– Неужели и впрямь что-то готовится? – немного поколебавшись, мысленно спросил Парвел. – Это как-то связано с вашими поправками к закону «Об одушевлённых предметах»?

– Да. В некотором роде. Скажем так, мне впервые удалось вызвать любопытство, а не презрение или ненависть кое в ком из ваших влиятельных персон.

– Из нашего высшего руководства? Познакомьте меня с этим смельчаком!

– Боюсь, он из тех существ, которые сами решают, с кем им знакомиться – не слушая советов всяких ан Камианок. Но я сделаю, что смогу. А пока, пожалуйста, расскажите мне всё, что хотели рассказать. Я мало знаю о событиях... на периферии. Разве только сплетни о жрецах, берущих взятки за быстрое продвижение в очереди на бесплатное исцеление или получение бессмертного тела.

– Это не сплетни, – медленно покачал головой Парвел, и Талия почувствовала, что её беспечный тон задел его. – Мелкие провинциальные жрецы периодически позорят Милосердного такими поступками. Но куда больший вред ему и его делу наносят их начальники, которые покрывают все эти делишки.

– Зачем?

– Для поддержания иллюзии, что жречество Веиндора безупречно. И, главное, из страха, как бы разбирательство не наделало слишком много шума и кто-нибудь в Энхиарге не обратил внимания на то, что творят они сами.

– А... что они творят?

– Я не знаю, как это и назвать, – болезненно поморщился Парвел. – Возможно, вы мне вообще не поверите... Такие вещи нужно видеть своими глазами.

– И всё же.

– Вот вы заговорили про исцеления... Я несколько раз был свидетелем того, как жрецы Веиндора на полном серьёзе рассказывали обитателям отдалённых миров, что все телесные хвори проистекают из болезней душевных и духовных. И речь шла отнюдь не о чей-то пропитой печени или прокуренных лёгких, а обо всех болезнях вообще, включая инфекционные и магиеспровоцированные. Они используют свой дар целительства для того, чтобы заставить существ жить так, как жрецы посчитают правильным.

– Следовать законам Веиндора?

– Если бы. Моральному кодексу Элидана. А некоторые из этих выродков и вовсе убеждают людей, что, даже если те полностью изменят своё мировоззрение, они всё равно не смогут перестать страдать от болезней без вмешательства Веиндора и его преданных жрецов. И потому надо особо почитать и одного, и других.

– Я, конечно, о таких вещах слышала. Но не в исполнении жрецов Милосердного. В это сложно поверить. Они ведь, наоборот, должны всеми силами бороться с такого рода манипуляциями. И если и призывать к чему-то исцеляемых существ, то это бережно относиться к своим телам и развивать собственную медицинскую науку.

– И многие борются. Но есть и те, кто не делает этого. Увы, они бросают тень на всё наше дело. Всё начинает выглядеть так, будто Веиндор берёт миры под своё крыло вовсе не для того, чтобы дать существам возможность воплощаться в подходящих им телах и лишить богов возможности управлять своей паствой, грозя ей вечными посмертными муками или суля блаженство. А для того, чтобы самому занять место этих самых богов и заменить их жрецов своими. Они ещё не осмеливаются произносить слово грехи, прибегают к более пространным описаниям. Однако смысл тот же. Они запугивают существ и низводят Милосердного до уровня ревнивого божка, который интересуется тем, что его паства делает ночью под одеялом. Но кто в Энхиарге в это поверит? Я сам бы не поверил. Потому и от тебя этого не жду, – добавил Парвел, видимо неверно истолковав её ошарашенный вид. – Простите, госпожа ан Камиан.

– С учётом того, насколько мы с вами похожи, можете тыкать мне, как родной сестре, – прижав уши, произнесла Талия. – Месяца не прошло, как я почти слово в слово говорила то же самое одному из своих друзей, жрецу Инону.

– Вы серьёзно?

– Куда уж серьёзнее. Но я не представляла себе масштабов проблемы.

– Наша благородная миссия местами превратилась в чистой воды экспансию. Множество стран фактически стало нашими колониями. Из служителей жрецы превратились в надзирателей. Самодовольных и крайне нетерпимых.

– А Милосердный у них хотя бы ещё Милосердный? Или они уже и его представляют каким-нибудь Когтем Карающим?

– Милосердный. Но не потому, что заботится обо всех существах в Бесконечном в равной степени. А потому, что, не будь он милосердным, Веиндор в праведном гневе давно бы стёр с лица вселенной половину её обитателей за мерзость их натуры, – пробормотал Парвел. – Вот такая картинка. Единственное утешение, что Веиндор – наэй, а не бог, и никакое представление жрецов о нём не сможет заставить его личность измениться.

– Но почему же все молчат?

– Спросите их сами, пока у вас ещё есть такая возможность. Когда я был... вхож в соответствующие кабинеты, я ничего не видел вокруг, кроме того, над чем непосредственно работал. Возможно, потому, что не хотел видеть, боясь повредить своей распрекрасной карьере. А теперь уже поздно. Я могу только гадать.

– Давайте погадаем вместе. И насчёт причин невмешательства Веиндора, Тианы и Аласаис тоже. Меня просто оторопь берёт, едва я думаю об этом.

– Мне трудно говорить за Милосердного... Думаю, он считает свою миссию в этих мирах выполненной и просто двигается дальше, туда, где в нём нуждаются сильней. Ведь никакие силы – ни боги, ни некроманты с анимологами – больше не угрожают изъять души тамошних обитателей из великого круговорота. Обладатели неустающих душ постепенно получают нестареющие тела, эпидемии прекращаются. А то, что жрецы Веиндора используют все эти благодеяния для пропаганды своих ценностей, лишая существ новообретённой свободы выбора мировоззрения...

– Это скорее по части Тиалианны и Аласаис, – закончила за Парвела Талия. – А они... они могут вообще ничего не знать о происходящем, потому что Веиндор расширяет свою зону влияния намного быстрее, чем они. Он уже оставил некий мир, а они туда ещё не добрались.

– Да. Наш процент охвата миров уже почти втрое больше вашего. С одной стороны, это чудесно, что мы смогли помочь столь многим существам, но с другой... становятся возможными вот такие извращения. Уже не верится, но ведь когда-то мы все – люди, танаи, алаи – работали сообща, – печально усмехнулся Парвел. – Недавно я копировал дневник одного древнего жреца-целителя, так знаете, какой вопрос он задавал своим пациентам, прежде, чем приступить к лечению?

– Нет, конечно. Но дайте подумать... раз это должно быть чем-то в алайском или танайском духе, думаю, он спрашивал, ради кого или чего именно они хотят выздороветь? Что в них нынешних или будущих есть настолько ценного, ради чего их стоит спасти?

– Верно.

– Наши целители до сих пор об этом спрашивают. Логично же воспользоваться моментом и помочь существу подлатать не только телесную, но и духовную оболочку. Да и реабилитационный период, если у существа есть впереди милая его сердцу цель, проходит легче и быстрее, – улыбнулась Талия. – А мой дядя Малаур и своих учеников-тушечников призывает делать то же самое. Говорит, что если модификация тела осмысленная, выстраданная, вероятность её отторжения душой намного ниже.

– Рад, что хотя бы пути алаев и танаев не разошлись. У нас же теперь... своя дорога, – махнул рукой Парвел. – Что же касается невмешательства Первого жреца Л'атэнора... я хотел бы оправдать его склонностью доверять лживым докладам советников. Но он совершенно определённо в курсе событий. Одно время мне казалось – ему невыносимо признать, что те, на кого самим Веиндором возложена такая важная миссия, могут оказаться недостойными её. А сейчас я думаю, что масштаб, грандиозность системы, во главе которой он оказался, просто неимоверно давит на него.

– Он опасается, что стоит ему сделать слишком резкий ход – и всё рухнет?

– Да. И, думаю, не без причины: жрецы, о которых я вам говорил, весьма могущественны. Молча они не уйдут. И доверие к жречеству Милосердного будет подорвано.

– А разве они не подрывают его своими действиями?

– В глазах просвещённых существ – я имею в виду тех, кому ещё в детстве втолковали, каковы на самом деле законы Бесконечного, – конечно, подрывают. И вы, и я твёрдо знаем – так поступать нельзя. Но создания из дальних миров, они или вовсе не в курсе особенностей устройства мироздания и потому не видят противоречий, или... сомневаются. Вдруг в действиях жрецов есть некий глубинный смысл, непонятный непосвящённым? И жрецы, разумеется, делают загадочные лица, подкрепляя эти заблуждения, как могут. Так что пока всё тихо. Но стоит Л'атэнору в открытую осудить действия жрецов, и – бум! Всем всё станет ясно. Существа справедливо почувствуют себя обманутыми, использованными. Кто знает, к чему это приведёт.

– Звучит, конечно, печально... – опустила уши Талия.

– Но и оставлять всё так, как есть, нельзя! – воскликнул Парвел. – Это только усугубит ситуацию, и то, что можно было решить малой кровью, потребует ужасных жертв. Я пытался относиться к этому со смирением и кротостью, но чувствую, что это ужасно неправильно. Мириться с этим преступно! Вы можете подумать, что я просто завидую из-за того, что ко мне Л'атенор оказался менее снисходительным, чем к другим своим заблудшим подданным. Но я готов душой поклясться, что предпочёл бы навечно быть лишённым шанса служить Милосердному, лишь бы их исторгли из жречества вместе со мной! Это был бы лучший день в моей жизни... Увы, максимум, на что решается наш король, это отослать их в дальние миры под благовидным предлогом. Мало того, он ещё и даёт им все ресурсы, о которых они просят, лишь бы они здесь не показывались. Будто они прекратят существовать в тот миг, когда он перестанет их видеть! Дошло до того, что один из них и вовсе получил особые полномочия – стал Слышащим Веиндора, который обязан отчитываться только перед самим Милосердным. И всё только для того, чтобы Л'атэнор мог снять с себя ответственность. Теперь, бездействуя, он не малодушничает, нет, а проявляет подобающее смирение.

Парвел говорил ещё долго. Талия не прерывала его, старательно набивая свою память названиями миров, именами, датами, формулировками и трактовками. Только когда её рана взяла своё, и Талия обнаружила, что не может держать голову прямо, даже подперев её положенной на спинку дивана рукой, она предложила своему гостю продолжить разговор как-нибудь в другой раз. Парвел рассыпался в извинениях и поспешил уйти, донельзя смущённый своей и её откровенностью.

Стоило двери захлопнуться за ним, как Талия рухнула на диван и мгновенно уснула. Но и тогда перед её глазами продолжила назойливо мигать яркая, как магическая вывеска кондитерской, надпись: «С глаз долой – из сердца вон».