Задурманенная лекарствами, слабая, раздавленная, как жалкое насекомое, я начинала верить, что,  на самом деле я лежу в клинике, потому что сумасшедшая. Я смотрела в потолок и беззвучно плакала, кусала свой кляп и немела от боли и тоски. У меня было непроходящее чувство опустошения. Будто я чего-то лишилась, у меня отняли самое дорогое, и теперь я пустая, и мне так плохо от этого, что хочется умереть. Потом и это прошло. Я погрузилась в туман, он был теплым, мягким и укутывал меня словно пуховым платком, как у бабушки в детстве. Там хорошо. Нет боли, нет воспоминаний. Я успокоилась, если этот коматоз можно назвать спокойствием. Меня начали отвязывать, выпускать погулять, водить в столовую. Социализировать. Собаку я увидела случайно. Подошла к окну и заметила, как она сидит под деревом и смотрит наверх. В голове что-то ярко вспыхнуло и погасло. Как отрывок из фильма. Потом я постоянно подходила к окну и смотрела на нее. На овчарку, сидящую под окнами. Она меня завораживала. Словно в ней было что-то скрыто. Очень важное. Ее прогоняли, били палками, однажды даже полили ледяной водой и затолкали в машину. Какое-то время она не приходила, а я ждала и выглядывала в окно. И когда увидела, как она бежит по снегу обратно, как прыгает через сугробы, то в голове опять вспыхнула картинка, только теперь отчетливо и очень ясно.
«— Эй! А ну стой! Я спряталась между стеллажей, отступая к черному ходу. Выскочила на улицу, внимание привлекла машина с открытым багажником и старик, заправляющи машину. Я бросилась туда, запрыгнула в багажник и спряталась за ящиками с рассадой, выглядывая и ища глазами брюнета. Он выбежал на улицу с телефоном. Оглядывается по сторонам. Обежал вокруг всю заправку. Потом пошел к машинам, я залегла на дно, и тут старик вернулся, захлопнул дверцу багажника. Внезапно надо мной раздался странный звук, похожий на чавканье, и я приподняла голову. Глаза с ужасом широко распахнулись. Мое лицо сравнялось с огромной собачьей, овчарочьей мордой. Глаза в глаза. От страха показалось, что я снова хочу в туалет, потому что это чудовище в два счета могло сожрать мою голову, и судя по низкому рокоту, я ему явно не нравлюсь.
— Простите. Вы не видели здесь женщину? Невысокую, в зеленой робе уборщицы. Чаевые ей дать хотел, а она как сквозь землю провалилась. Вздрогнула от внезапно раздавшегося рядом голоса блондина, не отрывая взгляд от собаки. Сейчас она залает, и меня найдут.
— Нет, молодой человек. Не видел. Да и глаза у меня уже не те, чтоб кого-то рассматривать.
— Женщина, красивая, невысокая, худенькая.
— Я уже давно не смотрю на женщин.
— А в машине у вас что?
— Какая разница? Вы из полиции?
— Ты, дед, не умничай. Покажи, что в багажнике.
— Шел бы ты, сынок, подобру-поздорову.
— Багажник, сказал, покажи! Не то я тебе все твои дряхлые кости пересчитаю!
— Ну как хочешь. Я, тяжело дыша, смотрела на собаку и тихо прошептала:
— Пожалуйста… хороший песик… молчи. Прижалась животом к дну, глядя на массивные собачьи лапы. Багажник едва открыли, и я услышала злобный рык, от которого кровь стынет в жилах. А затем грозный лай. Собака подалась вперед, она рычала и ревела, как самое настоящее чудовище.
— Твою мать, бл*дь! Предупреждать надо!
— Ну… ты хотел посмотреть, вот и посмотрел
— Убери свою бешеную псину, она сейчас в меня вцепится!
— Не вцепится. Тихо, тихо. Он уже уходит. Яйца откусишь ему в другой раз.
— Старый козел.
— Иди-иди, куда шел. И чаевые свои засунь себе в зад. Тише, девочка, моя. Ну придурок. Сама знаешь, таких сейчас пруд пруди».
Я провела пальцами по стеклу и застыла, чувствуя, как сводит болью голову и сильно ломит в висках. Потом я вспомнила и много других эпизодов из своей жизни…

Но еще не знала
— воспоминания ли это или мой собственный бред. Мне нужно было убедиться в этом лично. Я перестала принимать лекарства. Не сразу, а постепенно. Словно откуда-то знала, что такие препараты просто так не бросают. И еще мне нужно было прочесть свое дело, а для этого надо попасть в кабинет к главврачу.
Есть два способа: один радикальный — это затеять истерику или срыв, и тогда он снова будет проводить свои тесты; и второй — это вести себя хорошо, и тогда в виде поощрения могут пустить убирать его кабинет.
Первый — быстрый и неудачный, а второй — медленный и, возможно, несбыточный. Я решила, что торопиться мне некуда. Меня никто и нигде не ждет. Они называли меня Алиса. Никто не знал моего настоящего имени, как и я сама. И мне предстоял поиск неизвестно чего… А потом мне приснился сон. Самый первый, не бредовый, настоящий сон. Я видела в нем папу, и он называл меня "Лисичка моя, доченька" гладил по скулам и говорил, что все будет хорошо. Что я сильная и я справлюсь. Он точно знает. Значит, меня зовут Лиса? Или и это тоже бред? Я нашла документы в кабинете главврача. Не сразу и не в первый день, а через год аккуратных поисков. Через год, в который я притворялась кем-то другим, изображала больную, отзывалась на имя «Алиса» и заставляла всех верить, что я тихо помешанная и совершенно неопасная для общества. А потом читала о себе. Читала жадно, по кусочку, маленькими отрывками, потому что у меня было всего пятнадцать минут на поливку цветов и вытирание пыли.

В документах было написано, что меня нашли на стройке, я страдаю амнезией, маниакальным психозом, галлюцинациями и шизофренией. Недавно перенесла кесарево, у меня анемия. На лице глубокие шрамы от порезов. Потом я их рассматривала, эти шрамы. Мой мозг отказывался вспоминать, как они там появились. Он блокировал эти моменты, и я корчилась от боли, когда пыталась вспомнить. Тогда я была еще не готова к правде.
Я ненавидела утро. Ненавидела эти солнечные лучи, которые отбирали у меня иллюзию счастья. Потянулась в кровати. Открыла глаза. В спальне пахнет цветами. Я слышу плескание морских волн за окном, пахнет бризом и кричат чайки. Потянулась, приподнимаясь в постели, и тут же в ужасе хотела вскочить, но тело слишком болело, ныли мышцы, тянуло нервные окончания. Я приходила в себя медленно, долго. Ощущая удобную кровать, высокий и упругий матрас. В комнате уютно, чисто и очень красиво. На персиковых стенах нарисованы белые цветы, шторы развеваются от теплого ветра. Я помнила утро, когда меня увезли из клиники. Собаки не было уже больше недели. Ее забрала желтая машина. На живодерню. Отловили и засунули в кузов. Она скулила, пищала, а я понимала, что ничего не могу сделать и ничем не могу ей помочь. Я немощная, жалкая и бесполезная. Во мне нет смысла.

Pov

Это был день, когда я решила, что больше так не могу. Что лучше не быть… чем быть вот так. Я молилась тогда Богу и просила у него прощения за свои мысли, просила дать мне хотя бы один знак, чтобы понять, ради чего я живу и нужно ли мне жить. Маленький знак, соломинку, зацепку. Стояла у окна и смотрела на дерево, где постоянно сидела собака, а потом прижалась к нему лицом и широко распахнула глаза. Собака вернулась. Она мчалась со стороны дороги, неслась что есть мочи и как всегда устроилась на своем привычном месте, а за мной пришли санитары. * * *

Меня привели к главврачу, и он сообщил мне, что я уезжаю. Это был не просто знак, а огромный значище, словно меня схватили цепкие пальцы и удержали на самом краю. Я все еще балансировала там, все еще не приняла никакого решения и не поняла, кто я на самом деле. Тот человек, мой спаситель, представился мне Владимиром. Сказал, что я нахожусь в его клинике, и он может изменить мою жизнь полностью. У него были светло-серые глаза, приятное лицо, русые волосы и мальчишеская улыбка.
— Кто вы такой, и зачем я здесь?
— Вы здесь, чтобы измениться, если захотите.
— Я не хочу. Я хочу уйти отсюда. Или я в тюрьме?
— Нет, вы не в тюрьме. С недоверием посмотрела на него. Неужели? Он ведь наверняка знает о моих диагнозах и считает сумасшедшей.
— За вами наблюдал все эти дни психиатр. Он не считает, что вы больны и опасны для общества. Выписал вам легкие лекарства. Вы можете их принимать лишь по желанию. Словно прочел мои мысли.
— Зачем вам все это. Где я? И кто вы такой?
— Называйте меня просто Мин Хо.
И я — пластический хирург. Дарю людям новые лица, новую внешность, новую жизнь. Вы видели ваше лицо? Кто с вами это сделал?
— Что сделал?
— Ваши шрамы — это следы от порезов. Кто порезал вам лицо? — Не знаю. Я действительно не помнила, как это произошло. Пальцы сами нащупали шрамы.
— Хотите на себя посмотреть?
— Нет! Я уже видела! Не трогайте меня. Я хочу побыть одна. Тогда он ушел, и наш разговор ничем не закончился. Каждое утро начиналось одинаково. Мне приносили завтрак, я мылась в ванной, не глядя в зеркало, потом выходила на балкон и смотрела на море. Я могла смотреть на него часами, не шевелясь и не двигаясь. Все изменилось в одну секунду. Это было такое же абсолютно утро. Такое же, как и всегда, и передо мной стоял ароматный травяной чай, тост с сыром и ветчиной. Подвешенный на стене телевизор тихо работал. Его включала медсестра. Я на него никогда не смотрела, а тут подняла взгляд, и уже через секунду чай полетел на пол, я вскочила с кровати и подлетела к телевизору, жадно всматриваясь в экран, пожирая его глазами. Там показывали темноволосого красивого мужчину с женщиной блондинкой. Мужчина держал на руках маленького ребенка с огромными синими глазами. Я смотрела то на мужчину, то на ребенка, то на женщину. Смотрела так, будто у меня остекленели глаза. И голос диктора за кадром.
— После скандала влиятельного бизнесмена Чон Чонгука вместе с женой и сыном удалились в загородный дом. Жена всячески поддерживает мужа, как и его многочисленные фанаты. Говорят, что с рождением сына супруги помирились, и больше нет разговоров о разводе. Они выглядят счастливыми, влюбленными, и их малыш просто прекрасен. Неизвестно только, в кого у него такие синие глаза. Чонгук уверен, что ребенок похож на его мать.

Я прижала ладонь к плазменному экрану, туда, где было лицо малыша, и беззвучно заорала. Потом стянула телевизор и раздавила его ногами. Чуть пошатываясь, вошла в ванную и стала перед зеркалом, глядя на свое исполосованное, страшное лицо, на котором видны только глаза. Это он изуродовала мое лицо! Я смотрела на свое отражение, на тонкий шрам от ошейника на шее, на глубокие рубцы на лице, на шрам от кесарева на животе. На свой убогий вид, на выпирающие кости и ключицы, трогала выдранные клоками волосы. Они уже отрасли, но одни были намного короче других.
— За что? Будьте вы прокляты! За что вы со мной так? За чтооооооо?! Ненавижу, твари! Я вас ненавижууу! Ты испортил мне всю жизнь ублюдок! Била по зеркалу и кричала своему отражению. Колени подогнулись, и я упала на пол, глядя перед собой, как все расплывается из-за слез. Я рыдала. Стояла на четвереньках и рыдала, раскачиваясь из стороны в сторону. Моя боль выплескивалась слезами и стонами, криками и разрушительной яростью. Которая поднималась внутри.

— Я отомщу им…всем. Всем до одного. Отомщу и заберу у них самое дорогое. Надо будет, я украду. Уже вечером я сидела напротив Мин Хо, сложив руки на коленях.
— Измените меня. Я хочу начать новую жизнь. И…