Высокий ум безумию сосед.

Границы твёрдой между ними нет.

Джон Драйден

Роджер наконец замолк и уселся на верхней ступеньке лестницы, из уважения к чужому горю решив не беспокоить погибшего пустыми разговорами. А мистер Джеральд всё стоял и стоял, наблюдая за суетой в холле, за тем, как его тело накрывали скучной безликой простынёй; как кто-то из зевак пытался успеть сделать фотографии на мобильный; как приехал владелец отеля, мистер Эддингтон; как несколько полицейских стали опрашивать постояльцев и работников. Все эти события смешивались, расплывались, казались незначительными и гротескными, смазанными, а крики и разговоры вокруг превращались в один ровный сплошной гул, звучавший далёким и нереальным.

— Я... правда умер? — только и сумел спросить мистер Джеральд спустя два часа гробового молчания, когда холл уже почти опустел, а холодное укрытое тело вынесли ногами вперёд через боковой вход. На большее его осипшего подавленного голоса просто не хватило. И небритые впалые щеки оставались сухими, несмотря на приоткрытые в беззвучном рыдании губы: видимо, мёртвым слёзы были ни к чему.

— Понимаю, Генри. До меня в своё время тоже дошло не сразу. Тяжёлый момент, паршивое зрелище, — тотчас откликнулся Роджер, как будто бы уже давно ждал именно этой реакции и этого вопроса.

Мистер Джеральд, сглотнув, в который раз машинально коснулся своей левой ладони правой, царапнул её ногтями и краешком кольца, но на коже не осталось ни полоски. Впервые осознав это, в полной мере дав отчёт тому, что уже не чувствовал ни холода, ни тепла, ни боли, он наконец застонал, прикрыл лицо рукой и глухо прошептал:

— По крайней мере, они разберутся в этом. Поймут, что дело в лестнице, и отремонтируют дурацкую ступеньку, чтобы никто больше не умер...

— Ах, да о чём ты! Я надеюсь на ремонт лестницы уже больше сотни лет, Генри! Мы погибли, споткнувшись на этой ступеньке; и когда она исчезнет, я уверен, исчезнем и мы. Ну а до тех пор нам непременно ждать от неё пополнения. И всё по милости младшего Эддингтона — такого же скупердяя, эгоиста и расчётливого корыстного хитреца, как и все его прадеды!

Роджер махнул в сторону двух шепчущихся фигур, стоявших в отдалении ото всех и о чём-то пылко споривших, и глубоко вздохнул. Заколебавшись, мистер Джеральд всё же направился к ним, подошёл вплотную и остановился на расстоянии вытянутой руки от живых.

Говорившими оказались тот самый администратор с сединой в волосах, вторым обнаружившим мертвеца, и последний потомственный владелец отеля.

— Мистер Эддингтон, говорю вам, дело в лестнице. Вспомните все эти истории о печальной мисс и о моряке-полтергейсте... Она проклята, её нужно заменить до последней доски!

— Чушь, — холодно отвечал тот, с опаской поглядывая на полицейского в другом углу холла и выразительным жестом показывая собеседнику понизить голос. — Это мелочи, предрассудки прошлого века. Дело не в ступеньках, а в невнимательности и неуклюжести людей. Они приходят пьяными или раздосадованными, не смотрят под ноги — и вот результат... Поручни на лестнице и так уже стоят отличные: красивые, резные. И лучше мы потратим бюджет на замену пожарных сигнализаций во всех помещениях, чем станем выбрасывать его на ветер из-за всяких глупостей. Проверок всё равно теперь ждать и ждать, по всем фронтам.

Мистер Джеральд не верил ушам: коварная ступенька собиралась остаться на своём месте, продолжить свою охоту на пьяных и раздосадованных. Принести ещё больше «пополнений» в «The Shell».

— Знаешь, обиднее всего то, что этот человек обманчиво обаятельной наружности, младший Эддингтон, не сделал абсолютно ничего хорошего за свою жизнь. Воровал, подставлял, братался с самыми гадкими преступниками, плевал с высокой мачты на всё, кроме собственной репутации и красоты отеля... И он вполне этим счастлив и доволен, — пробормотал Роджер с откровенной досадой, потирая затылок, и тоже стал рядом. — У меня и то жизнь прошла благороднее, а я всё равно никогда не был удовлетворён. Сделал слишком мало, мало кому стал полезен...

— Говорю вам, мистер Гибсон, — в это же время продолжал мистер Эддингтон, раздражённо притопывая носком туфли и становясь всё злее и злее на старика, — то, что этот идиот не смотрел под ноги, не моя забота! И либо вы работаете тихо и изредка развлекаете гостей историческими экскурсиями по отелю, либо продолжаете доставать меня глупыми суевериями о проклятиях и призраках — и уходите на пенсию. Мне плевать на ваше имя. Маразматиков я здесь держать не стану!

Слово «идиот», наполненные болью стеклянные глаза старика и истерический тон мистера Эддингтона, сейчас напоминавшего вконец обнаглевшую ухоженную болонку, которая тявкает на всех из своей безопасной коморки, стали для мистера Джеральда последней каплей. Занеся руку с крепко сжатыми в кулак пальцами, он что было мочи ударил владельца отеля в лицо, но не добился этим ничего, кроме новой вспышки хохота Роджера.

Ладонь попросту прошла сквозь живое тёплое тело и осталась незамеченной.

— Нет, Генри, так ты его ничему не научишь, — всё гоготал корсиканец, наблюдая за праведным гневом мистера Джеральда и выражением его лица, искажённого яростью. — Мёртвые никак не смогут навредить живым... Зато глянь, какую штуку я когда-то обнаружил!

Роджер, не церемонясь, подошёл к одной из декоративных ваз, стоявших на тумбе неподалёку от владельца отеля, замер на минуточку, сделал глубокий вдох — а после без труда схватил и бросил её прямо за спину мистеру Эддингтону. Сосуд разлетелся на крупные фарфоровые осколки, но ни один из них не сумел его оцарапать, словно бы в последний момент изменив траекторию.

— Видишь? При всём желании до этого подлеца, как и до любого другого, даже покойники не доберутся. Но ничего, пускай помучается от кошмаров, чтоб ему морские черти во сне привиделись!

Мистер Эддингтон заверещал и отбежал на десяток шагов от разбитой вазы, комично размахивая руками. И его вскрик одновременно подхватили ещё несколько человек, потом целый месяц клявшихся друг другу и всем окружающим, что слухи о моряке-полтергейсте, когда-то погибшем на лестнице, — чистая правда. Будто ранее безобидный призрак теперь начал уносить жизни постояльцев, и его первой жертвой стал мистер Генри Джеральд, одинокий зануда-клерк...

Но именно в ту минуту, когда корсиканец смеялся, хватаясь за живот, и нахваливал себя за шумные проделки, пока вокруг жались друг к другу испуганные люди, мистер Джеральд внезапно почувствовал злость.

— Вы... да что вы творите?!

— То же, что и ты, Генри, когда пытался его ударить. Ну и откуда такое возмущение, чёрт возьми? Мы же оба не против дать в рожу этому подлецу. Это мерзкий, гнилой человек из не менее мерзкого и гнилого рода. И уж если контрабандист называет кого-то сволочью и негодяем, поверь мне на слово, так оно и есть!

— Я возмущён, потому что вы пугаете не только его, но и всех вокруг! — выпалил мистер Джеральд, снова крепко сжимая кулаки, и стал между Роджером и ближайшим окном: на всех подоконниках в «The Shell» в ряд стояли бьющиеся цветочные горшки. — Гляньте-ка на лицо этого старика: он же видел это, видел, как ваза упала сама по себе! Вы могли довести его до инфаркта, напугать до смерти!

— Не будь таким тупоголовым чурбаном, Генри: это в девятнадцатом веке все боялись призраков как огня. А сейчас люди — глупейшие из животных. Вместо того, чтобы держаться подальше от мнимой опасности и хранить всё в тайне, они с восторгом начинают пускать презабавнейшие громкие слухи. А другие, те, кто их услышат, — высыпать кошельки перед владельцем проклятого отеля, драться друг с другом за право переночевать в комнате несчастного, погибшего от рук полтергейста, и всё лишь для того, чтобы после, попивая вино в компании друзей, с нарочным пренебрежением уронить: «Ах, "The Shell"? Да, я был там недавно. Как раз ночевал в номере Генри Джеральда — да-да, того самого, якобы убитого призраком... Пустые слухи, знаете ли». Моя шалость только привлечёт сюда народ!

— Народ, который, валя сюда толпами, станет приносить бо́льший доход подлецу Эддингтону? Народ, который будет всё чаще и чаще спотыкаться на ступеньке, пока следующий несчастный не умрёт? Вы это имеете в виду?

Выражение лица корсиканца неуловимо исказилось, стало абсолютно растерянным, немного даже виноватым. Роджер двинулся было за мистером Джеральдом, но тот бросился прочь, к главному выходу из отеля. Вот только как бы он ни пытался выбежать через распахнутую дверь, какая-то неведомая сила заталкивала его обратно, внутрь, и не давала сделать ни половинки шага за порог.

— Я же говорю: из «The Shell» нам уже никогда не...

— Да замолчите уже! Хватит меня преследовать, Роджер, хватит! С меня хватит!

Мистер Джеральд кинулся от него вниз по лестнице, по незнакомым тёмным коридорам подвальных помещений. Он не знал дороги, не знал, куда несли его ноги, и вскоре, сам того ещё не осознавая, ворвался в просторную, опустелую в такой поздний час полутёмную кухню.

Прижавшись спиной к дверце высокого белого холодильника, мистер Джеральд медленно сполз на пол и закрыл лицо руками. Злость, страх, отрицание так и кипели в нём, проносились по венам бурлящим потоком, возвращаясь к сердцу. И если бы в этот момент его снова окликнул Роджер, выставляя напоказ свои три золотых зуба и с порога выкрикивая очередную плоскую шутку, мистер Джеральд не постеснялся бы схватить корсиканца за шиворот и спустить с чёртовой ступеньки минимум восемь раз подряд — благо, мёртвые могли бить друг другу морды.

— Мистер Джеральд, — позвали его, пока он был слишком поглощён придумыванием ещё более жестокой расправы для бессмертного призрака.

Мистер Джеральд дёрнулся, сцепил зубы покрепче и поднял голову, уже собираясь высказать Роджеру всё, что о нём думал, но внезапно пересёкся взглядом с задумчивыми голубыми глазами.

Маленькая молодая женщина, в том нежном возрасте, когда её, скорее всего, ещё можно было назвать девушкой — он дал бы ей не более двадцати восьми лет, — стояла поодаль, глядя как будто бы на мистера Джеральда, но в то же время и сквозь него. Она была полновата, носила сдержанное повседневное платье, а точнее — отдельный лиф голубых оттенков, обозначавший высокую грудь, и довольно простую нижнюю юбку. Волосы лежали в пучке на затылке под домашним чепцом с оборками, и из него на плечи ниспадало несколько завитых светлых локонов. На левой руке не было обручального кольца.

Несмотря на её приятный внешний вид, мистер Джеральд невольно отметил: женщина действительно выглядела так, будто давно была не в себе. Это читалось не по одежде и не по причёске, но по странному выражению лица, какое бывает у совершенно отстранившихся от общества людей, у изгоев и серийных убийц. И эти глаза, обрамлённые по-детски пушистыми ресницами, сверкали резкостью и холодностью, будто бы обнажавшими душу всякого собеседника и выставлявшими её на Суд Божий.

— Сумасшедшая? — случайно вырвалось у него, когда он пересёкся глазами с этим взглядом и вскочил, заозиравшись по сторонам.

Женщина промолчала, слегка прищурилась — и, развернувшись, без единого слова направилась к выходу из кухни.

— Ох, постойте! Извините, я не хотел вас обидеть.

Она даже не замедлила шага, удаляясь всё так же степенно и гордо. Мистер Джеральд догнал её на полпути к порогу, но не решился тронуть за плечо и потому снова позвал:

— Мисс...

Сумасшедшая, глубоко вздохнув, всё-таки остановилась.

— Вы что-то хотели, мисс?

— Мистер Джеральд, — повторила она всё тем же тяжёлым отстранённым тоном, от которого ему стало совсем не по себе, — скажите: это верно, что вы должны были погибнуть на этой неделе? Ещё до того, как судьба свела вас со ступенькой.

— Откуда вы?.. — он замялся, и его зрачки расширились, выдавая удивление. — Да. Да, это так.

— Как давно?

Её голос оставался глубоким, грудным, и в нём не звучало ни капли акцента, не считая старомодного говора: несомненно, она тоже была англичанкой.

— Только позавчера... позавчера утром я попал в аварию, когда ехал в командировку. — Воспоминания об этом, яркие, болезненные и совсем забывшиеся на фоне последних событий, снова нахлынули на мистера Джеральда. Стиснув кулаки, опустив голову, он почему-то продолжил во внезапном порыве: — Водитель второй машины расшибся всмятку: подушка безопасности его не спасла. А я чудом отделался парой царапин... Пришлось снять комнату здесь, остаться на пару дней.

Мистер Джеральд снова почувствовал болезненный ком в груди, вспомнил тот шок, в котором он находился, когда его вытаскивали из смявшегося, как жестянка, автомобиля. Тогда ему в первый и последний раз довелось увидеть истекавшего кровью, ещё живого другого водителя с переломанными коленями и рёбрами.

— Я потому и вернулся сегодня в отель так поздно: давал очередные показания полицейским, встречался с юристом, был до смерти уставшим... — глухо продолжил он, запуская пятерню себе в волосы и бессознательно начиная их рвать. — Постоянные звонки с разных номеров: и от родственников погибшего, и от его друзей, и сколько бы я ни клялся, что тот сам гнал по трассе и нарушил правила, они не хотели мне верить! Угрозы, оскорбления, у меня так болела голова от всего этого, и на душе было так отвратительно, что в какой-то момент я просто достал телефон из кармана, хотел отключить, чтобы не видеть новых звонков. Но задумался, отвлёкся, и на проклятой ступеньке я... споткнулся.

Мистер Джеральд закусил губу, понимая, что поддался эмоциям и сказал слишком много, когда его никто не спрашивал.

— Я понимаю, что значит машина, полиция, водитель... Но я не слышала про юристов и подушки безопасностей, — только и заметила сумасшедшая спустя минуту, будто нарочно напоминая об их разнице в возрасте в несколько веков. — Впрочем, это не имеет никакого значения. Главное то, что вы должны были умереть, но выжили и споткнулись на ступеньке. В этом мы трое схожи.

Она снова замолчала, окидывая его более внимательным взглядом, а мистер Джеральд почувствовал себя глупым и вконец раскисшим потерянным мальчишкой.

— Извините, что вначале сказал грубость, мисс. Роджер упоминал, вы никогда не заводите разговоры.

Сумасшедшая снова выдержала паузу, но такую долгую, что он даже перестал надеяться на ответ любого рода.

— Хорошо. Я прощаю вам эту грубость. К тому же вы произвели на меня более благоприятное первое впечатление, чем Батисту, мистер Джеральд. — Перехватив вопрошающий взгляд, она поправилась: — Роджер. Батисту Копполани при рождении... Он отказался от имени, данного ему отцом, когда его мать погибла от лихорадки, и ушёл из отчего дома.

— Батисту Копполани... — эхом повторил за ней мистер Джеральд. — Да уж, для корсиканца имени страннее, чем Роджер, не найти. А почему он... почему отказался от имени?

— Спросите у него самого, мистер Джеральд. — Иногда фразы, сказанные ею, звучали так же резко, как пощёчины, но всё равно справедливо и метко. Он опустил голову на грудь, уже жалея, что задал этот вопрос, и сумасшедшая, отметив это, всё-таки сменила тон на более нейтральный и учтивый: — Его отец, отлучённый от церкви священник, всюжизнь метался между духовным и плотским. Он отказался послать за врачом для материсвоего сына, сторонясь их обоих, и та умерла. Однако не ждите от меня подробностей. Спросите Батисту сами, если не побоитесь разбередить чужие душевные раны.

— А откуда вы столько знаете про... Батисту?

— Не назовите его так ненароком. И не рассказывайте, что говорили со мной, — только и попросила она.

— Не буду, — пообещал мистер Джеральд. — И кстати, мисс... как вас зовут?

— Называйте как угодно — мне нет дела до имени.

Сумасшедшая, бесшумно ступая по белому кафелю, прошла мимо ряда кастрюль, мимо остывших конфорок газовых плит и молчавших в ночные часы кухонных вытяжек.

— Вы ничего не рассказали о себе, хотя узнали многое обо мне, мисс. Если я могу спросить, скажите... а как должны были умереть вы? Ещё до ступеньки?

Этот вопрос заставил её вздрогнуть, и мистер Джеральд вновь на мгновение почувствовал себя бестактным идиотом, бередившим чужие душевные раны из глупого любопытства.

— Вы слышали, как Батисту упомянул застрелившегося матроса, — внезапно напомнила сумасшедшая, снова игнорируя всякие вопросы о себе. — Скажите, что вы подумали в тот момент?

— Я подумал, что Роджер — я буду называть его так, мисс, — тот ещё бездушный циник. Лично мне этого матроса было искренне жаль.

Поразмыслив над его ответом, сумасшедшая кивнула и коротко сказала:

— В день своей смерти я так же, как и тот матрос, потеряла веру в Бога. Я убила человека, мистер Джеральд. И захотела покончить с собой, вот только не успела.

Развернувшись, она молча побрела прочь из кухни, закончив свой рассказ длиной в три предложения и глубиной в отчаяние.

В этот раз он уже не держал женщину, когда та, придерживая подол юбки, перешагнула порог и вышла в коридор. Сумасшедшая внезапно остановилась сама, но только на минуту, чтобы добавить:

— И ещё, мистер Джеральд... Вы зря обвинили Батисту в злом умысле. Да, умри кто-нибудь ещё на нашей ступеньке — и он был бы вне себя от радости. Да, безусловно, он пытается привлечь живых в отель, чтобы не быть таким одиноким. Но даже я, презирая этого человека всей душой, не могу не признать: будучи мёртвым и глубоко отчаявшимся, Батисту никогда не стал бы желать живому смерти.

Она ушла, а мистер Джеральд остался стоять посреди кухни, размышляя над словами этой сумасшедшей, тайком подслушивавшей разговоры и производившей странное, но не слишком отталкивавшее впечатление; и над спорным поведением Роджера, которое временами казалось ему отвратительно фамильярным и циничным.

Он провёл в кухне всю оставшуюся ночь, усевшись в темноте за одной из разделочных тумб так, чтобы его не было видно с порога, и не издавал ни звука. За четыре часа ему не удалось ни забыться, ни заплакать, и осознание смерти до сих казалось таким странным и пугающим, что вызывало и страх, и смятение, и растерянность. Но самым ужасным фактом, не покидавшим головы, стала мысль: за всю свою скудную на события жизнь мистеру Джеральду просто нечего было вспомнить.

Годами он вставал в семь утра, ехал в приличную контору, где работал с девяти до шести, надевал пальто и возвращался домой, ведь это считалось правильным, взрослым подходом к обеспечению себе достойной старости. У него была машина, были деньги, отложенные на свадьбу, детей и чёрный день, но его единственная так и не впорхнула к нему в скучный офис, не упала на улице в крепкие объятия. Всеми яркими событиями в жизни мистера Джеральда стали походы в магазин, редкие прогулки в парке по выходным или долгие командировки.

А ещё — авария, в которой он выжил и был обвинён, а другой водитель — умер.

«И ради чего я жил, если ничего не успел? Чтобы в мой автомобиль врезался человек и погиб? И всё? Но тогда роль сыграна... И теперь мой занавес закрылся, и пришла предрешённая смерть?» — снова и снова спрашивал себя он, а после пускался в спор с самим собой, старался приводить контраргументы, отрицать бессмысленность своей жизни, но вскоре сам же терялся в поисках веских доводов.

— Генри, вот ты где, чёрт бы тебя побрал... Я уже самую малость испугался, что ты всё-таки исчез! — стало первым, что выпалил Роджер, когда наконец его нашёл, догадавшись пройти вглубь кухни и заглянуть за кухонную тумбу.

«Будучи мёртвым и глубоко отчаявшимся», — вспомнил тогда мистер Джеральд слова безымянной женщины и опустил голову на колени так, чтобы спрятать унылое лицо.

— Хотел побыть в одиночестве. Просто вспылил. Не знаю, что это на меня нашло...

— Понимаю. Первый день всегда самый... — Роджер, замявшись, пробежал глазами по кастрюлям и сковородкам и перевёл тему: — Ах да, а ты, случаем, ещё не видел сумасшедшую? Она часто здесь бродит.

— Видел.

— И как она? Правда же сумасшедшая? Всё молчит, молчит и смотрит волком так, что дрожь иногда пробегает...

— Да, — кивнул он и, поднявшись, добавил: — Она и мне не сказала ни слова.