– Кто ты? – спросила девочка, когда смогла разглядеть в окружающей ее тьме очертания острой морды.

Осторожно протянула руку, думая, что невиданный зверь отпрянет. Но Зверь и не думал отстраняться. Черный подвижный нос обнюхал белую ладошку.

Девочка пахла пылью и лошадьми. И еще немного молоком. Зверь облизнулся и решил все-таки ответить.

– Я Рыжий.

– Это я вижу, – улыбнулась девочка и, дотянувшись, погладила шелковистую рыжую шубку зверя. – Ты красивый. Как тебя зовут?

Рыжий задумался. За всю его долгую жизнь ему давали бесчисленное множество имен и прозвищ, и потому настоящего имени у него давно уже не было.

– Рыжий, – повторил Зверь очевидное.

Девочка посмотрела удивленно, но кивнула:

– Хорошо.

В обоюдном молчании прошло несколько минут, в течении которых Рыжий пытался понять, что привело его на этот Перекресток и почему он до сих пор не продолжил свой бег.

– А ты не хочешь узнать, как меня зовут? – спросила, наконец, девочка.

Рыжему было все равно. Его никогда не интересовали дети, даже такие странные. Впрочем, Рыжий даже не был уверен, что она странная. Кто их знает, этих детей – может для них нормально торчать посреди Перекрестка и не бояться пробегающих мимо Зверей? Рыжий в детях вообще не разбирался и не очень-то стремился разобраться, поэтому узнать имя девочки не входило в его планы.

Но она молчала, ожидая вопроса, и Зверь подумал, что с него не убудет, если он просто будет вежливым:

– Как тебя зовут? – спросил Рыжий.

– Мара, – ответила девочка и улыбнулась, продемонстрировав мелкие беленькие зубки. И снова добавила: – Ты красивый.

Рыжий знал о своей красоте, но услышать это от кого-то еще всегда было приятно. Он хмыкнул, разглядывая маленькую собеседницу. Заметил, что она стоит на Перекрестке босая, а ведь во Вселенной шел черед осенних циклов и сами звезды горели хоть и хрустально-ярко, но почти не согревали Пути.

– Тебе не холодно?

– Очень холодно, – девочка погрустнела и даже шмыгнула носом.

– Тогда почему ты тут? – спросил Рыжий. – Если холодно – нужно сесть у очага, а не торчать на Перекрестке.

– Я заблудилась, – снова шмыгнула носом девочка. – И не знаю, где мой очаг.

Зверю стало тоскливо и жалко. Он сел, задумчиво почесался задней лапой, размышляя о том, позволительно ли отдавать Сердце маленькой девочке и сможет ли она с ним управиться. Но девочка, хоть и зябла и все туже сворачивалась в дрожащий комочек, слабой не выглядела. Да и что есть слабость?

А еще Рыжему было любопытно узнать: как это – быть с ребенком?

– Я помогу тебе, – решился Зверь. – Ты больше не будешь мерзнуть. Держи.

И прямо перед девочкой возник огнистый цветок. Он выпрямился на медном стебле и раскрыл пылающие лепестки, распространяя вокруг себя чистый жар. «Не бойся», – хотел сказать Рыжий, но не успел.

Мара прыгнула, единым движением сгребая Сердце в охапку, и припустила со всех ног.

– Стой! – опешил Зверь. – Куда?

И бросился за ней, ведомый инстинктом преследования и внезапно возникшим испугом. Он бежал быстро, обгоняя кометы и звездных гончих. Но девочка успела оторваться на приличное расстояние и маячила где-то впереди, на границе видимости.

Она видоизменялась на бегу, который уже не был бегом как таковым – босые ноги девочки вытянулись и вывернулись в суставах. Теперь она передвигалась стремительными скачками. Простенькое платьице сменилось лохмотьями грязной шерсти и волос, завешивающих отдельные участки бледного тела. Мара горбилась все больше, прижимая сердце к впалой груди, и скакала, скакала, скакала.

Рыжий бежал со всех лап. Он почти нагнал девчонку, когда она вдруг обернулась, улыбнулась ему, растягивая зубастую пасть.

И впилась мелкими острыми зубками в самую сердцевину огнистого цветка.

Рыжий споткнулся на бегу, пронизанный вспышкой боли. И рухнул на обочину Пути, подняв облачко звездной пыли.

Еще какое-то время он боролся. Вскидывался, надрывно дыша. Силился подняться на звенящие от боли и слабости лапы. Но чем дальше уносила Мара его сердце, тем плотнее становился мрак вокруг Рыжего.

>>>

Странник прошел бы мимо, если бы Черныш не заволновался, почуяв что-то живое в груде мусора на обочине Пути. Конь засеменил на месте, задергал узду, силясь дотянуться до почти неразличимой во тьме неровности, задышал шумно. Заинтересовавшись, Странник поднял фонарь и в его лучах различил клочья грязно-рыжего меха.

Тварь была на грани жизни и смерти, истощенная и потухшая. В груди у нее зияла рваная, гниющая черным рана, от которой внутрь и наружу расходились жуткие узоры метастаз. Глаза твари подернулись мутной пленкой, дыхание практически угасло. Она не отреагировала даже на прикосновения, когда Странник поднял ее и понес.

Черныш, хоть и не проявлял враждебности, однако, не позволил уложить, пусть и практически издохшую тварь, на себя. Мало ли. Не хватало еще захребетника получить.

Далеко не сразу Страннику удалось найти ночлег. Что было ничуть не удивительно, с таким-то багажом. Мирные люди не торопились связываться с тварями, тем более с такими странными. Даже сам Странник не мог припомнить, чтобы ему попадалась рыжая тварь. Белых и черных он навидался, а вот рыжих... тем более было удивительно найти ее в таком состоянии вдалеке от Серой Пустоши – все твари стремились туда и всегда у них доставало сил чтобы дойти, как бы далеко они ни были.

Однако, Страннику (или самой твари?) все же улыбнулась удача. В час, когда он уже совсем было отчаялся найти кров и тепло, на Пути словно сам собой возник добротный деревенский домик. Двери отворила миловидная женщина. Взглянула вопросительно, вытирая руки о кружевной передник. Странник поклонился ей до земли:

– Добро к твоему порогу, Марта. Позволь мне согреться у твоего очага?

– И тебе добра под ноги, – кивнула Марта. – Кто еще с тобой?

– Я, мой конь и несчастное создание, нуждающееся в уходе. Оно ранено и умирает.

Марта нахмурилась, вышла из дома и направилась прямиком к Чернышу, рядом с которым на земле лежал сверток из запасного плаща Странника. Приблизившись, она присела на корточки и отодвинув полотняный край заглянула внутрь. Ахнула:

– Рыжий! Будь милостив Отец...

Странник едва заметно поморщился, но промолчал, опасаясь, что Марта откажет так же, как многие до нее. Но женщина ловко и бережно подхватила сверток и торопливо понесла его к дому.

– О коне своем позаботься сам, – распорядилась она. – И поторопись, одной мне не справиться.

>>>

Сердца не приживались. Марта шила их из крашенной кожи, из шелка, из отрезков бархата, из ситцевых лоскутков; набивала соломой, осенней трухой, паклей и шелухой гречихи – все без толку. Тварь отрыгивала их черными гнилыми комьями, не позднее заката. И снова валилась без сил, даже если утром еще радовала женщину бодрым рычанием. Марта сметала отверженное сердце пряным веником из жестких трав и кидала в печь. И вновь садилась за рукоделие, пытаясь отыскать единственно верное сочетание материи. Вышивала сердца золотом, расшивала бисером и костяными пуговицами.

Но все больше поддавалась ужасающей мысли – слишком поздно.

Старой дорожной ведьме не дано было совладать с Марой. А в том, что сердце Рыжего пожрала именно болотная нежить, Марта не сомневалась.

Странник оставил их после третьей неудачной попытки с матерчатым сердцем. Марта хотела было попросить изготовить сердце у него, но Странник предугадал ее вопрос и только скорбно покачал головой. Коротко глянув на синие руки с черными ногтями мертвеца, женщина усовестилась и больше этой темы они не касались. И вообще никакой темы не касались, потому что Странник оседлал Черныша и ускакал в одному ему ведомом направлении.

И Марта осталась с издыхающей рыжей тварью один на один.

Она кормила ее домашним хлебом, еще теплым. Поила птичьим бульоном, настоянным на отварах расторопши, подорожника и мокиты, и еще – парным молоком. Это помогало, но этого было мало. Слишком мало.

Без сердца Рыжий был обречен.

– Бедный мой, – плакала порою Марта, положив голову твари на свои колени и приглаживая клочковатую шерсть. – Глупый... кто же верит Маре? Кто же вручает свое сердце бездумно?

Иногда тварь вздыхала так, словно за гранью боли и нутряной тьмы могла слышать слезы ведьмы.

– Я ведь даже имени твоего не знаю. Потому-то сердца и не принимаются, – сетовала Марта.

И все равно, вновь и вновь садилась у свечи со стальной иглой в ловких пальцах. Красная нить пронизывала ткань, плелось кружево заговора и новое сердце ложилось в распахнутую грудь. Чтобы вскоре выйти горлом, с кашлем и хрипом. Шлепнуться на деревянный пол сгустком гнили и замереть.

>>>

В ночь, когда осень переваливала за морозную черту, сменяясь белым временем, в час, когда сам Космос звенел от мороза и звезды казались кончиками злых серебряных игл – с Рыжим стало совсем плохо. Он хрипел в агонии, изгибался болью, царапал пол до деревянной стружки черными когтями. Рыжий умирал.

Марта скорчилась на лавке, перед мечущимся в такой же агонии огоньком восковой свечи и рыдала, уронив голову в руки. Не помогали ни заговоры, ни молитвы. Да и какой дух или божество возьмется бороться с болотной гнилью? Кто заступится за бессердечную тварь?

Сердце самой Марты разрывалось от жалости.

И тут, среди хрипов и стонов умирающего, Марте послышались иные звуки. Хруст снега под ногами, стук шагов на крыльце, фырканье замерзшего коня. Прежде чем пришлый постучал в дверь, Марта метнулась к выходу, позабыв накинуть на плечи шаль. Выскочила прямо на Странника, обхватила его, не обращая внимания на холод плаща и снежную пудру, осыпающуюся с мехового ворота на ее голые руки. Вжалась лицом. И заплакала:

– Я не могу! – прорыдала в твердую кожу. – Не могу!

– Тише-тише, – прошептал Странник, обнимая ведьму, словно маленькую девочку. – Еще можем успеть.

– Он умирает.

Странник мягко, но настойчиво повлек ее в дом, в тепло. За его широкой спиной, в морозной тьме вырисовывались неясные тени.

– Кого ты привел? – встревожилась Марта, услышав тяжелое звериное дыхание.

– Тех, кто знает, что делать, – обронил Странник.

И посторонился.

В дом вошли двое, отряхивая снег с сапог. Один – белый и высокий, тонкий весь, словно струна. С пронзительной желтизной глаз. Второй – разительно отличный от первого, но вместе с тем неуловимо схожий в чем-то. Скорее всего, во взгляде, хотя он у него был густо-карий, волчий. Он был ниже на полголовы и много шире в плечах, кряжистый и поджарый, тяжело смотрел из-под густых черных бровей. Первый стянул с головы белый капюшон, второй – черную мохнатую шапку. Оба поклонились очагу и пугливо замершей Марте:

– Добро к порогу, хозяйка, – сказали хором.

– И вам... добра под ноги, – пролепетала Марта, глядя распахнуто, удивленно.

Ей никогда не доводилось еще видеть братьев вот так – в человеческой сути и так близко.

Тварь временно затихла в углу, спрятавшись под овчиной. Но братья нашли ее без указки, присели рядом с развороченной лежанкой, приподняли край овчины. Из тьмы под ней пахнуло гнилью, болезнью и болью. Тварь вяло пошевелилась и зарычала.

– Плохо, – обронил Черный.

Белый сунул руку в рычащую и стонущую глубину, отдернул тут же. Растер на пальцах что-то черное и вязкое. Понюхал и брезгливо чихнул.

Марта замерла возле порога, боясь шелохнуться. Сжав свою надежду в горсти и спрятав на груди, над передником. Поняв, что от хозяйки ничего путевого в ближайшее время не дождаться, Странник сам занялся чаем и какой-то немудреной едой.

Черный недовольно цыкнул зубом. Обернулся к Марте и попросил:

– Заведи тесто на хлеб, хозяюшка, будь ласка.

Марта медленно кивнула и лишь спустя мгновение спохватилась, засуетилась вокруг стола и печи. Братья переглянулись, и Белый ушел за стол, медленно пить чай в компании молчаливого Странника. Черный остался подле твари; не то сторожить, не то держать на грани жизни.

В пропахшем болезнью и болотным смрадом доме, тесто поднималось медленно и неохотно. Но, в конце концов, вспухло над краем горшка покатым боком – Марта едва успела подхватить и перенести на стол. Пока добрые женские руки мяли пышущую теплом основу каждого мира, братья взяли по ножу и вышли в стылую ночь. Вернулись, однако, очень скоро, зажимая в правых руках умытые снегом ножи, а левые зажав полными горстями. Встали рядом с Мартой.

Нутряным чутьем угадав, что им нужно, Марта оторвала кусок теста и протянула. Белый взял, отложив нож на край стола, улыбнулся внезапно-бледными губами. Взвесил ком на ладони и накрыл второй, из-под которой на миг блеснуло золотом. Или показалось? Черный повторил за ним следом, только из-под его грубых широких ладоней сверкнуло такой пронзительной синью, что Марте помстилось – кусочек весеннего неба тот вынул из-за пазухи. Чуть сжав тесто меж пальцев, Черный вернул его Марте, а Белый произнес коротко:

– Сердце.

Марта торопливо закрутила пышную булочку, поблескивающую золотым и синим в свете свечей, сформировала сердечко – такое, как дети рисуют, да влюбленные юные дураки. Тесто поддавалось с трудом, выпирало, но опытные руки ведьмы все-таки справлялись.

И когда она уже собиралась положить его в печь, Черный вдруг, словно поддавшись наитию, выхватил сырое сердце с лопаты и зашвырнул в топку – в самое пекло. Марта лишь запоздало охнула, всплеснула руками. Пламя взревело в печи.

Белый, даже бровью не повел. Присел, заглянул в огонь, бросающий на его бледное тонкое лицо кровавые отсветы.

– Ты прав, – сказал. – Давай его сюда.

Черный устало вздохнул, пошел в угол и принес тварь прямо так, завернутую в овчину. Только облезлый хвост свисал, да морда скалилась из глубины. Марте показалось, что оскал этот посмертный, что братья все-таки опоздали и уже нечего было исправлять. Но Черный опустил свою ношу у печи, сдернул все покровы одним движением.

На полу застыло тело юноши с развороченной грудью и черными венами, просвечивающими из-под веснушчатой кожи. Белый ласково убрал прядку с безжизненного лица. Отвернулся, открыл топку пошире и полез туда рукой. Тут уже Марта вскрикнула в голос и ринулась было спасать дурня, но ее перехватил Странник. Обнял со спины, заключив в кольцо холодных рук. Видя, как Белый шипит и кривится, Марта всхлипнула и отвернулась, спрятавшись в темном плаще и мокром мехе воротника.

А Белый выгреб целую горсть горящих, живых и перемигивающихся углей. Подержал чуть на весу, зажав меж пальцами – только искры сыпались на пол – и вытряхнул в самый центр черной груди Рыжего. Его примеру последовал Черный, так же безмолвно и страшно отряхнул обожженные руки. В груди зашипело, зашкворчало, пахнуло сначала сырыми дровами, а сразу после – горелым мясом. Вверх взметнулись искры, как от костра.

И Рыжий закричал.