Когда Талия проснулась, за окном уже вовсю палило солнце. Гадая, почему Парвел не разбудил её, как обещал, пустив псу под хвост все её ночные старания, она выкопалась из подушек и направилась было к стулу с приготовленной загодя рабочей одеждой, но вдруг заметила на пуфе несколько вещей, которые совершенно точно там не оставляла. Издалека они казались грудой мусора – грязных тряпок и видавших виды железяк, но, подойдя поближе, Талия восхищённо охнула. Лежащие перед ней майка, жилет и свободные штаны были совершенно чистыми. Присохшие к ним виноградные шкурки, апельсиновые дольки и гранатовые корки, отпечатки донец банок с краской, ржавые контуры гаек и ножниц, кнопки, скобки, проволочки и следы травы, раздавленные жуки и пауки вперемешку с голубикой и малиной, паутина, репьи, стеклянная крошка и разноцветная плесень – все это «богатство» оказалось искусной вышивкой.

Алайка несколько раз обошла вокруг пуфа, невольно заложив руки за спину, как вечно делала в музеях, борясь с желанием «разглядывать» экспонаты пальцами. Но её таинственный благодетель явно был иного мнения о том, как следует обходиться с его подарком. «Одежда – для того, чтобы её носить», – гласила оставленная поверх майки записка, придавленная грязным – по-настоящему грязным – камнем. Талия присмотрелась: наложенные на костюм защитные чары были не меньшим чудом, чем он сам – даже чуткие кошачьи глаза едва различали их. На стельке одной из босоножек, притворявшихся мотками тронутой патиной медной ленты, вросшей в мох, благословенную госпожу дожидалось ещё одно послание: «Красивые платья ничуть не мешают вникать во всё вокруг. Тот, кто считает иначе – большой болван». Прочитав его, Талия испытала смешанные чувства: с одной стороны, ей было приятно, что кто-то сумел так мастерски предугадать её возможные сомнения и попытался развеять их, с другой – оставалось только гадать, как желчная реплика жреца Нерта могла достичь ушей анлиморской шаами.

– Ну и пёс с ним. Болтает где ни попадя, а я – терзайся. Нет уж, – проворчала Талия, натягивая обновки.

Оставались ещё шпильки-гвозди. Алайка в нерешительности покрутила их в пальцах – её волосы были слишком короткими, чтобы носить пучок – и покорно вздохнула:

– Придётся отрастить...

***

Талия выходила в сад с опаской, слабо надеясь, что произошедшие там перемены придутся ей по душе. У неё даже мелькнула мысль, что Парвел не стал будить её именно для того, чтобы она со своими безднианскими и дикоаллейными замашками не помешала ему навести в их угодьях надлежащий порядок – не бегала вокруг, заламывая хвост и причитая о жестоко разорённых курганах осыпавшейся плитки, невинно убиенных ржавых скамейках и зарослях чертополоха, принесённых в жертву розовым шпалерам.

Однако поводов для этого не обнаружилось. Сперва Талии показалось, что вокруг и вовсе ничего не изменилось, но это было отнюдь не так. Во многих местах трава, хоть и не выглядела стриженой, стала заметно плотнее и короче. Ручьи, размывавшие дорожки, теперь ныряли под них, чтобы продолжить свободно виться на другой стороне. Ветви, не потеряв своих причудливых извивов, чуть отклонились от проложенных троп. В маленькой сосновой роще исчезли чахлые кустарники, отчего рыжий иголочный ковёр стал смотреться ещё роскошнее. Часть валежника осталась на месте, но чудесным образом покрылась мягкими моховыми подушками и обросла по бокам фиолетовыми грибами – светящимися, насколько Талия могла судить. Сидеть здесь вечерами наверняка будет большим удовольствием. Как и плавать в прудах, сохранивших добрую половину своих живописных зарослей, но больше не отдававших затхлостью и гнилью. Или загорать на мостках, всё таких же обшарпанных, но без единого опасно торчащего гвоздя или шаткой опоры.

У Талии защипало в носу от облегчения и благодарности. Не верилось, что кто-то смог сподвигнуть элиданцев с их извечной страстью к порядку и минимализму или анлиморцев с их любовью к роскоши и лоску увидеть прелесть в дикости, запущенности этого места и отнестись к его преображению с такой бережностью. Она уже почти не злилась на Парвела: проснись она вовремя, такого дивного сюрприза уже не получилось бы.

Все сколько-нибудь интересные местные «достопримечательности» тоже сохранились, а некоторые и размножились: там, где давеча одиноко скалилась из дупла бутылочная «розочка», теперь цвел добрый десяток её чуть оплавленных и сращенных удлинившимися горлышками товарок. Прибитая к стволу табличка гласила: «Благочестивый змей Авлораап, Устыдившийся и Примкнувший». Талия напрягла память и улыбнулась: Авлораап Многоглавый был первым божеством смерти, добровольно вверившим заботу о своих подопечных Веиндору. А обитал он, по легенде, в мире-свалке.

Труба из золотистой сетки, вросшая в землю на одной из прогалин, откопалась, свернулась кольцами и зажевала собственный хвост, превратившись в причудливый символ бесконечности. Местами его бока прятались под рыхлым тёмным материалом, на который перебрались самые яркие образчики лишайников с окрестных деревьев – лоскутное одеяло Бесконечного, извечный образ. У Талии тут же зачесались руки состыковать их получше, но она всё же заставила себя пройти мимо.

На тупиковой боковой дорожке из разномастных ошейников было выложено подобие классиков – два-один, два-один. Под конец они становились такими мелкими, что и трёхлетке пришлось бы прыгать на мысочках. Видимо, кто-то из сотрудников решил привести с собой детей. И не он один – из газона за следующим поворотом по пояс торчал раскрасневшийся мальчишка. Над ним возвышался могучий илтеец с совком в одной руке и лопатой в другой.

– А я тебе говорил – не пробуй один, дождись мать. Но ты ж королобый, весь в неё, – ворчливо бубнил он, мрачно взирая на своё шкодливое чадо.

– Ну па-ап, вынь меня, пожалуйста, там червяки всякие! – канючил мальчик, но родитель был непреклонен:

– Сам зарылся, сам выкапывайся. Выбирай: в правой или в левой?

– Обе оставляй. Кто его знает, как оно пойдёт, – философски рассудил мальчик.

– Вот это верный подход.

– Воспитываете? – проходя мимо, хихикнула Талия.

– Воспитываем. Но толку – молиный укус.

– И никакой не молиный, – деланно надулся мальчик.

– Копай, копай, не разговаривай, земля в рот залетит. С червяками вместе, – предупредил отец.

Неподалёку, посреди холмистой полянки, развернулась ещё более забавная картина. На полураскатанных рулонах ткани сидели броско одетая девчонка из подразделения тестовых оболочек, один из жрецов-целителей и младший секретарь Вимона – даорка, человек и полукровка-энвирз. Эта пёстрая компания занималась тем, что заселяла вросшие в землю баки и притащенные из основного здания клетки карикатурными копиями самых известных «обидчиков душ».

Сейчас на очереди у них, несомненно, был Мкуг Пользователь.

– Ещё толще и желтее – как полупрозрачный кольчатый лимон. Да-да-да, теперь ближе, – одобрительно постучал пальцем по стеклу целитель; на голове его красовалась шапка-лодка, сложенная из потемневшей от времени выкройки.

– Вы уверены? Какой-то слишком весёленький цвет. Не вяжется с ним, – нахмурилась даорка.

– Внешность часто бывает обманчива, – назидательно сказал целитель и, задумчиво пожевав щёку, добавил: – Похож, похож, только вот перетяжек на хвосте должно быть пять, а не шесть. И центральный сегмент почти на треть шире соседних. И кожа на нём потоньше.

– Вы его так описываете, будто своими глазами видели.

– Да, дитя, я видел его как тебя, – кивнул целитель.

– Вот вам повезло! – чуть не подпрыгнула его собеседница. – А мы никого страшнее пьяного бога войны с одушевлённым мечом не встречали. Он нам весь холл забл... затошнил. Мечу было за него стыдно.

– И что с ним стало?

– Бога забрала стража, а меч где-то теперь ходит своими ногами. Я слышала, что он устроился лектором в некое общество трезвости, но, может, это просто шутка такая. Я с ним сама не работала – до моего подразделения редко кто добирается. В основном все соглашаются на тушки. А кто не соглашается, требуют оставить их в исходных оболочках.

Талия кожей почувствовала удивление целителя. Как и следовало ожидать, жрецы Милосердного удручающе мало знали о работе сотрудников специального отдела. Много лет назад досточтимый служитель Велд наложил строгий запрет на «какие-либо сношения с этими еретиками» и с тех пор ревностно следил за его соблюдением. Однажды, обнаружив на храмовой скамье их иллюстрированный ежемесячник (оставленный «не иначе как каким-то гнусным провокатором»), Велд публично спалил его в камине, «дабы он более не ожёг ничьи души». В то же время сам служитель отнюдь не брезговал совать нос в жизнь отдела и охотно делился с подчинёнными историями о ней – в своей интерпретации, разумеется. Так что немудрено, что целитель сейчас немало удивился словам даорки: он-то наверняка привык думать, что её коллеги всеми правдами и неправдами стараются убедить существ остаться в неорганических оболочках – чтобы отработать полученные от владельцев одушевлённых предметов взятки и поглумиться над учением Милосердного. А если и делают для кого исключение, так только для тех, кто сам может каким-то образом заплатить больше – за элитное новое тело у пригретого душеведами тушечника, дающего им солидный откат.

– В общем, работы у меня немного, – продолжала тем временем даорка. – Хоть сиди кроссворды разгадывай.

Целитель недоумённо посмотрел на неё.

– А, я же не сказала, я – маковка, специфический персонаж.

– Простите?

– Факультет магических конструктов закончила у Агадара. Так что до меня доходят только те, кто хочет остаться в неорганической оболочке, но не прочь модифицировать своё вместилище: помобильнее его сделать, например, чтобы не так кисло жилось.

– А сюда как попали?

– Случайно, если честно. Мне давно хотелось посмотреть на Анлимор, а денег не было, вот я и выбила себе стажировку.

– Не пожалели?

– Нет, что вы. Я ни к какому делу никогда настолько не проникалась. До сих пор так странно – я ведь не лекарша душ какая-нибудь, вообще не хотела с разумными работать. А – вот. – Она похлопала ладонями по траве.

– И какой же примерно процент существ решает воспользоваться вашими услугами?

– Ой, я точную цифру не вспомню. Вы приходите лучше явера Паоя послушать послезавтра. Он всегда сыплет статистикой, самой свежей. И вообще страшно интересно рассказывает. Знаете, прямо гордиться начинаешь, где работаешь. Хоть и не особо работаешь. – Она хихикнула и, вдруг посерьёзнев, добавила: – Иногда мне так ужасно жалко, что мы не вы.

– Почему же? – удивился целитель.

– Будь мы вами, мы могли бы хорошенько наподдать всяким манипуляторам – знаете, тем, кто играет на чувствах существ, подговаривая их стать вещами, чтобы мол хотя бы так приблизиться к недосягаемому возлюбленному или богу. Это ведь практически доведение до самоубийства, разве нет? Так иногда хочется, ух!

– Возможно, со временем это и станет вам по силам. Теперь мы все что-то новое, – задумчиво и без малейшей неприязни проговорил жрец.

Это был триумф. Маленький, но триумф. Нет, конечно же, Талия не строила иллюзий, что по всему комплексу сейчас царит подобная идиллия. Наверняка где-то почтенные жрецы фонтанируют праведным гневом, а не менее почтенные энвирзы шипят в ответ, как раскалённые сковородки (а если и не фонтанируют, и не шипят, то только потому, что их предусмотрительно развели по дальним углам). И всё же, всё же даже ради одного такого диалога стоило затеять эти садовые работы и корпеть над бумагами всю ночь!

Несколько минут Талия блаженно порхала между кустами разноцветного боярышника, пока вдруг не осознала: увиденное на лужайке было вовсе не её заслугой. Её ночные записи так и остались лежать без дела вокруг разворошённой постели. Как, ну вот как она могла взять и проспать?! Алайка попробовала было разозлиться на Парвела, вызвавшегося стать её будильником и так и не «зазвонившего» утром, но чувства её тут же вывернулись наизнанку – когтями внутрь. Она здесь главная, ей за всё и отвечать.

Она несколько раз глубоко вдохнула, пообещала себе впредь быть предусмотрительнее и не забывать подстраховаться, но лучше от этого почему-то не стало. Талия насторожилась, покопалась в себе и с удивлением обнаружила, что к чувству недовольства собой примешивается ощущение горькой, обидной потери. Будто кто-то близкий отнял у неё что-то невосполнимо важное, украл... украл её законное место под солнцем, её единственно возможную роль. Вот оно. В чём ещё она была хоть сколько-нибудь талантлива, кроме как в этом – в поддержке, воодушевлении существ, в налаживании между ними связей, в организации всяких забавных штук, которые разбавляют рутину и настраивают на конструктивный лад? Зачем она тогда потребовалась Веиндору, если тут вполне мог бы справиться тот же Парвел при поддержке Ларе?

– Какая же ты бываешь дремучая, омерзительная дура, – проскрипел в её сознании голос Энаора. – Заглянешь тебе промеж ушей и будто в прогорклое масло наступишь. Гадость, фу!

– Очень мило, Энаор. Очень ободряюще, – шмыгнула носом его подопечная.

– Ты ещё поплачься, что эта Ларе выбрала тебе костюмчик получше того, что заготовила ты сама. Веиндор ведь за этим тебя сюда прислал – платья выгуливать, расцвечивать, так сказать, унылые ряды его служителей. А то вон у Соцветия какие красавцы на плакатах, чем Серебряный храм хуже? Прав был старик Зиттевос, да?

– Где платья, а где...

– У тебя мало дел, Талия? Так иди к роскошной госпоже Эбе, она для тебя найдёт, не сомневайся. Боги, она даже брёвна носит так, что можно в слюнях утонуть. Ты, конечно, вряд ли так когда-нибудь сумеешь – Веиндор может увеличить твою грузоподъёмность, но с грацией мешка картошки ему ничего не поделать.

Алайка улыбнулась. Серая пелена перед её глазами начала рассеиваться. Конечно же, Энаор был прав. Её ждала масса других дел, пусть и куда менее привычных и приятных. И следовало быть благодарной Парвелу и Ларе за то, что они, хоть и самовольно, взяли на себя часть этой ноши и так здорово с ней справились.

Окончательно Талию вывел из забытья чей-то резкий, раскатистый голос, доносившийся из открытого окна.

– В палату. В морг. В морг. В операционную, – с небольшими паузами рубил незнакомец; за каждой его репликой слышались пыхтение, скрипы и шелест. – Пошевеливайтесь, лентяи, я здесь ночевать не намерен.

– Это наш явер Хатзаах мебель сортирует. Он военврач бывший, вот и трясёт стариной. Илтейцы – ничего святого, – заметив её озадаченно повёрнутые уши, просветил Талию идущий навстречу душевед.

Договорив, он тут же изменился в лице, будто решая, пожелать Талии хорошего дня или же сказать что-нибудь едкое, чтобы компенсировать случайное нарушение негласного бойкота, объявленного ей частью его коллег, но, так и не определившись, предпочёл вновь сосредоточиться на башне из рассохшихся комодных ящиков, которую прижимал к запылённой груди.