Что за тяжелый день. Женя понятия не имеет, как у Евы получается быть такой бодрой и позитивной. С самого утра заехать за ним к родителям, уже вызвав при этом грузтакси, организовать родителей, не забыть кота в переноске на лавочке, следить за пианино, чтобы они с отцом его не повредили при выносе. Потом всю дорогу координировать. Помочь Жене собрать последние сумки, потом все это перетаскать в новую квартиру да еще успеть пообщаться с новым соседом. Потому что сам Женя, увидев пацана, курившего у подъезда, почему-то растерялся. Замотался, наверное: в начале месяца танцевальную студию открывали в новом месте, а теперь еще и переезд в другую квартиру, к работе поближе.

Родители ему такой подарок организовали на двадцатипятилетие. Но кажется, просто хотели, чтобы он уже подальше съехал от них в свою новую самостоятельную жизнь — наигрались в дочки-матери, у них теперь другая страсть — внуки. У старшего сына сразу двойня. Некогда им теперь Женечку баловать. Подговорили подругу с ремонтом помочь, выбрать то, что Женьке бы понравилось. А Женьке за свою жизнь нравится не так уж много: танцы, музыка, фильмы. Ну и еще парни. Родители как-то особо из-за этого не расстраиваются, у них же есть еще старший сын, женатый. А младшенький Женя Крылов с детства рос своеобразным. «Я с детства не любил овал, я с детства угол рисовал», — качая головой, ехидничает мать, каждый раз, когда Жене в голову приходит очередная нелепая, на ее взгляд, идея.

Секцию бальных танцев сам выбрал, в музыкальную школу сам мать уговорил записаться. Она-то прочила его в научную деятельность, НИИ или завод электротехнический какой-нибудь. Но Женька весь в бабушку пошел — заслуженную артистку театра драмы. И любила бабуля его больше всех, наряжала как кукленка, учила как ставить ножки красиво и играла ему мелодии на старом пианино, том самом, что они с этим Дэном сегодня затащили.

А потом, уже в его студенчестве, воровато ныкалась с ним по аркам и подворотням по пути домой из продуктового, чтобы на двоих раскурить бабушкину фирменную самокрутку с дорогим качественным американским табаком. Но Женьку табак не испортил. Он от бабули впитал только самое лучшее, по крайней мере, так ему кажется. Еще бы быть ему таким же расторопным и не лезть за словом к себе в закрома головы, накручивая себя потом по ночам, чтó надо было сказать и как ответить. Ведь если Женька не в своей студии, не на уроке, где надо телом выражаться, а не языком, если это личное, то он теряется и может даже слова перепутать от волнения. Из-за его молчаливости многие думают, что он слишком заносчив и характер у него сучий. А в сочетании с пухлыми будто капризными губами и взглядом с поволокой, доставшимися в наследство от все той же любимой артистичной бабули, Женьку Крылова все воспринимают как холодного красавчика с завышенными требованиями. И только Ева знает, какой Женька плюшевый внутри, и постоянно его подкалывает, ласково называя «Женечка, соска моя».

И таская сегодня бабулино пианино, Женька старался побольше молчать. Потому что когда он увидел этого соседа в спортивках, с коротко остриженным затылком, в тряпичных кроссовках, будто парень только с пробежки, с блестящей от капелек пота шеей в золоченой цепочке, Женька в очередной раз сказал себе застегнуть пасть и не выдумывать, не фантазировать. Чтобы потом не расстраиваться, выстроив несуществующие привязанности к натуралам и тайные желания у себя в голове.

— Ох, Женька, сосед-то у тебя какой теперь будет, ну! — подмигивает ему Ева. Засранка.

— Ага, четкий такой, что в глазах режет, — грустно усмехается он.

Женька его еще в первый день приметил, когда приехал с родителями смотреть квартиру. Как раз в тот момент из сорок шестой выскочил сосед, ослепляя белой футболкой и этими сексуальными серыми спортивками, чуть тронутыми складочками на икрах — а у Женьки на мужские ноги особый кинк — и, бойко поздоровавшись, перепрыгивая через ступеньку, прошмыгнул на выход. А Женьке только и врезались в память его плоские щеки с пацанским румянцем и какой-то мужской одеколон в тандеме с ароматом табака.

— На свиданку звал меня. Сосед твой. Вот думаю, пойти штоль.

— Ты серьезно? — фыркает Женя, а внутри все будто сжимается в непонятный язвенный комок.

— Раздраженю включил? Да не пойду я, ты же знаешь...

— Знаю.

— А ты бы пошел, да?

— С этим? Куда, в киэфси? Или в шаурмятню?

— Ну не знаю, — задумчиво протягивает Ева, — в кальянную, например?

— Пойдем лучше пообедаем, а то у нас еще вечером в новой группе два занятия подряд, потом индивы.

Женька почувствовал, что со всеми этими переездами силы у него почти кончились. Надо только дойти до студии, и там, после всех классов, он включит любимые треки, погасит свет и выльет свои накопившиеся эмоции в танце. Вспомнив о музыке, он звонит настройщику и договаривается о визите на следующий день — пальцы скучают по клавишам так же, как и ступни — по латине.

— Знаешь, а мне что-то вдруг так шаурмы захотелось. Или куриных крылышек, — хмыкает Ева, увидев пацана из сорок шестой на парковке.

Побросав недораспакованные коробки, они с Женькой выдвигаются в центр и как раз натыкаются во дворе все на того же Ерёмина, который уже сидит за рулем в компании другого парня в кепке. Сосед приветственно сигналит, и Женьке приходится поднять ладонь, полукивком воздав тому должные, как говорится, респект и уважуху.

Нет, конечно, он не втрескался в первый же день, с чего бы? Где сам Крылов и где этот Ерёмин! Он вообще умеет о чем-то еще, кроме задниц и тачек, разговаривать? Но вот именно на таких парней, от которых прет «пацанскостью», легкой борзостью и уверенностью в решении любых проблем, на таких у Женьки стоит крепче всего. Женька тут же вспоминает, как новый сосед молча поднялся сегодня с лавочки возле подъезда и заботливо по-хозяйски подпер им дверь кирпичом, потом тащил с ним пианино и даже денег не взял, ну просто рыцарь в серых спортивках! Голод сосет где-то под ложечкой, а к нему примешивается непонятное свербящее чувство, которое никак не получается унять. Надо поесть. Женька проводит рукой по вспотевшей шее и снисходительно вздыхает:

— Ладно, пойдем в «Восточный тандыр», уговорила...

— Женечка, это пища богов! Когда я последний раз так жрала как не в себя?

— Ева, тыжедевочка! — притворно протягивает Женька и смеется над тем, как подруга уминает большой дурум с курицей. — Еще и чесноком с тобой теперь провоняем, жуть просто!

— А ты с кем целоваться, что ли, собрался, Женька?

— Ага, с Клавдией Петровной, она на сальсе так и норовит напроситься ко мне в партнерши. То одно ей показываю, то второе. Уже весь класс эти шаги выучил.

— Ну Жень, она же ба-бу-леч-ка, круто, что она вообще ходит, — хохочет Ева, — к тебе, я имею в виду! А у меня на хатха-йогу знаешь, какие дамы приходят? Ну ты же их видел! Это почти половина нашей аудитории, Жень! Так что радуйся и целуйся, блин.

— Если только собакой мордой вниз.

Откусывая от сочного лаваша, капающего начинкой на пластиковый поднос, Женька улыбается, вспомнив как его сосед упомянул сегодня «вальс по-собачьи». Дурачок. Уж чем-чем, а танцами и игрой на пианино он покорил не одно сердце. Правда, все эти сердца и так уже не могли похвастаться идеальной кардиограммой. И бабулино сердечко не выдержало одним из первых. Все, что у Женьки осталось на память, — то самое пианино и кот, вредный, зараза, но бабуля его любила — даже назвала в честь своего любимого «Крутого» композитора. Лучше бы Иосифом назвала — сразу бы двух зайцев об асфальт. А так — что это вообще за кот по имени Игорь? Ни туда и ни сюда. Как будто бомж с помойки, хотя сам кот себя почти так и вел.

После шаурмы сил у Женечки заметно прибавляется, и у Евы щёчки тоже розовеют. В студию они буквально впархивают и сразу разлетаются по залам. Администратор Алена приветливо улыбается Женьке, тоже словно окрыленная симпатией к нему. Щебечет, открывает окна, чтобы проветрить помещение, рассказывает, кто сколько абонементов купил.

— Продолжашки у тебя сегодня по сальсе, а по бачате старшие, один отписался, что не сможет...

— Спасибо, Аленка! Я пойду подготовлюсь.

Женька кивает ей отстраненно, ему просто нужно несколько минут наедине с собой в пустом зале. Свет не включает — из окон и так льется яркое послеобеденное солнце. Подключает смартфон к колонке и запускает приятный небыстрый трек. Нежненькие страдающие голоса Bachata Heightz* заставляют тело двигаться по памяти. Сначала несколько круговых вращений для разминки: голова, руки, плечи, бедра, колени, стопы. Разогреваясь, мышцы наполняются приятным теплом. Женя не думает — ноги тут же ловят ритм, обыгрывают паузы, руки раскрываются в стороны на повороте, взмывают вверх и опускаются по корпусу, когда он правой ногой делает небольшой ронд по полу. Затем дорожка из быстрых шагов, шаг-точка, шаг-точка, то носок, то пятка, и несколько широких шагов по квадрату, движения плавные (а мысли развратные), расслабляют разум и отпускают напряжение в мышцах.

Бедра ходят в противовес телу, словно маятник, задерживаясь немного на переносе веса, когда корпус уже стремится в противоположную сторону. Вплетая в танец шаги из ча-ча-ча, он перемещается по залу, лавируя словно корабль по невидимым волнам, в то время как вокалист нежно поет о любви. В бачате все песни — только о ней, а Женька пока другой, кроме как к танцам, бабуле и музыке, и не знал толком. Он растворяется в ней, завершая танец под аплодисменты подоспевших учеников.

— Евгений, вы восхитительны! — складывая ладошки у рта, охает яркая блондинка в неприлично короткой юбке и сетчатых колготах. Правда, под юбкой у нее шортики, но ноги все равно будто растут от третьего размера бюста, а вовсе не от бедер. — Ну точно не зря назвали студию — «Крылья танца»!

— Катя, спасибо! Стараемся теперь его оправдывать. Пожалуйста, проходите, ребят, встаем на разминку.

С началом занятия Женя вливается в привычный ритм жизни. Остается лишь привыкнуть к новому дому и его обитателям. И к своим ощущениям от них...

Ева, отработав три урока йоги, уходит раньше, а Женька до самой темноты репетирует новую связку, которую собирается дать старшей группе в конце недели. Когда его посещают безумные желания, они всегда им завладевают, навязчиво, полностью поглощая и заставляя отдаться им целиком. И теперь он до дрожи в коленках хочет поставить номер для флэшмоба на летней веранде кафе, где проходят их оупен-эйры по социальным танцам. Три студии собираются на вечеринки на свежем воздухе, а кафе получает толпу посетителей, внимание прохожих и позитивную атмосферу. Сольная связка по сальсе довольно быстрая, включает несколько сложных элементов из румбы, где шаги внезапно замедляются, движения корпуса должны создавать волну, переходящую в руки. Как объяснял Жене один из преподавателей на мастер-классах по афро, эти движения когда-то символизировали охоту, поклонение древним богам, стрельбу из лука и замах топором. Вот уж точно он не думал, что в танцах может крыться столько агрессии, пусть и ритуальной.

Не удивительно, что когда он возвращается домой после занятий и отработки, ноги настолько ватные, что не могут донести его даже до душа. Кот орет, выписывая восьмерки вокруг Женькиных лодыжек, но наклониться и насыпать ему хрустящего корма он сейчас не в состоянии. В новой квартире тихо и пусто. Если не считать пронзительного «ма-а-ау», будто Игорь угрожает хозяину надуть в его кроссовки. При бабушке он никогда так себя не вел — тоже скучает, наверное.

— О! Здорово, сосед, — слышится сбоку, когда Женька выходит на балкон. — Чё как, обживаешься?

Слева стоит, мелькая огоньком, по-домашнему одетый Дэн.

— Привет, ну да, пока еще сам не понял.

— Куришь?

— Сегодня — курю... — Женька задумчиво достает похудевшую пачку самокруточной бумаги, кладет фильтр, утрамбовывает табак дорожкой и ловко скручивает в тугой цилиндр.

— Фига! А мне сделай так, а?

— Ты же только затушил одну.

— Ну я попробовать, давненько самокрутки в рот не брал.

— Тебя унесет, они же крепкие.

— А я смотрю, ты сам тоже нехилый, Женечек. Майка твоя пидорская — обманка, короче.

— Кажется, сигаретку ты не очень-то и хочешь, — Женьке неприятно, когда его стиль подвергается такой жесткой критике, особенно со стороны лиц, не сильно наделенных подобным чувством.

— Бля, прости, Женёк, второй раз сегодня лоханулся, сначала говорю, блин, а потом думаю.

— Забавно, — улыбается Женька. — А я сначала думаю. Точнее, молчу. А думаю, когда уже поздно. Всегда так.

— Ну бывает, че. Какие твои годы! Ну че, сижкой угостишь?

Женька улыбается, повернувшись к соседу, и скручивает ему гостинчик по бабушкиному рецепту. Лижет край бумажки языком, чтобы склеить, а Дэн смотрит на его губы, он это точно знает. Знает, и сраная надежда расползается масляным пятном по телу, забирается в са-а-амые дальние уголки, ничем теперь не выковырять. Протягивает готовую папироску через небольшой промежуток между их балконами, едва не уронив, и в этот момент Дэн неосторожно касается его пальцев своими. Дыхание вышибает: рука у Дэна теплая, шершавая, Женька даже чувствует мелкие ссадинки на привычных к ручному труду подушечках пальцев.

— Бля, сорян, чуть не похерили! От души, чувак. Женек. Женёчек!

Дэн убирает сигарету за ухо и опирается на перила.

— Ниче такой вечер, да? Я вот на «Ленту» не поехал. Задолбало, блин, на парковке этой как шпана задрипанная тусить, как будто больше делать нечего.

Женька снова улыбается: будто Дэн считает себя кем-то отдельным от этой их «шпаны». Смешной. Уверенный в себе — не захотел — не поехал. Наверное, такой крутой, что его репутацию в глазах друзей это нисколько не портит. Пальцы все еще горят от неожиданного прикосновения, и Женя спешит прикурить, будто это успокоит. Женьке не совсем понятно, отчего сосед вдруг с ним разоткровенничался, но он старается поддержать разговор:

— А в чем тогда ты в первый раз сегодня лоханулся?

— Я-то? Да когда пианину таскали. Кота твоего поймал в дверях и Еве говорю, мол, киску беречь надо. Прикинь? А подруга твоя мне весь день думать мешает... Бли-а-а... Так затупил. Ну не дебил ли я?

— Ты у меня спрашиваешь?

— Типа того. Скажи, Женек, у меня шансы есть вообще?

«А у меня?» — хочется узнать в ответ, но Женек как обычно молчит. Долго раскуривает, тянет дым через фильтр, выдыхая задумчиво, пока не собирается с мыслями, чтобы озвучить:

— Вообще ни одного.

Кажется, его вердикт необратимо касается их всех.