Оказалось, чтобы ощутить своё одиночество, нужно всего лишь стать самим собой.
Оказалось, чтобы по-настоящему ощутить вкус жизни, нужно оказаться при смерти.

Только сейчас, когда это место увидело мои глаза, оно стало особенно жестоко ко мне. Я пыталась поискать что-то полезное в ящиках сарая, и подо мной провалились доски, разодрав мне ногу почти до самого колена. Я пыталась прочесть книжку, завалявшуюся под слоем дряхлых деревяшек, и она атаковала меня слоем пыли. Я пыталась просто встретить закат, и пошёл дождь.

Теперь, когда холод не грызёт мои исхудалые бледные пальцы, а запах немытой одежды Кёрли не напоминает мне о том, как я не смогла его спасти, становится ещё более грустно. Мне показалось диким, что после такого ужасного события, как пожар, мы продолжили занятия, как ни в чём не бывало. На втором этаже всё ещё сильно воняло дымом и палёными книгами.

Я сильнее прижимаю к груди тетради и стою у двери в аудиторию, пока другие ребята целым потоком заходят внутрь. Я не знаю, чего я жду и чего боюсь. На моих глазах совершенно новые и мега тонкие линзы, но я всё равно чувствую себя загнанной в угол овечкой. Пока хоть один человек в этом мире знает правду обо мне, я не смогу жить спокойно. Ад сказал, эти линзы могут прослужить лет пять, а снимать их даже и не нужно.

Подумать только…  Прошло уже три дня. Что произошло с библиотекой, я так и не узнала. Пыталась выведать что-то у Джоша, который первое время даже отказывался разговаривать со мной. Был то ли обижен, то ли разозлён за то, что я пропала куда-то во время пожара. Переживал.
Разговоры об этом происшествии не заканчивались до сих пор. Казалось, у всех сейчас был настолько сложный период, что больше не было сил говорить ни о чём, кроме трагедий.

В коридоре и в аудитории стоит гул. Я смотрю на десятки людей, которые никогда не станут мне друзьями. Смотрю на десяток парт, за которыми я никогда не буду сидеть в шумной компании. В этот момент я снова вспоминаю Эдди. Грустно, что единственное существо, которое полюбит тебя, каким бы ты ни был уродом — холодная металлическая машина. В голове проносятся слова Джоша о том, что Ад — такой же роборт, как и его создания. Холодный и расчётливый. Я долго думала о том, что же он почувствовал, услышав эти слова. Если бы его это задело, он бы ответил колкостью. Но разве такое могло не задеть?

Захожу в аудиторию и мельком оглядываю всех присутствующих. Взгляд, как всегда, цепляется за большое рыжее пятно в самом центре помещения. Как ни странно, в этот раз Миранда сидит не со своими людьми, и я примерно догадываюсь, почему. Ещё с того момента, как произошла бойня на тренировочной площадке, возле Ада теперь постоянно крутилась та девчушка. Эйприл. Она так сильно боялась быть снова использованной, что теперь вообще никогда не ходила одна. Ну, а от кого же ещё получить нужную защиту, как не от главаря дикарей? Миранду это ужасно раздражало.

Пара по психологии. Я прекрасно знаю, что Айден терпеть её не может, поэтому сейчас, как и всегда, я наблюдала его угрюмое выражение лица и полную незаинтересованность. Когда он поднял глаза, и наши взгляды случайно встретились, меня всю переколбасило. Обезьянки в моей голове стали тревожно стучать в барабаны и истошно орать одну единственную фразу: «Что делать?» Я не знаю, с каких пор я стала избегать его так же активно, как Джоша.

В растерянности неловко улыбнулась краями губ в знак приветствия.
Споткнулась.
Случайно толкнула кого-то плечом.
Начала судорожно извиняться.
Всё, что он сделал — укоризненно покачал головой и без интереса отвёл взгляд.

— Они же не карие. Зачем мне прозрачные линзы? — вспоминаю наш последний диалог, когда он буквально принёс мне моё спасение.
— Они станут карими, когда ты их наденешь. Даже немного темнее, чем твои прежние. Если их кто-то найдёт — вопросов задавать не станут. Они выглядят, как обычные.
— Хорошо. Я могу быть уверена, что Вы не встроили в них какую-нибудь мини-камеру? Вдруг Вы будете видеть то, что вижу я?
На эти слова он одобрительно хмыкнул, так и говоря: «Быстро учишься. Моя школа».

От этого парня можно ожидать чего угодно. Мне не давала покоя мысль о том, что мои новые линзы — его разработка. Теперь я даже лишний раз старалась не смотреть на своё тело, когда переодевалась или ходила в душ. Мало ли…

Перед самым уходом он сказал сесть у окна. За стол, который раньше, видимо, служил для тренировок сборки и разборки оружия — здесь до сих пор остался пыльный след в виде пуль и силуэта какого-то пистолета.
— Дай руку, — сказал он, протянул свою и серьёзно посмотрел на меня. Стоит ли вообще говорить о том, какая микро-паника началась в моей голове?
Я максимально нежно и женственно вложила свою руку в его тёплую ладонь и затаила дыхание в ожидании какого-то серьёзного разговора.

Он нахмурившись посмотрел на меня, потом на наши руки, потом снова на меня.
— Руку с чипом, Твистер.
Мысленно хорошенько треснув себя по лбу, нервно отдёрнула свою ладонь и так же нервно подставила кисть другой руки.
— Ещё и раскраснелась. Молодец, — от этого замечания ещё больше захотелось провалиться под землю. Как бы сделав незаинтересованный вид отвернулась к окну. Какая же красивая, мать его, грязь на стекле.

Кожа на месте чипа немного воспалилась. Теперь я отчётливо чувствовала, что там действительно что-то есть. Ад снова ощупал это место пальцем, слегка прищуриваясь. Я уже давно заметила, что у него появились небольшие проблемы со зрением. Ещё бы — целыми днями не спать и работать с мелкими деталями в своих навороченных игрушках.

— Есть два варианта, — он вздохнул, откинулся на спинку стула, не отрывая глаз от моего запястья. Попутно он достал из кармана брюк красивый браслет с тонкой металлической пластиной и стильной чёрной оправой. Сам браслет был кожаный. Айден и сам носил парочку таких же безделушек на правой руке.
— Внутрь этого браслета встроен мощный магнит. Наденешь, и он постепенно будет выводить чип из строя, пока тот совсем не сдохнет. Но тогда он останется под кожей. Либо, если ты доверишь мне это, я попытаюсь вытащить его. Но я не биолог и, тем более, не хирург. Могу навредить.
Долго думать я не стала. Прекрасно видела, что он сомневается, но не признает этого, потому молча взяла со стола браслет и надела на руку рядом с тем, что когда-то подарил Джош.

— Спасибо.

От этих воспоминаний я зависла на несколько секунд. Вернулась в реальность от голоса Элисон, которая всё это время пыталась как-то развлекать угрюмую Миранду. С недавних пор мне стало казаться, что они сдружились. Эл вечно пыталась внушить дикарке, что та выглядела бы «отпадно» в каких-нибудь коротеньких шортиках и слегка вульгарном топе. Проще говоря, пыталась превратить Миранду в подобие себя.

Я села между ними и достала из рюкзака тетради, как прилежная ученица. На этой паре не нужно ничего записывать, но я старалась при любом удобном случае тренироваться в письме, либо читать. Честно говоря, я уже и не особо понимала, для чего мне это нужно. Основы основ я уже знаю. Теперь я замечаю, что пытаюсь довести свои умения до совершенства только чтобы угодить своему «учителю» и наконец услышать это долгожданное «молодец, Твистер».

Элисон выхватывает тетрадь у меня из рук, ею же несколько раз даёт мне пощёчину и швыряет в сторону, случайно попав в какого-то парня с другого ряда.
— Сраная ты зануда. Хватит тут писюльки свои писюлькать. Побазарь с нами!
— Элисон! Зачем?
— Ухожорам своим романы сочиняешь? — с улыбкой спрашивает Миранда. Впервые слышу от неё подобие подкола.
— Глупости… Нет у меня никого.
— Ну да, рассказывай тут. А мужскую толстовку, которую ты под подушкой прячешь, тебе Санта заранее принёс. Шлёндра ты мелкая.
Мои щёки моментально заливаются румянцем. Я совсем забыла отдать её Аду.
— Джошу не показывай, — мой голос звучит слишком умоляюще.
— Захочет — сам найдёт. Этот маньячелло уже половину твоих шмоток осмотрел и обнюхал.

В это время в аудиторию зашли два человека. Кажется, учащиеся. Немного худощавый смазливый парень нёс в руках большую картонную коробку, а рядом с ним шла девушка с блондинистыми волосами, завязанными в тугой высокий хвостик. Она лучезарно и мило улыбалась, доставая из коробки какие-то значки и раздавая их всем подряд.
— Поддержите акцию «Дети земли»! Покажем небу, но в нас больше нет страха! — на автомате сказала она заученные слова и дала нам два значка и маленький круглый металлический предмет. — Чтобы надеть Гластер и увидеть дополнительную информацию, просто приложите его к виску. Уделите этому всего пару минут.

Беда в том, милая девушка, что небу, в общем-то, плевать на то, боимся мы его или нет. Можешь поднять к нему глаза и широкого улыбаться, а можешь обвинять его в своих слезах. Там больше никого нет. В раю нынче вечный обеденный перерыв, на котором все ангелы подавились нашими молитвами.

— Оба на. Чё за приколюха? — Элисон первым делом стала рассматривать значки. Это были плоские штуковины, которые меняли картинки каждые несколько секунд. Сначала было изображено три глаза: карий, зелёный и тёмно-серый. Никакого голубого… Посередине картинки одна только фраза: «В наших глазах нет места небу». Следующее изображение — радуга размером на весь значок. Радуга, в которой нет ни голубого, ни синего цвета… Надпись: «За воздух без войны».

Эл приложила значок к своему рюкзаку, и тот буквально пустил миниатюрные корни, которые моментально слились с тканью её бокового кармана.
— Бредятина какая-то, но стильненько, — прокомментировала она.
Я же решила оставить своё негодование на потом и рассмотреть Гластер, когда рядом будет поменьше шума.

— Ниа, — тихонько обратилась ко мне Миранда, нерешительно коснувшись моего локтя.
— Да?
— Не в силах я более молчать. В помощи твоей нуждаюсь. Да и тебе это будет в пору. Сегодня после ужина наши собрание решили устроить. Покумекать над житием нашим, да Ада выслушать. Пойдём с нами. Со мной.
— Я? На собрание? Ваши люди терпеть меня не могут. Меня же загрызут.
— Ни в коем разе! Ты — наш символ перемен. Ты три раза спасла нас. Я не в силах сделать этого, но ты… Ты можешь показать им, что не всё утрачено. Дабы вновь воцарил мир! Я долго жажду, когда наш народ снова будет сплочён. Они веруют — с тебя всё началось, а я верую — ты была послана нам не просто так. Хотя бы просто приди, Ниа… Мне будет спокойнее.

— Турудум-турудум-тудум, — промычала Элисон якобы героическую мелодию и незаинтересованного подпёрла кулак под голову. — Ты у нас теперь типа супер-гёрл, зануда? Чур я подгоню сексапильный геройский костюмчик.
— Нет, всё не так…
— Лохнесская Чудо́Ниа. Как тебе кликуха? Не слишком длинно?
— Что за…
— А сокращённо Ло́хНиа. По-моему, звучит.
— Эл, это же идиотизм.
— Идиотизм — прятать свои охринительные сиськи под этой уродской рубашкой, — она подёргала мой воротник и показательно выпрямила спину, демонстрируя своё тело, которым явно гордилась. — Тётя Эл покажет, как надо.

Она поправила волосы, проверила, не размазалась ли помада, чуть расстегнула пуговицу кожаного топа-корсета и повернулась к парню, в которого несколько минут назад прилетела моя тетрадь. Не успела она что-то ему сказать, как он собрал свои вещи и пересел на ряд назад.
— Но не сегодня, детки, — фыркнула она и по-королевски перевела на нас взгляд. — И так много советов вам дала. Дальше — платно.

Все занятия прошли на позитивной ноте. Меня всегда поражало, как Элисон умудрялась вклиниться в мою жизнь именно тогда, когда мне это больше всего необходимо. Благодаря её глупым шуточкам и странным выходкам я не думала о Кёрли. Одна только мысль о нём вызывала у меня кучу неоднозначных эмоций. Он мёртв. Из-за меня. Из-за моих глаз. Из-за моей глупости. Мёртв…

Последним нашим занятием на сегодня было испытание в иллюзии. Мы по одному оказывались в чёрной комнате, где снова должны были просто смотреть на появившийся экран. На нём показывали совершенно разные картинки: то зелень, то странных животных, название которых я даже не знаю, то людей до Нового времени, то войну, то кровь, то небо, то снова животных. Мол это должно было показать, как проявляются наши эмоции от увиденного. Что вызывает у нас страх, что злит, что заставляет улыбаться. И я провалила. Потому что всё это время думала о голубоглазом мальчике, лицо которого в моём подсознании вызывало только голодную тоску.

Иногда мне кажется, что я уже сделала всё, что было в моих силах. Словно единственное, что у меня вышло хорошо — родиться. Словно единственное, что я не испортила — земля, ведь когда я умру, моё тело станет обычным удобрением. Возможно, на этом месте вырастут цветы, которые дети будущего сорвут для красивого букета. Возможно, я стану домом для сорняков, которые сильно покалечат кому-то руки и настроение. А возможно, я так и останусь кусочком голой земли, к которому никогда не прикоснётся жизнь.

Я вернулась в свою комнату до обеда, чтобы морально настроиться на «собрание» и заранее не видеть ли́ца дикарей. Элисон же не позволила себе отказаться от обеда — очень уж она любила поесть.

Люди редко думают о тьме. Зачем портить себе настроение бессмысленными рассуждениями о плохом, верно? Одно дело — отгонять мрак от себя. Совсем другое — видеть его в глазах близкого человека, которому даже не можешь помочь.

Джош… Мой милый грустный Джош. Ты снова превратил эту комнату в обитель своих страданий и депрессии. Ты снова превратил свою душу в кровавое месиво. Ты снова себя убил.

Он сидел на подоконнике. Где-то нашёл чёрные тряпки и завесил ими окна и одно единственное зеркало над кроватью Элисон. Он сидел не один… Где-то между его головой и дырой глубоко внутри уже долгое время жило что-то тёмное. Что-то свирепое и очень голодное. Казалось, сейчас на меня смотрело именно оно, а не мой близкий друг.

Парень держал в руках револьвер. Он крутил барабан, зажимал спусковой крючок, снова крутил и снова стрелял вхолостую. Даже никуда не целился — дуло оружия было направлено куда-то в пол. Брюнет молчал. Я заметила кровь на его руках. От кончиков пальцев до костяшек… Не такая кровь, словно он держал в руках чьё-то сердце, а такая, будто он случайно в ней измазался и не видел смысла смывать.

А ты совсем потерял себя, мой милый Джош… Ты пытаешься быть тем весёлым мальчиком, которого любит весь колледж, но не любишь его сам. Ты пытаешься вырвать из груди черноту, съедающую тебя изнутри, но делаешь это грязными руками.
Грязь, грязь, грязь…
Она стала тебе роднёй. Твои глаза пустые, как в первую нашу встречу. Ты был таким потерянным и жалким… Ты стал таким потерянным и мёртвым.

Но ты борись, мой милый Джош. Борись, чтобы ни случилось. Даже когда руки опустятся, даже когда крылья перестанут держать — падай с улыбкой. Падай так, словно впереди ещё длинный полёт. Падай так, словно кто-то тебя поймает. Разбейся так, словно у тебя ещё много попыток. Ты только помни, что я падаю вместе с тобой.

Мои ступни приросли к полу. Я словно от бессилия отпустила рюкзак, и он рухнул на пол у моих ног. Застыла на месте, глядя на Джоша. На то, что от него осталось. В последнее время ему особенно тяжело давалось поддерживать роль самого себя.

Вчера он напялил на нашего местного пса чёрный короткий парик Элисон, а сам надел круглые солнцезащитные очки и длинный тёмный плащ. Вместе с наряженным Баффи он явился на урок. Закрыл учителя в лаборантской, встал у доски, крепко держа собаку на поводке. Сел на учительский стол, вальяжно оглядел всех присутствующих, держа в руках этот же револьвер. Не угрожал, но как бы показывал, что сегодня этот урок будет преподавать он, и лучше его не перебивать.
Джош долго молчал. Долго смотрел на всех, а все долго смотрели на него. Тишина…

— Ты посмотри на этих людей, Матильда, — обратился он к псу. Только потом он объяснил, что это было пародией на какой-то старый фильм, который любили до Нового времени. — Напуганные и озлобленные… Солнце должно было сжечь планету, а по итогу сгорели мы сами. И сидим на своих обугленных жопах, смотрим своими обугленными глазами друг на друга. И не видим нихрена. Не осталось ничего. Угольки одни.
Из-за его чёрных очков трудно было сказать, смотрит ли он на кого-то конкретного или вовсе закрыл глаза.

«Я буду видеть космос, даже если мне напрочь сожгут лицо», — вспомнились его слова.

На нём была шапка, недостающая до ушей. Некоторые пряди его чёрной чёлки спадали на лицо, создавая впечатление явно опасного человека. Его чёрный плащ, похожий на мантию самой смерти, отлично сочетался с потёртыми серыми кроссовками. Они — как символ длинных истоптанных дорог. Плащ — как символ длинных душевных терзаний. Джош — как истинный символ одиночества.

— Вы все больно умные. Ищете какие-то смыслы, какие-то причины. Пытаетесь доказать себе, что вы здесь не просто так, чтобы было не так обидно жить. Пытаетесь различать «хорошо» и «плохо». Может, так оно и надо, — он с притворным интересом стал рассматривать револьвер и хищно улыбнулся. — Может, чтобы вы перестали ныть от неопределенности, вам нужен злодей, чтобы чувствовать себя героями? Может… — он почесал затылок дулом оружия. — Может, поэтому мы всегда и ищем крайних. Отвлекаемся от мысли, что мы сами ничтожества.

В какой-то момент он замолчал. Задумчиво опустил голову, медленно снял очки с глаз и снова посмотрел на присутствующих. В этот раз не через стекло. Он будто каждому заглянул в глаза, будто у каждого на лице прочёл самое нужное. Горько ухмыльнулся, встал со стола. И молча ушёл. В тишине.

А ты окончательно потерял себя… Мой милый Джош… Раньше твои выходки были весёлой забавой. Безобидными проказами. А теперь ты вёл себя так, словно со дня на день тебя не станет. И мира вместе с тобой.

Сегодня он смотрел на меня как-то по-особенному. Исподлобья. Как будто я помешала. Парень поднялся с подоконника, оставив так настораживающее меня оружие. Он делал медленные уверенные шаги, заставляя меня потихоньку пятиться назад. И лишь когда моя спина упёрлась в дверь, лишь когда он оказался на расстоянии одной ладони, я почувствовала что-то, сильно напоминающее страх. Сегодня и сейчас я боялась его. Так же сильно, как жалела.

Он коснулся моего плеча, медленно повёл руку ближе к моей шее, наблюдая за своими движениями.
— Что или кого ещё мне нужно уничтожить, чтобы ты не мучала меня? — прошептал он, когда его ладонь оказалась на моей щеке, а его окровавленные пальцы провели алую дорожку от ключицы до лица.
— Ты измучал себя сам, Джош… Остановись. Больше не нужно.
Он грустно улыбнулся, посмотрел прямо мне в глаза.
— Ты говорила, что тебя пугал тот парень из сорок пятой. Как-то он не так, на тебя смотрел, да? Я запомнил. Он больше не потревожит тебя. Ты говорила, что приходишь поздно из-за того, что засиживаешься в библиотеке. Я услышал. И сжёг её нахрен. Что теперь ты придумаешь в своё оправдание, когда придёшь под вечер?

У меня пропал дар речи… Это был он. Это из-за него начался пожар. Это из-за него чуть не задохнулись дикари.

— Что ты натворил?! Могли погибнуть люди! — я повысила голос и отбросила от себя его руки.
— Люди и так погибают каждый день.
— Зачем, Джош? Зачем? Почему ты делаешь это? Что с тобой стало?
Он молчал. Горестно смотрел мне в глаза, в тысячный раз изучая моё лицо. Он не знал, что ему сказать, не хотел говорить. Он хотел смотреть на меня. Просто смотреть на меня…
— Я перестал чувствовать страх, Ниа. Тебе знакомо такое? Ты как будто стоишь на самом краю и знаешь, что сейчас кто-то толкнёт тебя в спину, но даже не оборачиваешься. Я знаю, что меня столкнёшь ты. И терпеливо жду этого момента, потому что знаю — перед тем, как полететь вниз и разбиться, я почувствую твоё прикосновение. И это всё, чего я так хочу… Просто почувствовать, что ты ближе, чем обычно.

Его взгляд меняется. Глаза начинают тревожно метаться из стороны в сторону, не останавливаясь ни на одном участке моего лица. Он упирается рукой о стену возле моей головы, не позволяя сдвинуться с места. Начинаю паниковать.

Кто-то стучит в дверь. Сначала тихо, потом — громче, а потом и вовсе ломится в неё, как умалишённый. Я знаю, кто это может быть. Джош злобно закатывает глаза, его раздражает, когда кто-то срывает ему момент. А вот я облегчённо выдыхаю и еле сдерживаю ликующую улыбку.

Нам приходится отойти от двери, чтобы впустить в комнату Элисон с огромным пакетом чего-то вкусного. Моментально стираю с лица пятна от кровавых пальцев Джоша. Она не обращает на нас никакого внимания, ложится на свою кровать и начинает уплетать бутерброд с двумя булочками. Кажется, до Нового времени это называли харбургер.

— Слышь, зануда, — это явно мне. — Я тут у тебя пару дней назад какую-то хреновину нашла. Ты спала, и она у тебя из-под подушки вывалилась.
Мне сразу стало ясно, о чём была речь. Паника снова захлестнула с головой. Я даже совсем забыла про Джоша, который всё это время упорно смотрел на меня.
— Я, кажись, под кайфом была. Не смогла её открыть. Чё это? — она достала коробочку из-под моих линз. Неужели та всё это время лежала в её тумбочке?! Знала бы ты, Элисон, через что мне пришлось пройти из-за этой «хреновины»… Знала бы ты, сколько нервов пришлось сжечь и сколько слёз пролить.

Я быстрым шагом подошла к Эл, пока она заинтересованно рассматривала коробочку, чтобы понять, как её открыть. Выхватила из её рук с такой злобой, что самой стало не по себе.
— Не надо трогать мои вещи! — крикнула на неё в эмоциях.
Она непонятливо нахмурилась и переглянулась с Джошем. Эл не была из тех людей, которые молча выслушивают и терпят, поэтому…
— Не надо терять свой хлам! Ты гля на неё, на мамку голос повышает. Где только набралась таких манер, а, тихоня ты наша?

Пока она возмущалась, я быстро открыла коробочку, сжала линзы в кулаке и показала её уже пустую.
— Вот. Здесь ничего нет. Я подумала, кто-то наушники потерял. Их в таких же штуках хранят.
— Где ты взяла это? — удивился Джош и взял коробку в руки. — Это же контейнер для линз. Тут ещё на крышке зеркало должно быть.
— Чё? Линзы? Грязь потеряла?
Грязь… Так Элисон называла голубоглазых.
— Может, у кого-то просто плохое зрение… — я пытаюсь хоть как-то свести этот разговор на нет, но им почему-то очень уж хочется обсудить эту ситуацию.
— Где и когда ты её нашла? Надо просто посмотреть по камерам, кто обронил.
— Брось, Джош. Это было давно, я уже не помню.

Он подозрительно прищурился, покрутил коробочку в руке и задумался. Мне всегда было интересно наблюдать за ним, когда он о чём-то думал. Всё казалось мне, что мысли в его голове схожи со звёздами, которые он старательно собирает в созвездия. Но теперь его мысли казалось мне скотобойней. Теперь мысли собирались не в созвездия, а в огромный кровавый казан, в котором он тонул каждую ночь.

— Зануда, ты не забыла про свою геройскую миссию? — Эл показательно постучала пальцем по своему телефону, намекая на часы. Время близилось к ужину, а значит — пора бы уже бежать и искать дикарское собрание. Я до сих пор не понимала, для чего я там нужна, но раз Миранда так уговаривала меня, значит, это важно для неё.
— О чём речь? — Джош посмотрел на меня так, словно обо всём уже догадался. Иногда меня пугал этот его взгляд.
— Да так… Миранда попросила помочь ей кое с чем.
Я хотела пойти к двери, но Джош даже не сдвинулся с места, чтобы пропустить меня.
— С чем?
Его вопрос на несколько секунд поставил меня в тупик, а его голос выдал его очередные ревнивые догадки.
— Это личное.
— С каких пор это вы так с ней близки, что у вас появились личные дела?

Элисон тяжело вздохнула. То ли от того, что мы стояли прямо возле её кровати и мешали ей залипать в телефоне, то ли из-за того, что ей тоже надоели допросы брата. В последнее время Джош особенно полюбил читать нам с ней лекции. Эл — из-за частых гулянок. Мне — из-за ревности.

— Ты делаешь неправильный выбор, Ниа, — он покачал головой и фальшиво улыбнулся. — Знаешь, чем закончится ваше с ним общение? — а он в очередной раз посчитал, что я ему вру… — Он подставит тебя. При первой же возможности спасти своих людей, выставит тебя на расстрел. Потому, что он не видит никого, кроме своих псов, и потому, что ты слишком наивная, чтобы не идти за поводком. Я же всё делаю для тебя. Почему тебе этого мало? — он стал слегка повышать голос и жестикулировать руками, указывая то на меня, то на себя. — Не он ищет тебя взглядом в аудиториях. Не он договаривается с преподами за твои оценки. И не он целыми днями ждёт встречи с тобой. Я каждый день с вечера закрываю шторы, чтобы утром тебя не разбудило солнце, и чтобы ты поспала хоть немного дольше обычного. Я выколупываю изюм из булочек, которые ты покупаешь, потому что знаю, что ты его не любишь. Я каждую перемену слежу за тем, куда ты уходишь, чтобы, блин, быть рядом, если тебя кто-то захочет обидеть. Я каждый день делаю кучу вещей, которых ты даже не замечаешь.

В его взгляде я увидела что-то мне непонятное. Он словно просил о чём-то, чего у меня не было. Словно чувствовал что-то, чем очень хотел бы со мной поделиться. В этот момент я чувствовала себя отвратительно. Прекрасно вижу, что делаю ему больно, но ничего не могу с этим поделать. Я ведь не виновата? Почему же тогда плохо нам обоим?

— Я ничего этого не просила, Джош, — стараюсь говорить это холодно, чтобы в очередной раз поставить точку на этой теме. А выходит многоточие.
Его взгляд кардинально меняется. Я вижу холод. Где-то чуть глубже вижу злость и разочарование. Нервно сглотнув, всё-таки иду к выходу.
— Ты никуда не пойдёшь, — был бы он чуть ближе, схватил бы меня за руку. Я даже не знаю, разозлило меня это или напугало.

— Джош, мать твою-мою. Остуди свой стручок, — Эл закатила глаза, вскочила с кровати и толкнула брата в плечо. — Харэ тут нюни пускать. Она не твоя чёртова собственность. Какое ты нахрен имеешь право ей что-то запрещать? Ты ей кто? — от Элисон такое было вполне ожидаемо. Хотя в этот раз она особенно выросла в моих глазах. Уж так за меня точно никто не заступался.
— Тебя не просили лезть.
— А тебя не просили выёживаться. Мне то уже пофигу, на меня можешь гнать, а мелкую даже не трогай. Воспитывать её — мамкина забота, — она гордо постучала кулаком по груди.
— Как будто ты ей хороший пример можешь дать.

Дальше уже началась ссора, в которой мне уж точно места нет. Я ушла, как только их скандал затронул тему родителей и наркотиков. Как я поняла, Элисон очень серьёзно подсела. Именно поэтому она в последнее время ведёт себя как-то неадекватно — заставляет нас закрывать окна и двери на ночь, мол кто-то постоянно за ней охотится; говорит всякий бред, двигается как в замедленной съёмке. Это всё не может не ранить Джоша.

Я порвала свои старые линзы на кучу маленьких кусочков, оглянулась по сторонам, чтобы убедиться, что за мной не наблюдают камеры, пошла в незаселённую комнату и смыла их в раковину. Нет, сначала я пыталась затолкать их в щели между полом и стеной в коридоре, но очень не вовремя появился Барт. Он засмеялся и подумал, что я делаю «закладку», как он сказал. Закладку… Какую закладку? Разве я делала бы закладку для книги на корточках возле стены в коридоре? Странный он какой-то.

Миранда сказала, что собрание будет проходить на втором этаже в шестой аудитории. Я прекрасно это запомнила и про себя, как молитву, повторяла номер кабинета. Я уже даже стояла возле двери и нервно переминались с ноги на ногу. От чего-то мне было жутко страшно. Переживала как перед своим первым пересказом лекции. Время уже поджимает, а я всё никак не могу просто зайти. От нервов пытаюсь успокоить себя рассматриванием двери. Это какое-то светлое дерево, цифра шесть — золотого цвета. Из-за тех же нервов начинаю придумывать себя всякое в голове. А вдруг Миранда соврала? Вдруг нет никакого собрания? Но я тут же выкидываю эту мысль из головы, потому что слышу за дверью голос Ада. Мне сложно дословно понять всё, что он говорит, но я отчётливо разобрала фразу: «Я разочарован в вас».

Решительно выдохнула, опустила холодную позолоченную ручку и вошла в кабинет. На меня моментально уставились все присутствующие. Их было человек десять. Проще говоря, все выжившие дикари. Кабинет небольшой, здесь всего три ряда по четыре парты. На самой последней я вижу улыбающуюся Миранду. Она рада меня видеть. Скорее всего, только она и рада. Остальные смотрят на меня с каким-то отвращением. А Айден будто даже не удивлён. Он как будто догадывался, что я приду. Пока все его люди сидят вразброс за партами, он стоит у доски, скрестив руки на груди и облокотившись о край учительского стола. Рукой подзывает меня к себе. Подхожу.

— Уж постарайтесь найти достойный аргумент. Почему о ваших планах мне рассказываете не вы, а посторонний человек? — обращается к своим и кладёт руку мне на плечо. Посторонняя… От этого прозвища внутри появляется неприятное ощущение.
— Да хрен её пойми, — говорит какой-то парень. — Чего-то хочет, наверное. Сам же сказал ей не доверять.
— Дело не в ней. А в вашей самовольности. Кто вам позволил самим решать, что делать? Вам мало было боёв в лагере? Хотите и здесь начать рубить друг друга? Это не наш дом. Не мы здесь хозяева. Здесь нельзя показывать себя в таком свете.
— В жопу репутацию! — чуть ли не выкрикнул ещё кто-то. — Есть вещи, которые нельзя просто так прощать, — парень головой кивнул в сторону Эйприл. В сторону девочки, за которую погибло много людей… — Если бы мы рассказали тебе обо всём, ты бы решил всё слишком мирно. Без мести. Это не по-нашему.
Айден только собирался что-то ему ответить, но я его перебила:
— А умереть это по-вашему? А если бы вы все погибли прямо там? Здесь остались бы девушки, которые не участвовали в драке. И как бы вы защитили их снова, если бы были мертвы?

На мои слова у них протестов не нашлось. Кто-то даже опустил голову, а кто-то продолжил сверлить меня взглядом. От эмоций внутри я даже подошла ближе к партам.

— Не о репутации ведь речь. Вы настраиваете всех против себя! Всех, кто сильнее и многочисленнее вас. Тот парень получил по заслугам. Он мёртв. На этом всё. Хватит жестокости. Ад прав, она только вредит, когда дело касается выживания.
Я обернулась в сторону главаря дикарей в поисках поддержки. И нашла её. Он смотрел на меня с одобрением, хоть это было видно только лишь по взгляду.

— Легко тебе говорить, — ответила мне девушка, сидящая за первой партой. Она выглядела так, словно её протест дался ей очень тяжело: потирала руки, бегло смотрела по сторонам и как-то виновато поглядывала на главаря, словно боясь сказать что-то не то. — Тебе не приходится каждый день слышать в спину, что тебе здесь не место. Отшельников здесь недолюбливают. У нас не очень много способов поднять авторитет.
— Вы не поднимите свой авторитет, игнорируя указы Ада. Я не могу понять… Он ведь столько для вас делал, а вы сомневаетесь в его решениях? Почему?
Мне не хотелось оборачиваться и видеть реакцию дикаря. Я догадывалась, что ему не понравятся эти слова. Он вполне и сам может постоять за себя, и наверняка, мои попытки вмешаться в его дела только разозлят его. Но молчать я больше не могла.

— Принесла к нам в лагерь разруху, а теперь смеешь читать нам нотации? Ты кто такая?
— Да! Какая тебе выгода?
Голос за голосом… Вопрос за вопросом, оскорбление за оскорблением посыпалось на меня.

Дикари не любят чужаков. Это мне было ясно давно. Но было не ясно, почему они так не любили признавать ошибки. Доверия ко мне у них не будет никогда, но как можно не доверять своему главарю? Миранда когда-то рассказывала, что дикари слегка распоясались, когда «на престол» воздвигнули Ада. В лагере бо́льшей частью людей были взрослые и старики. И они не понимали, как девятнадцатилетний парень собирается принимать какие-то важные решения, потому и относились скептично. Сказать честно, даже в этом кабинете половина дикарей были старше Ада.
Серьёзнее?
Вряд ли.
Умнее?
Нет.

Я обернулась в его сторону. Одного только его взгляда мне хватило, чтобы понять, что я всё-таки пришла напрасно. Фраза «ты принесла к нам разруху» читалась и в его глазах. Мне на мгновение показалось, что мы перенеслись в прошлое, за секунду до того, как он толкнул меня на дорогу к летающей кастрюле. Именно так он на меня и смотрел. Как на «постороннюю».

Дальше на его лице произошло что-то, чего мне уже было не понять. Он опустил взгляд. Он делал так каждый раз, когда ему в голову приходила какая-то идея. Но сейчас казалось, что он сам этому был не рад. Пока его люди спорили и почти открыто поливали меня грязью, он смотрел в окно. Там было… никак. Ни солнца, ни холода, ни дождя, ни тумана. Пустота. Даже природа не могла определиться, чем порадовать или огорчить нас на этот раз. Кто-то из студентов вывел счастливого блохастого Баффи на улицу, кто-то задумчиво смотрел вдаль, кто-то рассматривал штуковины, которые нам сегодня выдали на уроке. 

Молчал.
Меня всегда настораживало, когда он молчал.
Что происходило в его голове?
Что таилось в его беглом взгляде?
На кончике его языка застыла какая-то фраза, которую он почему-то не решался произнести.

— Сделаем так… — наконец выдохнул он, моментально призвав тишину в этот кабинет. И снова умолк. Закусил губы, не отрывая глаз от грязного стекла. Снова засомневался. — С этого дня я никак не буду контролировать вас. Отныне вы сами по себе и каждый сам за себя, — выдержал паузу. Посмотрел в лицо каждого из своих людей. Или уже не своих. — Больше от меня не поступит ни защиты, ни приказов. 

Я подумала, он спятил. На первый взгляд мне показалось, он хочет просто сжечь обиду внутри и сделать что-то всем на зло. Мол получайте, что так давно хотели. Но обидчивость — не в характере Ада.

Во взглядах дикарей читалось одно недоумение. В глазах Эйприл я увидела искренний испуг и панику. Она не переживала за остальных. Она испугалась слов «не получите защиту». Миранда тоже как-то странно оглянулась по сторонам, мол: «Неужели никто не будет протестовать?» 

И в самом деле. Никто не сказал ни слова.
Никто.
Только ветер ворвался в полуоткрытое окно и печально растрепал волосы печально-задумчивого дикаря.
Все тихо поднялись и в неловкой тишине вышли из кабинета. Как будто в этот момент настала минута молчания в честь когда-то крепкого и только что погибшего клана. 

Ад даже не смотрел им вслед. Подошёл к окну, опёрся руками о подоконник, да так и завис, глядя куда-то на людей внизу.

— Что Вы делаете?.. — недоумённо спросила я, когда в кабинете остались только мы. Он промолчал. — Они же безумцы. Их же перебьют за один день.
— Я не отрекаюсь помогать им. Понадобится — прибегут. Они без меня всё равно не справятся.
— А Вы без них? — ответом на этот вопрос снова стала тишина. — Вы не думаете, что Вам самому теперь будет сложнее?
— Хочешь оспорить моё решение?
— Хочу понять Ваш мотив.
— По законам лагеря все они должны считаться предателями. Я должен был убить их всех за это. И убил бы, будь мы на своей территории. Дело не в людях, Твистер. И не в их количестве. Суть в идее. В этом колледже куча народа мечтают надрать зад G-27 и присоединиться ко мне. Мне проще заново создать империю, чем пытаться перепрограммировать людей, у которых в голове только месть и устаревшие традиции.
— Но ведь… — я неуверенно указала рукой на дверь, через которую только что вышли дикари. — Они же очень много знают. Вдруг проболтаются? Вдруг выдадут Вас?
— Не выдадут. Они знают, что пожалеют об этом.

Он замолчал в ожидании моего следующее «но». Ему нравится это. Ему всегда нравилось доказывать свою правоту. Я отчаянно улыбаюсь и качаю головой.

— Всё, как всегда, под контролем, да?
— Да, — обернулся и деловито скрестил руки на груди.
— А мне кажется, Вы сдались. Поняли, что не в силах больше управлять ими. А создать новый отряд действительно проще.
— Не лезь не в своё дело, девчонка, — зло указывает на меня пальцем и сжимает вторую руку в кулаке. — Это мои проблемы, и мне их решать. Я не просил тебя совать нос и вообще приходить сюда.
— Миранда просила! Даже она понимает, что…
— Что ты наивная дура, которую можно облапошить. Она попросила тебя прийти потому, что знала, как тебя здесь втопчут в грязь. А ты опять поверила, что кому-то нужна.

Он говорил всё настолько серьёзно, что я ощутила, как острый ком застрял в горле. А сегодня за окном… Никак. Ни солнца, ни холода, ни дождя, ни тумана. Только маленькие голодные таракашки шепчутся в моей голове. Всё говорят, что скоро настанут холода. Что скоро я снова буду мёрзнуть.
А за окном… Никак.

— Я могла бы не прийти во время пожара. Осталась бы в комнате, а вы остались бы в подвале и все задохнулись в дыму. Я могла не прийти в карцер и не освободить Вас ещё в тот первый день, помните? Кто знает, что сделали бы с Вашими Людьми. Я могла бы не говорить вам о побоище. Ваших людей убили бы на месте, а Вы бы и не узнали. Я всё это время так стараюсь не позволить Вам остаться одном, а Вы в итоге сами отталкиваете всех. И втаптываете меня в грязь гораздо более жестоко, чем все остальные. Почему?

Он удивлённо, но заинтересованно вскинул брови и скрестил руки на груди в ожидании продолжения. Но я уже сказала всё, что хотела, так что с полминуты он молча смотрел на меня, пока я в очередной раз не знала, куда деть взгляд.

— Вы не призна́ете, но вам тяжело. И теперь будет ещё тяжелее. Вы не умеете жить, никого не спасая.
— Ты меня недооцениваешь, — медленно шагает к двери, намекая, что этот разговор пора заканчивать. — Я в силах справиться со всем один. И мне не нужны приёмы у психолога, так что заканчивай с этим. Лучше не лезть мне в душу.

А я в очередной раз провалилась. Попытка вывести его на нормальный разговор, как всегда, закончилась тем, что он оборвал мне все пути подхода. Какой же ты самоуверенный, Айден. Какой же ты идиот. Разве можно всё держать в себе? Разве это приносит пользу? Что же мне такого нужно сделать, чтобы заслужить хоть каплю твоего доверия? Теперь ты один. Совершенно один, и к этому всё шло уже очень давно. А что дальше?

Я ещё долго смотрела на открытую дверь, когда осталась одна в этом кабинете. Из окна дул прохладный ветерок, от облаков, заслонивших солнце, помещение окрасилось голубоватым холодным оттенком. И гладкие парты, сделанные заботливой рукой какого-то мастера из G-27, и изображения космических кораблей над электронной доской — всё надгрызла острозубая пустота. Распилила и сожгла. До тла.

Я села на подоконник, как обычно любят делать Элисон с Джошем. От порывов ветра мои волосы путались на лице, но я уже не обращала внимание. В руках покоился металлический треугольничек. Гластер…

Технические гении любят давать своим творениям всякие безумные названия. Я помню, как Айден показывал мне изобретение, которое из биологических отходов делало маленькую искусственную копию существа, которое погрузило своё ДНК. То есть, если кинуть в бак листочек, механизм выдаст маленькое пластиковое дерево. Мне пришлось сгрызть все свои ногти и выдрать пару волосков из брови, чтобы адская машина сделала мне маленького резинового человечка. Ад отлучился всего на пару минут, а когда вернулся, застал меня в окружении чуть ли не целого кукольного домика. В ответ на моё восхищение он хвастливо отвечал: «Это простенькая безделушка. Я создал её просто для разминки». А как он ее назвал? Микро-бог. Уж в названиях у него с фантазией было туговато.

Я долго рассматриваю Гластер, но не вижу ни одной детали, за которую можно было зацепиться взглядом. Как и говорила та громкая девушка, прикладываю штуковину к своему виску. Перед моими глазами моментально всплывают полупрозрачные панели, похожие на голограммы. Сначала я несколько секунд вижу одну только надпись: «Добро пожаловать в мир».

В мир… В какой такой мир? Где вы в последний раз видели мир? Лично я каждый день наблюдаю только разруху и уничтожение.

Экран потухает, затем загорается снова. Начинается какая-то видеозапись. Я вижу… Город. Огромные небоскрёбы, и все окрашены белоснежной краской. Я вижу людей. Это площадь, на которой целая толпа идеальных жителей шныряет туда-сюда с занятым видом. Все в белом… Все смотрят в пустоту. Вместе с картинкой параллельно слышится приятный женский голос. Он кажется мне каким-то слишком уж безжизненным, но он очень ласкает слух.

«Тысячи лет люди стремились к совершенству. К истинной красоте человеческого тела и разума. Каждый год сотни учёных хотели создать формулу безупречного общества. И мы нашли её!»

Картинки стали постепенно сменяться. То небоскребы, то навороченные офисы с невероятно технологичными компьютерами. Изредка между кадрами «идеального города» мелькали изображения травы. Я всё ждала, когда же покажут лес или пруд или хотя бы небольшую лужайку, но видео было снято с другой целью.

«Программа «Дети земли» поможет всем нам создать мир, в котором каждый забудет о былых нуждах. Изъяны порождают страх. Страх порождает неправильные решения. Решения порождают изьяны».

На видеозаписи показывали миллионы людских лиц. С каждой секундой эти люди приближались, пока не стало ясно — все они кареглазые. Кроме одного. Девушка с глазами неба была изображена в самом центре изображения. Её лицо медленно чернело и исчезало с картинки, пока не растворилось вовсе. А голос продолжил…

«Кто-то из ваших знакомых носит порочный ген? Сообщите нам, и получите за это щедрое вознаграждение. Гуманное лечение поможет носителям избавиться от болезни».

На видео врачи в длинных прозрачных халатах лазером светят на глаза пациентам, мол те благодаря этому меняют цвет. Я тут же вспоминаю несчастного Кёрли, которому сожгли половину лица. Я вспоминаю его крики, его запёкшуюся кровь, стекающую с его бледного исхудалого и напуганного лица. Гуманное лечение… Гуманное лечение.

«G-27 — Полоса, в которой нет места зависти, — на этих словах показали фрагмент, где мужчина с широкой улыбкой отдаёт свои книги и какой-то музыкальный инструмент в руки Небесным. — G-27 — будущее, в котором все равны и едины».

Из следующих слов я поняла, что они пытаются призвать людей к тому, чтобы те не имели индивидуальности. Говорили, что лучше всего детей отдавать в специальные школы, где тех научат ценить человеческую жизнь. Но что-то мне подсказывает, что там же их научат её отнимать. Они говорили, что нужно работать так много, чтобы не хватало времени на «безделье». Вот только бездельем они назвали не пустое сжигание жизни, а занятие творчеством. «Песни нельзя петь, потому что в них часто мелькают слова, связанные с солнцем и звёздами». И неважно, если в песне этого нет. Проще вообще запретить музыку, чем установить цензуру. «Можно читать только книги, выпущенные в G-27, потому что там не внушают дурные мысли». И неважно, что дурными мыслями они называют призыв к независимости и свободе.

С одной стороны, это правильно. Нет индивидуальности — нечему завидовать и не за что драться. Но в чём тогда смысл называть себя личностью, если и личности то нет?

Я выкинула Гластер в окно, как только на видеозаписи снова показали толпу голубоглазых людей, стоящих в очереди на «чудо-процедуру». Мне стало мерзко. Я не знаю, что это было — злость или страх. Перед глазами мелькает лицо Кёрли, а в голове слышится его голос:
«Куда мы идём? Где Ниа?»

Его последним словом было моё имя… А я даже не знаю, где он погиб. Я даже ничего не сделала в память о нём.

Отталкиваюсь от подоконника, медленно выхожу из класса. Нужно хотя бы спросить у дикаря, куда он отвёл беднягу Кёрли. Цветов в колледже не найти, но я хотя бы принесу на место его гибели связавку травы. В последние свои дни он часто говорил о том, что больше всего хотел бы снова увидеть её насыщенный зелёный цвет.

— Ад! — кричу ему вслед, надеясь ещё его догнать. Выхожу из аудитории. Давлюсь комом, застывшим в горле.

На меня направлено дуло огнестрела. Три вооружённых человека уничтожающим взглядом смотрят на меня, намекая, что мне лучше не двигаться. Кроме слов «не рыпайся» и «следуй за нами» ничего не говорят. Среди них есть ещё четвёртый. И в эту секунду я ненавижу его сильнее остальных.

Больше всего на свете дикари любят свободу. В любом её проявлении. Они будут драться за неё до последней капли крови, до последнего куска плоти. Именно это и стало причиной того, что эти сволочи не просто скрепили руки Айдена наручниками, а вырубили его. И правильно сделали, гадкие ублюдки. Он бы просто так не позволил себя сковать.

— Не смей! — заорала я и накинулась на «четвёртого», который в этот момент пытался ввести дикарю в вену какой-то препарат.

Меня уже не волновало, что за секунду до этого на меня было направлено оружие. Я скинула с себя все кандалы в виде страха и скованности, бросилась на Небесного и со всей силы сдавила его шею, при этом оглушая своим визгом. Я должна была. Я была обязана сделать хоть что-то. Пока другой вояка оттаскивал меня от «четвёртого», я кусала его руки, пиналась ногами. Даже когда он закричал, даже когда выронил пистолет, даже когда я почувствовала вкус его крови во рту, не перестала вырываться.

— Поднимайся! — кричу дикарю, заметив, что он приходит в сознание. Эти скоты явно караулили у двери в аудиторию, раз смогли сделать всё так тихо и быстро. — Давай же, вставай!

Он через силу открывает глаза, тут же смотрит на оружие, выпавшее из рук одного из ублюдков.

Мне заламывают руки, быстро и резко укладывают на пол, заставив дышать пылью от их грязных сапогов. Кто-то больно придавливает меня сверху, наступив коленом мне на лопатку. Вскрикиваю. Тяжело дышать. Голова начинает кружиться. Руки — за спину, лицом — в пол. Я почувствовала себя преступницей. Мы с дикарём натворили много всякого, за что можно было бы нас в очередной раз заточить в карцер, но почему-то я всё равно чувствую несправедливость.

— Не отключайся! — кричу из последний сил, хоть уже всё предрешено. — Айден!

Он всегда реагировал на своё имя как-то по-особенному. Хоть постоянно говорил называть его сокращённо, никогда не срывался на меня, если я вдруг случайно забывала это правило. Только взгляд его менялся и голос грубел. Этот раз тоже был особенным.

Не поднимаясь с пола, он дотянулся до пистолета. Когда повернул голову, я увидела его кровоточащий висок и помутнённый взгляд.
Навёл дуло на кого-то за мной.
Прицеливался всего долю секунды.
Выстрелил.

Я даже не сразу поняла, что мне нужно чувствовать, когда на моё лицо брызнула чья-то кровь. Пространство стало размываться. Ад убил Небесного, который держал меня, так что теперь его громоздкое тело рухнуло, сильнее придавив меня к полу. От паники в ушах застыл звук выстрела и пронзительный гудок. Я ощущала это. Ощущала, как кровь с мертвеца стекала мне за шиворот, как его пока ещё тёплое тело касалось меня. Я стала слишком часто дышать. От этого голова закружилась пуще прежнего, и всё остальное я уже почти не видела. Только услышала ещё один выстрел, потом — глухой удар, а после него увидела, как Ада скрутило от боли. Видимо, его ударили ногой в живот. И всё-таки ввели тот странный препарат в зелёной упаковке.

Я почувствовала, как кто-то стянул тело погибшего, схватил меня за волосы, приподняв голову над полом. А дальше только боль… И чёрный свет.

От автора.

(Тремя днями ранее)

По стенам пляшут изуродованные куклы, напевая старую колыбельную. Она тянет к ним руки, те рассыпаются на части и превращаются в десяток таких же изуродованных кукол. Улыбается. А ей больше ничего и не остаётся.

Она давно знает, чего хочет. Забыться, спрятаться от боли и воспоминаний, стать ещё глупее, чем все думают. Она хочет пустоты. Не чувствовать, не знать, не видеть, не помнить. Только смеяться над куклами, только подпевать их жуткую песенку.

Переворачивается на бок, падает с кровати, но не перестаёт смеяться. Куклы пляшут… Стены падают…

— В семь… В семь тридцать два. На ракете прям ко дну. В семь… — бормочет под нос, мотыляя головой. Остатки здравомыслия всё же заставляют её делать всё тихо, чтобы не разбудить соседей по комнате.

Она случайно рукой нащупывает странный гладкий предмет. Белая коробочка с золотистой гравировкой. Не сумев её открыть, на автомате кладёт в карман и находит в себе силы сесть на ноги.

— Ко дну… — сонно мычит, рассматривая лицо русоволосой девушки. Элисон знает её, но совсем не может вспомнить имя. Знакомая незнакомка спит, почти по голову укрывшись одеялом. Её лицо размывается, губы меняются местами со лбом, а потом меняют цвет и исчезают вовсе. Эл показалось это смешным, и я она вновь закатилась тихим смехом.

— Врушка-врушка-врушка. Я видела тебя. Я всё видела, — проводит рукой по одеялу и безумно улыбается, неестественно выкручивая свои пальцы.

Таблетки. В этот раз она попробовала таблетки. Барт предупреждал, что эффект от них может быть внезапным и неконтролируемым, но девушка даже не догадывалась, что ей будет настолько хорошо. Голова пустая — в ней ни одной мысли, а только сильные сквозняки. В душе ни капли тревоги, а только моря спокойствия и эйфории. Всё кажется таким плавным и размеренным… Стоит ей только поднять руку, и она ощущает, как та сама по себе взмывает вверх, отделяется от тела и покидает пределы купола.

— Что ты видела? — еле разбирает эти слова среди слишком громкой тишины. Переводит взгляд на источник звука только спустя секунд десять. Сознание заторможенное, но оттого и легче.

Джош уже не ругает её. Не кричит, не устраивает скандалов, не следит за ней по вечерам. То ли наконец стал доверять, то ли совсем отчаялся. В ответ на его слов Эл издаёт тихий писк и зачем-то срывает с шеи кулон, в ужасе откинув его в сторону.

— Волосы. Снежные, как бель. — она оттягивает щёки, демонстрируя глаза. — Голубые. Грязные. А она всё в гости ходит, — указывает на спящую Нию и изображает злость на лице.
— Она ходит в гости к человеку, у которого голубые глаза и белые волосы?

Девушка отрицательно качает головой, закатывает глаза и ложится на пол.
— Они вместе в гости ходят. Сарайчик на краю земли. Там грязь. От заточения к заточению. Ко дну. На ракете, ровно в семь тридцать-двадцать.
Джош тут же вспоминает про склад возле тренировочной площадки. Он находится как раз у самого края купола. И грязь… Только так Элисон называла голубоглазых.
Неужели Ниа навещает там кого-то?
Неужели голубоглазого?