После недолгого, но пылкого обсуждения, переходящего порой в личный спор Берит и Загана, наказание было утверждено, а западный дворец погрузился в мрачную тишину, от которой Данталиону вновь стало не по себе. Он не переносил одиночества, его было слишком много в этой обители, а теперь ему предстояло стать её пленником. Попытки убедить себя в пользе смирения нисколько не помогли, и небожитель отправился в сад, чтобы в окружении душистых лиловых глициний успокоиться и подумать. Айрис последовала за ним, сжимая маленькой ручкой уголок его рукава, а потом устроилась рядом на каменной скамейке. И поглядев на её лицо, очарованное красотой сада, Данталион мимолётно поймал себя на мысли, что рядом с ней тяготящая тишина заменяется комфортным молчанием.

Однако насладиться шелестом раскачивающихся листьев и свежестью воздуха не удалось. Гармонию нарушили тяжёлые шаги. Айрис тут же залезла к нему под руку и прижалась к груди, вперив опасливый взгляд в приближающегося человека, и Данталиону нехотя всё же пришлось повернуть голову. Заметив Мариас, он тут же поднялся и отвёл Айрис к себе за спину, продолжая удерживать ладонь на её плече. Он видел, что Мариас на взводе, и не хотел, чтобы та по неосторожности навредила девочке.

– Мариас, не горячись! Для начала выслушай! – Данталион выставил руки перед собой, но Мариас на ходу стянула перчатку, отделанную металлическими пластинами, и хлестанула брата по щеке ладонью.

– Ты притащил ребёнка в небесные чертоги?! – рявкнула воительница и несколько раз ткнула Данталиона в солнечное сплетение пальцем, прежде чем отвесить увесистый подзатыльник. – Ты совсем спятил? Неужели ты настолько глуп, что не понимаешь, какой опасности подвергаешь себя? Ты видел, как Берит и Дардариэль смотрели на тебя? Они бы отправили тебя в тюрьму межмирья, если бы Вепар и Заган не настояли на твоей амнистии!

– Если ты намереваешься убедить меня раскаяться, то напрасно. Я не стану сожалеть о содеянном, – уверенно отсёк Данталион.

Подняв растопыренные в напряжении пальцы, Мариас утробно зарычала, походила из стороны в сторону в попытке подавить вспышку гнева и резко развернулась к брату. Обратив внимание на маленькую девочку, цепляющуюся на полы одеяний Данталиона, даймон поубавила пылкость и с неловким кашлем отвела глаза.

– Пожалуйста, спровадь её, чтобы я и дальше могла высказать всё, что о тебе думаю, – хрипло попросила она.

– Зачем? Разве для меня не будет безопасно, чтобы она находилась рядом? – усмехнулся Данталион и погладил девочку по волосам.

– Уверен, что хочешь, чтобы она видела, как я избиваю тебя до потери сознания?

Данталион нервно сглотнул слюну и спорить не решился. У Мариас при себе были и броня, и оружие, а на нём только несколько слоёв лёгких одеяний, которые никак не спасут от болезненных побоев сестры. Он присел на корточки перед Айрис, аккуратно поправил платье, которое на скорую руку сотворил из своей кофты, и ласково попросил:

– Ступай в мою комнату и посиди там. Помнишь, где она находится? Не выходи, пока я тебя не позову, Айрис, – и поцеловал ребёнка с лоб.

Девочка кивнула, бросила настороженный взгляд на Мариас и убежала, провожаемая двумя парами глаз. Оставшись наедине, старшая Кассерген вздохнула и потёрла лоб. За короткое мгновение она упустила ту искру ярости, с которой хотела переломать брату кости.

– Возомнил себя отцом? – поморщилась воительница. – Решил пойти против небес из-за этой маленькой смертной?

– Может и так, но какое тебе до этого дело? – с раздражением бросил Данталион. – Ты дала клятву защиты народу Элеттеля, так чем моя клятва одной невинной душе хуже той, что ты дала сотням тысяч?

– Тем, что моя клятва обусловлена долгом, а твоя – беспечной прихотью! Святость прародителей, я словно бросаю камни в воду! Ты даже не пытаешься услышать то, о чём я толкую! Какими бы абсурдными ни были твои идеи, ты всегда идёшь у них на поводу. То, что ты называешь благородством, лишь эгоистичная личина! Ты делаешь только то, что тебе хочется, видишь только то, что тебе хочется, и не замечаешь того, к чему приводят твои нелепые выходки!

– Я сам несу ответственность за то, что совершил!

– Как бы не так! – сжала кулаки Мариас. – Я несу ответственность за твои оплошности! Заган несёт ответственность за твои оплошности! Все несут ответственность за твои оплошности, но только не ты! Ты только совершаешь их, прикрываясь добродетелью. Почему ты просто не можешь послушать, что тебе говорят? Когда я просила тебя не вмешиваться в действия Крайхена, ты развязал межрасовую бойню, в которой многие погибли, и попал в тюрьму! Скажи на милость, кому пришлось вытаскивать тебя? Мне!

– Прекрати...

– Нет! Ты выслушаешь меня! – твёрдо заявила Мариас и сделала шаг, вогнав каблук сапога на треть в землю. – Когда я предупреждала, что наша мать невменяема и с ней не стоит общаться, ты пренебрёг этим, и только её смерть заставила тебя принять мою правоту!

С каждым её словом в горле Данталиона завязывался узел. Она напоминала ему о каждой ошибке, тяготы за которые он нёс по сей день. Это вновь вскрывало старые раны. Ему потребовались сотни лет, что заставить их померкнуть в памяти, но теперь они снова полыхнули, подпитываясь пламенем Мариас.

– И знаешь что? Если бы ты тогда прислушался ко мне и позволил убить тех нармиров, Оувел остался бы жив! Он погиб, потому что твоя слабохарактерная благородность позволила этому случиться! Ты виноват в произошедшем! Ты и твой великодушный нрав!

– Замолчи! – закричал Данталион. Голос стал походить на дребезжащую струну, равно как и самообладание, что вот-вот рисковало треснуть на части. – Не нужно мне напоминать о том, что я и так помню!

– Помнить недостаточно, нужно делать из произошедшего выводы! Ты пытаешься смириться с минувшим, но не пытаешься не допустить похожего в будущем! Знаешь, что обсуждали за закрытыми дверьми Высшие боги, когда выносили вердикт по твоему делу, пока ты игрался с этой смертной и кормил рисовыми пирожными? Тебя хотели обязать к заточению на несколько лет, Данталион, но дали всего полгода, только потому что Заган взял часть твоего наказания на себя!

– Нет, этого не может быть...

– Может, Данте! И знаешь, чем он пожертвовал ради того, чтобы спасти своего любимого сына? Достоинством! Ему пришлось умолять Берит, чтобы та дала разрешение на твою амнистию! Ты хоть понимаешь, как было унизительно для него – второго из Высших богов – стоять на коленях перед четвёртой по силе и важности на глазах у остальных Высших богов, Троицы небесного суда и двух своих детей? Если об этом прознают, его и без того сомнительная репутация будет напрочь испорчена, а уважение – потеряно! И всё из-за тебя!

Данталион обессиленно упал на скамью, закрывая лицо руками.

– Я не просил об этом! – Навалившиеся эмоции обвязали вокруг горла удавку, выдавливая вместо голоса надломленный скулёж. – Уходи, Мариас. Я не желаю продолжать эту дискуссию. Оставь меня в покое!

– Ты настолько раним, что неспособен принять правду в лицо, брат? – с усмешкой поинтересовалась Мариас.

– Даймон Мариас, прошу вас прекратить давление!

Мариас мгновенно обернулась, а Данталион отнял лицо от ладоней. На узкой выложенной камнем тропинке, укрытой навесом из цветущих ветвей магнолии, с суровым выражением лица стоял Гастион.

– Сферон Гастион, как бы ни было сильнó моё уважение к вам, но осмелюсь заметить, что вы не вправе приказывать мне, находясь в моём дворце.

– Ни в коем случае, – откашлялся Гастион и подошёл к близнецам. – Это не приказ, а настоятельная просьба. Ежели вы осмелились поучать Данталиона за неспособность слушать чужие наставления, так извольте показать ему порядочный пример.

Лицо воительницы сделалось ещё мрачнее, чем прежде.

– Что привело вас сюда? Заседание давно окончено. Вам не следует оставаться в чужом дворце, не получив приглашения.

– У меня нет намерения обидеть вас, даймон Мариас. Видите ли, я был любезно приглашён даймоном Данталионом и в назначенное время прибыл в этот сад для приватной беседы, когда случайно подслушал часть вашего разговора. Простите мне моё невежество, однако я не желал подслушивать и даже намеревался прийти попозже, но оброненные вами слова заставили меня вмешаться. Разве на сегодняшнем заседании не было оговорено, что о произошедшем между Мастером Валюты и Властителем Соглашении Беал никто не должен узнать, включая Данталиона?

– Приношу свои извинения и готова понести наказание, – склонила голову Мариас.

– Забудем, – великодушно кивнул Гастион. – Позволите мне поговорить с вашим братом, даймон Мариас? Уверяю, это не займёт много времени. Я не стану утомлять вас своим присутствием.

– Не беспокойтесь. Наш разговор уже закончен, так что, пожалуйста, насладитесь беседой. Уверена, что вы единственный, кто способен достучаться до его благоразумия.

– Я бы не слишком на это надеялся. Нельзя достучаться до того, чего и в помине нет.

Мариас усмехнулась его остроте и покинула сад. У неё было предостаточно дел, которым можно было посвятить время, нежели растрачивать его на пустые попытки вразумить брата.

– Ты спас меня, – облегчённо выдохнул Данталион.

– Не то чтобы я этого хотел, – развел руками Гастион и устроился рядом, – но да, спас, хотя ты заслужил бы получить пару тумаков за своё своенравие.

– Тоже считаешь, что я поступил опрометчиво, забрав Айрис с собой в небесные чертоги? – вздохнул Данталион.

– Не стану юлить, поступок и вправду опрометчивый, однако стал бы я защищать тебя, если бы не счёл его достойным уважения? – усмехнулся сферон. – Ты мог бы оставить её на землях Энрии, как поступил бы любой из нас, но предпочёл спасти, даже понимая, что, возвратившись, снищешь порицание. Ты сделал то, что не посмел бы сделать ни один небожитель в угоду тысячелетним правилам.

– И это мне говорит тот, кто живёт по этим правилам.

– Жить по правилам – это мой выбор, обусловленный опытом, но не твой. И если моё мнение для тебя важно, то скажу, что благородный поступок не знает сожалений, тогда как гнусный идёт с раскаянием под руку.

– Непривычно слышать это от тебя, – с неловкой усмешкой заметил Данталион. – Этим утром я дважды получил от тебя по голове, а теперь мы сидим в саду и как старые друзья ведём беседу о нравственности. Если бы мне сказали, что однажды ты станешь утешать меня, я бы ни за что не поверил.

– Это даже обидно... в некоторой степени, однако стоит заметить, что я не пытаюсь утешить тебя, а высказываю личное мнение. И это нисколько не мешает мне корить тебя за безрассудство. Почему бы нам не выпить по чашечке чая, пока двери твоего дворца не закроются от радостей жизни?

– Почему бы и нет, – согласился даймон и, поднявшись, протянул руку Гастиону. – Единственное, что заставляет меня сожалеть, это то, что я полгода не смогу видеть твой прекрасный лик.

– Напротив, ты будешь его видеть так часто, что возненавидишь, – отмахнулся Гастион. – Властитель Соглашений Беал попросила снабдить тебя работой на время ареста. Помимо собственных обязанностей, ты должен будешь переписать все правила небес, дабы те закрепились в твоём сознании, и разобрать застоявшиеся дела других небожителей, подробно изложив каждое в отчёте. И не забывай про воспитание смертной девочки. Ты должен озаботиться её обучением.

Данталион нервно усмехнулся:

– А я-то уже понадеялся на отдых...

– Даже не думай об этом. У меня предостаточно дел, который я с огромной радостью скину на тебя, и, если проделанная работа не удовлетворит мои запросы, воткну пару игл и оставлю твоё обездвиженное тело лежать на полу до следующего утра.

– Конечно, я предпочитаю более активный вид прелюдий, но если тебе подобное нравится...

– Во имя святости прародителей, замолкни, пока я не передумал пить с тобой чай! – закатил глаза Гастион.

Полгода взаперти – ничтожный клочок времени для божества, даже если оно обусловлено лишениями всех радостей жизни, но, к своему удивлению, Данталион нашёл радость не в праздных гуляниях и не в страстных омутах, а рядом с маленькой девочкой, которой посвятил эти полгода и все последующие годы. Наблюдая за тем, как она стремительно взрослеет и расцветает, словно тот самый прекрасный цветок, которым он её именовал, Данталион испытывал гордость и в то же время грусть, ведь однажды её время закончится, а его так и останется застывшим песком в часах. В такие моменты он вспоминал, как Гастион, посетивший его дворец в период заточения, уходя, сказал: «Зрелость наступает тогда, когда ты обдуманно принимаешь важные решения и без сожалений несёшь за них ответственность».

И хотя Айрис продолжала хранить молчание с того самого дня, как он нашёл её, он знал, что оставался единственным удостоенным её доверия и любви. С годами она стала суровее и серьёзнее, чем мимолётно напоминала ему Мариас. Она могла сбросить его с кровати, потому что тот проспал их утреннюю тренировку из-за бессонной ночи в объятиях небожительниц, а следом подавала чай и завтрак, могла поколотить за неуместную шутку, а вечером прийти к нему в покои с книгой, чтобы вместе почитать. В такие моменты Данталион забывал о беспощадности времени. Айрис дарила ему чувство нужности и лишала одиночества, в особенности тогда, когда его отношения с родной сестрой охладели.

Стремление Мариас к власти и уход в подчинение Берит развели близнецов по разные стороны, но появление Айрис практически погубило. Сестра не приняла смертную, вероятно, оттого, что считала своей заменой, и это ранило Данталиона, который из последних сил старался сохранить то, что имел, – семью.

Все обратилось пеплом в один злосчастный день, когда земля, а следом за ней и небеса обагрились кровью и исчезли в пепле.

Если бы Данталион только знал, что единственным и последним, что Айрис скажет ему, окажется уверенное: «Я сделала, что должна», то избрал бы другую жизнь для неё, но он не мог предвидеть, что её судьба оборвётся подобным образом, как и то, что палачом станет его родная сестра. Мариас всегда придерживалась правил, но, когда эти правила были распяты небесным гневом вместе с клятвой, что она давала, богиня посеяла хаос и отрезала все пути.

Очнувшись в окружении охладевших тел, он осознал, каким хрупким было всё то, что его окружало. Его сковало отчаяние, ведь этому миру не нужно его благородство, не нужны его жертвенность и желание помочь. Этот мир был создан, чтобы гореть в незатухающем пламени, а он был рождён, чтобы вновь пасть. Его растоптали, сломали и бросили в бездонную яму, падение в которую длилось многие годы, а он так и не смог отбросить сожаления. Вместо этого он загубил собственную душу, окунувшись туда, где, по его мнению, ему было самое место, где он мог забыть кем был когда-то и наказать себя за то, что остался жив; место, которое сотворило из него божество, и которое его же и уничтожит... И тем местом стала новая война.