Когда Данталион очнулся, то первым, что увидел, оказались прутья клетки. Толстые, крепкие, наверняка созданные силой Гремори – Греха Зависти. Такие не сломаешь даже небесными рунами. Во рту жгло. Данталион перекатил остатки слюны из щеки в щёку и сплюнул на пол, после чего попытался подняться. Кости срослись, но мышцы всё ещё трещали от натуги при каждом движении.

– Пришёл в себя?

Данталион от неожиданности вновь грохнулся на пол и выругался, после чего медленно повернул голову к сидящему рядом человеку. Его он знал так же хорошо, как и Марлона и Астерию Кассерген. Этан Самаэлис держался, на удивление, спокойно. Его совсем не волновало, что Грехи надумают сделать с ним. Гибель жены и потеря сына причинили ему куда больше боли, чем мог бы кто-то другой. Бояться было уже нечего. Выглядел он потрёпанно и устало. Сквозь разорванную одежду виднелись раны с запёкшейся кровью, не глубокие, но от этого не менее болезненные. Он сидел на полу, вытянув одну ногу, которая, вероятно, была сломана, так как попытавшись придвинуться к Данталиону, он не поднял её, а поволочил, придерживая под коленом.

Данталион попытался отвести руку, чтобы найти опору и подняться, но не смог. Кандалы крепко сжимали запястья, звеня толстой цепью. Видя его замешательство, Этан подал руку и помог сесть.

– Как вы здесь оказались? – хрипло спросил Данталион и потёр шею. Свёрнутая шея – не самая приятная смерть. Гортань саднила, распространяя привкус крови по горлу.

– Так же, как и все, – пожал плечами Этан и провёл покрытыми коркой грязи и крови пальцами по слипшимся волосам. – Вышел сражаться и проиграл. На победу я в общем-то и не надеялся. Увы, воитель из меня хуже, чем исследователь.

– А мой отец?

– Могу предположить лишь худшее. Видел, как его сфер убили, однако самого Марлона рядом не наблюдал. Я знаю, как тяжело приходится тем, чья связь странника оказывается разорвана, так что могу лишь надеяться, что он погиб, не ощутив этого.

– Я должен выбраться, – заверил Данталион и стал осматривать каждый угол клетки. – Я не оставлю мать и Джоанну одних!

– Ключ есть только у Грехов, – подсказал Этан.

– Логичное замечание.

– Не кори старика за слабые мысли, – хохотнул Самаэлис и, раздвинув пряди волос, показав внушительную вмятину на окровавленном черепе, а после тут же спрятал. – Я тут подслушал кое-что, пока ты оживал. Всех живых странников собираются доставить к Эйрене. Не уверен в том, что именно она намеревается с нами делать, но Грех Лени... Как там её звать? А, Астарот! Странная девка. Выступает против богов, но носит имя одной из них. Так о чём я? – Этан потёр лоб, пытаясь связать разорванные нити мыслей. – А, точно, она сказала, что каждый получит выбор, две ветви которого ведут либо к земле, либо к оружию.

– Либо примкни, либо умри, – констатировал Данталион и резко дёрнулся: – Подождите! Вы сказали «пока оживал?»

Этан усмехнулся и опёрся макушкой на прутья.

– Именно так я и сказал. У меня рана в голове, а не в глазах, Данталион. У смертных кости сами на место не вправляются. Хотя и до сего момента я знал предостаточно: Марлон рассказал. Послушай, сынок, хотя я не уверен, что могу к тебе так обращаться, но будем уповать на внешнюю разницу в возрасте, если хочешь сбежать, поделюсь кое-каким наблюдением... Грехи по очереди перемещают клетки со странниками с помощью амонов. Даже для них такое количество людей утомительно. Сторожить оставляют двоих, и один из них всегда трётся около нас, вероятно, опасаются твоего побега, так что выбраться будет сложно.

– Я выпутывался из передряг и похуже, – отмахнулся Данталион.

– На этот раз вряд ли, – раздался довольный смешок, и из-за угла решётки высунулся Малле.

От вида его физиономии кулаки Данталион зачесались. Хотелось оставить ещё парочку синяков рядом с теми, что уже были на коже Греха, но кандалы не дали бы даже руку просунуть сквозь прутья.

– Ну как, нравятся хоромы? – продолжил глумиться Алчность. – Прекрасная конура для подобной тебе шавки.

– Что-то больно язык у тебя длинный, – раздражённо дёрнул губой Кассерген. – Только и можешь трепаться, когда нас разделяет решётка, а без неё хватило бы смелости?

Малле с опасным блеском в глазах присел на корточки перед низкой клеткой.

– Годы идут, века сменяются, а наглость твоя всё не исчезает, – певуче протянул он, крутя на указательном пальце нож.

Данталион в напряжении глядел на оружие. Нож крутился всё быстрее и быстрее, пока в конце концов его очертания не поплыли, поднимая в горле странника жгучую желчь. Он быстро моргнул, но, когда открыл глаза, тот уже исчез. Глядя на его замешательство, Малле щёлкнул пальцами, и нож, появившийся словно из неоткуда, пронёсся через прутья и на скорости вонзился в плечо Данталиона, погружаясь с такой силой, будто Алчность давил на него рукой.

– Аргх! – сжал зубы Данталион.

Он протянул руку, чтобы вырвать нож, но тот исчез до того, как его пальцы коснулись рукояти, оставляя после себя лишь глубокую плюющуюся кровью рану.

– Сукин сын! – прорычал Кассерген, окидывая врага убийственным взглядом.

– Что ж, хоть в этом ты прав, – расхохотался Малле и, проведя рукой по воздуху, выловил из пепла нож и снова начал крутить. – Тяжело быть сыном чокнутой шлюхи, что сама не знает, от кого понесла. Впрочем, тебе и самому должно быть хорошо известно, каково это, да, Данталион? Твоя от моей не так далеко ушла...

Не сдержав эмоций, странник сорвался и ударил руками по прутьям клетки:

– Закрой пасть!

– Что? – с наигранным удивлением захлопал глазами Малле и прикрыл рот ладонью. – Надавил на больное? Прости, пожалуйста! Хотя знаешь... Насрать мне на твоё прощение.

– Я хоть и в клетке, но свободен, а ты бродишь на длинном поводке, который в руке той, чью мать ты сейчас назвал шлюхой, – презрительно плюнул ему под ноги Данталион и с язвительной ухмылкой добавил: – Пёс...

Веселье застыло мраком на лице Малле. Уголки губ медленно сползли, натягиваясь до дребезжания, яростная кровь прилила к белкам глаз, проявляя чёткие плетения сосудов, впадающих в чёрную пропасть, в коей не разделить радужку от зрачка. Нож резко прекратил крутиться, замерев острым концом лезвия в сторону Данталиона.

– Играешь с огнём, Кассерген.

Данталион хмыкнул:

– Меня всегда тянуло к пламени, Феррен.

Силуэт Малле рассыпался на парящие чёрный куски пепла, и не успел Данталион оглядеться в его поисках, как сильный удар приложил голову о толстые прутья. Пятерня крепко вцепилась в затылок, оцарапывая череп ногтями, и раз за разом мозжила лицо о металл, пока оно не превратилось в залитое горячей липкой кровью месиво. Слух перестал улавливать внешние звуки, только звонкий гул в мозгу нарастал всё сильнее. Вцепившись в прутья, Данталион резко откинул голову, противясь давлению, но кулак Малле сразу же вонзился в скулу. Странник кожей ощутил, как хрустнули костяшки, однако лицо пережило уже такой широкий спектр боли, что сам удар практически не почувствовался.

Следующий замах Данталиону удалось перехватить чудом. Он едва мог различать окружение за алой пеленой, что стояла дымной завесой перед глазами, но Малле тут же вывернул ему запястье и ударил в живот, а после повалил на пол клетки и сел сверху, продолжая неистово избивать. И тяжелее, как оказалось, было не принимать удары врага, а осознавать, что не можешь их пресечь из-за мешающихся кандалов. Данталион попытался отбиться, даже сумел накинуть цепь от них на шею Греха, но против его способности это оказалось бесполезно: тот легко пропускал всё сквозь себя.

Ощущение превосходства вскоре поубавило пыл Малле. Он наотмашь поставил завершающую печать, и с тяжёлым дыханием опустил заляпанную в крови руку. Второй же он продолжал удерживать Кассергена. Кровь пузырилась на губах странника и, не найдя выхода, заливалась обратно в глотку горячим свинцом, и Малле смотрел на это с восхищение, будто более ценной награды жизнь подарить не могла бы.

– Знаешь, – расслабленно начал он и, вдавив пальцы в челюсть странника, повернул на себя, – всегда считал, что твои глаза до безумия привлекательная добыча. Похожи на голубые бриллианты. У той, кого ты однажды убил, глаза тоже походили на драгоценные камни. Насыщенно зелёный, такой, при котором даже изумруды казались стекляшками. Но они затухли слишком быстро, так и не увидев всю прелесть мира.

От мыслей его отвлёк звон цепи и шорох одежды. Малле бросил полыхающий взгляд на вздрогнувшего Этана.

– Дёрнешься и станешь следующим, – предупредил он и вновь возвратил своё внимание к Кассергену. – Последним, что видели её глаза, стало небо в оправе смертей и раздоров, а тем, что увидят твои, стану я – проклятие совершенного тобой греха. И раз уж она не увидела, как наступил мир в Энрии, ты тоже его не увидишь.

И пока Данталион пытался пробраться сквозь запутанное звенящее сознание и осмыслить смысл слов, в руках Малле уже появились клинки. Он вонзил их в руки странника, пригвоздил к груди, чтобы он не пытался помешать, и, удерживая за лицо, поднёс пальцы к расширенному ужасом глазу Кассергена. Грязные и окровавленные, они сжали кожу, раздвигая веко, пока уголки не начали разрываться. Данталион надрывно закричал и задёргался. Он пытался выдернуть руки, но ножи крепко засели между рёбер, и при каждом движении острый металл надрезал чувствительные плоть и кости.

Сопротивление лишь веселило Малле. Он специально призвал не самые длинные ножи из своей коллекции, знал, какую боль те причинят, ведь чем больше враг будет сопротивляться и паниковать, тем сильнее станут раздуваться лёгкие, утыкаясь прямо в острый наконечник. Это мучительная пытка. И чтобы заставить его лёгкие полыхать, Малле ткнул пальцы в край века и сдавил глазное яблоко, услаждая уши звучанием отчаянных воплей, пока то не выскочило под давлением и, ударившись о ладонь, не повисло на обагренных нитях.

Странник заорал ещё сильнее, сдавленный со всех сторон болью, паникой и страхом. Он ощутил, как повисший на нерве глаз ударяется о щёку в такт звонкому хохоту Греха Алчности и натягивает ниточки, ведущие к мозгу. В этот момент он по-настоящему почувствовал себя уязвимым, стоящим на отвесной скале перед смертью.

– Когда ты умрёшь, в этих глазах пропадёт чарующий блеск, так не лучше ли их взять тому, кто сможет по достоинству оценить их великолепие? – Малле зажал ему рот и склонился. – Да, это случится не сейчас, но я приложу все усилия, чтобы найти тот проклятый клинок и прикончить тебя. Тогда ты узнаешь, каково это – умирать!

И призвав ещё один клинок, он быстрым движением обрезал ошмётки плоти и сжал тёплое глазное яблоко в руке.

– Ты его не получишь! – промычал Данталион и прикусил ладонь, но Малле тут же ударил навершием ножа чуть выше виска. – Кха! Вам никогда не найти его!

– Уже нашли, – оскалился Малле и бросил косой взгляд на жмущегося в ужасе к прутьям клетки Этана, но Данталион этого не заметил, как и Этан, взгляд которого был чётко направлен на залитое кровью лицо бессмертного юноши.

Малле довольно подкинул глазное яблоко и тут же поймал, словно игрался с маленьким мячиком.

– Как удачно! Такую потерю тебе даже с бессмертием восстановить не удастся, ха-ха! Станет прекрасным элементом моей коллекции, – протянул он и покрутил глаз в пальцах, рассматривая ледяной узор на остекленевшей радужке. – За вторым вернусь позже. Дам тебе насладиться утратой...

– Тварь! – и собрав окровавленную слюну во рту, Данталион харкнул Греху в лицо.

Малле цыкнул и обтёр рукавом щёку и губы, но как бы спокойно он не выглядел при этом, хватка на челюсти Данталиона усилилась настолько, что казалось кость треснет. Он надавил на подбородок и жёстким нажимом оттянул вниз, заставляя рот странника открыться. Его мрачная кривая ухмылка пробрала Кассергена до мурашек. За одно мгновение разум стал чистым и ясным. Он попытался вырваться, но силы уже давно покинули. Он не мог соревноваться с Грехом, у которого в руках была не только сила странника, но и его почивших сфер. И как только лицо Малле нависло прямо над его, мимику покорёжило от смеси отвращения и злобы.

– Ничтожество, – прошептал Малле.

И сжав губы трубочкой, плюнул в рот Кассергена и сразу крепко зажал челюсть, не давая выплюнуть. Данталион взревел и заметался – настолько сильное отвращение испытал. Он задышал рвано, быстро и тут же ощутил, как воткнутые ему в руки и грудь лезвия надавили на лёгкие. Схватил губами воздух, но через руку Малле сделать практически не удалось. Окружение начало расплываться перед глазами, а вместе с ним и образ ненавистного человека, если того вообще можно было так назвать.

Алчность с садистким хохотом надавил на ножи и тут же исчез, забирая их и полученный трофей с собой. Данталион смутно сумел разобрать его разговор с Бергемой недалеко от клетки:

– Пригляди тут за всем. Мне нужно найти подходящее хранилище для этой драгоценности! – Даже по голосу становилось понятно, как удовлетворённо ощущал себя Малле, обзаведясь ещё одной грязной победой.

– Эй, Астарот приказала оставаться по двое! – возмутился Чревоугодие. – Она мне голову открутит, если тебя здесь не застанет, когда вернётся!

– Не открутит. Я вернусь раньше. Туда – обратно, делов-то! Да и к тому же посмотри на него! Он теперь не опаснее раздавленной гусеницы. А за закрытой клеткой ты и сам последить можешь.

– Нахрен тебя, Малле! Вечно ты так! – Но Малле, видимо, уже исчез, так как Бергема принялся яростно топтать траву. – Придурок, тьма твою!

По дрожи пола Данталион понял, что к нему подполз Этан и тут же принялся приводить его в чувства.

– Только не отключайся, сынок, – взволнованно проговорил мужчина. – Господи Всевышний!

– Вы уж простите, что я перед вами в таком виде, – усмехнулся через боль Данталион.

– Признаться, я опорожнил желудок, пока он творил это с тобой, – нервно усмехнулся глава ордена. – Всякое видел, но что б такое... Даже врагу не пожелаешь.

– Вы, наверное, и подумать не могли, что божество может быть настолько слабым...

– Вообще-то мог. Думать и искать – моя работа, – взял себя в руки Этан, оторвал кусок от своей порванной рубашки и перевязал им опустевшую глазницу Данталиона. – Послушай, он правду сказал? Восстановить глаз не сможешь?

– Не смогу. Бессмертие восстанавливает лишь те ткани, что остаются на месте во время заживления. Но я теперь даже не божество. У меня нет прежней силы.

– Главное, что залечить всё остальное твоё тело в состоянии. – Он придержал юношу за спину, пока тот пытался сесть. – Что намереваешься делать?

– Искать способ сбежать, – тихо ответил Данталион.

В голове начал складываться план. Он выждал немного времени, пока ладони полностью не зажили и оглядел кандалы. Тугие, крепкие, но не настолько, чтобы устоять перед натиском небесных рун. Использовать слишком много силы нельзя, иначе шныряющий рядом Бергема тут же заметит свечение, потому он вложил всю силу в одну лишь кисть.

– Нельзя, чтобы он услышал, – предупредил он Этана и кивнул на цепь, которую намеревался порвать. – Я закричу, а вы сделайте вид, будто пытаетесь помочь.

Так они и поступили. Данталион направил чары в руку и с криком умирающего оленя рванул на себя, пока звенья не оторвались от наручника. Этан со своей ролью справился, что, впрочем, не удивляло. Он в действительности переживал за юношу, старался помочь – никакая актёрская игра не потребовалась. Впрочем, от насторожённости Бергемы это не уберегло, и, предчувствуя его приближение, Данталион тут же опустил руки так, чтобы казалось, что цепь всё ещё на месте.

Когда кто-то говорит о Грехе Чревоугодия, ожидаешь увидеть огромного кабана с лицом человека. Бергема же выглядел слишком невзрачно для такого титула. Он не обладал высоким ростом и был худощав настолько, что рубашка висела на нём, как снятая с чужого плеча. В нём по-прежнему цвела юность, так как лицо ещё не успело вытянуться. В голове не укладывалось, как этот златовласый парень с розовыми щёчками и невинным видом спокойно мог распотрошить жертву в образе зверя и не испытывать угрызения совести. Должно быть, последней он вовсе не имел.

От одного его вида у Данталиона вновь заболели рёбра: вспомнилась тяжёлая медвежья лапа, бьющая по его телу, как по клавишам фортепьяно.

– Закрой пасть, – прошипел Бергема, присаживаясь около клетки, и Данталион сразу заприметил звенящую связку ключей, привязанную к шлёвке на брюках. – Твои вопли раздражают.

– Тогда стоило остановить своего друга от вырывания моего глаза!

– Зачем? – с искренним недоумением произнёс Бергема и захлопал большими серыми глазами. – Это меньшее из того, что ты заслужил, а о большем решит сама Эйрена.

Потерянный интерес тут же отразился во взгляде, и Бергема поспешил отойти от клетки. Нет, он не испытывал страха перед тем, кто в ней находился. Он считал этого человека не важнее червя и, будь такая возможность, растоптал бы просто так, ради удовольствия. Жалел только о том, что Астарот не позволила этого сделать.

Но не успел он ступить и шагу, как Данталион, просунув руку между прутьями, схватил его за щиколотку и дёрнул. Бергема оказался растерян падением. Не мог предположить, что червяк станет нападать на хищника. Возможно, сказался возраст, возможно, – самоуверенность, но он впал в ступор, чем и воспользовался Данталион. Он втащил его ногу до колена внутрь клетки, пока бедро не застряло между прутьями, и, обхватив щиколотку, резко дёрнул. Бергема завопил – сустав с хрустом вылетел.

– Твои вопли раздражают, – цинично процитировал его же слова Данталион и, вывернув ногу ещё сильнее, ударил объятым небесными рунами кулаком по колену.

Коленная чашечка раздробилась в щепки. Бергема попытался выбраться: он старался принять любой из своих звериных обликов, но перевоплотиться полностью не получалось – невыносимая боль путала мысли, не давая сосредоточиться.

«Такой шанс нельзя упустить», – уверился Данталион.

Он подтянул беснующегося в муках оборотня за одежду, пока его спина не упёрлась в клетку и, вдавив пальцы в пульсирующий череп, стал ударять о решётку. От сильного прогиба Бергема задыхался. Острые рёбра казалось вот-вот проткнут натянутую кожу. А в Данталионе воспылало сладкое предчувствие мести. Этот мальчишка топтался на нём без единой капли сочувствия, а теперь надрывно вопил, пока его череп дробился на кусочки о холодный крепкий металл, разбрызгивая кровь по лицу того, кто был уже в ней утоплен.

Где-то в глубине души Данталион всё же испытывал к нему жалость. У этого мальчика была целая жизнь, чтобы сделать что-то значимое, но он выбрал путь, который прировнял его к зверью. Но даже звери не бывают настолько жестокими. Они убивают ради выживания, а он – ради забавы. И в конце концов Фуркас взяла ножницы и начала медленно перерезать нить его жизни.

Удары Данталиона стали жёстче. Его лицо, сплошь покрытое кровью, теперь пестрило свежими каплями. Но Бергема всё ещё оставался жив – Данталиона это не устраивало. Чувствуя, как тело оборотня несмотря на попытки сопротивления, постепенно ослабевает, он протиснул в щель между прутьями разорванную цепь и затянул на шее Греха. Юноша забился в конвульсиях, раздирая пальцы и ломая ногти до крови в попытке просунуть их между горлом и сдавливающим крупным плетением. Но безрезультатно... В панике и ужасе его лицо искажалось снова и снова, приобретая свирепые морды, но даже звериная мощь не возымела результата. Каждый из них боролся за то, что считал важным. И выиграет не сила, а решимость добиться желаемого.

Данталион упёр подошвы сапог в прутья и подался назад. Бергема затрясся, засипел, выпуская последний пузырь воздуха. Мгновение, и выпученные глаза остекленели, руки безвольно повисли вдоль тела. И наконец Данталион выпустил цепь из растерзанных до кровавых мозолей и обожжённых трением металла пальцев и тяжело схватил губами воздух, осознавая: «Бергемский оборотень мёртв!»

Толкнув труп на землю, он потянулся к связке ключей. Отвязать получилось не сразу: пальцы скользили по пропитавшейся кровью верёвочке и срывались всякий раз, как он пытался развязать узел. В итоге нервозность взяла верх, и он бесцеремонно сорвал связку, выдрав вместе со шлёвкой. А зачем вообще старался развязать? Наверное, власть привычки. Он с уважением относился к врагам, какую бы страшную смерть не приносил им, но Бергема не заслуживал этого... Никто из Грехов не заслуживал.

Перебирая ключи, он по очереди вставлял каждый в замок, пока наконец не подобрал нужный. Ключ легко провернулся, механизм щёлкнул, и дужка выскочила. Сбрасывая замок на землю и глядя на то, как легко распахивается решётчатая дверь, Данталион не мог поверить, что свободен. При всей своей вере он допускал возможною неудачу, но преждевременно благодарить судьбу за везение не стал. Ещё предстояло сбежать...

– Пошли.

Он протянул ладонь Этану, но тот не сдвинулся, продолжил подпирать спиной стену, спокойно глядя в лицо бывшего божества.

– Я не пойду, – отсёк он и хмыкнул, подумав о чём-то.

– Вы из ума выжили?! Они же убьют вас, как и всех!

– Не убьют. Я нужен им с той же целью, что нужен был ордену.

– С чего такая уверенность? – Пререкания мужчины начинали раздражать Кассергена.

– Я узнал свою судьбу, Данталион. В ней нет спасения, есть лишь принятие и повиновение. Попытавшись изменить её, я изменю его путь, а этого допустить никак нельзя. Однажды мой сын явится в этот мир, так суждено, так сказала Фуркас. За ним станет будущее этого мира, а я лишь рычаг, что поведёт его.

– Ты виделся с Фуркас? – Рот Данталиона замер приоткрытым. – Никто и никогда не видел Фуркас! Она – миф даже среди небожителей!

– То, что её никто не видел, не значит, что её нет среди нас, – улыбнулся Этан, и Данталион поймал себя на желании закинуть мужчину на плечо и утащить силой. – Не проси, Данталион. Я не пойду. Только тебе Фуркас дала свободу избежать заточения Эйрены, потому как судьбой предрекла деяния выше тех, на которые ты способен сейчас. Убегай, пока Грехи не вернулись. Найди отца, защити мать и сестру. Ты нужен им, а о себе я позабочусь сам.

Судить об этом Данталион был не готов. Этан казался ему настоящим безумцем, а его рассказы о незримой богине судьбы – чушью. Он уже давно не верил ни в каких богов, даже в тех, кого знал лично, и единственным исключением была смерть. Только в неё он верил и потому не хотел отдавать такого человека как Этан Самаэлис в её загребущие руки. Но идти против воли того, кто сам к ней стремится, он тоже не мог, потому что по себе знал, как желанна может быть встреча с Самигиной.

Бросив сомневающийся взгляд на основателя ордена, провожающего слабой улыбкой, он перешагнул порог клетки.

– Не полагайся на богиню судьбы, – посоветовал Данталион. – Она бывает коварна.

– Как и все боги, – хмыкнул Этан и устало прикрыл глаза, – но мы всё равно не перестаём в них верить.

Времени на побег было в обрез, но совесть не позволила бросить оставшихся. К несчастью, кому-то уже было не помочь: среди полуживых странников он приметил несколько изувеченных трупов. Тяжёлые раны не позволили им дождаться спасения. А те, что ещё держались в сознании, поддались инстинкту. Охваченные страхом, они бросались наутёк, стоило замку слететь с петли, сметали с дороги тех, кто приходился им товарищами, не стремясь кому-то помочь. И в этом не было ничего удивительного. Будь у Данталиона одна жизнь, он поступил бы так же.

Внезапный раскат грома привёл его в чувства. Не разбирая дороги, Кассерген помчался по склону, выглядывая в нависшем холодном сумраке отца, а в мыслях молился, чтобы он оказался жив. Но надежда ускользала. Если его сферы мертвы, то он уже обречён.

Первые капли дождя упали на землю, придавливая дым и пепел некогда прекрасного Вейн-Адэра к земле. Осматривая развалины домов, Данталион с ужасом осознавал, какой бессмысленной была резня и скольких это бессмыслие унесло в багровые поля. Трупам не было конца. Она словно устилали ему дорогу к дому. Бросаясь от одного к другому, Данталион с колеблющимся волнением переворачивал тела и заглядывал в изуродованные лица, надеясь не разглядеть в них Марлона, и, может, это покажется аморальным, но выдыхал с облегчением, не узнав в них его.

Тучи плотно заволокли небо, насылая мрачную тень на и без того трагичный пейзаж. Небо плакало. Оно плакало всегда, когда происходило что-то трагичное, ранящее этот мир. В зловонии гари и тяжести дождя дышать стало затруднительно. Впивающиеся в кожу ледяные капли причиняли боль, смывая засохшую трещинами кровавую маску с лица юноши, но Данталион продолжал продирался через завесу ливня. Дрожа всем телом, он волочил себя в каждый угол, что мог разглядеть в темноте, разгребал разбитыми руками завалы и кричал, пока его голос не осип. «Что если остался кто-то живой? Что если кому-то ещё можно помочь?» – не прекращало повторяться в мыслях, но ни единой живой души он так и не повстречал. Он оказался единственным, у кого ещё билось сердце на этом пепелище.

Внезапно он заприметил слабое свечение вдалеке. Кто-то звал на помощь. Сорвавшись с места, Данталион поскользнулся, угодил коленями в грязь, но сразу же поднялся и побежал ещё быстрее. Он смог различить в завывании погоды ускользающие мысли человека и узнал его. Не мог не узнать.

На пустыре, где не было ничего, кроме мокрого чёрного пепла, лежал сломленный духом человек. Он пытался уползти своими силами как можно дальше от места трагедии, оказаться ближе к дому, где ждали любимые жена и дочь, но ослаб под натиском разорванной связи. Задыхаясь, он барахтался в луже, терзаясь страшной болью, что прогрызала изнутри, расщепляла кости в труху, а сердце рвало и кромсало.

– Отец? – заорал Данталион, пытаясь разглядеть его в густой темени, и увидел ещё одну слабую вспышку. – Отец!

Он пал перед ним и, сжимая плечи, помог перевернуться на спину. Вся одежда Марлона пропиталась кровью. Даже плотный кожаный нагрудник не сберёг. Призвав силой небесных рун огненный светоч, Данталион оглядел ранения и убедился: он может выжить, они не настолько глубоки.

– Вставай! – торопливо выпалил он и потянул Марлона за руку. – Отнесу тебя домой!

Но Марлон никак не помог ему, не стал подниматься. Он походил на безвольную куклу. Сколько Данталион не пытался заставить его встать, тот не поддался.

– Оставь меня, – прохрипел он, и Данталион, подчиняясь просьбе, отпустил руку. – Мы оба знаем, что я не жилец.

– Нет, отец! Мы сможем тебя вылечить! – закрутил головой Данталион. – Всего-то и нужно, что добраться до дома!

– Не обманывай себя. От этого никому из нас легче не станет. Я знаю, что мои сферы мертвы, чувствую это, как чувствую и то, как связь забирает мою жизнь следом за ними... – Он закашлялся, вдохнув удушливый серый смрад, повисший тяжестью в воздухе. – Всё это – последствие ошибки, что я не смог предвидеть и предотвратить. Такова моя расплата.

– Ты не виноват...

– Ещё как виноват, ведь знал, как опасна может быть эта затея. Это же знаешь и ты, потому как видел то, как мною это было проигнорировано. Я должен был понять, что смерть Натаниэля Аверлин лишь начало грядущей трагедии, но не смог устоять перед соблазном стать первооткрывателем истины. И пав пред властью собственных грехов, по души наши явились Грехи Железной королевы. – и прикрыв усталые глаза, скорчился от терзающих тело мук и насильно сделал ещё один глоток воздуха, чтобы продолжить: – Вина терзает меня, ведь волей своей я поставил тебя, Джоанну и Астерию в затруднительное положение. Но их я не осмелюсь просить о том, что изволю просить у тебя. И прежде, чем сказать, хочу очистить душу, дабы не терзаться этим в багровых полях. Тяжело знать, что кровь и плоть моя похоронена, не познав красот этого мира, но на то была воля прародителей, однако ж я счастлив тому, что имею честь звать тебя своим сыном, Рэйден-Данталион. Божество или странник – не так важно, ведь для меня ты стал частью семьи. Сбереги тех, кто зовутся тебе матерью и сестрой. Вот моя просьба.

– Я сделаю это, – уверил Данталион и закусил дрожащую губу.

К глазам подкатывали слёзы. Отец прощался с ним, но юноше всё ещё было сложно отпустить его, даже зная, что противиться разорванной связи невозможно.

Трясущейся рукой Марлон вынул из ножен свой меч и подтолкнул к коленям странника.

– Сын мой, однажды ты сказал, что не поднимешь меч на члена своей семьи, но сделаешь ли ты это сейчас, если такова будет моя последняя воля?

– Если такова твоя воля, отец.

Данталион сжал покрытую грязью рукоять и опустил голову.

– Пусть будут милостивы боги, что освободят тебя, что проводят по дороге до багровых полей, что передадут душу в руки той, кто ей заведует. Пусть простят грехи ветра четырёх сторон света, отнимут скорбь и страдания по этому миру воды реки Больвадун, и алый асфоделус взрастит покой в душе твоей. От живого имени я молюсь богине смерти, чтобы воля её оказалась благосклонна. Слово моё истинно и незыблемо.

Данталион посмотрел на умирающего отца и был одарён его слабой, но готовой улыбкой, после чего подавляя внутренние рыдания, собравшиеся желчью в горле, занёс меч и решительно вонзил в грудь, ровно в сердце, чтобы не заставлять его мучиться. Но смотреть не стал – слишком больно – и безвольно повис, держась за рукоять оружия. Марлон издал сдавленный стон, дёрнулся и почти сразу же затих. Но не для Данталиона. Для Данталиона он страдающе вопил, кромсая трещинами разум. Он слышал его мысли, перед тем, как смерть забрала его. И последним, о чём он подумал, стало: «Семья и клятва не рушимы» – лозунг дома Кассерген. Он всегда был ему предан.

Надежда упорхнула, разрезая сломленным воплем шум дождя. Всё это было ему знакомо. Беспомощность, потеря, разочарование, вина, отчаяние и ненависть – всё это уже жило в нём многие годы, но сейчас слилось воедино. Вынув окровавленный меч из тела родного человека, Данталион отбросил его. Куда – не видел, но это и неважно. Тело ломало, кренило к земле. Хотелось зарыться в ней рядом с отцом, пусть даже и заживо. Может, так стало бы легче...

Но легче не стало ни через год, ни через два, ни через три... Прошлое уничтожало, и он помогал ему в этом, губил сам себя, потому что не чувствовал нужды в спасении. И лишь когда он вновь повстречал глаза цвета золота и фиалки, что-то наконец изменилось...