– Эй, Оувел, ты чего как полудохлый петух? – раззадоривал соперника Данталион. – Меч держать разучился, что ли?

Юноша с вьющейся каштановой шевелюрой покривил губой. Сопровождающие поединок шутки Данталиона раздражали его до зубного скрежета. Он перебросил меч из одной руки в другую и крутанул оружие, разминая напряжённые запястья, после чего молниеносно обрушил его на Данталиона.

Кассерген отпрыгнул, и затупленное лезвие рассекло воздух там, где ещё мгновение назад была его рука. Бровь нервно дёрнулась. Хоть юноши и бились тренировочным оружием, ему пришлось бы несладко, найди оно свою цель. Проскочив под боком Оувела, полубог ткнул его по рёбрам навершием. Тот вздрогнул и порывисто развернулся, царапая лезвием о лезвие несколькими мощными ударами.

– Прекрати выпендриваться, Данте!

– Прости, не могу, – Кассерген легко отвёл следующий удар от себя и набросил на лицо проказливую улыбку, – мне нравится видеть, какую страшную физиономию ты строишь! – и показал язык.

Зрачки Оувела скрылись под веками, выдавая всю степень непринятия такой детской натуры друга. Казалось бы, им обоим уже исполнилось по шестнадцать, а один из них по-прежнему ведёт себя как пятилетний негодник.

Оувел Санвинд являлся одним из немногих друзей Данталиона и приходился сыном советника Ходварта, потому чаще прочих детей бывал в поместье. Он был крепким, хорошо сложенным и отчасти симпатичным, что совсем не роднило его с отцом, а делало похожим на красавицу-мать. И каждый раз, видя эту семью вместе, Данталион задавался вопросом: «Как эта привлекательная женщина смогла разглядеть во внешне неприятном Ходварте что-то помимо положения и денег, да ещё и родить ему ребёнка?»

Впрочем, лучше так, чем то, что из себя представляла семья самого Данталиона. Единственными родными для него людьми по-прежнему оставались лишь Мариас, дядя Килан и его дочь Алиасса. С матерью близнецы практически не виделись. Она всё так же жила в отдельном домике на окраине владений, находясь под надзором тамошних слуг. Её пичкали всевозможными лекарствами и травами и лишь иногда позволяли встретиться с детьми, чтобы поговорить о чём-то отдалённом.

Данталион не любил эти встречи. Чем старше он становился, тем чаще мать подмечала его внешнюю схожесть с отцом. Однако истерики в её поведении стали проявляться реже, и руку на детей она больше не поднимала, вероятно, понимая, что теперь они способны дать сдачи.

– Где ты витаешь, Данте? – вернул из мыслей голос Оувела. – Неужели я настолько слабый противник для тебя, раз ты позволяешь себе отвлекаться?

– Чувствуешь себя оскорблённым? – с ехидством поинтересовался Кассерген.

– Нет, ощущаю превосходство.

Он сделал подсечку. Данталион плюхнулся на землю, подминая телом траву, но вскочил на ноги прежде, чем Оувел успел бы оседлать его, объявляя конец поединка победным ликованием, и мгновенно парировал удар.

– Эй, Данте, Оувел!

Оба юноши не разнимая мечей, повернули голову к приближающемуся женскому голосу. Мариас бежала с увесистой корзиной в руках и широко улыбалась, вероятно, радуясь тому, что успела перехватить свежую выпечку в пекарне раньше, чем скверные тётки, которые с самого рассвета куковали там под дверью. Приподнявшись на цыпочки, она энергично помахала брату, и тот, увернувшись от удара, помахал в ответ, не утратив при этом внимания к сопернику. Нога Оувела оказалась вдавлена в землю ботинком Данталиона, а в живот стремительно врезался локоть. Сам Данталион при этом продолжал хранить добродушную улыбку даже после того, как друг разразился скверной бранью, которую не положено было знать приличному аристократу.

– Всё честно, Оувел! Ты бы так за мечом следил, как на мою сестру глазеешь! – развёл руками Кассерген.

Однако стоило Мариас подойти к ним, как друг тут же замолчал и натянуто выпрямился, делая вид, что всё в порядке. Причина оказалась очевидной: Оувел не желал выглядеть слабым в присутствии Мариас. С момента как семьи Кассерген и Санвинд договорились о возможной помолвке этих двоих, юноша начал больше обращать внимание на женскую притягательность Мариас. Проще говоря, влюбился, однако упорно продолжал отрицать сей факт, опасаясь получить нагоняй от её брата.

Впрочем, Данталион был достаточно внимателен, чтобы заметить перемены в поведении друга. Влюблённость Оувела нисколько не заботила его, скорее дарила повод для скабрёзных шуток.

Вот и сейчас, поглядев на то, как порозовели щёки Санвинда, он широко улыбнулся, предвкушая повод для забавы.

– Не желаешь присоединиться, Мари?

Данталион приобнял сестру за плечи и полез под лежащее в корзине полотенце, чтобы стащить свежую булочку, но сестра шлёпнула его по ладони и убрала корзинку за спину.

– Я бы с радостью, но моя одежда не подходит для поединка. – Она указала на длинное небесно-голубое платье, довольно простое, нежели те, что она носила обычно.

– Вот и не нужно! Девушке не пристало держать оружие в руках! – напустил важный вид Оувел. – Её обязанность – быть хранительницей очага, а не зарабатывать мозоли и синяки!

На слова Оувела Мариас равнодушно пожала плечами, но лишь её брат по-настоящему догадывался, сколько опасности может скрываться за естественностью этого жеста. Оувел же угрозы не уловил и расслабился. Напрасно...

Перебросившись взглядом с братом, Мариас швырнула тому в руки корзину и на лету перехватила брошенный им меч. Когда же Оувел очнулся, девушка уже стояла на расстоянии вытянутой руки, а лезвие меча заострённым краем упиралось между его ног, ровно по шву. И окажись её владение оружием не таким точным, юноша наверняка лишился бы всех видов достоинства с одного тычка.

– С такой паршивой реакцией и неконтролируемой речью тебе судьбой написано лишиться яиц и послушно сторожить очаг, Оувел, – широко улыбнулась она, походя на брата коварной улыбкой.

Юноша напрягся до дрожи в коленках, ощущая, как лезвие сильнее вдавилось меж ног, и тяжело сглотнул слюну. Уже успел пожалеть о сказанном. Оувел не хотел оскорбить Мариас, просто не подумав озвучил мысль, которая являлась твердыней в их семье.

Глядя в его раскаивающееся лицо, Мариас покривила брови и опустила оружие. Она не таила обиды, однако в глубине души посчитала Санвинда трусом и даже немного расстроилась, что тот не решился дать ей отпор, а Оувел облегчённо выдохнул и сделал шаг назад: решил держаться подальше от девушки, пока та не вернёт брату меч.

– А я тебя предупреждал, – протянул Данталион и запустил руку в корзину, увлечённый собственными разглагольствованиями. – Я понимаю, что моя сестра – невероятная красавица, но злить её себе дороже...

– Как вообще связаны красота и злость в твоём представлении? – пробурчал Оувел.

Данталион передёрнул плечами, мол понимай, как понимается, и надкусил румяный комок теста. Всё-таки свежие булочки с мясной начинкой стоили того, чтобы тащиться за ними в такую рань. Слизав кончиком языка каплю жира, он причмокнул губами и промычал что-то неразборчивое, выказывая своё восхищение.

– Эй, я ведь ясно дала понять, чтобы ты их не трогал! – прикрикнула Мариас.

– Правда? Что ж, твой намёк оказался таким же незаметным, как эта самая булочка, стремительно исчезнувшая в моём желудке, – и запихнул остатки в рот.

Мариас возмущённо ахнула, вырвала у него из рук корзину и с материнской защитой прижала к груди, отказываясь отдавать печёных малюток.

– Им всё равно суждено быть съеденными, – напомнил Данталион.

– Не тобой! – грозно прикрикнула Мариас и зашагала в сторону служебной двери, что вела прямиком на кухню, напоследок бросив: – Отдам твою порцию собакам!

С лица Данталиона сползла улыбка.

– Как собакам? – ужаснулся он. – Не поступай так жестоко!

– Они заслужили их больше тебя! – продолжила глумиться сестра.

Данталион не нашёл ничего лучше, чем крикнуть в ответ:

– Гав! Гав!

Оувел сконфуженно потёр лоб, – что за недостойное поведение для отпрыска знатного рода! – а Мариас, посчитав выходку брата забавной, всё же бросила ему в руки булочку.

– Хороший пёсик! – расхохоталась она и, пропустив выходящую служанку, скрылась на кухне.

– Ты мне вот что скажи, – Оувел проводил Мариас взглядом и с порицанием поглядел на младшего близнеца, жадно поедающего полученное угощение и совершенно не заботящегося о том, что его манеры уподобились оголодавшей свинье, – у вас чудаковатость наследственная черта или ей только вы с сестрой одарены? Если первое, то я немедля попрошу отца разорвать помолвку.

– Разорвать? Да ладно! – хохотнул Данталион и небрежно отмахнулся. – А то я не знаю, что ты ночами член в ладони душишь на её портрет!

Оувел, не ожидавший такой прямолинейной похабщины, поперхнулся воздухом.

– Данте, кто захочет делать подобное на человека, что похож с тобой почти как две капли? – скорчил рожу Оувел.

– Тебе следует подумать об этом раньше, чем вы станете супругами, или... Святые боги! – наигранно ахнул Кассерген, прижав руки к щекам. – Так ты греешь мысль обесчестить нас обоих? Каков развратник! Надумал в свою постель близнецов затащить? – и внезапно всерьёз задумался: – А мысль-то дельная. Столько возможностей открывает...

Оувел, не успевающий за ходом его эмоциональных метаний, громко воскликнул, покрываясь румянцем:

– Ты совсем ополоумел, что ли?! – и схватив ножны, стал хлестать им шутника по спине.

– Больно! Больно! – завопил Данталион. Он запрыгал, схватившись за отбитую поясницу, и попытался увернуться от замахов друга, но безуспешно – следующий удар ошпарил бедро. – Да хватит! Понял я!

– Ничего ты не понял! – пропыхтел Оувел, пристёгивая ножны обратно к ремню. – Тебе бы стоило следить за тем, что вырывается изо рта, а то, не ровен час, и ты своими словами пустишь тень на весь свой род!

Данталион по-детски надул губы и хотел возразить, но в этот момент заметил спешащую к ним служанку. Словно разогретый чайник, она пыхтела, раздувая покрытые румянцем щёки, и неуклюже передвигалась, стараясь не запутаться в длинной юбке.

– Молодые господа! Молодые господа! – проговорила она и позволила себе немного отдышаться, уперев ладони в колени. Втянув тёплый воздух ртом, она наконец объявила о причине своего появления: – Лорд желает видеть вас. Обозначил, что дело не терпит отлагательств!

– Дядя? – Данталион мгновенно посерьёзнел. – Зачем он просит нас о встрече?

– Не просит, молодой господин, он приказывает! Не могу знать причины, но лорд Кассерген выглядел крайне обеспокоенным, как собственно и советник Санвинд. Сказал, что вам и господину Оувелу немедля нужно явиться в его кабинет.

Юноши переглянулись. Тот факт, что лорд и советник настаивали на их явке, уже вызывал опасения, а в совокупности с их общей, по словам служанки, обеспокоенностью и вовсе устрашал. Неужели случилось что-то настолько невообразимое, что выбило из колеи самого Килана Кассергена, которого в народе именовали «Непробиваемым»?

Похватав с земли вещи, Данталион и Оувел пронеслись мимо служанки прямиком к служебной двери. Испуганные внезапным появлением кухарки, едва не выронили свежеприготовленные блюда, а когда юноши принесли торопливые извинения, пробухтели что-то о невнимательности молодого поколения.

Это был один из самых быстрых забегов Данталиона, который он когда-либо проводил в поместье, за что управляющий непременно всыплет ему по шее, впрочем, ни его, ни Оувела это не заботило. За учинённый беспорядок они извинятся позже и, может, даже от чистого сердца, но не сейчас. Сейчас они перепрыгивали через ступени и скользили по начищенному паркету, едва не сбили фарфоровые вазы и гипсовые скульптуры и во всю глотку орали прислуге просьбы пропустить их. Вынырнув из-за угла, они едва не врезались в молоденьких служанок. Испугавшись, те вовремя прижались к стене, а свежевыстиранные простыни шлёпнулись мокрой кучей на пол.

– Простите! – на ходу бросил им Оувел и вперил взгляд в спину полубога: – Сбавь скорость, Данте, иначе встреча с лордом Кассергеном обернётся для нас не только новостями, но и выговором!

Данталион не имел привычки прислушиваться к Оувелу, но на этот раз внял просьбе и замедлился до быстрого шага. Дядю он беспокоить не любил, да и нагоняи от него хоть и были редкостью, но надолго запоминались из-за режущего не терпящего препирательств тона.

Остановившись около двери в кабинет, юноши привели себя в порядок: пришлось пригладить растрёпанные волосы и стряхнуть грязь с одежды, оставшуюся после тренировки. И оценив внешний вид друг друга, постучали.

Ответ раздался незамедлительно:

– Войдите!

Дядя пребывал в мрачном настроении – это Данталион понял по голосу, а переступив порог кабинета, уверился наверняка. Килан восседал в утомлённой сгорбленной позе, уткнув лоб в сцепленные пальцы, а рядом бродила тучная фигура Ходварта. Удивительно, как лавируя в узком пространстве между столом и книжным шкафом и при этом эмоционально жестикулируя, советник не сбивал предметы с полок.

Однако Килан позвал не только их. На кушетке у окна сидела Мариас, сложив руки на коленях, и терпеливо дожидалась, когда дядя объявит о причине, по которой их позвали. Естественно она понимала, что пригласили её отнюдь не для того, чтобы дать выговорить личное мнение, а вероятно, чтобы не пришлось повторять дважды одно и тоже.

Выстроившись перед столом, Данталион поглядел сначала на дядю, буравящего взглядом бумаги на столе, а потом на сестру, молчаливо спрашивая, в чём собственно дело, но Мариас пожала плечами.

– Вы хотели нас видеть, лорд Кассерген? – вступил Оувел и нервно спрятал руки за спину. На отца он глядеть побоялся, потому что уже успел заметить ту тревогу, что исчертила складками лицо Ходварта.

– Хотел, – вздохнул глава и наконец посмотрел на обоих юношей. Глаза у него были печальные, чуть влажные, а губы стянуты, что явно не сулило ничего хорошего. – Сегодня мне поступили тревожные вести, я бы даже сказал ужасающие... Месяц назад лорд Ферлеаса созвал Совет пятнадцати лордов и вынес на обсуждение беспокойную мысль о том, что дикий народ представляет опасность для граждан Энрии. Их территории охватывают большую часть континента, а население превышает людское в несколько раз, что повышает вероятность того, что однажды они осмелятся напасть на нас.

– Лорд Кассерген, но эта мысль абсурдна! – возмутился Оувел. – Дикий народ живёт по законам природы. Им нет нужды нападать.

Килан откашлялся.

– Я разделяю твои выводы, но этот вопрос поднят не без основания. В последнее время участились случаи исчезновений торговцев и жителей деревень на границах, около пятидесяти трупов были найдены только за последний месяц. Конечно, я не отрицаю вероятность того, что эти люди сами нарушили договор о непересечении границы, но и закрыть глаза на подобные происшествия будет неправильно. Как выразился лорд Ферлеаса, если не остановить бесчинства дикарей, именно мы станем теми, на кого наденут кандалы. Исходя из этого Совет лордов принял решение начать войну с диким народом.

– Войну? – Ведомый бурлящей кровью, Данталион подался вперёд и ударил ладонями по столу. – Что за идиотизм! Разве разумно из-за этого разменивать миллионы жизней, бросая кости с Самигиной?

– Приличия, Данталион! – грозно напомнил глава, и юноша пристыжённо смолк. – Как и ты, я нахожусь в замешательстве из-за абсурдности принятого решения. Я выступал против начала этой войны, но мои аргументы выглядели смехотворно для людей, которые пекутся о собственной власти больше, чем о благе и жизнях своего народа. Все их доводы сводились к волнению мирного населения, но даже глупец заметил бы корыстные помыслы за благородными речами. Война – не более чем политика, облачённая в броню из алчности тех, кто её затевает.

Лорд Килан откинулся на спинку стула и растёр пальцами виски. Он не спал уже несколько недель, лишь иногда терялся в короткой дрёме, и изо дня в день вёл переговоры с лордами других городов, пытаясь уверить в поспешности решения и неоправданных рисках, но получал категоричный отказ. Теперь же перед ним лежал официальный документ с четырнадцатью печатями великих домов, где лишь напротив его фамилии пустовало место. Как не противься, война неминуема.

Не найдя силы продолжать дальше, глава махнул рукой Ходварту, прося продолжить за него. Советник откашлялся, стараясь не допустить, чтобы в голосе что-то надломилось. О нервозности свидетельствовала рука, сжимающая подол пиджака с такой силой, что кожа очерчивала изгибы костяшек.

– Через несколько дней в каждом городе Энрии будет объявлено о формировании армии. Все мужчины возрастом от пятнадцати до шестидесяти лет обязаны будут направиться в Люксон для прохождения военной подготовки и распределения. Женщины по желанию. Данное распоряжение не относится к лордам, как главам городов, и их семьям.

– Удобно, – с презрением поморщился Данталион. – Пока другие будут класть головы, нам дозволено отсиживаться в стороне? Главы всё предусмотрели, чтобы остаться в выигрыше!

– Не раскрывай рта, если не контролируешь свой язык, – упрекнул Ходварт. – Лорды – основы государств Энрии. Не станет их, и люди утратят понимание того, к чему им стоит стремиться и как жить. При таком раскладе мы все уподобимся дикарям, что вершат управу собственными руками и остаются безнаказанными.

– А разве я в чём-то неправ? – продолжил упираться полубог. – Тот, кто разглагольствует о справедливости, должен уметь сам её вершить – этому меня научил дядя! Я не стану смотреть из окон Кронхилла, как вейн-адэрское кладбище полнится трупами наших людей!

– Тебе и не придётся, – мрачно произнёс Килан. – Когда поступит официальное объявление о начале войны, вы с Оувелом отправитесь в люксонский тренировочный пункт. Данное решение уже было согласовано с представителями ваших семей.

Данталион не удивился. Он и сам намеревался вызваться добровольцем. А вот Оувел, судя по лицу, готов был грохнуться в обморок. Он по-рыбьи хватал губами воздух, раздувая покрасневшие щёки. Ошеломление вылилось раскалённым железом на юношу и сдавило шею хомутом. Из-за ощущения будто ком желчи врезается в горло, Оувелу пришлось ослабить галстук.

– Почему именно Люксон? – сипло спросил он.

– Будучи лордом самого крупного города западного государства, я должен был взять главенство над западной армией, но нежелание войны пошатнуло уверенность лордов в моей персоне, поэтому формированием займётся лорд Люксона. Он человек жёсткий, решительный. Вероятно, и доверенных людей подберёт себе под стать.

Килан поднялся из-за стола и прошёлся до окна, с задумчивостью разглядывая зелёный ковёр сада и пёстрые цветы на клумбах, и, заведя руки за спину, продолжил наставление:

– Советую заранее подготовится к тому, что вам обоим будет нелегко. Армия – это уже своего рода война, только там сражаются за себя и своё достоинство. Если не желаете опозориться, научитесь терпеть и уважать установленную там иерархию, слушайте, что говорят, и не раскрывайте рта, когда не просят. Там будет неважно, каково ваше положение и какими богатствами вы обладаете. Любое неосторожно брошенное слово может обернуться клеймом унижения. Это по большей части касается тебя, Данталион. – Он повернул голову к племяннику. – Пока вы там, я не в силах буду вас защитить. Вам придётся самим разбираться с последствиями.

– Мы уже не дети, чтобы искать защиты под вашим плащом, дядя, – вздёрнул подбородок Данталион.

– Про тебя сложно сказать такие слова с уверенностью, – хмыкнул Оувел. – Ты похож на малое дитя, чей дух застрял во взрослом теле.

– Тогда как ты пугливый воробей, который думает, что он опасный ястреб, – едко парировал Кассерген.

– Прекратите! – Килан растёр виски. – Вот об этом я и говорю! Вы с трудом сдерживаете остроту речи в общении друг с другом, а что же случится, когда нечто подобное вам скажет представленный командованием человек? Вы хоть понимаете, чем это может обернуться?

– Глава, вам нельзя так волноваться, – спохватился Ходварт и, взяв чайник в руки, наполнил чашку на столе Килана. – Вот, выпейте.

Килан благодарно кивнул и принял протянутую чашку. Ему действительно не помешало бы расслабиться, но глядя на двух юнцов, оба из которых обладали непомерной гордостью, ему становилось всё беспокойнее. Главу не волновало опозорят ли они свои дома, его волновало, смогут ли они выжить в волчьем логове. Всё-таки отправлять детей на столь опасное дело казалось неправильным и презренным.

Всё это время Мариас сидела на кушетке и помалкивала, как обязывали приличия, но тема столь остро кольнула в сердце, что она уже не могла сдерживаться. Речь шла о судьбе её брата, о её самом близком человеке. Она вскочила на ноги и стремительно приблизилась в письменному столу, однако в последний момент успела одёрнуть себя, чтобы не треснуть по столешнице ладонями, как поступил брат минутами ранее.

– Дядя, неужели матушка дала своё согласие на подобное? Неужели вы, – она сделала акцент, – прислушались к ней, зная, что её болезнь не предполагает здравомыслия? Как вы можете допустить, чтобы наследник рода Кассерген жертвовал собой на поле битвы?

– Думаешь, что подобные решения даются так легко, Мариас? – осадил её угрюмым взглядом Килан. – Ты настолько плохого мнения обо мне, раз допускаешь мысль, будто я сам жажду отправить Данталиона на смерть?

Мариас сникла и стиснула в пальцах подол юбки, чтобы ненароком не сотворить ведомую эмоциями глупость.

– Мари, остановись, – попросил Данталион и опустил ладонь на плечо сестры. – Даже если бы в том не было желания нашей матери, я бы всё равно отправился на войну. Это мой долг...

– Тогда я отправлюсь с тобой! – слёзно вскрикнула она. Пальцы схватились за ткань его рубашки и слабо натянули, словно она пыталась удержать его рядом, но не находила сил. Мариас положила голову на плечо брата и всхлипнула: – Если запрут, я выпрыгну из окна. Если посадят на цепь, сломаю себе руки. Но я не позволю тебе столкнуться с этим ужасом в одиночку, брат. Мы разделим все беды и горечи вместе, как велит девиз нашего рода!

– Ты останешься, Мариас, – сурово проговорил Килан и резко опустил чашку на блюдце. – Таковым было решение твоей матери. Война не жалеет никого, но с женщинами она обходится особенно жестоко. Среди тысячи изголодавшихся мужчин ты будешь в вечной опасности даже в то время, когда мечи не проливают кровавый дождь на землю. К тебе не будут добры только потому что ты женщина. В лучшем случае тебя постигнет волна всевозможных унижений, в худшем, – тебя обесчестят целой толпой и бросят умирать. И даже командирам не будет до этого дела.

Спорить с главой больше не имело смысла. Он не прогнётся под её доводами. И всё же Мариас уже услышала то, что могло всё изменить в её судьбе. Нужно было лишь разрешение.

Поэтому, когда глава отпустил их, Мариас тут же помчалась на улицу. Со стороны могло показаться, что слова Килана оскорбили её, но Данталион сразу понял – сестра что-то задумала. Наспех распрощавшись с Оувелом, оставшимся в кабинете главы, чтобы переговорить с отцом, он последовал за ней.

Мариас двинулась твёрдой поступью через сад, по другую сторону которого возвышался двухэтажный дом. Дом, который они всеми силами пытались забыть. Пробежав по коридору из зелёной изгороди, Мариас огляделась в поисках слуг – нельзя, чтобы те заметили и донесли дяде о её визите к матери раньше, чем она успеет поговорить с ней, – и юркнула беглой тенью за калитку. Там затемнённая узорами листвы аллея вела прямиком к дому.

Позволив сестре уйти вперёд на пару десятков шагов, Данталион прошмыгнул за ней и прикрыл за собой калитку. Полностью закрывать не стал, иначе проржавевший замок обязательно оповестит о слежке. Причину появления Мариас в их старом доме Данталион разгадал сразу, однако обзавёлся двумя догадками: либо она обвинит мать в пренебрежении его жизнью, либо напросится за ним следом. Однако что-то ему подсказывало, что при всём своём непокорном характере и с полной чашей презрения к матери, она осуществит оба варианта.

Этого он допустить не мог. Психика Каэлии и без того являлась хрупкой, а если Мариас вновь пробудит в ней гнев, то с наибольшей вероятностью пострадают обе. Испугавшись этой мысли, Данталион послал первоначальный план гореть в пекле и догнал сестру.

– Ты из ума выжила, Мари? – Он схватил её за руку и потянул на себя, заставляя остановиться. – Решила получить дозволение окольными путями?

– И что с того? – Она вырвала руку и хмуро взглянула на младшего близнеца. – Кто мне запретит самой вершить свою судьбу? Захочу умереть – умру, и никто меня не заставит передумать!

– А если этим кем-то буду я? – с искренним любопытством спросил Данталион.

Мариас стушевалась.

– Ну, ты это другое дело... – промямлила она, но мгновенно изменила эмоцию: – Я не передумаю и не проси!

– Мариас, будь реалисткой, – вздохнул Данталион. – Это война! Ты ведь должна понимать, какие ужасы там творятся. Я не сомневаюсь в твоих навыках владения мечом, но тебе придётся убивать. Готова ли ты отнять чью-то жизнь, следуя приказу?

– А ты? – задала встречный вопрос Мариас и пихнула брата в грудь. – Никто не может быть готов к подобному, так отчего ты рассуждаешь так, будто сам отнимешь жизнь, не моргнув и глазом? Ходварт сказал, что женщины допускаются к участию в войне, тогда почему я должна вышивать нитью и поедать булочки в защищённых стенах, пока ты будешь осквернять душу смертью? Я устала прятаться за твоей спиной! Это я старшая, и я должна защищать тебя!

– Это всё глупости! Ты старше меня всего на несколько минут! – возмутился юноша. – Ладно! Хочешь встретиться с матерью? Дерзай! Но не уповай на то, что она даст своё согласие... – и помедлив, добавил: – И постарайся держать себя в руках.

– Не стану обещать!

– Мари... – настойчиво протянул Данталион.

– Ладно! Хорошо!

Мариас топнула, вогнав каблук с землю, и с высоко поднятым подбородком направилась к служебной двери. Данталион последовал за ней, надеясь в случае чего предотвратить ссору. Сдвинув в сторону вазон, девушка достала из ямы под ним завёрнутый в ткань ключ и вставила в замочную скважину. Этим входом пользовались редко. Гости материнский дом не посещали, а работники предпочитали пользоваться парадной дверью, чтобы сэкономить время.

Переступив порог, близнецы оказались в узком коридоре с множеством невзрачных дверей. Это были комнаты здешних слуг и рабочие помещения. Людей в доме проживало немного: две горничные, камеристка матери, повар, садовник и пара лакеев, но все они были заняты работой в это время, потому служебный коридор пустовал.

Однако пробираться до парадной лестницы близнецы не стали. Рядом находилась служебная, правда, ступени на ней скрипели так, что можно непременно услышать в другой части дома. Приходилось прощупывать каждую доску, прежде чем наступить. Это заняло чуть больше времени, но зато до второго этажа близнецы добрались незаметно.

С момента их последнего появления интерьер ничуть не изменился. Паркетные полы второго этажа устилал всё тот же бордовый ковёр, ненавистный близнецами с детства из-за своей жёсткости, – они вечно падали и обдирали о ворс ладони и колени, – на стенах висели массивные деревянные рамы с портретами, а вместо обоев радовала глаз живописная роспись, которую Каэлия ещё при душевном здравии сотворила сама. Она находила отдушину в данном увлечении, но теперь это было лишь напоминанием о свете, что она привносила в мир своим открытым взглядом, который, увы, замкнулся на одном единственном образе. Столики вдоль стен были практически пусты, на них лежали только вязанные салфетки и стояли маленькие вазы с цветами. Из-за случившегося одиннадцать лет назад всё канделябры и подсвечники из дома убрали, а из предметов оставили лишь то, что Каэлия не смогла бы использовать в качестве оружия в порыве очередного приступа.

Близнецы тихо подошли к комнате матери и прислонились к двери. В комнате звучал только один женский голос, принадлежащий Марлин – камеристке Каэлии, в обязанностях которой было находится каждый день при хозяйке и следить за её эмоциональным состоянием. Судя по монологу, она читала леди Кассерген книгу.

Мариас положила руку на дверную ручку и надавила, проверяя открыта ли дверь. Но Каэлию держали взаперти, позволяя лишь в назначенные часы выходить на прогулки в окрестностях дома и только в сопровождении. Тогда Мариас постучала. За дверью раздались звуки копошения: захлопнулась книга и начали приближаться шаги, сопровождаемые шелестом плотной юбочной ткани.

– Кто изволит беспокоить леди Каэлию в час её отдыха? – настороженно поинтересовалась Марлин.

– Это Мариас, Марлин. Я и мой брат пришли поговорить с матерью.

Мариас намеренно сделала голос мягче, чтобы камеристка не распознала подвоха. Ключ в замочной скважине провернулся, и Марлин распахнула дверь. По выражению лица служанки сложно было сказать, как она относится к внезапному визиту. В ней одновременно проявлялись как удивление, так и неудовольствие.

– Сегодня не день для встречи. Лорд Килан уведомлен о вашем визите?

– Да, конечно уведомлен, – соврала Мариас с улыбкой. – Мы только от него.

Марлин недоверчиво покривила тёмные брови, но всё же пустила близнецов внутрь.

Комната матери была светлой, выполненной в небесно-голубых оттенках, но казалось пустой и безжизненной, как, впрочем, и её владелица, а количество мебели можно пересчитать по пальцам: кровать, пара тумбочек, шкаф и комод из светлого дерева, стол на тонкий резных ножках, несколько стульев и кресло у окна, в котором и сидела Каэлия, завернувшись в вязанную шаль и глядя на пейзаж за окном. Это нисколько не удивило близнецов. Каждый раз когда они приходили, мать встречала их в этом самом кресле с одной единственной эмоцией – безразличием. Однако в этот раз кое-что всё же изменилось: она посмотрела на них с интересом.

«Должно быть, ей уменьшили дозу лекарств», – пришёл к выводу Данталион и отвёл глаза, не выдержав пристальный взгляд матери.

Годы не сумели сгубить красоту Каэлии. Она по-прежнему являлась той, что смогла покорить своей внешностью само божество. Лишь маленькие морщинки в уголках глаз и губ говорили о том, что её возраст медленно приближается к тридцати пяти.

– Дети мои, – еле слышно ахнула Каэлия.

– Не могли бы вы оставить нас, Марлин? – спросила Мариас, но её голос звучал скорее как приказ, нежели просьба.

– На случай, если понадоблюсь, я буду за дверью, – предупредила камеристка, сверля сощуренным взглядом близнецов, и вышла из комнаты.

С хлопком двери наступило тяжёлое молчание. Дети взирали на мать, а та на них. Мариас, хоть и упорно настаивала на встрече, не знала, как правильно завязать разговор, а Данталион не спешил начинать то, что к нему не относилось.

Однако тем, кто прервал тишину, стала Каэлия. Она спустила босые ноги с кресла и, придерживая рукой шаль, осторожно ступила к близнецам, словно сомневалась, что те действительно реальны. Мариас стояла ближе, однако Каэлия проигнорировала её присутствие и сразу подошла к сыну, коснулась его лица, очерчивая пальцами мягкий изгиб, и поглядела в глаза точь-в-точь, как её собственные.

– Сынок, – прошептала она, – до чего же ты стал прекрасен! Словно молодой небожитель, сошедший с небес. Гляжу на тебя, а вижу твоего отца в наше первое знакомство...

«Ну вот, опять одну и ту же песню заладила!» – возмутился Данталион, но натянул вежливую улыбку.

К счастью, мать не стала уделять ему много внимания. Она повернулась к Мариас и обхватила ту за плечи, разглядывая с такой же умилительной заинтересованностью.

– А ты, дочь моя, словно распустившаяся камелия в зимнюю пору. Одарена такой же нежной редчайшей красотой, что не может сгубить даже суровая стужа.

Она привстала на носочки и нежно поцеловала Мариас в щёку. Казалось, что её поведение было вполне нормальным, но близнецы внутренне напряглись. Лучше бы она и дальше сверлила равнодушным взглядом, чем одаривала столь трепетной сердцу материнской любовью.

– Я пришла просить твоего дозволения, – прямо обозначила Мариас и убрала руки Каэлии с плеч.

– Неужели? – удивилась та. – Могу я надеяться, что дозволение, о котором ты просишь, не что иное, как замужество? В твоём возрасте уже пора бы задуматься об этом.

– Нет, – скривилась Мариас, – я не желаю выходить замуж. В этом мире ещё не нашёлся такой мужчина, который заслужил бы моё уважение.

– Тогда чего же ты желаешь?

– Позволь мне сопровождать брата на войну. Я желаю биться рядом с ним, идти рука об руку, делить боль и страдания поровну.

Каэлия нахмурилась и твёрдо изрекла:

– Нет! Место женщины в рождении будущего, мужчины – в защите настоящего. Для Данталиона война – это повод проявить себя, показать всем, что он сын великого Золотого Генерала, и заставить того обратить внимание на смелость своего дитя. Тебе же война не принесёт почета, лишь обложит слухами, после которых твоё будущее никогда не станет светлым. Знаешь ли ты, что с подобными тебе делают в армейских лагерях? Они становятся девушками для увеселений! Ни один мужчина потом не пожелает взять тебя в жёны, уверовав в порочность натуры и нрав хищной птицы!

– Да в пекло ваше замужество! – разозлилась Мариас. – Разве я в чём-то хуже своего брата? Почему ему позволено завоевать внимание отца, а мне велено оставаться в тени и лелеять навязанные вами нормы?

– Потому что по воле прародителей ты родилась женщиной! Твой долг – подарить наследников нашему роду!

– Тогда я докажу Создателю и Небесной матери, что они оказались не правы, что я была рождена великой женщиной, той что принесёт почёт дому своими деяниями!

– Я запрещаю! – вспылила Каэлия и схватила Мариас за руку. – Я твоя мать!

Мариас вздёрнула подбородок и поглядела на женщину из-под опущенных белых ресниц сквозь которые проглядывалась сверкающие ледяные ореолы глаз.

– Моя мать умерла, когда мне было пять. В тот момент, когда она ударила моего брата канделябром. А женщина, которую я вижу перед собой сейчас, не более чем её оболочка.

Тон, с которым были сказаны эти слова, заставил Данталиона содрогнуться. Сестра намеренно ранила мать своей глубоко засевшей обидой и выворачивала старые раны, чтобы той стало больнее. Юноша увидел, как пальцы Каэлии сильнее сжали запястье Мариас. Он мельком уловил как её свободная рука перебрала пальцами воздух, ощутил лёгкое предчувствие угрозы, исходящее от матери, и тут же выскочил стеной перед сестрой.

Каэлия не успела остановиться. Ладонь звонко ударила сына по щеке, оставляя пульсирующий алый отпечаток на коже – наказание для его сестры, которое он смиренно принял без единого звука. Каэлия вскрикнула, отшатнулась, прижимая руку к груди, и испуганно посмотрела на юношу, чьё опущенное лицо заслонили длинные белые волосы.

– Мы уходим, Мари, – произнёс Данталион. – Матушка ясно дала понять, что не изменит своего решения.

– Но как же так, Данте? Ты в порядке? – Мариас попыталась заглянуть в лицо брату, чтобы осмотреть место ушиба, но брат пресёк её попытку.

– Мы уходим! – с нажимом повторил он и, схватив сестру за руку, выволок за дверь.

Каэлия не стала их догонять. Она осела на пол, провожая обескураженным взглядом детей, и вздрогнула, когда серебряные нити волос исчезли за захлопнувшейся дверью.

– Мы закончили, – прорычал Данталион ожидающей в коридоре Марлин.

– Вы солгали мне, господа, – хмуро произнесла камеристка. – Явились без разрешения, потревожили душевное спокойствие моей госпожи и уничтожили плоды её лечения одним своим визитом. Ваш дядя уже уведомлен об этом...

Данталион смерил её грузным взглядом, от которого Марлин утратила власть над лицом. Она вспомнила, что камеристке не позволено говорить подобным тоном с господином, и испуганно побледнела, мысленно проклиная свой буйный норов.

Однако принести извинения за грубость не успела. Данталион потащил сестру к лестнице, бросив шипящее: «Гори оно всё в багровом пламени!» Спустившись на первый этаж, близнецы торопливо выскочили в сад, но не успели пройти и пару шагов, как Данталион обернулся к сестре и закричал:

– Ты мне обещала сдерживать свой гнев, Мари! И что в итоге?

Мариас сжала кулаки от подступившей обиды. Брат никогда не позволял себе кричать на неё.

– Никто не просил тебя подлезать под руку! – начала кричать в ответ она.

– И я должен был позволить ей тебя ударить?

– Я в состоянии за себя постоять!

– Ты не в состоянии даже контролировать себя! – сорвался Данталион. – Ты хоть понимаешь, что натворила? Ты ранила больного душой человека, свела на нет все годы лечения одной фразой. Думаешь, что после этого дядя позволит тебе самой решать свою судьбу?

Мариас схватила губами воздух и опустила глаза. Она признавала истину в словах Данталиона, но уязвленная гордость душила изнутри, заставляя извинения застрять пробкой в горле. Переступив с ноги на ногу и затоптав проросшую между камней траву, Мариас сцепила ладони и стала незаметно шкрябать ногтем мизинца по костяшке другой руки – это была привычка, оставшаяся с детства, признак её внутренних угрызений.

Заметив этот жест и то, как задрожала нижняя губа сестры, Данталион в один шаг преодолел расстояние между ними и сомкнул руки за её спиной, успокаивающе поглаживая между лопаток и перебирая пальцами длинные локоны. Он знал Мариас лучше кого-либо, знал, что, если сейчас не поможет ей успокоиться, она расчешет себе руки в кровь и даже тогда не признает своей неправоты.

Они вернулись в поместье лишь к полыхающему золотым плетением закату. Встречаться с дядей раньше они побоялись, потому сбежали в город, чтобы подсластить грядущее наказание малой толикой веселья: посмотрели на театральную постановку, бесплатно разыгрываемую на улице начинающими актёрами, развлекли игрой в догонялки местную детвору, чтобы их матери могли отдохнуть, и даже получили от одной из них в качестве благодарности по кусочку пирога. В общем, сделали всё лишь бы не возвращаться в Кронхилл.

И всё же наказание настигло их в том виде, в котором они предполагали. Стоило им переступить порог родного гнезда, как по приказу дяди их тут же сопроводили в комнаты и заперли на ключ. Самого Килана они, к счастью, не увидели, а то их головы не миновал бы шторм.

К отбытию в Люксон Данталиона подготавливали основательно. Слуги едва ли не через каждые два часа посещали его комнату, чтобы собрать вещи, пригодные для дальней дороги, следуя чётко прописанному списку Ходварта. В утреннее, обеденное и вечернее время его заставляли чуть ли не пинками выходить в сад на тренировки с Оувелом и приставленным преподавателем по фехтованию. Его изо дня в день загоняли, как лошадь на пашне, до дрожащих от напряжения ног и мозолях на руках, из-за чего слугам приходилось по несколько раз в день таскать тазы с горячей и холодной водой, мазать его различными мазями и накладывать примочки из травяных отваров, которые пахли невыносимо резко.

Но даже это не казалось такой нестерпимой мукой, как то, что он всё это время ни разу не увидел сестру. Теперь им не позволялось даже есть за одним столом. Мариас выходила на прогулку только в сопровождении служанки и в те часы, когда не могла пересечься с Данталионом. Наверное, дядя намеревался тем самым примирить их с неизбежностью ситуации и заодно утихомирить Мариас, которая первые несколько дней устраивала громогласные протесты и даже порывалась сбежать, однако потом всё же присмирела. Это порадовало, как слуг, так и лорда Кассергена, уставшего вести с ней переговоры, и только Данталион почувствовал неладное. Не в характере Мариас было сдаваться – уж в этом он был уверен, однако предпочёл не сообщать о своих подозрениях дяде.

В день отъезда Килан всё же разрешил Данталиону повидать сестру. Юноша отдал последние распоряжения и направился к комнате Мариас. От волнения в горле запершило. Сердце колотилось так, что его стук отдавал в ступнях. Это был последний день перед неизвестностью.

Оувел вызвался пойти с ним. Служанка отворила дверь в комнату и позволила войти. Мариас лежала в кровати, зарывшись с головой под одеяло, лишь светлые волосы выглядывали. Данталион сел на край матраса. Он положил руку на холм плотной ткани, где предположительно было плечо девушки, и ощутил, как она вздрогнула и сжалась. Должно быть, ещё обижалась.

– Мы уезжаем, Мари, – тихо проговорил он. – Я понимаю, что тебе будет тяжело принять это, но ты должна остаться в Кронхилле и помогать дяде. Может, ты и не сможешь сражаться на передовой, но это не значит, что ты не в силах изменить ситуацию. Сотни женщин и детей останутся без кормильцев. Ты должна помочь им выжить.

Мариас не ответила, впрочем, Данталион и не ждал.

– Даже не попрощаешься? – печально усмехнулся он и погладил шов одеяла.

И снова в ответ молчание. Дрожащее тело сильнее закуталось в одеяло и тихо шмыгнуло носом. Она плакала, но не хотела показывать слёзы брату, чтобы не терзать его душу тревогой.

Данталион вздохнул и склонился над девушкой, легонько, почти невесомо коснулся губами ткани, скрывавшей бледную кожу.

– Я вернусь, – прошептал он ей. – Вернусь к тебе, Мари.

И позволив Оувелу попрощаться с возлюбленной, вышел за дверь и прислонился к стене. О чём друг говорил с сестрой, он не слышал, но предполагал, что тот сказал ей тоже самое, что и он: пообещал, что постарается выжить ради неё, что вернётся мужчиной, достойным её уважения и, возможно, сердца.

Когда Оувел вышел в коридор, ни он, ни Данталион больше не проронили ни слова, покорно спустились вниз, любовно распрощались с родственниками и слугами, – женщины в возрасте и юные девушки заливались слезами, не желая отпускать их, – и забрались на сидение крытой повозки. Путь предстоял не близкий, а под навесом спать всяко удобнее, да и лорд Килан попросил доставить часть съестных припасов и средств первой необходимости для армии.

Два запряжённых коня высказали негодование громким ржанием. Повозка оказалась полностью загружена мешками и тяжёлыми сундуками, отчего проседала под весом. Тащить такую даже крепким лошадям было тяжеловато.

Мать не сразу отпустила Оувела. Она подбежала в последний миг к повозке и поцеловала сына, желая хорошей дороги, а после со слезами на глазах отошла и укрылась в объятиях Ходварта. На мгновение Данталион тоже захотел, чтобы его проводили тёплым родственным поцелуем, но поглядев по сторонам, не заметил ни матери, ни Мариас и, расстроенно вздохнув, тряхнул вожжами.

Кони потянули повозку вдоль вейн-адэрской улицы. Их провожали с жалостливыми глазами. Люди выходили из своих домой и высовывались из окон, махали им на прощание платками, старики снимали шапки, а мужики, которым вскоре придётся отправиться за ними следом, качали головами. По одним только лицам можно было понять, какие мысли их терзали, мол, таких зелёных юнцов отправили проливать кровь. В этом они, конечно, были правы, однако в отличии от многих других Оувел и Данталион владели оружием, знали основы военного дела и уверенно держались в седле. Они были подготовлены к войне, имели больше шансов выжить и не полагались на госпожу удачу.

До озера Умин юноши добрались через пару часов и издали заметили, что вокруг водоёма начали строить сооружение из высоких толстых кольев. В Умин отродясь не водилось сирен, однако для безопасности жителей было принято решение воздвигнуть оборонительную стену и установить регулируемые барьеры в реках на случай, если дикий народ решит атаковать из сердца западного государства.

Окинув взглядом масштаб строительства – озеро Умин протягивалось на многие мили, связывая реками Вейн-Адэр, Люксон и порт Сант-Мири, – Данталион присвистнул. Денег из казны затрачено немало, налоги неминуемо возрастут.

– Тяжело придётся Люксону, если война наберёт ход, – протянул Оувел и взглядом проводил десяток рослых мужиков, тянущих ободранные от веток стволы деревьев.

– Почему это?

– Сам посуди, – махнул рукой друг, – с одной стороны озеро, которое могут захватить сирены, с другой, – леса, в которых живут дриады, фейри, нармиры и прочая дикость, ещё и болота непроходимые. От Триесты помощи не дождёшься. Они от всех закрыты лесами и горами, к тому же озеро Тальноф нужно будет защищать. Больше всех повезёт Сант-Мири: у них одни луга вокруг.

– Не соглашусь. У них солёное море рядом. Если реку, выходящую из Умин, перекроют барьером, они без пресной воды сами загнутся. Проще всех придётся Вейн-Адэру. В наших лесах дикий народ сотни лет не появлялся, а реки берут начало из подземных вод и впадают в Умин. Даже если перекроют, река изменит направление, разольётся, но для города это будет не критично. Поля у нас обширные, будет чем народ прокормить.

– Если война разгорится, дикий народ и в наши леса наведается. – Оувел нервно проредил пальцами волосы. – Никому от этого сладко не будет, все передохнем.

На этой пессимистичной ноте разговор прервался – колесо повозки внезапно провалилось в рытвину. Юноши выругались, но среди собственной речи услышали приглушённый вскрик и переглянулись. Данталион прижал палец к губам, веля Оувелу молчать.

– Самигинина тьма! – громко выкрикнул полубог. – Оувел возьми вожжи, а я колесо проверю.

Спрыгнув на просёлочную дорогу, Данталион обошёл повозку и постучал носком ботинка по колесу.

– Вот же! Оувел, у нас инструменты есть? – начал на ходу выдумывать Данталион.

– Где-то были, – подыграл друг. – Посмотри в повозке.

Данталион забрался в повозку и обвёл взглядом нагромождения сундуков. На каждой из них висела подписанная бирка, но на двух почерк отличался: при написании кто-то упорно старался подражать дворецкому, который лично перепроверял багаж, но рука писавшего давила пером на бумагу излишне сильно – сказывалось волнение.

Данталион пригляделся. Он заметил, что на одном из сундуков не было фиксирующих ремней и с омрачённой строгостью произнёс:

– Вылезай!

Из сундука донеслись глухие удары и шипение. Кто-то попытался принять более удобное положение. Устав ждать, Данталион сам откинул крышку и бросил раздражённый взгляд на сложившуюся калачиком на дне сундука сестру.

– Какого божества, Мари?!

Но девушка лишь неловко улыбнулась. Данталион помог ей вылезти из узких стен и усадил на крышку сундука. Находясь несколько часов в неудобной позе, у неё онемели ноги и руки, затекла спина и шея, но Мариас ни о чём не жалела. Она потянулась и заинтересованно оглядела повозку, игнорируя взгляд своего близнеца.

– Что ты здесь делаешь, Мариас? – Оувел прокрутился на сидении и ошарашенно уставился на девушку. – Ты должна быть в Кронхилле!

– Разворачивай лошадей, Оувел, – приказал Данталион, кривя губы в холодном бешенстве.

– Нет! – Мариас мёртвой хваткой вцепилась в руку брата. – Не возвращай меня туда! Я не стану жить ни дня в доме, где власть над моей жизнью имеет наша сумасшедшая мать, Данте! Она уверила дядю, что меня следует скорее выдать замуж, мол мой вздорный нрав оттого, что женскую энергию высвободить некуда, а тело мужской ласки требует. До чего же отвратительно! По её мнению, соитие – панацея от всех болезней, что ли?

– Как замуж? За кого замуж? – растерялся Оувел, видимо, уловив лишь часть её слов.

– А за кого ещё меня выдать могут? За тебя конечно! – разозлилась Мариас и стукнула кулаком по крышке сундука. – Они хотели обручить нас за день до отъезда, но я воспротивилась. Мне всего шестнадцать! О какой свадьбе может идти речь?

Выражение лица Оувела потускнело. Стало понятно, что слова Мариас расстроили его.

– Да может и стоило бы! – прорычал Данталион. – Тогда бы до такой глупости не докатилась! Ты планировала все эти дни сидеть в сундуке без еды и воды? Совсем из ума выжила?

– Я всё продумала. Вылезла бы ночью, пока вы спите, чтобы размяться, а еду и флягу с водой я в сундуке запрятала. Не померла бы!

Данталион выслушал сестру, тяжело вздохнул и, обхватив её за плечи, мягко отодвинулся.

– А как в сундуке оказалась?

– И вправду, – поддержал вопрос Оувел и подпёр щёку ладонью, – ты же была в комнате перед отъездом.

Мариас улыбнулась и гордо вздёрнула подбородок.

– Я подговорила служанку помочь мне. Она заранее подыскала для меня сундук, подделала бирку, чтобы слуги ничего не заподозрили при погрузке багажа, и в комнате Алиассы взяла несколько париков, которые она использует для театральных постановок. Перед вашим приходом она заняла моё место в постели и стала разыгрывать нежелание с кем-либо говорить, а я переоделась в одежду прислуги и покинула комнату.

– То есть тебя там не было, пока мы изливали душу? Это значит, что я всё это время... Оу... – Оувел внезапно оборвал мысль и покраснел.

–Ты хоть понимаешь, чем это может обернуться для служанки, если правда вскроется? – негодовал Данталион. – Это не просто мелкая шалость, Мари, это серьёзный проступок! Её могут не только выпороть так, что живого места не останется, но и выгнать с работы с чёрным билетом! Это клеймо на всю жизнь!

– Никто ничего не узнает, – развела руками Мариас. – Я предусмотрела всё. Сави – проверенная временем служанка, трепаться из собственной безопасности не станет. Столько моих секретов хранит, что хватит на многие годы наш род опозорить.

– Это, например, каких? – скептично поинтересовался Данталион.

Мариас с усмешкой прогнулась вперёд и прошептала:

– Например то, как пару месяцев назад во время поездки с дядей мы с тобой ночью улизнули в таверну, соврали, что совершеннолетние, и напились, а потом прямо в проулке ты отымел в рот какую-то молоденькую официантку, которая не смогла устоять перед твоей внешностью, пока я сторожила вас.

– Обижена, что тебе тоже не перепало? – хмыкнул Данталион и понизил голос, чтобы Оувел, увлечённо подслушивающий их разговор, не услышал. – Могла бы попросить. Не похоже, что она бы отказала. Пока её рот был занят мной, она всё время косилась на твою спину и ласкала себя под юбкой, словно представляла в себе твои пальцы.

– В отличии от тебя я не имею тяги идти на поводу у инстинктов. В любом случае, только представь, какой резонанс может поднять подобное откровение о несчастных близнецах рода Кассерген? Наследники знаменитого дома утопают в развратах жизни – прекрасный порочащий заголовок для газеты. И это лишь один из немногих случаев, когда мы шли наперекор строгим правилам энрийской элиты. Моё исчезновение раскроется не сразу. Этим вечером Сави принесёт дяде письмо, найденное в моей комнате, где подробно будет описано, что я сделаю, если меня попытаются насильно вернуть домой. Как считаешь, дядя решит надеть корону всеобщего осуждения или поступится принципами ради репутации семьи? – Её губы расплылись в злодейской улыбке. – Я думаю, что второе. Мы обоз, сваленный на его плечи нашей матерью.

– Ты не думала о том, что им руководит любовь к нам, а не долг родственника?

– Его любовь не так сильна, если он допустил, чтобы ты отправился на войну. Он и наша мать видят в тебе рычаг для продвижения собственных идей, а во мне – лишь элемент для продолжения рода, так почему бы нам не послать их мнение в багровые поля и не начать выбирать свой путь самостоятельно, а не под дудочную трель? В конце концов, мы не марионетки.

Её слова заставили Данталиона задуматься. В её глазах он видел решимость, такую, что никакие уговоры не заставят отступить от намеченной цели.

После минутного обдумывания полубог перевёл взгляд с лица сестры на Оувела.

– Она едет с нами, – твёрдо произнёс он и, видя, как Оувел открыл рот в попытке возразить, тут же заткнул: – Это не обсуждается!

Оувел покраснел от возмущения, раздражённо отмахнулся, мол это будут ваши проблемы, и повернулся спиной, возвращая внимание к томящимся от скуки лошадям. А Мариас, просияв, бросилась на шею к брату и поцеловала в щёку, словно тот сделал что-то невообразимое, а не дал ей разрешение рискнуть жизнью на побоище.

– Если замечу, что не справляешься или бездумно лезешь на рожон, упрошу отправить домой, – предупредил он и ткнул пальцем в лоб девушки. – Запомнила?

– Ведёшь себя так, будто ты старший! – Мариас хлопнула брата по руке.

– Именно так, – подмигнул Данталион. – Потому что несколько минут ­ это не показатель, Мари. Из нас двоих именно я веду себя, как старший брат.

Он прижал губы к красному пятнышку на лбу девушки, оставленным его пальцем, спрыгнул с повозки и занял своё место на возничем сидении.

– Ты точно уверен, что это правильное решение? – осторожно поинтересовался Оувел и бросил косой взгляд на Мариас, рассевшуюся на полу повозки.

– В таком нельзя быть уверенным наверняка, но кто я такой, чтобы запрещать ей? – ответил Данталион, подпёр подбородок кулаком и уставился на исчезающие за строительством стены виды озера. – Поехали. Доберёмся до Люксона, а там и видно будет.