В руках книга.

Рыжик прочь улетел от меня, а я не смог ему ничего возразить, сказать, остановить. Сижу и держусь за книгу как за спасательный круг, застыв на месте. Что же она должна мне открыть? Какие истины?

Я и так понимаю, что влюбился. До чёртиков в душе, которые царапают её по стенкам своими рожками, ехидно руки потирая. Что вы разбушевались? Угомонитесь! Подталкивают меня на отчаянный шаг, а я не двигаюсь с места. Совесть, страх или стыд? Рыжик младше меня, но верно говорят, что возраст не показатель. Рыжик намного смелее меня. Я, как последний трус, сбежал после ответного поцелуя и даже признался ему и себе самому, что влюблён... Чёрт, дурак! Зачем? Это ни к чему хорошему не приведёт, думал я. Но он так не считал и не считает. Как и прежде тянется ко мне...

Чёртовы эмоции! Нужно думать головой, только головой. А может, как раз дело в возрасте? Рыжик ещё совсем юн — эксперименты; ну, а меня-то куда понесло?

Нет. Бред. Я сам себе придумываю оправдания, чтобы не делать шаг навстречу. Разве могут так отчаянно выражаться эксперименты юности? И мне он дорог не просто как товарищ, друг, брат и даже не как соулмейт. Нет, это я уже давно выяснил. Он прав, не все соулмейты целуются, не у всех сердце наружу рвётся при одной мысли друг о друге. Ведь не у всех же? Это нечто большее, и я сознался во всех своих чувствах к нему. Вот только принять их — самого себя — сложно. К чёрту книгу, лучше так с ним поговорю, вживую, а не прокручивая воображаемый диалог сотню раз в голове днём и ночью.

Перед глазами мельтешит рука. Таня. Она показывает мне, что я уже полчаса сижу на скамье и пялюсь в обложку книги. Перед глазами и правда тёмным пятном отпечатывается «МЫ» при каждом моргании, куда бы я теперь не посмотрел.

Мы, мы, мы, мы... Я не хочу терять это «мы», но если так и буду прятаться от проблемы, то этого не избежать.

Извиняюсь, прощаюсь с ребятами и бегу к метро. Нужно и правда поговорить с Рыжиком. Я оставил его одного в такой важный момент, наговорил глупостей, веду себя... Аж от самого себя противно!

Спускаюсь в метро, сажусь, еду. Что ему сказать? Ещё сам не решил. Столько думал-передумал, что голова кругом. Да хотя бы просто попросить прощения и попросить дать мне время на принятие. Если он уже знал о своей ориентации, то для меня такое открытие словно плетью по спине: резко, больно и повторяется каждый раз, когда я думаю об этом. Что скажет мать? А его родители? А друзья? И должно ли меня вообще это волновать? Должно или нет, но меня волнует. Тем временем чёртики внутри уже истерзали всё в кровь.

Внезапно до меня доносится кратковременный стон. Рыжик? Оглядываюсь по сторонам — нигде нет. Но тогда как? Откуда? Что...

Тут же меня накрывает звуковой волной: вокруг всё звенит и стучит, чей-то голос произносит невнятные слова. Я не могу сосредоточиться и ничего не понимаю — закрываю уши ладонями. Кто-то тянет руку, пожимает моё плечо, что-то спрашивает. Слышу его, слышу переплетение множества звуков: какофония жизни доносится до моих ушей.

Я схожу с ума?

Такое уже было, но в обратном порядке. Тогда, в детстве, я наоборот внезапно оглох, и родился слепой Рыжик. Может ли это означать, что...

Нет, нет, нет, нет.

Судорожно, почти роняя, достаю смартфон. Оказывается, Рыжик прислал мне звуковое сообщение, но сейчас я не могу его расслышать. Звоню. Еле-еле различаю среди гула гудки, и голос громко сообщает: «Абонент недоступен».

Я ведь даже не знаю номера Майи! Спустя, наверное, вечность я выбегаю на его станции, поднимаюсь сквозь вязкий шум — даже собственные ноги слишком громко ударяются подошвой о мраморный пол, — расталкивая людей, которые будто специально норовят остановить меня, задержать своими мельтешащими спинами, грубыми плечами, цепучими взглядами. А я будто тону и задыхаюсь. Повсеместный шум всего и всех окутывает меня, дизориентирует.

Выбираюсь наружу: голоса, топот, гам, писк, визг. Так, всё внимание на зрение, смотреть, нужно просто смотреть. Направляюсь в сторону дома Рыжика. Вот дорога, пешеходный и... скорая. Отъезжает скорая.

— Стойте! — кричу своим, но не своим — пугающим — голосом. Но меня не слышат. У всех есть слух, но они не слышат. Бегу, снова кричу, уезжают. Останавливаюсь. Не успел.

Столпотворение рассеивается, я подбегаю, пытаюсь узнать, кого увезли. Но не понимаю, слишком много голосов... Пытаюсь сосредоточиться и улавливаю «рыжий»...

Боже, какая больница, как узнать? Надо скорее добраться до его дома, до Майи...

...Спустя час сидим с ней в приёмной. Я более-менее привык к звукам, но тем не менее вставил наушники, несильно вдавив динамики в уши, чтобы стало потише. Майя вся в слезах, но держится. Беру её за правую руку, поглаживаю пальцами, пытаясь немного передать спокойствия, но как это сделать, если у самого его не осталось?

Когда я прибежал к ним домой и пытался объяснить, что произошло, то понял: я и сам не знаю, что именно. Язык заплетался, как и мысли в голове, как и чувства в душе. В остатке души, потому что кажется, будто я потерял её часть. Но нет, Рыжик жив, как сказали нам медсестры, но находится в критическом состоянии.

Пусто. Внутри пусто, только лишь снаружи всё переполнено. Слишком. Вставляю динамики глубже, абстрагируясь от окружающего пространства. Рука Майи холодная. Дёргает меня, я вытаскиваю один наушник.

— Как ты?

И правда, как я?

Просто киваю в ответ, не зная, что ответить. Да и ком в горле не даёт; как она ещё может говорить? Юрий приносит нам воды и садится слева от Майи. Ждём.

Ожидание кажется бесконечной прямой линией времени, а мы — лишь бесконечно малая точка на ней. Я готов ждать, главное, чтобы это ожидание закончилось спасением. Спасением Рыжика, меня, его родителей. Все мы связаны и зависим друг от друга. Они стали мне самыми дорогими людьми, и что бы ни произошло, я никогда не смогу бросить их.

Ожидание закончилось спустя несколько мучительных часов. И началось новое. Нам сообщили, что у Рыжика тяжелая черепно-мозговая травма и перелом рёбер в связи с ДТП. Он в коме.

«Он в коме», — вертится у меня в голове ежесекундно. Меня, наверное, скоро уволят, но я взял отпуск за свой счёт на неделю, чтобы навещать Рыжика и помогать Майе с уходом за ним в часы приёма. Я отпросился на неделю, так как решил, что Рыжик просто обязан за это время выкарабкаться. Он должен. Точнее, я должен верить в него.

Я говорю это себе постоянно, перебивая «он в коме» своей шаткой уверенностью. Шаткой, потому что каждый раз видеть в больнице, в каком он состоянии, настолько тяжело, что моя надежда пытается потихоньку ускользнуть в приоткрытое окно реанимационного отделения. Вокруг Рыжика шумят и пищат медицинские приборы, словно стараются отпугнуть меня, как собаки отпугивают прохожих от хозяйского дома. Но я мысленно бью себя по лицу, глажу Рыжика по пальцам и мечтаю о том, как снова смогу переплести их со своими, а они сомкнутся им в ответ.

В свободное время читаю книгу, что он мне дал, и начинаю понимать, почему Рыжик захотел, чтобы я прочитал её.

Я перестал хотеть быть «мы» в понимании этого романа, ведь по нему значение «мы» — это потеря индивидуальности, личности, отсутствие собственного мышления, отсутствие любви как ненужной функции, как атавизма. Нет «я», есть только «мы» — единый организм. Герой очень похож на меня: впервые в жизни открыл для себя множество новых идей, мыслей, вышел за стену закрытого города, как я вышел за пределы своих возможностей и зоны комфорта. И всё это благодаря тому, что он влюбился. Но в том мире нельзя любить. Ты не можешь любить, потому что не существует «ты», только «мы». Он также был подвержен сомнениям, размышлял, так как существовали правила, устои, порядки. Боялся, как и я. Но я больше не боюсь.

Мне стало всё равно на общественный организм, на мнение других. Я не «мы», я есть «я». И я мечтаю рассказать об этом Рыжику. Но сейчас он меня не услышит. Как же я надеюсь, что вскоре он сможет... Он всегда меня слышал. Только рядом с ним я осознал, что не люблю одиночество. И никогда не любил, просто притворялся. Думал, меня никто не понимал, не понимает и не сможет понять. Что моя жизнь никому не интересна, раз уж своей семье я не нужен. В итоге всё перевернулось вверх дном.

Ещё давно хотел узнать, становится ли легче, если прокричать в пустоту, выплеснув накопившееся внутри чувство тревоги и страха. Теперь я смог проверить: нет, не становится. Ничего не помогает.

Пошёл третий день комы Рыжика. Я иду к Майе, так как в этот раз у неё не получается из-за работы поехать в больницу, но она хотела что-то туда отвезти. Интересно, она догадывается о наших более близких отношениях с Рыжиком?

Слышу странный звук. Похоже на писк. Точно, писк из кустов. Раскрываю шуршащие ветви и вижу дохлую кошку, а рядом с ней сидит рыжий котенок. Блин. Заманиваю его. Как там надо?

— Кис-кис-кис, иди сюда, ры... — осекаюсь на полуслове. Нет, надо ему дать другое имя. — Иди сюда, эй.

Котёнок, видимо, очень голоден, поэтому быстро подбегает к моей руке, но как только понимает, что там пусто, пытается драпануть от меня, но я быстрее. Хватаю его. Худой, дёргается, шипит.

— Тсс, ничего, всё будет хорошо, — глажу мелкого, успокаиваю его и, наверное, себя, — успокойся.

Цепляется за мою футболку своими коготочками. На вид ему месяца два, не больше. Хм... Похоже, мальчик. Дрожит, волнуется. Эх, ну и куда тебя девать? Ладно, придётся приютить, видимо.

— Привет, Рома и... э... кот? — с удивлением в голосе встречает у порога Майя, вглядываясь.

— Да вот, нашёл беспризорника, — чешу свою репу, а потом и репу кошака. — Можно я пока у вас оставлю, а на обратном пути к себе заберу?

— Да, конечно. Проходи... те. Проходите давайте, — приглашает рукой Майя.

Мы заходим с котом в прокуренную квартиру. Настолько прокуренную, что у меня начинает кружиться голова.

— Юрку отправили в командировку, уже давно билеты купили. Он не смог остаться, но через несколько дней вернётся. Чёртова работа... — Майя мелькает перед глазами туда-сюда, собирая сумку. — И мне сегодня позарез надо, надеюсь, я всё же успею заскочить в больницу.

— Не переживайте, — отмахиваюсь свободной рукой, — я всё сделаю. А что отвезти хотели?

Котенок всё время норовит выпрыгнуть. Ставлю его на пол. Думал, он будет шугаться и прятаться, а он смело шагает по длинному коридору. Ловлю снова, а то буду долго искать ещё.

Майя приносит мне с кухни огромный пакет. В нём лежат фрукты.

— Но... — беру пакет. — Даже если... Ему всё равно в первое время... — мямлю я.

— Я знаю, — пожимает плечами. — А вдруг, — вздыхает. — Вдруг он быстро очнется, быстро поправится и быстро это всё схомячит. Это ж Рыжик, — улыбается, — он такой импульсивный.

— Это точно, — усмехаюсь в ответ. — Обязательно так и произойдёт, — соглашаюсь. До меня дошло, что если я ставлю себе какие-то рамки надежды, то так же справляется и Майя. Я заведомо определил неделю на его пробуждение, а Майя заранее купила фруктов в надежде на чудо. Спустя небольшую паузу продолжаю: — Я пойду помою и покормлю котёнка, пока вы тут. Купил ему вот какой-то корм для котят подороже...

— Конечно, Ром, только я уже убегаю. Возьмёшь ключи Рыжика... Вон, на полке, — кивает в сторону углового шкафчика в коридоре.

— Хорошо. — Опускаю пакет с фруктами на пол. Майя уже в дверях.

— Спасибо тебе, Ромка, — вдруг поворачивается ко мне. — Знаешь, — протягивает свою ладонь и проводит пальцами рядом с ещё не сошедшим синяком под глазом. Что-то мне это напоминает... — Ты ему очень дорог. И если в чем-то на его счёт сомневаешься, то не сомневайся.

— Знаю, да, то есть, и вам спасибо. — Что она имеет в виду?

— Всё, — быстро целует меня в лоб, разворачивается и перед самым хлопком дверью прощается: — Пока.

Мы остаёмся с котёнком вдвоём. Впервые за три дня я слышу тишину, не затыкая уши. Ничего не звенит, не скрипит, не тикает, никто не говорит, не плачет, не орёт, нигде не играет музыка. И только успокаивающее урчание котёнка, который, похоже, решил на мне уснуть, заполняет пространство, пока я не начинаю двигаться. Снова паркет скрипит под ногами. Снова обои с протёртыми лунками — с шумом провожу пальцами по ним. Дверь открывается так же с шумом. Комната Рыжика, как и всегда, в идеальном порядке. И только буквы на доске составляют какую-то фразу. Подхожу ближе.

«Рома — дурак», — читаю я и не могу сдержать смех. Да, ещё какой дурак, Рыжик.

— Ну что, — обращаюсь к котёнку, который проснулся от моего смеха, — пойдём, сначала помоем тебя. Ай, тихо, тихо!..

...Еду в больницу к Рыжику. Как бы я хотел ещё раз услышать его голос! Смех. Увидеть улыбку Будды. Посмотреть в зелёные глаза-блюдца. Обнять. Поцеловать...

Кажется, я скоро начну выть.

Точно, у меня же есть его записи. Как же я забыл про них. Совсем замотался: то больница, то поиски жилья, переезд с матерью, попытки отца наладить отношения, чтение книги, в итоге как приходил домой, так и засыпал. Говорят, многие спать не могут, когда нервничают, мне же наоборот хотелось скорее заснуть, воткнув посильнее беруши, проснуться — а это всё окажется сном, кошмаром. Но, к сожалению, сколько бы я ни просыпался, жестокая реальность напоминала о том, что на самом деле происходит.

Достаю наушники, вставляю в смартфон и нажимаю на плей.

Тишина.

Почему я не слышу его голос? Это ведь та запись? А если другую? Я ничего не слышу... Делаю громкость на максимум, но ни звука. Чёртову музыку проигрывает, но записи стихов нет.

Говорят, когда твой соулмейт умирает, то метка причиняет боль всю жизнь. Рыжик в коме, а это, видимо, считается репетицией перед смертью. Значит ли, что он больше не проснётся? Ведь я уже чувствую своё наказание за то, что потерял Рыжика: я получил слух, но единственное, что перестал слышать, — его голос.

Тихий камень снова вернулся ко мне.

Мои пальцы трясутся, нервно переключая записи, но ничего не меняется. Да я готов полностью оглохнуть, ослепнуть, пусть только Рыжик останется жив и поправится. Чёрт...

Но... что я слышу? Я слышу!

«...за нивой, где-то,

Далёким эхом мое воззванье.

Всё жду призыва, ищу ответа,

Но странно длится земли молчанье...»

Последняя отправленная мне запись крутится по новой, и милый, долгожданный голос заставляет сделать, казалось, первый глубокий глоток воздуха за всё время ожидания.

Рыжик очнулся.