную бабочку хоть на пыльном полу. Сейчас — полный мороз. Да и мне не столько нужна была поддержка, сколько понимание того, что мой друг всё ещё мой. Что не погиб в нём тот рыжий мальчик с веснушками.

Я поднялась с тряпок и сама подошла к нему. Села на пол рядом с ним и прижалась сбоку, положив голову на его плечо.
— Ниа, иди спи, — раздражённо сказал он, поведя плечом и скидывая с него мою голову.
— Не могу уснуть, — вру. Я даже не пыталась.
— Я очень рад за тебя. Даже не вздумай завтра ныть из-за усталости.

Прогремел гром, но в этот раз я даже не дёрнулась. Поведение Энди было страшнее любой грозы. Огонь, разведённый в самодельном камине, тихо потрескивал, напоминая о том, что и наши отношения сгорают в пламени прошлого. Мне холодно и зябко. И внутри, и снаружи. Я делаю глубокий вдох, но мне всё еще не хватает воздуха. Не хватает моего друга.

Между нами были бы другие отношения, если б не убийство мистера и миссис Джеффри. Возможно, даже подобие сейчас немыслимой любви. За день до нашего личного конца света произошло кое-что странное. То, что мне уж точно никогда не забыть. Если из памяти и можно что-то стереть, то «файлы» того дня вирусом распространяются по всему мозгу. И вот я уже снова думаю только о том случае.

Нам было шестнадцать. Я спала до обеда в комнате наших приёмных родителей. Всё утро у меня сильно болела голова, так что миссис Лесли разрешила отложить работу по дому на несколько часов и поваляться на её с мужем широкой кровати. В их комнате было прохладнее всего.

Я помню те моменты в деталях. Шторка нежно развивалась на ветру, как руки девушки из восточных танцев, которые миссис Джеффри очень любила нам показывать. В прошлом она обожала этим заниматься. Дверь была слегка приоткрыта, и свежий воздух проходил через тоненькую щель. Наверное, впервые я радовалась солнцу. Лучи пробивались через занавеску и падали на кровать, на которой я лежала. Я протянула руку, и свет коснулся моих пальцев, даря какое-то приятное ощущение теплоты.

В комнате мебели было мало, да и та смастерена как будто на скорую руку. Деревьев в округе было немного, да и те все сухие и ломкие. Никогда в жизни мне не приходилось видеть настоящее зелёное дерево. Только коряги, да обрубанные брёвна, которые нас с Энди заставляли собирать. Из них Маркус и делал мебель.

Одной земле известно, как он и Лесли смогли вдвоём вынести из бункера столько вещей. Может быть, когда-то они жили ещё с кем-то, но об этом я их не спрашивала.

Дверь в комнату приоткрылась. Энди вошёл почти бесшумно и закрыл за собой на защёлку. Увидев, что я не сплю, он кратко улыбнулся и сел на край кровати возле меня. Уже в шестнадцать он был тем ещё красавчиком, чего не сказать обо мне. Я долго рассматривала его волосы, которые как-то сами избавились от рыжего оттенка и стали русыми. Энди менялся на глазах. Веснушки пропадали, а тонкие брови разрастались, становились темнее и делали его лицо более суровым, хоть тогда парень был очень улыбчивым и добрым.

— Ну что? Когда уже там твои похороны будут? Может, Лесли в честь этого что-то вкусное приготовит.
Я улыбнулась в ответ и ударила его в плечо, так и не вставая с кровати. От сильной боли мне даже еле удавалось не засыпать.
— Как ты? — уже серьёзнее и тише спросил он.
Было сложно не смотреть на его губы. Как же сильно он мне нравился… Мой первый и единственный идеал мужчины. До него я никогда не обращалась с парнями нашего возраста, так что и сравнивать мне было не с чем. Он был идеален. Таким и остается до сих пор.
— Как Маркус, когда мы с тобой завалились в его комнату и стали изображать оркестр с кастрюлями вместо барабанов.
Энди засмеялся.

Как же красиво он смеялся…

Это был последний день, когда я видела его искреннюю и чистую улыбку.

— Я принёс тебе кое-что, — говорит он и достаёт из кармана что-то маленькое и бесцветное.
Берёт мою руку и кладёт в ладонь какой-то холодный маленький предмет. Это был серебряный кулон в виде бабочки. Немного пожелтевший, но очень красивый.
— Нашёл в километрах пяти отсюда. Я сделаю тебе цепочку. Его можно повесить на руку или шею, — пока он всё это говорит, я с улыбкой и умилением наблюдаю за его выражением лица.
— Спасибо, — прерываю его речь одним только тихим словом.
Парень тут же умолкает и улыбается, после чего наклоняется и целует меня в лоб. И ничего на свете нет заботливее этого жеста. Для меня — нет.

Я подвинулась, чтобы Энди лёг рядом, и ему не нужно было устных приглашений, чтобы сделать это. Я по традиции положила голову ему на грудь, а он запустил руку в мои волосы. Самое лучшее обезболивающее средство — он. Мне больше ничего и не нужно было.

— Чем отличаются друзья от второй половинки? — серьёзно спросила я. Не знаю, догадался ли он о том, что я пытаюсь разобраться в чувствах к нему же.
— Откуда ж я знаю, Ниа? — ухмыльнулся он. — У меня кроме тебя и нет никого.

Есть всё-таки плюсы в конце света. Миссис Джеффри рассказывала нам о ревности, и, как я поняла, это чувство — редкостная дрянь. А когда во всём городе, кроме тебя, нет никаких «левых», ревновать не к кому. Разве что к отражающим поверхностям.

— Но как ты думаешь? — не унималась я.
— Ну… Мне кажется, друзья не должны сильно отличаться от вторых половинок. И в одних, и в других человек нуждается одинаково. Не считая исключений. Наверное, отличается только пол.
— Думаешь, человек не может полюбить кого-то своего пола или дружить с кем-то из противоположного? — уже почти напрямую спросила я, не отрывая глаз от шторки, так маняще колыхающейся на ветру.
— Не знаю, — задумчиво произнёс он.

И что он имел ввиду под этим «не знаю»? Он не знает, можно ли дружить с кем-то, кто противоположного пола? А что насчёт меня?

— Это же тебе́ Лесли постоянно рассказывает сопливые сказочки о любви, — ухмыльнулся он. — с Маркусом у нас разговоры поважнее.
Я с наигранной обидой ударила его в грудь, и Энди засмеялся.

Как же красиво он смеялся…

Парень не соврал. Нас действительно воспитывали по-разному. Миссис Джеффри чаще рассказывала что-то мне, а её муж — Энди. Вот только Лесли больше акцентировалась на чувствах, а Маркус — на фактах. Поэтому из нас и выросли умный Энди и просто я.

Атмосфера была превосходной. Я всё никак не могла надышаться ИМ. Его рука, плавно скользящая по моим волосам, постоянно замирала на несколько секунд, когда за дверью слышались шаги. Хоть нас и спасала эта чёртова защёлка, всё равно казалось, что сейчас кто-то зайдёт и будет кричать на нас. Хотя, за что?

— Я тебе когда-нибудь рассказывал о поцелуях? — вдруг совершенно серьёзно спросил Энди, и я замерла, чувствуя, как быстро лицо заливается краской.
— Нет… — честно ответила я. Нет, Энди, ты не рассказывал. А вот Лесли — да. Но тебе лучше об этом не знать. — Что это?

Миссис Джеффри любила романтику и никогда не упускала возможности в сотый раз рассказать о их первом с Маркусом поцелуе. Вот только эта затёртая до дыр история почему-то постоянно рассказывалась, когда в комнате не было ни Энди, ни главного героя рассказа.

— Да так, — парень сделал паузу. — Это будет неинтересно.
— Расскажи, — настояла я и подняла голову так, чтобы Энди мог смотреть мне в глаза. «И поцеловать!» — добавил голос в голове. Именно тот голос, который верещал от каждого нашего случайного прикосновения.

Он посмотрел мне в глаза, и все те искры, о которых так красиво писал автор одной из десятков книг миссис Джеффри, превратились в фейерверки с картинок из той же книги.
Говорят, где-то недалеко продавали смысл жизни.
У меня на него не хватило денег.
У меня не хватило сил.
Чтобы спасти эти прекрасные глаза.

Энди долго смотрел на меня. В какие-то мгновения я даже замечала, как его взгляд неловко падал на мои губы и возвращался обратно к глазам. Если в тот момент что-то и было желаннее, то я в это не поверила бы. 

— Ну где вы, бездельники? — прозвучал голос где-то за дверью, и мы с Энди замерли на месте, ожидая чего-то совсем не утешительного, — Ниана Твайстер, — важно назвал моё имя Маркус. — Призываю Вас к здравомыслию и честному ответу на вопрос. Где этот рыжий засранец?
— Кажется, Энди собирался сделать новую швабру, — соврала я и закусила губу, почувствовав, как улыбнулся парень, так и не убирая руки с моих волос. 
— Тебе стало лучше? — мы говорили громко, чтобы хорошо друг друга слышать. Маркус, похоже, даже не собирался заходить в комнату.
— Нет, я… Меня немного подташнивает.

— Я позову Лесли?
— Не нужно. Я сейчас выйду.
Ответом на мои слова стали удаляющиеся шаги. Маркус не выделялся излишней заботливостью, в отличие от его жены — она беспокоилась по любому поводу.

— Мне теперь придётся делать швабру? — лениво спросил парень.
— Да. А ещё тебе придётся поблагодарить своего спасителя, — важно заявила я, и Энди улыбнулся, повернувшись на бок лицом ко мне.
Было что-то в этом его игривом взгляде. Он смотрел на меня, а я наслаждалась. Хватило пяти секунд, чтобы кровь совершила марафон по всему моему телу, заставляя сердце стучать чаще, чаще, чаще. 

Энди навис надо мной, чуть сжав рукой простынь под нами. Его глаза светились, и я ловила каждую искорку, наблюдая, как он взглядом в нерешительности бегает по моему лицу. Парень медленно наклонился ко мне, улыбка давно исчезла с его губ — в это мгновение он был абсолютно серьёзен. Между нами остались сантиметры. Я уже слышала его дыхание на своих губах, чувствовала его желание коснуться их и поведать о том, что же такое «неинтересное» в этих поцелуях. Земля ушла из-под ног, а кровать будто превратилась в воду. И я тонула. Пока не услышала стук.

Энди обернулся, и я посмотрела за его спину. Миссис Джеффри стояла возле окна со стороны улицы и стучала нам по стеклу. Она намеренно прервала нас. Энди тут же слез с меня, а потом с кровати и, стыдливо опуская голову, направился к двери. Лесли как будто осуждающе погрозила ему пальцем, но сама еле сдерживала улыбку, так и говоря: «Вот же негодяй!» 

Парень открыл дверь, и на пороге его ждал ещё один сюрприз. Маркус никуда не ушёл. Он стоял возле комнаты, поставив руки по бокам и неодобрительно качая головой.
— Швабру он делает… — с прищуром сказал мужчина. — Швабра ещё не выросла, чтобы её делать! — на этих словах он отвесил Энди подзатыльник, а потом, когда парень ушёл, обратился ко мне. — Тоже хороша. Что ж ты мне тут работника соблазняешь? — с улыбкой произнёс он и, в очередной раз покачав головой, закрыл дверь в комнату и ушёл.

От этих воспоминаний хотелось лицом уткнуться в подушку и пролежать так целый день. Что я и сделала. Меня не волновали ни соседи по комнате, ни через стенку. Вторые, кстати, были намного громче. Не знаю, что они там устроили, но эти крики ко второму часу меня уже выбешивали. Элисон относилась к этому спокойнее — она не возмущалась, не ходила разбираться и не капала на мозли с возмущениями. Наверное, она уже привыкла жить с глухонемым парнем, который был тем ещё слушателем.

— Так, всё… — решительно произнесла она своим слегка грубоватым голосом. — Мне тут и одного депрессивного молчуна хватает, подруга. Вылезай из своей одеяльной пещеры.
Девушка подошла ко мне и скинула с меня все подушки и покрывала.
— Оставьте меня, — промычала я и стала тянуть одеяло обратно на кровать.
— Ещё раз назовёшь меня на «вы», и я пожизненно буду звать тебя мозгоклюйкой. Или просто всеку.

Я посмотрела на неё сощуренными заспанными глазами, и девушка прыснула со смеху.
— Ты выглядишь лучше, когда я тебя не вижу, — бодро заявила она и взяла меня за руку, в прямом смысле стянув с кровати. — Есть тут одно зачётное место… Хожу туда, когда хреново. Знаешь о моей самой действенной методике поднятия настроения? — спросила она с сумасшедшей улыбкой, когда мы уже стояли в коридоре. — Наблюдать за теми, кому ещё хреновей, чем тебе.

На этих словах мы и направились куда-то, где людей становилось всё меньше, а коридоры как будто темнели. Жутковатый был этот колледж. Складывалось впечатление, что он существует уже несколько столетий, но такое ведь невозможно. Все постройки большей части планеты были разрушены после солнечной вспышки. Не могли же мы объехать полпланеты, чтобы добраться сюда.

Высокий рост Элисон объяснял её быструю ходьбу. Один её шаг был на ровне с моими двумя, так что на её фоне я выглядела новорожденным цыплёнком, еле поспевающим за мамкой. Не знаю, как бегают цыплята, но мне кажется, что я недалеко от них ушла.

Мы приближались к двери в конце коридора. Она вела куда-то вниз, хоть это уже был первый этаж. На подвал не похоже. Скорее, минус первый этаж — очень уж подозрительная здесь была железная дверь. Такие не делают для входа в туалет или подвал. Такие делают для тех, кто хочет их сломать. Или пытается.

— Что здесь? — любопытствую я, и девушка хищно улыбается, доставая ключи из кармана. Она явно была рада этому вопросу.
— Место, которое никому не понравилось бы. Здесь держат плохишей. Но я не для этого тебя сюда привела. Не спрашивай, откуда ключи. Нужно рулить связи с нужными чуваками.

Элисон открыла дверь и театрально поклонилась, приглашая меня вперёд. Уже на пороге это место мне не понравилось. Здесь было сыро и темно, как будто в пещере. Стены, выложенные кирпичами, словно держали в себе эту сырость далеко не одно столетие. Сомнений нет. Этот колледж пережил конец света. Но как?

— Ты посмотри, кто́ там. Я постою на шухере.
— И ты закроешь меня здесь, — догадалась я и обернулась к ней. На мои слова девушка закатила глаза.
— И всё-таки ты мозгоклюйка.
Она подкинула ключи в воздух, и я словила их, чуть не уронив. Теперь я абсолютно запуталась в своих подозрениях по поводу её намерений.

Как она и сказала, осталась у выхода, а мне пришлось поддаться любопытству. «Наблюдать за теми, кому хреновей». Выходит, здесь есть люди?

Я спускаюсь по лестнице и вижу перед собой длинный коридор, по обе стороны которого красуются железные решётки, ограждающие коридор от чего-то или кого-то в клетке. Здесь гробовая тишина. Я уже начинаю переживать, а те ли ключи мне дала Элисон? Зачем мы здесь?

Мои сомнения развеиваются, как только я подхожу к первой решётке. Я вижу в углу человека. Мужчину. На нём нет футболки, он очень худой и бледный. Явно провёл здесь очень много времени. Из-за моих шагов он поднимает голову, и я вижу, что это не мужчина, а парень не больше двадцати пяти лет. Смотрю в другую сторону и вижу знакомое лицо. Один из головорезов, который схватил меня, пока я наблюдала за боем дикарей, теперь сидел за решёткой, обняв себя за колени и глядя в пустоту. В прошлый раз на его лице была повязка, а теперь — страх. Этого парня или мужчину я узнала по огромной татуировке на всю руку.

Вопрос повис в воздухе. Что здесь делают эти люди?

— Забавно, да? Не находишь знакомых лиц? — Слышу голос Элисон у входа. — Тут абсолютно все те, кого привезли с тобой. Прикол в том, что именно тебя почему-то сюда не запихнули. Колись. Ты какая-то крутая шишка, а?

Наверное. Ели только главная героиня комедии под названием «Жизнь».

— Не думаю, — отвечаю ей и слышу, как в клетках начинается движение. Чьи-то руки впиваются в прутья. Чьи-то головы выглядывают, чтобы поглазеть на меня. Зря мы пришли сюда и дали этим людям ложную надежду.

Я решительно иду вперёд. Если тут абсолютно все, то где-то здесь должна быть и Миранда, и её малышка. Надеюсь, этим местом не управляют бесчувственные мрази, способные посадить младенца в холодный сырой подвал. Шагаю быстро и уверенно. Если они здесь, я не буду сидеть, сложа руки. Прохожу мимо клеток, за мной наблюдают десятки виновных и невинных глаз. Кто из них кто — не знаю.

— Эл, последишь за коридором? — кричу соседке, и она отвечает почти моментально.
— Хочешь намутить движняк? Я только «за». Бунтуй.

Я останавливаюсь у одной из клеток. У человека за железной решёткой нет длинных огненных волос и младенца. Нет и светлой одежды, в которой я последний раз видела Миранду. Но этот человек тоже весьма интересный и знакомый персонаж.

— Постой, — говорит он мне и руками хватается за прутья. В его голосе нет того холода и ненависти, с которыми он прошлый раз угрожал убить меня. Нет в его глазах угрозы. И это заставляет меня ухмыльнулся, но я сдерживаюсь. — Ты можешь помочь? — чуть ли не умоляюще спрашивает Айден, нервно закусывая губы.

Я скрещиваю руки на груди и наклоняю голову на бок. Всё-таки гнилой человек этот глава дикарей. Конечно. Когда между нами железная преграда, он вдруг стал покладистым и послушным, а когда мы были в лагере, его эго превышало высоту, на которой летали кастрюли-убийцы.

— Вы просите у меня, сучки-актрисы, помощи? — хмурюсь. Видимо, я такая же лицемерка, как и он. Когда мне не угрожают его руки, я веду себя намного раскованней.
Парень сдавливает в себе желание съязвить.
— Прости меня, — ожидаемая неожиданность. — Мы не с того начали знакомство.
— Правда? Я думала, так показалось только мне.
— Я виноват. И да, я прошу у тебя помощи. Это вопрос жизни и смерти, — извивается, как уж на сковородке. Мне даже противно его слушать.

Элисон либо не слышит нас, либо слушает настолько внимательно, что не решается нас прервать какой-нибудь колкостью. Эти двое поладили бы.

— Помнишь того мужика, который умер в эпилепсии? — спрашивает Ад, и в моей голове мелькают кадры из прошлого, в котором толпа зевак собралась возле умирающего человека. — А Миранду, рыжую девушку с ребёнком, помнишь? — это он уже говорит более типичным для себя голосом. — Так вот у неё та же болезнь. Если она пробует тут слишком долго, может умереть. Выпусти меня, я покажу, где она.
— Я в силах сама её найти, — разворачиваюсь, чтобы уйти, но Ад останавливает. Он хотел протянуть руки  и схватить меня за одежду, но я успела увернуться.
— Подожди. Ты не сможешь. На её камеру они поставили усиленную защиту, — он говорит с запинками. Либо так сильно нервничает, либо старается правильно подбирать слова. — Она умрёт, если попытается сбежать. Там… Там нужен код. Я могу взломать.

Наручники на его запястьях противно трутся о металлические прутья, когда он убирает руки, так и не дотянувшиеся до меня. Ад отходит от решётки вглубь камеры и продолжает говорить:

— Конечно, ты можешь рискнуть и похвастаться своими «умениями». Вот только будет ли оно того стоить, когда Миранда упадёт замертво, а вместе с ней и невинный ребёнок? — это уже было больше похоже на знакомого мне Айдена.
— Вы шантажируете меня?
— Взываю к твоей совести, — он изгибает бровь, и на этом наш диалог заканчивается.

Моя гордость намного ниже желание спасти невинную девушку и её малышку. Именно Миранда — тот человек, с которым я хотела бы познакомиться поближе, поговорить о вещах, которые обсуждают только девочки, поделиться своими мыслями по поводу городов для выживших, которые, как оказалось, существуют и называются По́лосы.

Доверившись Аду, присматриваюсь к замку на его камере и выбираю подходящий ключ. Он терпеливо стоит в центре и наблюдает за каждым моим движением. Странно, но даже не комментирует, когда я вставляю в замочную скважину уже пятый ключ.

Раздаётся приятный для ушей щелчок, и я вздыхаю от облегчения громче, чем сам пленник. Айден подходит ко мне, а я начинаю пятиться назад, не понимая, что он от меня хочет. Парень вытягивает вперёд руки, показывая наручники на них, и я начинаю судорожно искать ключ поменьше. Он тут всего один.

Отстёгиваю наручники, очень стараясь при этом не касаться его рук. Ад замечает это и с какой-то немой насмешкой поглядывает то на меня, то на мои действия, а после, не выдержав, раскрывает ладонь, чтобы я отдала ему ключи. И я отдаю.

— Кто с тобой? — спрашивает, когда я уже иду дальше по коридору в поисках Миранды.
— Соседка по комнате.
Меня удивило, что парень не стал спрашивать, о каких комнатах идёт речь. Он молча снял с себя наручники, покрутил кистями и как-то зловеще размял шею. На его лице и волосах всё ещё чья-то засохшая кровь. Видимо, дикарей даже не стали знакомить с чистотой и удобствами этого колледжа.

— Где она? — спрашиваю и продолжаю искать нужную камеру.
— Дальше. Не торопись.
Настороженно оборачиваюсь в его сторону. Глава дикарей освобождал своих людей из клеток, а Элисон, всё это время стоящая где-то за поворотом, вышла к коридору и воодушевлённо наблюдала за происходящим. Нам влетит за это. И ей это нравится.

Айден отдаёт ключи рыжему парню, с которым я успела повздорить в лагере из-за костра. Худощавый мальчишка тут же начинает бегать от клетки к клетке, открывая замки и наручники, а Ад следует за мной. Разве ему не понадобятся ключи?

Огневласая девушка средь этого кровавого хаоса казалась невинным цветком на фоне раскалённой лавы. Она невинно сжалась в углу камеры и, поджав под себя ноги, закрыла лицо волосами, как бы отгораживая себя от всего, что происходит вокруг.
— Мира! — зову её, и девушка обессиленно поднимает на меня взгляд. Нет с ней никакого младенца. В камере нет никого, кроме неё, но, что ещё интереснее, никакой дополнительной защиты тоже нет.

— Вы соврали мне? — больше утверждение, чем вопрос.
— Нет, — слышу ответ, прозвучавший прямо за моей спиной. — Здесь всё сложнее. Присмотрись.
И на этих словах… занавес.

Говорят, сердце чувствует неладное. Раз так — моё сговорилось со всемирным злом и было создано, чтобы остановиться.

Парень грубо схватила меня за затылок и почти со всей силы ударил лбом о железные прутья.

Моему сердцу не суждено быть моим.

Я упала на сырой цемент под ногами и почувствовала жгучую боль, исходящую от головы и медленно растекающуюся по всему телу.

Оно останавливается каждую секунду и начинает стучать только тогда, когда болит душа.

Чья-то рука хватает меня за волосы, и я не успеваю впиться пальцами в неё, как она уже тащит меня по неровному полу.

Сердце не умеет любить нас. Оно умеет любить кого-то другого и заставляет от этого страдать. Оно не заботится о нас самих.

В глазах всё расплывается. Что-то будто давит на виски с обоих сторон с невероятной силой. Вот-вот и моя голова расплющится, а мозги разлетятся по всему колледжу. По всей траве, так внезапно вычеркнувшей себя из красной книги.

Сердце…
Не умеет.
Любить.
Нас.

Я ударяюсь затылком о пол и понимаю, что нахожусь в такой же камере, как та, из которой освободила чёртового Айдена. Моё тело остаётся в покое всего несколько секунд, а потом я ощущаю нестерпимую боль в области живота. Лежачих не бьют? Чушь. Дикари не знают правил. Они сами себе правила. Девушек не бьют? Глупости. Посмотрите на Айдена и попробуйте ему сказать, что он аморален. Ляжете вместе со мной.

— Как тебе моя актёрская игра? — спрашивает мутный голос. Я еле слышу его, но знаю, что он где-то рядом. — Угадай, у кого научился. Но не переживай, я тебя превзошёл. Больше я тебе не поверю.
Он садится на корточки передо мной и больно берёт меня за подбородок, сильно сдавливая двумя пальцами мою челюсть так, что я ощущаю, будто зубы сейчас продырявят щеки.
— Мы бы сожгли тебя на костре, как ведьму, — процеживает эти слова сквозь зубы с такой ненавистью, что они приносят больше боли, чем его руки. — Я бы убил тебя хоть сейчас, но нет на это времени.

В подтверждение своим словам, отпускает меня и выходит из камеры, после чего я слышу щелчок. Занавес, дубль два…

— А я-то думаю, что это так курятиной прёт… — голос Элисон становится всё громче. Сил всё меньше. -…А это, оказывается, плохиш распетушился. Белобрысый, ты бы выбирал себе противников того же уровня.

Я закрываю глаза лишь на секунду, а когда открываю, вижу зеленоволосую девушку с каре, лежащую на полу возле ног главаря дикарей. Мразь…

Во мне бурлит океан гнева и жажды справедливости. Вода в нём испаряется и превращается в грозовую тучу, мечущую молнии, как клинки. Эти же тучи помогают мне подняться с земли и, взяв в кулак остатки сил, подойти к решётке.

— Айден, прекрати! — щебечет кто-то, и в глаза бросаются огненные кучерявые волосы низкой девушки. Миранда берёт его за плечо, и парень вырывает руку из её так называемой хватки. Но кажется, будто девушка всё-таки немного успокаивает его пыл.

Воспользовавшись случаем, вытягиваю руку через промежуток между прутьями и, покрепче схватив парня за воротник футболки, тяну на себя со всей злости, со всей силы и ненависти. Его счастье, что он ударяется о клетку не лицом, а виском. Впрочем, по нему видно, что это тоже не очень приятно.

— Миранда, давай! — призываю её, но…

Девушка стыдливо смотрит на меня, растерянно бегая глазами, не выдерживает и опускает голову вниз. Она слишком предана своему главарю. Она не из тех, кто станет бунтовать, даже если несправедливость наступит ей на горло. Она не пойдёт против их личной системы законов дикарей.

Ад кладёт руку мне на плечо и, сильно сжав его, надавливает большим пальцем на ямочку между ключицами. Я тут же начинаю задыхаться и кашлять. Но даже тогда злость не покидает моё эгоистичное сердце.
— Почему она должна спасать мусор вроде тебя? — парень хмурится и наклоняет голову на бок.
Вырвавшись из его хватки и отойдя назад на пару шагов, прекращаю кашлять и отвечаю:
— Почему она должна подчиняться подонку вроде Вас?

Девушка уже давно спряталась за спиной парня, но даже отсюда я ощущала её смешанные чувства. Её взгляд… Последний раз я видела действительно счастливые глаза у Энди в тот день, когда миссис Джеффри прервала его «благодарность». Больше я не видела ни искренних улыбок, ни счастливых глаз. Её взгляд был похож на взгляд моего соседа по комнате — Джоша. Столько искренней тоски ещё поискать.

— Потому что ты думаешь о спасении одного. А я — о спасении всех.

«Как жаль, что среди этих «всех» есть и твоё имя тоже, — подумала я и чуть ли не сказала это вслух. — Как жаль, что ты снова врёшь».