А Сёма не шутит. Сёма нифига ведь, блин, не шутит. Да я уже спокойно могу писать пособие по Сёмскому языку — базовый курс для начинающих. Введение в Сёмаизвержение. Прослушайте диалог и ответьте на вопросы. Первый вопрос: о чем говорят ребята?

— Скажи уже что-нибудь... — еле слышно выдыхает Сёма.

Голос булькает — такого никогда и у себя не слышал, даже когда я одиннадцатилетний сказал ребятам, что мы уезжаем, у меня на лице не дрогнул ни один мускул, только Капля сделала большие глаза, а Санёк растерялся и перестал улыбаться. Помню их лица, как отпечаток фотки из старого альбома: слишком ярко, но немного смазано. У меня, само собой, сто тысяч слов скопилось на языке, хочется узнать, что это за человек на моей кровати и куда он дел Сёму, но я молчу. Ведь только что Сёма, прикинувшись одиннадцатилетним мной, обманул систему и залез в мою коробку, устроившись под боком. И я вдруг, поддавшись дурацкому воодушевлению оттого, что даже тут, с хлюпающим носом, не смотрящий мне в глаза, он такой пиздецки смелый, что опять бесит, говорю ему те слова, которые сам хотел бы услышать шесть лет назад:

— Это ничего не меняет. Ты все равно мой друг.

Сёма лежит еще с минуту, чешет глаза пальцами так, что я слышу, как внутри что-то скрипит. Я, конечно, прифигел от его внезапных откровений, ведь подумать такое про Сёму как минимум дико. Это как если бы двухкилометровый Гоша пришел в школу с тетрадками «Май литтл пони» и заявил, что будет поступать в академию Чародейства и Волшебства. Пока я мысленно стебусь над одноклассником, Сёма тихо спрашивает:

— И ты не выкинешь мой брелок?

— Если только он не будет ко мне приставать.

Сёма издает дебильный смешок и разворачивается ко мне, перекладываясь на бок.

— Я поговорю с ним, он не будет к тебе приставать.

— Ну и заебись. У него морда смешная, я уже привык, — улыбаюсь Сёме, разглядывая его краснющие щеки в пол-лица и по-дурацки торчащий растрепанный хайер на башке. — Интересно, эта чернушка вообще в курсе, что она брелок?

— Она типа догадывалась всегда. Но осознала себя с возрастом.

— А-а... А каково это — быть брелоком? Да еще и таким мохнатым, — хмыкаю я.

— Ну а ты как думаешь, Чернов. Представь, что ты не такой, как все, а вокруг тебя одни не-брелоки.

Не сразу замечаю, что смотрю на него пристально, будто впервые вижу. И стыдно как-то, и отвернуться не могу, ну потому что это Сёма, он и сам тактичностью не отличается с тех пор, как расставил ноги тогда, в автобусе, задев меня коленом. Я уже как-то привык к короткой дистанции между нами — не могу по щелчку тумблера из тыквы обратно в целомудренную золушку. Пялюсь на него как дебил — когда нервничаю, меня всегда пробивает на «ха-ха» — и зачем-то говорю:

— А у меня такой же брелок, как у тебя.

Еще и губу закусываю зачем-то, как в трендах тик-тока, убейте меня, а-а-а! Сёма меняется в лице, хмурит брови и приподнимается на локте.

— Я в курсе. И чё?

— Вдруг это я к тебе приставать начну, — распирает меня.

— Охуел? Не смешно. Все, забудь! — Он вскакивает с кровати, больно шлепает меня подушкой. — Никаких больше шуток на эту тему. Зря только тебе рассказал.

— Почему? Сам меня приучил! Так что теперь расслабься и получай удовольствие.

— Иди на х... — Сёма ловит мой веселый взгляд на грани истерики и осекается: — Чернов, ты вообще с головой дружишь? Смешно тебе?! — Подскакивает ко мне, запрыгивает сверху, ладонью вдавливая мою шею в матрас.

— Сём, ты только не ржи, ладно? Пх! — я кашляю, давлюсь каким-то дебильным несмешным смехом, и Сёма слегка ослабляет хват.

Смотрю на него снизу вверх: сидит на мне, скомкав в кулаке мою футболку, а люстра сзади над головой четко по центру, так что Сёмина голова превращается в настоящую икону, с ровным нимбом света вокруг. Не хватает райской музыки и лепестков белых роз, падающих сверху. Не могу больше, смешинки одна за другой покидают мой рот, приходится как малолетка закрыться ладошкой и отвернуться, потому что в сочетании с этим нимбом Сёмин фейс ну писец важный какой-то, как супер-серьезный момент в самом упоротом кино в моей жизни. Хватаю его руку, пытаясь отцепить от своей футболки, и мы тупо боремся, кто кому сломает пальцы. Я проигрываю, — конечно, сверху же ему давить удобнее! — но зато меня наконец отпускают и напряжение, и Сёма. Даже не парит, что он подвис, все еще сидя на мне сверху. Следит типа чтобы я больше ересь не нес, наверное.

— Обещай, что все, что было в этой комнате, останется в этой комнате.

— Э-э... ладно. — Он смотрит растерянно, уже не такой злой.

— У меня в старой школе было прозвище Дрись.

— Как дрищ? — хмыкает Сёма тыкая меня пальцем в бок. Прямо промеж ребер, долбоящер!

— Ай! Нет, как дристня.

— Пиздец. Чё ты раньше не сказал? Я бы сразу понял, что ты Чернов потому что с дерьмецом.

— Иди ты! — Пинаю его коленом под зад, он теряет равновесие и шлепается на меня сверху, накрывая своей уютной тушкой в мягоньком худи с запахом курева. Секундное помешательство Вовы Чернова, и мои руки крепко смыкаются у Сёмы за спиной, прижимая к себе с потрясающей плотностью:

— Обнимашки! — ору дебильным мультяшным голосом.

— Ты чего, Вов, я же... гей! — возмущенно шепчет Сёма мне в ухо, стыдливо проглатывая последнее слово и пытаясь оттолкнуться от кровати руками, но я держу крепко, я мастер спорта по обнимашкам, жаль, никто до сих пор особо не смог по достоинству это оценить. В мыслях на секунду мелькает Олино лицо, а потом ее коленки и милый нос с блестящей «цыганщиной», и у меня настолько диссонанс оттого, что в этот момент я жму Сёму, что не могу не согласиться с собственным мозгом, который сейчас получает странные сигналы: я впервые делаю это с пацаном. Интересно, а Сёма уже с кем-то обнимался? Не шевелится, замер, как кот, которого накрыли одеялом и он внезапно не понял, что произошло. Я тоже не совсем вкурил, только почему-то знаю, что это самое правильное и приятное из того, что я сегодня делал.

— Знаешь, мне даже проще тебя обнимать, потому что ты гей.

Сёма вздыхает мне в волосы и бубнит:

— Бля, как ты раздражаешь, ничего человеческого...

— Ну потерпи пять сек, Сём. Хрен еще кого из пацанов так пообнимаю.

— Ты ужасный человек, Чернов.

— Ты тоже самый ужасный в моей жизни. Никого ужаснее еще не встречал.

— Ну да. А где-то сейчас грустит один Лунин.

И, конечно, в этот распрекрасный момент нашего с Сёмой сурового броманса обязательно входит маман:

— Вов!

При первых звуках ее голоса Сёма вырывается и отскакивает от меня на другой край дивана. Маман секунду лагает, видимо зацепив своим соколиным глазом лишнего, но все же спокойным голосом сообщает, что чайник закипел. Еще как закипел, мам, вон аж пар из ушей валит.

— Ну мам! Не видишь, мы целуемся! — ржу и тут же затыкаюсь, споткнувшись о мамин офигевший взгляд. Боже, я просто днище. Мне сейчас палец покажи, я буду кататься по полу, роняя слезы. Почему у них у всех такие лица?!

— Балбес! — цокает маман, закатывая глаза. — Идите наливайте, остынет же опять. Третий раз уже греется.

У нашего чайника включается автоматический подогрев, когда температура воды падает, он заботливо подогревает ее снова. Удобно, когда сидишь задрачиваешь в гонках по стопятьсот часов кряду. Думать о чайнике, Вова, это самое правильное, что ты можешь сделать в этой ситуации. Чайники... с носиками, точно, у нашего носика нет, но я почему-то представляю бабушкин заварочный пузатый чайничек с изогнутым носом и вечно подтекающим кончиком.

— Ага, спасибо! Ща придем, — киваю так серьезно, как только могу, — благо я не смотрю в этот момент на Сёму, притихшего сбоку, а то уже была бы истерика. — Мы еще не доцеловались.

Но маман уже отчалила, махнув рукой на своего придурошного сына. Как говорится, от имбы до имбецила всего одна лишняя хромосома. Оборачиваюсь к Сёме: он вроде сидит спокойно, вертит пэд в руках и почему-то избегает моего взгляда, только красное ухо подсказывает мне, что последняя шутка явно была лишней.

— Перебор, да?

— Ага...

— Прости, я больше не буду. Это нервяк. Пис? — протягиваю ему кулак.

— Дец, — усмехается он в ответ, ударяя по нему своим. — Балкон покажешь? И пора бы уже настоящий чай налить.

***

Все от меня чего-то хотят, и это раздражает. Ирина Дмитриевна точно хочет знать, приду ли я на поэтический вечер. Маман хочет знать, когда я позову Олю в гости. Лунин ничего не хочет знать, он просто меня хочет, по его подбитым и подзажившим глазкам вижу. Оля тоже что-то хочет, но я с каждым днем все меньше понимаю что. Она садится ко мне на колени, лицом к лицу, кладет мне руки на плечи, и мы целуемся, пока не опухнут губы. Как вообще люди с этим живут, как это вынести? Я уже два раза уходил от нее чуть ли не инвалидом, скоро вообще стану импотентом. А она ж еще и ерзает, извивается вся, потому что тут щекотно, там не надо, тут вообще неприкасаемая зона. «Дейнджер, дейнджер!» — мигает сирена, когда я пальцами едва касаюсь ее поясницы. Вот коленки можно потрогать, спасибо хотя бы на этом. Можно еще в шею поцеловать и за ушком — там особенно приятно пахнет — уютным, домашним и девчачьим чем-то. А потом, когда меня всего колотит, в джинсах, специально надетых, чтобы поплотнее, трусы уже слиплись с кожей, щелкает замок на входной двери — я стал чуткий как пугливый заяц в лесу — Оля соскакивает с меня, в спешке приводит в порядок растрепанные волосы, в которые я самозабвенно зарывался последние полчаса как в единственно дозволенное, и делает вид, что мы занимаемся. Мы занимаемся, Теть Люб! Вот, видите, учебники, тетрадки. Тетя Люба добродушно ворчит, что мы с Олей слишком увлеклись:

— Идите погуляйте, погода хорошая! А то как ни приду, они все занимаются и занимаются!

И это тот человек, который топил за английский! Ну да, первые недели мы с Олей честно учились. А потом ка-а-ак научились, и понеслась, как говорится, душа в рай. По моим оценкам, правда, душа скорее улетит туда от безысходности, ну если не в рай, то как минимум в одну из мультивселенных, где я с первой попытки угадываю, где у Оли симпл-димпл, и начинаю обучать ее инглишу без учебника: «Oh yeah, that's it, babe, take it».

Гулять мы тоже ходим, но это еще большая угадайка. Устала? Замерзла? Хочешь пить? Посидим? Постоим? Если с нами Олины подружки, то обязательно надо держаться за руки и обнимать Олю, ведь иначе они не поверят, что мы встречаемся. А Катька даже просила мой инстаграм, когда Оля в своем выложила нашу совместную фотку. У меня нет инстаграма, я слишком крут, чтобы выкладывать фото своей еды и ног на асфальте. И я ничего особо не фоткаю, кроме мохнатого брелока в разных дебильных местах, для Сёмы. У нас с ним негласное соревнование «засунь чернушку в неожиданное место». Я и не знал, что в этой жизни овердохреллион неожиданных мест. Сёма пока выигрывает — он посадил свой брелок на коробку от сока, оставленную на асфальте, накидал семечек по кругу и снял видос, как голуби поклоняются новому вождю. Я незаметно пытался сфоткать брелок в капюшоне Лунина, когда в наказание за болтовню его заставили сесть спереди, но не прокатило — истеричка (зачеркнуто) историчка заметила мой смартфон и отобрала его до конца урока. А потом, когда я его наконец получаю, вижу во входящих вот такое.

13:12 Олололя:
Отправлено изображение
Приветик <3

Я же открыл сообщение вообще без задней мысли, а там, блядь, губы в пол-экрана и слишком глубокий вырез на маечке чуть пониже. Присмотревшись, понимаю, что это не маечка, это, твою за ногу, лифак! Рядом так же охуевает Гоша, потому что я, видимо, слишком долго пялюсь на фотку, не зная, что ответить.

— Офигенная у тебя девчонка, Вовчик. А еще фотки есть?

— Нет, это вообще первый раз. Ну в инсте у нее похожие есть, но не такие.

Я сижу как дебил, пытаясь разгадать, что значит это загадочное послание.

— Как думаешь, Гош, это намек типа?

— Я откуда знаю?! Ты еще у Некита спроси.

— В пизду его, пусть лучше думает, что я заразный. Меньше приставать будет.

— Ну тогда у нее и спроси, типа че за праздник, че за повод.

— В смысле — спроси? — ору я слишком громко, что с передней парты оборачивается вернувшаяся на свое законное место Иванова. Гоша, воспользовавшись моим ахуем, вырывает телефон из рук и начинает там что-то быстро строчить, отчего мой ахуй становится только глубже.

13:44 Чернов:
Прив
это Гоша
У Вовы пердечный сриступ
будешь со мной встречаться после поминок?

13:44 Чернов:
Зай, сорри
это мой друг, он имбецил
классное фото!

13:45 Олололя:
Почему твой друг смотрит твои сообщения?

13:45 Чернов:
Он случайно увидел, я же не знал
извини:,(

13:45 Олололя:
Пусть сделает такое же фото, тогда извиню.

Я поворачиваюсь к Гошану, который уже запихивает учебники в рюкзак, и молча показываю ему экран.

— И че?

— Ниче. Ты ее видел, значит, с тебя ответное фото.

— Я лифчик надевать не буду, не хуей. Да и где мне его взять?

— Значит, будешь топлес. Или спроси у своей бабули, — ржу я. — Наденешь его себе на бошку как шлем танкиста.

— Меня в танкисты по росту не возьмут.

— Это сисечные войска, туда возьмут.

Мы с Гошаном ржем так громко, что девчонки снова цокают, мол, я сегодня хорни. В кои-то веки они абсолютно правы. Я сейчас такой хорни, что почти угрозой расправы заставляю Гошу сфоткаться топлес в мужском толчке. Он сдвинул свои очки на нос и томно глядит в камеру вместе со мной, прижавшись щекой к моей щеке. Один он фоткаться отказался, поэтому мы расстегнули рубашки и, как два дебила, пилим селфаки, кривляясь на камеру.

— Надо, чтобы сосочки встали, так эротишнее, — говорю я и щипаю Гошу за сосок.

— Вовчик, ты натурально стал какой-то псих, не трогай мои сосочки! — ржет Гоша, пытаясь дернуть меня в ответ, но я уворачиваюсь. В итоге Оле улетает идеальный кадр, где у нас обоих лица уже совсем упороты, в расфокусе смотрят в камеру, которую я держу, а Гоша в этот момент держит меня за сосок, будто настраивает крутилку бабулиного радиоприемника. Случайный ренессанс в отдельно взятом сортире. В ответ на это Оля присылает с десяток плачущих голубыми слезами смайлов и комментарием «вы придурки». И следующее еще, от которого у меня приятно екает во всех сосочках сразу:

14:01 Олололя:
Ты прощен
В субботу мамы не будет допоздна, придешь?

14:05 Чернов:
Хорошо))
Притащить инглиш?

14:05 Олололя:
Ага, конечно) Ты еще Гошу притащи, блин

После подобных намеков, которые, кажется, я понимаю весьма однозначно, к концу недели мой нервяк достигает контрольной точки. Спасаюсь уже привычно Сёмой, после того вечера у меня в комнате и на балконе он теперь — мой личный врач-шизиатр, нейродрочиолог. Хотя по большей части я его использую как огромный попыт, для снятия стресса, в общем. Сёма мне каждый раз настойчиво предлагает иные способы снятия стресса и гаденько ржет, показывая свои большие ладони. Ну у нас с ним такая странная игра на тему окологейского юмора. Оттого, что он мне признался, это даже вроде как еще веселее, но мне смелости не хватает порасспрашивать его о личной жизни, а он и не рассказывает. Зато я про Олю и свои бзики вещаю не затыкаясь. Обычно Сёма приходит ко мне вечером погонять на тачках на щелбан или послушать, как я лабаю, постоять на его излюбленном балконе — это его новый второй лучший друг после меня — потому что дома у него мама, сестра с подружками, хомяки, попугай и кот, которые достают. Все, кроме кота. Даже собственная комната не спасет Сёму и Барсика от хихикающих одиннадцатилеток. Кот бы тоже пришел, если бы его отпустили. А так мы сидим и жалеем Барсика, оставленного на растерзание Соньке, и под пиво из чайных чашек я треплюсь Сёме обо всем подряд. Национальная казахская песня — че вижу, то и пою. Сегодня вот тоже жду его, но он вдруг пишет, что не придет.

19:17 Чернов:
Почему?
Я хотел сыграть тебе новую песню
А когда придешь?

19:18 Сёмаизвержение:
Никогда не придешь

19:19 Сёмаизвержение:
Отправлено изображение

Он пересылает мне фотку, которую я днем отправлял Оле. Только вместо моего лица там налеплен стикер с глазастой какашкой, а вместо Гошиного — клоун.

19:19 Чернов:
Опять ревнуешь меня к моим мужикам?
я же тебя к твоим не ревную

19:20 Сёмаизвержение:
У меня нет других мужиков

С тех пор, как Сёма сделал этот свой каминг-аут, я много о нем думаю. Дико чешусь рассказать кому-нибудь, да хотя бы Гоше или Саньку, но без понятия, как они отреагируют, это вообще как бы не мой секрет. Хочется быть кем-то классным и особенным, таким типа дохуя прекрасным человеком, я вот все время думаю, это нормальное чувство? Это нормально вообще, что я поддерживаю Сёму, потому что хочу выглядеть таким же крутым и сильным, как он, чтобы однажды кто-то другой, увидев, какой я молодец, погладил по голове, сказав «Вован, ты красава», ну или что-то такое. А по факту внутри мне так коряво и неуютно, потому что я вроде как поначалу делал это больше для себя, а не для него, чтобы почувствовать себя лучше. Но чем больше мы зависаем, тем паршивее мне из-за того, что я изначально был писец каким эгоистом, а ведь с Сёмой реально весело и спокойно при этом, даже когда он в шутку доебывается. Правда, после того разговора и обнимашек на кровати он стал осторожничать, что ли, как будто боится идти на контакт первым, и мне приходится делать это самому, потому что я уже так привык к ним с Олей, к тому, что можно говорить и творить всякую хрень, блин, да я даже Гошана сегодня ущипнул за сосок! За сосок! Это что же, получается, на следующей неделе я беззастенчиво буду поглаживать его по яйцам? Лунин тогда, если узнает, сразу на радостях прибежит свои подставлять — для моего ботинка.

19:26 Чернов:
Го со мной завтра на репу?

19:26 Чернов:
Ты мне очень нужен, Сём
Вопрос жизни и смерти

19:27 Чернов:
Сём
Я тебя с ребятами познакомлю

19:28 Чернов:
Ну Сёёём

Он не отвечает, но я кидаю адрес репбазы и время, на которое мы записаны. Заодно зову Олю и Гошу — давно хотел их всех перезнакомить. В груди сразу что-то странно щекочет предвкушением, будто завтра я проснусь, уменьшусь до человека-муравья и полечу в новую неизвестную мне вселенную, в какой-то кроссовер двух реальностей — Вова из прошлого и Вова два-ноль, улучшенная версия, с нанотехнологией в мозгу. Правда, ощущение, что в голове у меня сейчас не Камень Разума, а огромная дырень размером с кулак, если не больше, и сквозь нее потоком сознания куда-то в космос уплывают мысли. А все потому, что Оля прислала мне сиськи. И если ее сиськи видел (случайно, клянусь!) только Гоша, то мои сиськи теперь видел еще и Сёма. И почему-то на это обиделся, хотя я вообще не ему их присылал. Наверное, Оля мне так отомстить решила за себя и за Гошку. А вот Сёмин стебный игнор затягивается до моего легкого смутного беспокойства, и спустя пару часов молчания я ему все-таки звоню.

— Ну чего тебе? — притворно-страдальческим тоном заявляет он вместо «алло». Притворным, потому что не может нормальный человек обижаться на чужие сиськи.

— Сём, спаси меня, я на завтрашнюю репу Олю позвал.

— И что, хочешь, я ее у нас в подвале закрою?

— Нет, — хмыкаю я. — У меня прыщ выскочил прямо на лбу, как третий глаз, блядь.

— Соболезную твоей утрате.

— Какой утрате? — Я неосознанно трогаю прыщ, который днем только наметился, а к вечеру его распидорасило до размеров крошечного сосочка. Не иначе Лунин сглазил, мудила сраный.

— Утрате твоей внеземной красоты конечно же, — фыркает Сёма. — Я-то тебе чем помогу? Иди у мамки спроси.

— Да ну, она мне начнет лекцию читать, что чипсы с крабом — самое злейшее зло, созданное рукой человека.

— Фу. Не люблю чипсы.

— Да? Поразительно. А что ты любишь?

В трубке слышится обреченный вздох. Притворно-страдальческий, само собой.

— Начос. А вообще больше всего я люблю, когда мне звонят, чтобы доебаться по фигне. И че там твой прыщ? Приложи к нему подорожник, пописай на него, ну я не знаю, иди к бабке — отшептает.

— Спасибо за дельные советы, — бурчу я. — Я думал, ты такие вещи знаешь.

— Чернов, у тебя что, никогда прыщей не было, что ли? Покупаешь в аптеке салициловый гель, херачишь на свой чирик — профит. И почему я это должен тебе говорить?!

— Ну, может, потому что ты это...

— Все тип-топ, каблучки, макияж? Все тип-топ, и это день наш?

— Ну типа того, — хмыкаю я, угорая над ним. У Сёмы по телефону интонации просто кладезь, такой талант пропадает. — А разве нет?

— Нет, я не такая, — смеется он. — Я люблю все натуральное.

— Ага, прям заметно!

— Да все жду, когда ж ты заметишь.

— Тогда поцелуй меня в прыщ.

— Ты смотри, — тянет Сёма с такой томностью в голосе, что у меня на лбу мог бы хер уже вырасти от его феромонов, сочащихся через динамик. — Пять минут трещим, а уже о поцелуях. Хочешь секс по телефону? Я медленно приспускаю свои трусики...

Я в трубку ожидаемо негодую, а сам почему-то радуюсь, что Сёма вернулся к своему обычному настроению. Такой, когда и бесит и веселит одновременно. Слушаю, хихикая, как придурок, его увлекательный аудиостриптиз:

— Потом стягиваю носочки один за другим и нежно опускаю их в узкую маленькую корзинку для использованных носочков...

— Придурок...

— Там так тесно уже, они еле впихиваются, я их подталкиваю пальчиком... Все, Чернов, я совсем голый, и теперь я медленно вхожу...

— Может, хватит? А то у меня прыщ сейчас на пол-лица разнесет от таких описаний.

— Ух, тут так горячо, — продолжает Сёма, а на заднем фоне что-то булькает.

— Ты что, в ванной, что ли?

— Аллилуйя, я думал, ты никогда не допрешь. Я тебе, кстати, рассказывал про способ снятия стресса в ванной? С пеной и лавандовым маслом, м-м-м...

— Нет, совершенно не имею представления, что пацан делает в ванной с пеной и лавандовым маслом, — улыбаюсь, теребя струны лежащей рядом гитары.

— О! Извини, кстати, что я не пришел. Меня ваша фотка с клоуном очкастым выбесила. — От этого чистосердечного признания я даже не сразу нахожусь, что ответить, а Сёма уже продолжает: — Ты мне новую песню хотел спеть. Давай сейчас?

Я бы, конечно, и сыграл, но решаю, что для него это теперь слишком жирно, он упустил свой шанс послушать ее первым на закрытом предрелизе, и теперь пусть мучается до завтра.

— Не-а. Продинамил — шанс проебал. Завтра придешь и услышишь. Спокойной дрочи, Сём.

— Ладно. Пока, прыщ дрыщавый! Целую тебя в сосочки.

— А я тебя в носочки.

Ржет там, задыхаясь, и я тоже давлюсь в ответ, прощаясь, но чувствую, что теперь спокоен как слон. Весь нервяк как рукой сняло. И почему-то я уверен, Сёма теперь обязательно придет завтра. И я им с Олей спою свою новую песню. Спою так, что будет реально круто, чтобы даже Санёк прифигел, ведь он давно просит что-то позитивное, а не мой фирменный депресняк.

Найдя в холодосе тюбик какой-то смутно похожей на Сёмино описание мази, щедро выдавливаю себе на лоб и беру гитару: надо повторить еще стопятьсот раз, ведь я сочинил это только сегодня. Фиалочная песня о чем-то, давно засевшем во мне и просящемся наружу, как нарыв, который надо поскорее выдавить. Как вурдалак, которого надо выпихнуть из склепа на солнце, чтобы как следует поджарился и помер, посыпал своим полезным пеплом почву, где я на ощупь старательно выращиваю маленькие весенние цветочки.

Когда прольётся первый дождь
И первый день весны,
Я знаю, ты меня найдёшь,
Я знаю — это ты.

Когда растает в сердце снег
И мы сойдем с ума,
Нас будет двое человек
На станции туман.

Когда распустится апрель,
Уйдёт моя печаль,
Сорвет с петель тугую дверь
Свет твоего луча.

Стань
Кем-то ближе, чем облако,
Играй
На краях кинолент.

Грань,
Что была мне так дорога,
За ней —
Тот прекрасный момент.