Прохлада мраморной прихожей стала спасением от жары, но не избавила Дженни от тошноты, преследовавшей ее с тех пор, как она покинула гараж а. На стенах висели портреты ушедших из жизни членов фамилии Воганов, и Дженни чувствовала, что сама вот—вот пополнит эту галерею. Она ускорила шаги, пытаясь проглотить комок, подступающий к горлу. Возле лестницы ее окликнули. Отвратительный голос мачехи Дженни не спутала бы ни с чем, разве что с полицейской сиреной.

– А, появилась! И где же тебя носило?

Не оборачиваясь, девушка пошла дальше, но ее пренебрежение еще больше разозлило Патрицию.

– Не умничай, Дженни. Если ты помнишь, через час нас ждут на балу у майора.

Она помнила, но просто умирала от непрекращающейся тошноты, однако решила не выносить этот вопрос на обсуждение.

– Я не поеду, Патриция. Я позвоню майору.

– Что значит, не поедешь? Тебе от этого не отвертеться, дорогая моя. Ты должна там быть.

От пререканий с мачехой Дженни и в лучшие времена могло вывернуть наизнанку. Сейчас тем более не было никакого желания общаться с ней. Плотно сжав губы и судорожно цепляясь за перила, она продолжала подниматься по лестнице. Она устала, но больше всего от Патриции.

– Ты должна быть готова через сорок пять минут. Надеюсь, выберешь вечерний туалет с большим вкусом, чем в прошлый раз.

– Патриция, – спокойно сказала девушка, – единственный вечерний туалет, который будет на мне сегодня, – это моя пижама.

– Нет, послушай меня, Дженни. У семьи есть традиции. Воганы всегда были почетными гостями на новогоднем балу. Я не собираюсь терпеть твои капризы. Когда был жив твой отец, он был главой семьи, и ты всегда прислушивалась к нему. Теперь глава семьи я, и я не позволю тебе заставить нас всех краснеть.

– Зачем же тебе краснеть, Патриция? У Чонгука это получается гораздо лучше.

– Не трогай моего сына. Он всего лишь ребенок.

Абсурдность замечания возмутила Дженни. Несмотря на свое состояние, она не смогла оставить его без комментариев.

– Ничего себе ребенок! Ему уже восемнадцать. А ведет—то себя как – только что у почтового отделения сбил с ног пожилую супружескую пару, отпустив пару крепких словечек.

– Опять байки рассказываешь, сестрица? – послышалось из фойе.

Патриция тут же расплылась в улыбке:

– Ах, милый, ты уже дома!

Эта отвратительная слащавость стала решающим ударом для желудка Дженни. Зажимая рот рукой, она метнулась к ванной. Господи, когда же это кончится? Вот уже недели две она проводила в обнимку с унитазом.

Тэхен вспоминал разговор на стоянке. «Моему доктору нужны сведения о наследственных заболеваниях... Когда соберешь информацию, можешь переслать ее по почте... Это все».

– Черта с два! – сквозь зубы процедил он, пнув ногой пустую пивную бутылку. – Если уж меня назвали отцом ребенка, то мой вклад в его будущее не ограничится медицинской справкой. Можете быть в этом уверены, мисс Воган.

Тэхен еще не знал, что он скажет Дженни, когда завтра придет в ее дом. Но одно он знал наверняка: новый год для нее начнется не так, как она планировала. Сегодня он был слишком взволнован, чтобы во всем разобраться. Но он не доставит ей удовольствия думать, что она уже установила правила игры. Завтра он появится на пороге ее дома и добавит парочку пунктов от себя.

– Эй, Тэхен! О чем это ты вдруг задумался?

Тэхен отвел взгляд от чернильно—синего неба. Передним стояла Джису – невысокая блондинка в обрезанных джинсах и рваных кроссовках. Она была похожа скорее на старшеклассницу, чем на мать его двухлетней крестницы. Но тот, кто вглядывался в ее глаза, находил там страшную усталость, хотя, насколько Тэхену было известно, ей было всего двадцать один год. Джису была полной противоположностью Дженни. Она, как и многие друзья Тэхена, сбежала из дома. Год провела в колонии для несовершеннолетних, потом примкнула к группе байкеров. Наконец ей «повезло». Приятель-неудачник в пабе проиграл девицу в карты. Так она попала к Тэхену, который дал ей работу в гараже и предложил переехать в Воганслэндинг.

Тэхен дал Джису шанс, а его друг Джин подарил ей свое сердце. Мужчинам тоже свойственна жалость.

– Почему ты сидишь здесь, вместо того чтобы находиться на вечеринке у Джина? – спросила она, приветливо улыбаясь.

– Обдумываю планы на будущий год.

– Погоди, сейчас угадаю. Ты бросаешь курить? Я лично твердо решила завязать с этим, не хочу подавать дочери дурной пример.

– Удачи! Может, смогу и я, – без особого энтузиазма отозвался Тэхен. Но максимум, на что он был способен, – перейти на сигареты с пониженным содержанием никотина.

– Кстати, – прервала его размышления Джису, – я слышала, что Лиза опять улизнула от тебя.

Тэхен нахмурился. Его пятнадцатилетняя кузина может радоваться, если он не свернет ей шею при первой возможности.

– У нас с ней возникли разногласия по поводу вечеринки, на которую она сегодня собиралась, – сказал он. – Как обычно, заперлась в своей комнате. Пока я разговаривал с Джен... э... с клиентом, – быстро поправился Тэхен, – она смылась. Хватился ее только час спустя, когда закончил с машиной миссис Чхве.

– Смылась? Ты имеешь в виду, что она сбежала из дома?

– Нет, что ты! – добавил он, заметив беспокойство Джису. – Она взяла только то, что нужно на один вечер. Она оставила записку: «Ушла на вечеринку. Не ждите». Когда вернется, всыплю как следует.

– Не надо, – смягчилась Джису. – Разве ты не поступал так, когда тебе было пятнадцать?

В том-то и дело, что у Тэхена была другая ситуация. Изворачиваться и выпрашивать разрешения на «отгул» просто не было необходимости, ведь его отец предоставил ему полную самостоятельность. В смысле не следил за ним. Мальчик даже не ходил в школу. Когда отец умер, Тэхен переехал к дяде. Дочь Кана, Лиса, была большой проблемой, поэтому заботу о ней дядя предпочел переложить на плечи Тэхена.

– Не будем о Лисе, – пробурчал он. – У меня и без ее фокусов проблем хватает.

– Проблем? – Две морщинки появились на лбу Джису. – С работой?

– Нет, слава Богу. Хоть она не приносит беспокойства.

Тэхена прервали громкие звуки музыки. Джису выругалась.

– Я же говорила Джину не подсоединять еще два усилителя. Не хватало нам тут еще полиции.

– Думаю, тебе не стоит волноваться, что мы побеспокоим кого-то ночью. Во-первых, сегодня Новый год, во-вторых, здесь ни одного дома па несколько миль вокруг.

– Надеюсь, ты прав, – грустно улыбнулась она. – А теперь пойдем. Новый год уже на носу, а мы с тобой, пожалуй, слишком трезвые, чтобы его встретить.

Когда Дженни проснулась, было темно. Ей хотелось есть. Она взглянула на часы и улыбнулась – до Нового года оставалось десять минут. Дома наверняка нет никого из прислуги. Но самое главное – Патриции. Вот проклятие Золушки! Ни у кого из знакомых нет таких проблем.

Когда отец женился во второй раз, Дженни была еще очень молода. Два года она прожила без матери, и ей хотелось верить – теперь жизнь изменится к лучшему. Однако еще до того, как семья отметила первую годовщину нового брака, стало ясно, что этим надеждам не суждено сбыться. Патриция вела ожесточенную борьбу за внимание к себе отца Дженни. Мачехе всегда удавалось выставить падчерицу не в лучшем свете. Отец так и не понял, какой одинокой и брошенной чувствовала себя его дочь. Когда родился Чонгук, стало только хуже.

Дженни редко удавалось на выходные приезжать домой из интерната, но даже тогда Патриция заставляла ее чувствовать себя здесь неуютно. Когда девушке исполнилось восемнадцать, она переехала в Сидней. В Воганслэндинге появлялась с короткими визитами, чтобы навестить отца. Когда он умер, приехала узнать его последнее распоряжение. Как выяснилось, в день своего тридцатилетия она должна была стать полноправной владелицей дома. Спасибо прадеду, который настоял, чтобы вилла переходила во владение старшего ребенка вне зависимости от его пола. И хотя доходы от процветающего, существующего уже больше века конного завода Воганов делились пополам между ней и Чонгуком, Дженни была единственной наследницей фамильного имения. Если бы не условие отца, она уже сейчас переселила бы Патрицию в коттедж. Мачехе пришлось бы «ютится» в резиденции всего с четырьмя спальнями вместо того, чтобы здесь изображать из себя великосветскую даму. Быть может, кому—то попытка заставить Патрицию переехать в другой дом показалась бы подлой, по Дженни не испытывала ни малейшего стыда по поводу своих намерений. Ведь в свое время мачеха без всяких угрызений совести отправила десятилетнюю девочку в школу-интернат, как впоследствии признался отец.

– Согласен, это было эгоистично с нашей стороны, – сказал он за день до отъезда Дженни в Сидней. – Но Патриция два года проучилась в университете, и я подумал, что в таких вещах она разбирается лучше меня. В конце концов, ты сама будешь благодарна ей за это.

Интересно, какие аргументы Патриция использовала, чтобы убедить мужа в том, что она эксперт в области образования? Должно быть, срок их годности истек, когда пришло время позаботиться об образовании ее сына. Он отправился в интернат только в этом году. При этом Патриция явно не собиралась отправлять Чонгука после каникул обратно в интернат. Она подарила сыну «феррари», как только он получил права. Дженни пыталась выяснить, зачем Чонгуку сейчас машина, если он может приезжать из интерната на выходные домой только раз в месяц. Но все это ни к чему не привело.

Что же касается Чонгука, в глубине души Дженни даже любила его. Иногда она замечала, что он относится к ней так же. Но Патриция изо всех сил старалась не допустить развития этой симпатии.

К счастью, конфронтация с Патрицией больше не выводила Дженни из себя. Может, потому, что она стала старше, может, потому, что редко бывала дома. В любом случае она терпела это новогоднее воссоединение «любящей семьи», потому что такова была последняя воля ее отца. Он очень хотел, чтобы родственники чтили традиции. Это стало условием получения наследства. Дженни не могла понять, о чем он думал, когда составлял завещание. Она собиралась растерзать каждого, кто утверждал, что отец не был тогда в здравом уме. Но ей самой иногда казалось, что он сильно выпил перед тем, как вызвать семейного адвоката. В каком состоянии надо было быть, чтобы разрешить своей дочери получать ежемесячное содержание только после того, как Патриция подтвердит верность падчерицы семейным традициям? Вот мачеха и воспользовалась моментом – забыла сказать адвокатам, чтобы они каждый месяц перечисляли деньги Дженни.

Раньше хватало пары телефонных звонков, чтобы исправить ситуацию, но за последние три месяца на счете Дженни не появилось ни цента. Если к моменту ее возвращения в Сидней ничего не изменится, она закатит такой скандал, что у всех уши свернутся в трубочку. Неудачное замужество обошлось Дженни слишком дорого. Поэтому она не собиралась сидеть сложа руки. Второй финансовый крах допускать нельзя. Она много думала, почему отец последней волей связал ей руки. Возможно, он сомневался в том, что брак его дочери будет удачным, и хотел сберечь ее состояние.

Дженни открыла холодильник. Она решила, что клубника со сливками и безалкогольное вино – лучший способ отметить Новый год в одиночестве. В такой-то момент ее охватила такая жалость к себе, что она чуть не заплакала. Но потом молодая женщина вспомнила, почему осталась этой ночью дома одна, и на душе у нее потеплело. Она положила руку на свой живот.

– Ах ты, дрянь, дешевка, ничтожество! – услышала Дженни сквозь сон. Сначала она подумала, что забыла выключить телевизор. Смутное осознание того, что эта гневная речь была адресована ей, пришло только тогда, когда кто-то изо всех сил дернул ее за руку. Открыв глаза, Дженни вскрикнула от неожиданности. Яркий свет ослепил искаженное злобой лицо Патриции. Мачеха вцепилась в нее мертвой хваткой, пытаясь вытащить из постели.

– Немедленно прекрати это! – потребовала Дженни.

– Убирайся отсюда! Убирайся немедленно! Вон из что дома! – кричала она с остервенением. Наконец они отпустила Дженни, но только для того, чтобы сбросить на пол одеяло и подушки. Девушка, конечно, знала, что у Патриции есть отклонения. А сейчас, по-видимому, у этой ведьмы приступ бешенства.

– Мама, остановись! – закричал вбежавший в комнату Чонгук. Когда он оттащил от кровати размахивающую руками Патрицию, Дженни, повинуясь инстинкту самосохранения, отскочила в дальний угол комнаты. Чонгук пытался привести в чувство разбушевавшуюся мать. Несмотря на шок, все еще спящий мозг Дженни отказывался воспринимать происходящее. Поведение Патриции еще ни разу не было таким ужасным. Хотя взаимная неприязнь между ними существовала уже многие годы, Дженни и представить не могла, что в человеке может умещаться столько злости. Патрицию буквально трясло от ненависти к падчерице. В чем причина столь буйного поведения? Вероятно, мачеха каким-то образом узнала о беременности Дженни.

– Как ты смеешь так унижать Чонгука и меня? – не успокаивалась она. – Как же ты собираешься чтить семейные традиции, если позволяешь таким образом дискредитировать родню? Связаться с опустившимся негодяем...

От этих слов у Дженни все поплыло перед глазами. Допустим, Патриция узнала о ребенке. Но как она узнала о том, кто его отец? Существовал только один ответ на этот вопрос. С чего, собственно, Ким должен держать в тайне свои любовные похождения? Обида сжала сердце Дженни. Ее опять предали. Только сейчас боль была намного сильнее, чем та, которую причинял ей своими изменами муж.

Внезапный приступ тошноты заставил ее скрыться в ванной комнате. Дженни одновременно хотелось расплакаться и ударить того мужчину, из-за которого она оказалась в таком положении.

Когда пятнадцать минут спустя она вышла из ванной, ей было по-прежнему плохо. Мешала сосредоточиться головная боль.

Но что же выяснилось? Чонгук уже ушел, а Патриция, чтобы не терять время зря, нашла себе занятие по душе. Двери всех шкафов были открыты, пустые ящики выдвинуты, по всей комнате разбросаны вещи.

– Чтобы духу твоего здесь не было! У тебя есть час на сборы, – злобно прошипела она.

– Хорошо, – холодно ответила Дженни. Она ни за что не доставила Патриции удовольствие видеть ее побежденной. – У меня нет ни малейшего желания оставаться, но... – она сделала паузу, – я уйду отсюда с чеком. Если ты помнишь, я еще не получила деньги за последние три месяца.

– Ты их и не получишь! Ты предала высокие моральные устои Воган, передающиеся из поколения в поколение. Твой отец возложил на меня ответственность...

– Судя по твоему сегодняшнему поведению, Патриция, груз этой ответственности оказался для тебя непосильным.

– Да после того, что ты натворила, как ты смеешь обвинять меня в чем-то? Ты опорочила имя и репутацию семьи. Ты не получишь ни цента! Хоть отец и завещал тебе деньги, он предоставил мне право решать, когда тебе необходимо будет их получить, – завопила Патриция. – Вон из моего дома! Ты слышишь? Дрянь!

– Дорогая Патриция, должно быть, твоя память изменяет тебе, если ты считаешь этот дом своим. Так что будь поосторожнее в выражениях. Впрочем, плевать я хотела на твое мнение обо мне.

– Мое мнение совпадает с мнением любого приличного человека. Ты же встречаешься с настоящим подонком!

У Дженни не было ни малейшего желания защищать мужчину, из-за которого она оказалась в такой ситуации, но еще меньше ей хотелось уступать Патриции.

– Может, в юности Ким Тэхен и оступался пару раз, но сейчас он ведет честный образ жизни. И потом, мы с ним не встречаемся, – сказала она спокойно.

– Боже мой! Да у тебя совсем нет стыда!

Дженни потребовалось собрать всю свою волю в кулак, чтобы не сорваться. Стараясь держать себя в руках, она ответила:

– С твоей точки зрения, может, и нет. Впрочем, у меня нет и денег, причитающихся мне за прошедшие три месяца. Я не уйду, пока не получу их.

На подкашивающихся ногах Дженни проследовала через комнату и открыла дверь перед своей мачехой:

– Прошу прощения, Патриция, но мне пора собирать вещи, а тебе – подписывать чек.

Как только Патриция вышла из комнаты, Дженни заперла дверь. Закрыв лицо руками, она горько заплакала.

Прошло тринадцать дней с тех пор, как в предрассветный час первого января Дженни покинула семейный особняк. Она переселилась в пентхаус неподалеку от порта. Девушка сидела на дорогом кожаном диване, окруженная блеском и роскошью, но слезы снова лились из ее глаз. С каждым днем таяла надежда найти выход из создавшейся ситуации.

Дженни понимала, что начался не только новый год, но и новый период в ее жизни. Она так радовалась, когда получила чек от Патриции, и думала, что ей не придется возвращаться до того дня, пока дом не станет ее собственностью.

Какая же она дура! Высокомерная, никому не нужная, нетрудоспособная дура, да еще и на третьем месяце беременности. Она должна была предвидеть, что Патриция приостановит платеж по чеку, должна была догадаться, что консервативные семейные адвокаты примут ее сторону. Они, конечно, подтвердят, что в связи с беременностью Дженни в силу вступает один из пунктов завещания ее отца: «Если кто-нибудь из моих детей совершит поступок, которым, по мнению моей жены, повлечет за собой скандал и опорочит доброе имя моей семьи, выплата ежемесячного содержания может быть задержана на срок, который моя жена сочтет нужным. Данное условие автоматически отменяется по достижении моими детьми возраста, когда они смогут получить полный контроль над личной собственностью».

Сдавленный стон, переходящий в нервный смех, вырвался из груди Дженни. Она была наследницей огромного состояния, над ее головой была одна из самых дорогих крыш Сиднея, и она была бы счастлива... оплатить следующий счет за электричество. О давно просроченном платеже за машину она старалась не думать. Задолженности по кредитным карточкам превысили все допустимые нормы. Еще нужно каким-то образом оплатить медицинскую страховку.

Мысль о том, чтобы родить ребенка, полагаясь на государственную систему здравоохранения, пугал Дженни. Не то чтобы она считала эту систем ненадежной, просто она хотела, чтобы подход к ней был индивидуальным. Личный врач был хорошо знаком с ее медицинской картой. Он знал, как важна эта беременность. Он сам сказал, что для нее, возможно это единственный шанс стать матерью. Нужно съездить к нему, отвезти документы, которые прислал Ким Тэхен, и объяснить, в какой сложной ситуации она оказалась. Может быть, доктор согласится оставить ее в числе своих пациентов. «Я же не полный банкрот и не нуждаюсь в благотворительности», – с горечью подумала Дженни, посмотрев на журнальный столик, заваленный кучей счетов. На большинстве из них стоял красный штамп: «Срочно обратить внимание».

Неделю она провела в поисках работы. Каждый день начинался с очереди на бирже труда, а потом – многочисленные собеседования. Но все это только лишний раз подтверждало, что рассчитывать было не на что. Наконец, забыв о гордости, Дженни подала заявление в местный департамент, занимающийся вопросами социального обеспечения. Еще никогда в жизни она не испытывала такого унижения. Раньше ей и в голову бы не пришло, что, отправляясь на деловую встречу, нужно выбирать одежду похуже. Но на сей раз осознание того, что в дорогом наряде она будет выделяться на фоне остальных просителей, заставило ее изменить привычке.

Молоденькая секретарша негодующе взглянула на нее.

– Мисс Воган, я прекрасно понимаю, что такие люди, как вы, имеют смутное представление о системе социального обеспечения. Но правительство не считает нужным давать деньги людям, которым они определенно не нужны.

– Но мне они нужны, – смяв остатки своей гордости запротестовала Дженни.

– Тогда предлагаю вам сделать то, что в таких случаях делают все остальные, – найти работу.

– Я пыталась. К вашему сведению, у нас в стране стоит проблема безработицы.

– Могу Вас заверить, мисс Воган, что я все прекрасно знаю и без вас. Но финансовая поддержка оказывается только после проверки нуждаемости. Государство не помогает состоятельным женщинам.

Дженни попыталась возмутиться, но секретарша сунула ей обратно папку с бумагами и пригласила следующего посетителя. Тогда она отправилась на поиски инспектора. Ей пришлось прождать около получаса, прежде чем ее пригласили в кабинет. Инспектор бросил беглый взгляд на документы, захлопнул папку и, направляясь к двери, язвительно бросил:

– Вам очень повезло в жизни, мисс Воган. Но зачем вы отнимаете у меня время? До свидания!

Вспоминая об этом, Дженни еле сдерживала слезы, а при виде извещения от агентства по продаже автомобилей потеряла над собой контроль. В чувство ее привел внезапный стук в дверь.

– Эй Джей, немедленно впусти меня! Я знаю, что ты здесь!

Ким Тэхен. Только этого не хватало. Сегодня Дженни прошла все круги ада. Теперь сам дьявол пожаловал к ней с визитом.