Мариас мгновенно развернулась и выстрелила в вождя, но дрожащие от волнения руки подвели. Стрелу повело в сторону, и та улетела в кусты, оставив лишь царапину на плече нармира.

– Ты обещал! – надрывая от горя связки, закричал Данталион и придержал руками корчащегося Оувела.

– Я исполнить обещание. Я отпустить вас, – хмыкнул вождь. – Но он убить мою жену, мать моего дитя. За кровь платить кровью!

Надрывно закричав, Мариас выпустила ещё несколько стрел, практически не целясь, но вождь уже скрылся в темноте леса, обратившись в кошку.

– Твою ж тьму! – выругалась она.

– Держись, Оувел! Тут недалеко! Лекари тебя подлатают! – Данталион приподнял друга и взвалил себе на спину.

– Да какой там, – усмехнулся Оувел и закашлялся кровью. – Я уже одной ногой в багровых полях...

– Не смей так думать! – оборвала Мариас. – И ничего не говори!

Близнецы бегом бросились к опушке, высвистывая лошадей. Однако самостоятельно забраться в седло Оувел был не в силах. Он начинал терять сознание. Данталиону пришлось заставить лошадь опуститься, чтобы усадить Оувела, после чего Мариас привязала его к брату верёвкой, чтобы тот не свалился на полном ходу.

В стены лагеря они ворвались на полной скорости. Никогда ещё Данталион не загонял коня до такой степени, что бедное животное едва стояло на своих копытах.

– Лекаря! Срочно! – завопил он, развязывая верёвку.

Из шатров начали выходить люди, переполошённые криком, а лекари, уже занятые латанием раненных выживших, мгновенно бросились к ним. Они помогли стащить обмякшее тело с седла, поместили на носилки и унесли в полевой лазарет. Всполошённых близнецов они не пустили, осадили грозным взглядом и словами: «Не надо мешать нашей работе!», и оставили стоять под ночным небом.

Данталион раздражённо пнул попавший под сапог камень и грузно осел на землю, бросив покорёженный шлем к ногам. Это всё его вина! Он поверил этому дикарю! Он понадеялся на наличие у того чести!

Мариас села рядом и похлопала брата по плечу, поддерживая молчанием. Слова сейчас казались неуместны, да и навряд ли можно было подобрать что-то, что ослабило бы груз на его душе.

Течение времени ощущалось ещё тяжелее от звуков воплей раненных и горюющих по погибшим. Они даже не сумели возвратить тела в лагерь, чтобы похоронить. Возможно, те уже стали пеплом и возвращать просто напросто нечего.

– Сидя здесь, мы Оувелу не поможем, – вздохнула Мариас и поднялась. – Давай хотя бы приведём себя в порядок, чтобы, глядя на наши грязные рожи, он не вспоминал пережитой ужас, когда придёт в себя.

Данталиону не оставалось ничего, кроме как кивнуть. Он и сам подумывал об этом. Брат и сестра разошлись каждый в свой шатёр. Самостоятельно снять тяжёлый доспех – дело непосильное, пришлось попросить одного из юношей о помощи, и, избавившись от тяжести, Данталион наконец вдохнул полной грудью. Тело ломило, хотелось лечь ничком и не шевелиться, а может, и подохнуть в этой же позе. Едва перебирая ногами, он добрался до бочки и набрал воду в ведро. Пить застоявшуюся жидкость никто не стал бы, а вот для мытья пойдёт. Смочив тряпку, он стал отмывать кожу от пота и грязи, но как бы не скрёб, всё равно чувствовал запах крови, который, казалось, въелся намертво. Он стёр бы себе кожу до красных пятен, однако расшатанные нервы вскоре напрочь уничтожили показное спокойствие: он вылил остатки воды из ведра на голову и стал натягивать вещи, даже не удосужившись обтереться.

– Данте? – осторожно спросила Мариас, заглядывая в шатёр.

– Я здесь.

Воительница прошла внутрь и, обойдя несколько кроватей с застывшими в трауре бойцами, застала брата в тот момент, когда он натягивал рубаху. Она подошла к нему вплотную и нежно обняла со спины, оставляя едва ощутимый поцелуй на плече, и Данталион сжал её ладони, ощущая, как подрагивают холодные пальцы. Они простояли так с минуту в тяжёлом молчании, которое кричало громче любых слов, слушали стук собственных сердец и разделяли общую боль.

– Совет сообщил, что ждёт от нас отчёт о задании утром, – тихо произнесла она и ткнулось носом в его шею. – Не хочу. Не знаю, что говорить и как отчитываться.

– Давай пошлём их всех на хер и с гордостью пойдём под трибунал, – предложил Данталион.

– Давай, – согласилась она и снова замолчала.

– Есть новость об Оувеле? – поинтересовался юноша.

Мариас нехотя кивнула.

– Я ходила в лазарет, но меня не пустили. Говорят, что сейчас делают всё возможное, чтобы спасти ему жизнь, но шансы малы. Повреждены кости и жизненно важные органы. Оружие, которым его ранили, было обработано смесью ядов растительного происхождения, но из чего именно он сделан лекари сказать не могут. Сейчас они пытаются найти противоядие из имеющихся лекарств, но времени мало. Он...

Она не смогла закончить фразу, шмыгнула и потёрлась щекой о плечо брата. Впрочем, он и без того понял, что сестра хотела сказать. Данталион сжал сильнее её руку и повернулся.

– Пойдём в лазарет. Подождём там, может, пустят.

Мариас кивнула. Данталион накинул на плечи тёплый плащ и, не выпуская её руки, повёл в шатёр лекарей. Уже на подходе они услышали громкие вопли. Раненных было предостаточно, как с этой битвы, так и с предыдущих. Устроившись на ящиках, они покорно стали дожидаться кого-то из персонала, чтобы узнать о состоянии друга. Несколько часов они слушали надрывные стенания полуживых бойцов, крики и возню лекарей. Казалось, за время войны они привыкли ко всем ужасам жизни, но именно сейчас ощутили, будто оказались перед воротами в багровые поля. Мёртвый холод теней Самигины ощущался явственнее прохлады ночного воздуха.

Наконец из шатра вышла женщина. В руках она несла чан окровавленной воды. Она выплеснула её на траву за шатром и, развернувшись, увидела две бледные фигуры, притаившиеся словно призраки.

– Матерь небесная! – вздрогнула она, едва не выронив чан. – Вы чего тут сидите? Кого выжидаете?

– Оувел Санвинд, – на выдохе ответил Данталион, спрыгивая с ящика. – Как он?

– Санвинд? – Она задумалась, а после со вздохом покачала головой. – Боюсь, не могу сообщить вам хороших новостей. Его состояние крайне тяжёлое. Мы провели срочную операцию, но из-за действия яда его состояние стремительно ухудшается. Состав выяснить так и не удалось, однако можно сказать точно, что он был смешан с ядом арахгин для замедления распространения и обезболивающего и успокоительного эффекта, что только ухудшает состояние, потому что поражённый не может оценить степень нанесённого организму вреда. В качестве противоядия мы использовали все имеющиеся у нас травы и настойки, но скажу прямо... Он не доживёт до утра. Я удивлена, как он вообще умудряется цепляться за жизнь при таком увечье.

У близнецов вышибло воздух из груди и землю из-под ног. На мгновение они позабыли, что способны дышать. Вместе со словами лекаря для них рухнуло небо и умер мир, превратившись в чёрную пелену. Едва ворочая языком, Мариас заставила себя спросить:

– Мы можем его увидеть?

– Не раньше, чем через час, дорогая. Мы дали ему снотворный отвар во время проведения операции, так что сейчас он ещё спит. Скажите, в каком шатре вы живёте? Я немедля пошлю кого-то за вами, как только он придёт в себя. Мы перевезём его в отдельную палату, чтобы вы могли поговорить с ним наедине.

– Не стоит. Мы подождём здесь, – ответил Данталион.

– Как же вы? Холодно ведь, – но осознав, что близнецы не пойдут на попятную, отмахнулась: – Тьма с вами! Сидите. Может, вам горячего чая вынести, чтоб совсем не замёрзли?

– Не откажемся.

Сидеть пришлось долго, а принесённый чай закончился быстро, но, погрузившись в мысли, Кассергены не заметили ни времени, ни холода. Лишь когда лекарь позвала их внутрь, стало ощутимо, как задубело тело. Данталион никогда бы не подумал, что ему будет так тяжело заходить в лазарет. На выстроенных в ряд кроватях лежали изувеченные люди. Кто-то был перемотан бинтами, впитавшими кровь настолько, что та начинала просачиваться насквозь, у кого-то отсутствовали конечности, кто-то и вовсе лежал с посеревшим взглядом и смотрел в потолок, утратив понимание реальности. Все они были навсегда искалечены этой бессмысленной войной.

Лекарь провела их по небольшому коридору в другой шатёр. Это была совсем уж маленькая комнатка, рассчитанная на троих человек, но лежал в ней только один – их друг. В центре стояла небольшая металлическая печь для обогрева. Горящее за решёткой пламя и несколько выставленных фонарей играли золотым свечением на тканевых стенах шатра.

Завидев друзей, Оувел натянуто улыбнулся. Он хотел поприветсвовать их, заверить, что всё не так уж и плохо, но не смог приподнять своё тело с кровати. Его кожа мерцала каплями холодного пота, а тело – сплошь в синяках – оказалось перемотано бинтами. От одного его вида становилось так тяжко, что хотелось разрыдаться.

Лекарь предупредила, что оставит их наедине, даст столько времени, сколько они захотят, и тревожить не станет, после чего удалилась, завесив вход плотной шторой.

– Ты как? – тихо спросила Мариас, присаживаясь на край кровати.

– А по мне не видно? – усмехнулся Оувел. – При смерти. В меня влили такое количество всяких отваров, что я едва чувствую собственное тело. Помру безболезненно...

– Не говори так! – вскрикнул Данталион. – Не подгоняй Самигину! Ты выкарабкаешься. Утром мы поговорим с советом, отправим тебя домой. Твои родители наверняка найдут лучших лекарей Энрии для лечения...

Оувел хмыкнул, глядя на друга с изогнутой бровью.

– Хватит мне на уши приседать. Думайте, я не слышал, о чём лекари судачат? Вы сможете вывести меня отсюда разве что в гробу. Я в лучшем случае до утра доживу...

– Не надо об этом, Оувел, – попросил Данталион. – Не говори столь тяжёлых вещей так прямо. Не убивай веру в лучшее...

– Верить надо в то, что возможно, а не в то, что заведомо обречено, Данте. Со своей участью я уже смирился, – прохрипел Оувел и закашлялся. На губах его выступили капли крови, но Мариас, достав платок, тут же стёрла их. Оувел поблагодарил её кивком и вновь обратился к другу: – Ты однажды сказал мне: «Победа в войне строится на крови тех, кто оказался менее смекалист или же везуч», так вот я походу оказался недостаточно смекалист, раз проиграл всю свою удачу. От судьбы, уготованной Великой Фуркас, нельзя сбежать. Мне она сплела весьма короткую нить.

– Я не верю в судьбу, Оувел. Не в такую точно!

– А иной мне не дано...И не смейте винить себя в моей смерти. Меньше всего я хочу, чтобы кто-то терзался из-за какой-то случайности.

– Разве это случайность, Оувел? – с дрожью в голосе вопросила Мариас. – Это круговорот мести. Мы мстили за наших, этот дикарь за своих, но вскоре и он станет целью мести... Мы с Данте найдём его, Оувел. Найдём его и убьём!

– Не надо, Мари. Эту петлю должен кто-то оборвать. Гибель на войне – это всегда случайность. Даже если ты не хочешь убивать, ты делаешь это, потому что таков заложенный инстинкт в каждом живом существе. Мы убиваем, чтобы выжить, а если убивать ради факта убийства, то разве можно после этого звать себя человеком?

Он с трудом поднял руку и положил на ладонь Мариас.

– Я не желаю тебе подобной участи, Мари. Ни тебе, ни Данталиону. Вы можете сделать куда больше, чем просто нести смерть врагам. Вы – дети божества, вы можете изменить Энрию, если поверите в то, что могущественнее многих.

– Какой там... – Данталион сжал кулаки. – Мы даже тебя спасти не в состоянии. Какой прок быть ребёнком божества, если смерть бродит вокруг нас так же, как рядом со смертными?

– Данте, – позвал друга Оувел, и Кассерген тут же приблизился, опустившись на колени перед кроватью, – когда-то я надеялся услышать эту просьбу от тебя и самому дать клятву, но раз уж подобное больше невозможно, то остаётся только просить об этом тебя: сбереги её.

– Ты же и так знаешь, что я сделал бы это и без обещаний.

– Знаю, – улыбнулся Оувел, – но хочу верить, что своей просьбой тоже приложу к этому руку.

Сжав крепко губы, чтобы не разрыдаться, Данталион кивнул. Видя его опущенный виноватый взгляд, Оувел хрипло рассмеялся и, вытянув дрожащую руку, легонько хлопнул юношу по макушке.

– Сейчас ты похож на побитого пса, нежели на волка.

Данталион шмыгнул, утёр рукавом нос и поднялся. Он знал, кому Оувел хотел бы отдать свои последние часы жизни.

– Я подожду снаружи. Наверняка ты захочешь подольше поговорить с Мариас.

– Ты прав. Не уверен, что мне хватит сил, но хотелось бы облегчить душу, прежде чем отправиться в багровые поля.

Данталион бросил последний прощальный взгляд на друга и покинул комнату, оставшись стоять в коридоре на случай, если кто-то из лекарей решит потревожить их.

Мариас так и осталась сидеть неподвижно. Предстоящий разговор казался слишком отягощающим. Она не смела поднять голову, рассматривала сжимающие ткань брюк пальцы, стараясь скрыть от Оувела дрожь. Сердце и разум саднили от мыслей, что всю жизнь она так холодно к нему относилась, когда он старался стать для неё чем-то важным. Она не дала ему шанса и теперь жалела. Допусти она любовь между ними, пусть и с пеленой односторонней лжи, его короткая жизнь была бы наполнена большим счастьем.

– Посмотри на меня, – попросил Оувел. Он с нежностью прикоснулся к её подбородку и погладил изящный изгиб. – Не уводи свой взгляд, моя звезда Шарун, не тогда, когда мою душу дожидается богиня смерти.

Мариас последовала за нажимом его ладони и подняла голову, вглядываясь в переливы огненных бликов в его глазах. Теплота улыбки заставила сердце ёкнуть на одно лишь мгновение, прежде чем вновь сжалось от осознания, что он улыбался ей так в последний раз.

– Мне ненавистно видеть твоё лицо таким, моя Шарун, ненавистно осознавать, что я причина этой грусти. Я знаю, что умру, как и знаю то, что ты не любишь меня, но последним воспоминанием хотел бы сохранить твою любовь, даже если та окажется ложью. Я не вправе просить тебя об этом, но хочу, чтобы ты...

Мариас не дала ему договорить: прижалась к влажным губам, целуя с осторожной мягкостью и опасаясь, что под её напором хрупкое тело юноши рассыплется. Оувел не сразу осознал произошедшее и застонал, ощущая, как заперли дыхание потрескавшиеся под натиском непостоянства погоды лепестки. Привыкшие к крепкому хвату меча, а не к нежности пальцы воительницы погладили по его шее, опускаясь к ключицам и размазывая холодные росинки по коже. Оувел пылал от жара, но её холодная кожа охлаждала в нём бушующее пламя яда.

Кончиками пальцев она подцепила кромку одеяла и, стягивая вниз, принялась ласкать обмотанное бинтами тело, оставляя щекотливые дорожки, пробуждающие стаю взволнованных бабочек в животе юноши. Выпустив на мгновение губы Мариас, Оувел рвано втянул воздух, ощущая, как хрупкая ладонь замедлилась в самом низу, выводя круги там, где начинался пах. Не ощущая смущения, Мариас перекинула через него ногу и легонько толкнулась ягодицами о бёдра.

– Мари, ты не обязана... – Оувел перехватил её запястье. – Я не хочу, чтобы ты делала это против воли, не хочу сдавливать виной твои принципы.

– Я делаю это не из чувства вины, – произнесла Мариас и поцеловала ямочку между ключиц. – Я считаю, что это то, чего ты всегда заслуживал получить от меня, Оувел, и готова отдать свою самую ценную драгоценность, и всё же твои раны дают мне усомниться в правильности подарка, что я предлагаю.

– Моя судьба предрешена, моя Шарун, и лучше уж в последний миг предо мной будет стоять твой лик, нежели холодная мгла палаты.

– Тогда прими мой подарок. Его нельзя будет вернуть, – прошептала она.

Мариас приподнялась, позволяя глазам юноши любоваться тем, как она стягивает с себя одежду. Сапоги с глухим ударом рухнули на землю, а следом за ними упали брюки. Она осталась в одной длинной рубахе, сквозь которую он заприметил выпирающие бугорки сосков. На щеках Оувела расплескался алый туман, когда она взяла его ладони и запустила под ткань, кладя на налитые молодостью груди, не знавшие прежде прикосновения мужчины, и позволяя ему сжать их. Она не могла увидеть, но чувствовала дрожь от того, как пальцы юноши медленно выводили узоры на её коже и, спускаясь ниже, оставляли горячие следы на талии и животе.

Мягкое прикосновение легло между бёдер, и Мариас в ярком трепете отклонилась назад, прижимаясь пульсирующим влажным лоном к его пальцам. От вторжения мышцы сжались, но юноша действовал достаточно аккуратно, чтобы воительница не ощущала боли. Она всецело доверилась его ласкам, и, уперев одну руку в перину кровати, второй стала поглаживать запертый в штанах напряжённый член. Оувел тяжело выдохнул, когда она легонько сдавила мошонку и погладила жёсткий трущийся шов на одежде.

– Могу я снять с тебя рубаху, Мари? Хочу увидеть тебя всю, – дрожащим шёпотом попросил он.

И получив её разрешение, вытащил мокрые пальцы. Тело Мариас мгновенно среагировало на пустоту. Она издала тихий стон и закусила губу, но всё равно склонилась над Оувелом, чтобы тому было удобнее раздеть её. Каждое его прикосновение через грубую хлопковую ткань вызывало в ней волну, ударяющую по бёдрам, жаждущим поскорее ощутить его в себе. Когда он лишил её последней одежды, оставив ту лежать на краю кровати, девушка ловко расстегнула пуговицы на брюках и нетерпеливым рывком стянула вниз вместе с бельём. Налитый мужской силой орган ткнулся ей между ягодиц.

– Ты правда готова отдать мне себя? – задыхаясь от возбуждения спросил он и погладил бледные девичьи бёдра. – Ты ведь могла бы одарить этим того, кого по-настоящему полюбишь...

– Полюбить можно кого угодно, даже морального урода, но отдать честь лучше тому, кого считаешь достойным её.

Она приподнялась и, проскользив пальцами по разгорячённой плоти, направила в нужную сторону. Головка члена ткнулась между раскрасневшихся губ, надавливая на чувственную точку и раздвигая кольцо мышц для проникновения, но Оувел остановил её в тот момент, когда она уже намеревалась вобрать его полностью.

– Не торопись, моя Шарун.

Его ладони проскользили по острому изгибу тазовой кости, массируя боковые мышцы живота большими пальцами, а после опустились под ягодицы. Удержать её не хватило бы сил, но он мог направить возлюбленную давлением рук.

Мариас стала опускаться. Вбирать мужской член по ощущениям было не одно и тоже, что и пальцы. Когда он ласкал её рукой, девушка ощущала лёгкое тянущее чувство, но сейчас проникшая внутрь головка давила на стенки. И всё же боль быстро отступила, когда Оувел запустил руку между её ног и погладил чувствительную бусинку между нежных женских лепестков. Мариас едва не задохнулась от пробежавшего молнией по телу невероятного ощущения и сладострастно вскрикнула, опускаясь ниже. Ноги задрожали, но Оувел остановил падение, надавив на бедро.

– Медленнее, – напомнил он, и Мариас послушалась.

Она внимала каждому ласковому напутствию, пока их бёдра не соприкоснулись во влажном горячем шлепке. Тело Мариас, казалось, приняло Оувела полностью, потому как чувство чужеродности внутри отступило, уступив разливающемуся наслаждению. Нагнувшись, она вознаградила юношу ещё одним поцелуем, на этот раз более пылким, и, приподняв бёдра, опустилась с той же медлительностью, позволяя ему прочувствовать тепло внутри себя.

Звуки нежного соития разлетелись по шатру, раскачиваясь в воздухе, как огни на фитилях свечей. Мариас со стоном отзывалась на каждое его прикосновение, плавилась как разогретый воск от его пламенных ладоней, ласкающих её тело, будто оно было редчайшим сокровищем. Страсть стремительно набирала обороты. Оувел, ощутив внезапный прилив сил, оторвал своё тело от кровати, но Мариас тут же остановила.

– Ты ранен, – напомнила она, уперев ладонь ему в грудь.

Оувел взял её руку и поцеловал огрубевшие от фехтовального мастерства пальцы.

– Не раны меня убивают, а невозможность оказаться ближе к тебе, – ответил он.

И вопреки давлению Мариас, он заставил себя принять сидячее положение. Его губы коснулись изгиба шеи, язык прочертил дорожку до челюсти, и лёгкий будоражащий нутро укус оставил след на мочке уха. Не останавливаясь на мгновение, Мариас сжала его плечи, продвигаясь вплотную. Она тёрлась о него распалённой в желании грудью, а он, погладив позвонки на изогнутой пояснице, крепко сжал её ягодицы и раздвинул, даря воительнице ещё более яркие ощущения от проникновения. Казалось, что он всю жизнь готовился к этому моменту; к моменту, когда сможет показать ей всю свою любовь без слов, одними движениями. Они оба задыхались в поцелуях, сплетая языки и передавая друг другу по глотку воздуха, чтобы оставаться в сознании.

Яркая вспышка удовольствия настигла обоих внезапно. Скоп искр взорвался в потемневших глазах вместе с волной и дрожью в теле, и оба упали на кровать. Мариас почувствовала, как сжимающие её талию руки ослабели и сползли, ударившись о перину, и испуганно оторвала голову от его груди. От натуги у Оувела выступили вены на шее, а губы в искривлённом оскале хватали воздух. Его буквально разрывало на части от внезапно проявившейся боли. Но уже через минуту он вновь расслабился. Напряжённые пальцы выпустили из хватки простынь, а на лице Оувела расцвела усталая улыбка.

– Я люблю тебя, моя звезда Шарун... Люблю...

Его глаза, любующиеся её прекрасным раскрасневшимся лицом, замерли так и не закрывшись. Он умер счастливым. А Мариас, по-прежнему сидя на теле погибшего друга, расплакалась. Слёзы потоком хлынули по щекам на ещё тёплую грудь Оувела. Она не пыталась их сдержать. Не пыталась больше быть сильной. Ей было больно, настолько, что она хотела выть. Она закрыла ему глаза и поцеловала в последний раз его губы с привкусом крови, нашёптывая:

– Прости меня... Оувел...

И не в силах превозмочь отчаяние, закричала, глотая слёзы.

Данталион всё это время стоял за шторой. Он слышал, что происходило между другом и сестрой, и отчасти видел через щель их тени, но услышав вопль Мариас, осознал, что произошло то, чего они оба боялись. Их друг погиб. Самигина была недостойна получить такого человека, как Оувел, но всё равно не сжалилась, забрала в свои владения.

Кассерген без сил опустился и, сжав кулаки, ударил по земле. Душу метало и рвало. Он столько раз сталкивался со смертью, но никогда не думал, что она набросится на него со столь тяжёлой ношей. Он ещё сильнее возненавидел войну за то, что она отняла у него одного из немногих близких людей, не оставив ничего, кроме пустоты. Данталион обнял колени и, уткнувшись в них лицом, заплакал. Это казалось единственным верным лекарством от омута обуздавших чувств. Всем его существом завладели печаль утраты и вина. Он не смог его уберечь... Единственного друга не стало.