Леон и Гастион покидали обитель Самигины в смятении. Те слова, что нагнали их при прощании, откликнулись в разуме лишь спустя время, породив множество других вопросов, на которые богиня всё равно бы не дала ответа. Так или иначе она бы осталась верна своей проказливой задумке.

Гастион завёл руки за спину, сцепив пальцы в замок, и с прямой спиной побрёл через пустые багровые поля, а Леон потащился следом. Обоим юношам было невдомёк, куда идти дальше, но неспешная прогулка могла помочь очистить разум от лишних мыслей.

– Как думаешь, что означают слова Самигины про поиск всех его сутей? – поинтересовался Леон, подпинывая носком ботинка камешек.

Гастион потёр подбородок, глядя в мрачное небо подземного царства.

– Могу лишь выдвинуть предположение, что речь велась о том, кем он видел себя на протяжении всей жизни.

– Стало быть, смертный, даймон и странник, – сделал вывод Леон. – Ты ведь уже видел его прошлое... Может, расскажешь, что мне стоит ожидать и к чему готовиться?

Гастион покачал головой.

– Я знавал лишь его смертную жизнь, но и она была нелёгкой. К такому не подготовишься, да и тебя сейчас должно волновать не то, что ты увидишь в его прошлом, а то, как ты его найдёшь.

– В загадках Самигина не сильна, ответы прячет на поверхности за слоем тины из красивых слов, стало быть, и в этот раз от привычной манеры отходить не станет. Что же там было? – Леон устало растёр виски. – А, на изломе небес и кровавой земли дорогу укажет свет яркой звезды! Вероятно, речь идёт о путеводной звезде. Такая есть в Энрии?

– В Энрии таковой является Шарун, что указывает на юг, – подсказал Гастион и запрокинув голову, прищурил глаза. – Вот она!

Леон повернул голову в указанном сфероном направлении, но сколько бы ни блуждал глазами по залитому звёздами небосводу, не мог отыскать. Гастиону пришлось повернуть его голову в нужную сторону, чтобы тот наконец заметил бело-золотую искорку, сверкающую чуть ярче своих собратьев, но она казалась столь далёкой, что Леон мысленно взвыл.

Путь предстоял неблизкий, а сил у него было с чайную чашку. Пришлось устроить привал прямо посреди багровых полей, но, облазив всю сумку, Леон лишь сильнее пал духом: еды там оставалось на пару перекусов, а воды и того меньше. Пришлось сгрызть пару безвкусных галетов, смочить горло глотком воды и лечь спать на примятой колючей траве вместо перины, подложив под голову сумку и укрывшись рваным пиджаком.

Но ощущение опасности не покидало даже во сне. Размытые видения представали динамичными сюжетами без смысла, от чего Леон даже после пробуждения чувствовал себя измождённым. С трудом оторвав страдающую от боли голову от жёсткой сумки, странник потянулся и повертел затёкшими руками. Всё-таки он успел позабыть, каково это спать на твёрдой поверхности вместо мягкой кровати, и как сильно изнывает потом тело от сна в позе калачом. С минуту он не мог распахнуть опухшие веки, слипшиеся от водянистой влаги, и распрямить спину: мышцы стянуло так, что он чувствовал, как те трещат от натуги. Пребывая всё ещё в полусознании, Леон попытался встать, но неуклюже покачнулся, едва не упав, будто медведь, пробуждённый от спячки.

Наблюдающий за этим безобразием Гастион со вздохом потёр точку между бровей костяшкой пальца, но следуя привитой вежливости, промолчал, хоть с языка так и стремилось сорваться насмешливое: «Увалень!»

– Как ты себя чувствуешь, Леон? – поинтересовался он и с жалостью поглядел на то, как странник пытается разбудить собственное тело, не поспевающее за уже бодрствующим разумом.

– Как тот, кто дважды ожил и трижды помер, – буркнул Самаэлис.

– Значит, не так уж и плохо.

Леон медленно повернулся к сферону, одаривая мрачным усталым взглядом, и покривил верхнюю губу.

– Шутить изволишь, мертвец?

– Изволю, – кратко ответил Гастион и уставился вдаль, намереваясь закончить разговор и дать Леону время на сборы.

Любование колыхающимися стеблями и тонким кружевом цветочных лепестков прервал отдалённый звук стекающей по листьям жидкости, и сферон, не успев воспротивиться рефлексу, обернулся, однако, лицезрев спину Леона около дерева, едва не свернул шею – так резко повернул голову обратно.

– Во имя святости прародителей, где твоя сдержанность?! – с холодным неодобрением возмутился Гастион. – Разве можно так легкомысленно облегчать нужду на священные цветы?!

В глубине души Гастион ликовал от того, что странник никак не мог заметить его лицо в данную минуту, иначе сразу бы понял, что увиденное смутило того до красной пелены на щеках.

– А что такого? – искренне удивился его придирке Леон и застегнул пуговицы на брюках. – Возможно, ты запамятовал, но мне, будучи смертным, необходимо удовлетворять позывы организма, обеспечивающие его правильное функционирование.

– У тебя невероятно изворотливый язык, – фыркнул Гастион, потёр лоб, уже не скрывая своего раздражения, и, взметнув полы длинных одеяний резким поворотом, последовал за сиянием звезды, не дожидаясь Леона.

– Вот же! – Леон на ходу подхватил сумку и рванул следом.

Время в багровых полях не ощущалось. Сколько же часов или дней прошло в мире живых? Однообразные пейзажи тянулись бесконечной вереницей, создавая ощущение, будто странник и сферон не могут вырваться из замкнутого круга. И только звезда Шарун становилась всё ближе, знаменуя скорое окончание пути.

Но больше юношу беспокоило только предстоящее испытание. Ему не хотелось против воли влезать в прошлое Рэйдена. Каждый несёт в себе секреты, которые невозможно доверить даже самым близким людям, но что, если там он найдёт один из таких? Странник предполагал, что Рэйден наверняка догадывался, что за испытание подготовит Самигина, но от этого нисколько не становилось легче.

Гастион всё это время молча наблюдал за неумелыми попытками Самаэлиса скрыть внутренние метания. Тому явно не хватало опыта в этом деле, так как задумчивость и вперенный вперёд взгляд выдавали взволнованность. Когда же Леон в третий раз умудрился споткнуться на ровном месте, сферон шумно вытолкнул воздух сквозь сжатые зубы, спрашивая:

– Что же заставляет тебя утопать в облаках, пока тело пребывает на земле?

– А? – Леон растерянно поглядел на сферона. Порой его идиомы ставили юношу в тупик. – Да так, неважно...

– Всё, что нам кажется неважным, может иметь самую большую ценность, – молвил Гастион.

Леон цыкнул:

– Вам что, на небесах сборники красивых изречений дарили на День Рождения вместо плюшевых игрушек?

– Не понимаю, о чём ты. В моей жизни не было подобного праздника, потому подобные трактаты для меня являлись обыденностью, но я наслышан, что другим детям, рождённым в небесных чертогах, дарили различные безделицы и игрушки вроде тех, что преподносили своим чадам смертные.

Леон стушевался и неловко потёр затылок.

– Наверное, это грустно – не знать день, когда ты появился на свет, и видеть, как познают счастье другие, когда ты сам этого лишён.

– Я не склонен к зависти, – спокойно ответил сферон. – Этот праздник лишь традиция из мира смертных, которую принесли в небесные чертоги вознёсшиеся божества. Мне, как рождённому в них, это было без надобности.

Гастион покосил глаза и вновь заметил ту самую задумчивость, которую Леон утратил на короткий миг их разговора, потому снова спросил:

– И всё же, о чём ты так натужно размышлял?

– Много о чём, – потёр затылок Леон. – О Рэйдене, о его прошлом, о том, что случится, если я не смогу его спасти... Всё это заставляет меня сомневаться.

– Ты проделал такой путь и лишь сейчас задумался об этом? Не думаешь, что уже поздно для сомнений? – Гастион едва заметно приподнял уголки губ. – То, что ты сомневаешься, уже признак того, что тебя заботит его жизнь, но нет нужды переживать о том, на что сам дал тебе дозволение.

– Что ты имеешь в виду?

– Данталион... – Он прервался на полуслове неловким кашлем и поправил себя: – Рэйден стыдился своего прошлого, стыдился родства с Мариас после гибели небес, но тебе он не боялся открыть даже самые кошмарные свои тайны, так отчего ты думаешь, что сейчас всё будет иначе, если он сам направил тебя сюда? Он достаточно умён, чтобы предвидеть подобное. Думается мне, он знал, что только тебе по силам вытащить его душу из петли мучений.

Леон благодарно кивнул. Слова сферона немного облегчили ношу переживаний. Хотелось верить, что они действительно окажутся правдой.

Путники подошли к стене из плотно стоящих деревьев, и звезда скрылась за густой листвой. В тёмных переплетениях растительности можно было легко заплутать, но делать нечего: пришлось выбирать дорогу наугад и стараться не отклоняться с прямого пути.

Они прошли ощутимую в ступнях милю, перепрыгивая через ямы и перелезая через вырванные из земли корни толщиной с две человеческие головы, понадобилось даже пробираться по поваленному бревну над чёрными ручьями, истоком которых являлась река Больвадун. Леон успел проклясть эту реку всеми возможными словами, когда чуть не свалился с бревна, проскользив подошвами по мокрой коре. Благо, заранее надел перчатки перед тем, как взбираться, и смог уцепиться за сучья.

Однако риск стоил того. Перебравшись на другой берег и попетляв среди стволов деревьев, Леон наконец увидел место, о котором говорилось в загадке Самигины: ровная полоса алых полей и синего звёздного неба. Он вскинул голову и сощурил глаза, стараясь отыскать между ветвями бело-золотую искру. Вот она, прямо над головой! Леон не смог сдержать радостного вскрика. Ещё мгновение назад он сомневался, что вообще сможет добраться до цели, потому как тело истязали усталость и голод, а сейчас уже мчался напрямик, пробиваясь сквозь кусты и не обращая внимание на то, как ветви цепляются за одежду и царапают кожу. У него словно открылось второе дыхание. Гастиону пришлось умерить его пыл напоминанием об осторожности, но это никак не помогло: радостные эмоции затмили всякое чувство самосохранения.

Леон ступил пару шагов по открытому пространству и замер. Это было такое же ярко-алое поле асфоделусов, так почему же он ощущал тяжесть, придавливающую тело к земле? Стоявшая здесь энергия казалась настолько осязаемой, что Леон чувствовал её каждым дюймом кожи, будто мог схватиться за неё руками. Держать голову прямо стало тяжело. Невидимые ладони давили на плечи, заставляя позвоночник согнуться под натиском, и страннику пришлось отвести ногу назад, чтобы удержать равновесие и не пасть на колени.

– Даже после смерти божества излучают силу, не соразмерную душам смертных. – Гастион придержал Леона за локоть и прищурено оглядел усеянное душами поле. – Теперь понятно, почему Самигина поселила их так далеко. Исходящая энергия лишила бы другие души покоя. Этот лес – преграда, что не даёт ей вырваться, но она же подобна стеклянному кубу: запирает на этом поле всю боль заточённых здесь душ.

Странник и сферон неторопливо стали пробираться через поле, разглядывая запертые в невидимой тюрьме силуэты из золотого песка. Они напоминали хаотично расставленные деревья, своими ровными спинами и мерными покачивающимися движениями. Цепи сковывали щиколотки и запястья, утягивали до болезненного хрипа грудину и затягивались ошейником на шее.

Но были среди богов те, кто оказался лишён цепей. Души стояли неподвижно, но вместо кривого оскала хранили мягкую улыбку и видели дивный сон, из которого не желали возвращаться, да и, увы, даже будь такое намерение, не смогли бы.

Леон не сразу заметил, как присутствие Гастиона покинуло его. Благо отыскать отличный от иных душ призрак оказалось несложно: сферон неподвижно застыл со склонённой головой перед песчаной статуей пожилой богини. Глаза божества залили слёзы. Тонкими ручейками они стекали по щекам и подбородку, капая на лепестки распустившегося асфоделуса перед его ногами, на вершине которого, внутритреснутого плода, сверкал белоснежный сгусток энергии, переливающийся и расходящийся дымкой.

Подойдя ближе, Леон оглядел старческую фигуру. Изящный гордый стан не сломался под тяжестью времени, но прожитые года всё же оставили свой след: глубокие морщины и пятна овладели некогда прекрасной и нежной, словно лепесток розы, кожей, волосы утратили свои густоту и блеск, превратившись в редкие космы, на руках проглядывались шрамы от жизни за тюремной решёткой, а песчаные одежды являли собой оборванное одеяние, в котором смерть её настигла. Такой Самигина застала Столиас в мгновение её кончины в тюрьме межмирья и такой навеки запечатлела в багровых полях.

– Судьба обошлась с ней жестоко, но её улыбка по-прежнему самое прекрасное, что мир только мог сотворить, – сквозь боль раздираемого на части сердца проговорил Гастион и попытался улыбнуться.

Он не желал нарушать её покой своей грустью, не посмел бы стереть нежность с растянутых сухих губ. И хотя внутри он терзался тоской по её объятиям, всё же был рад знать, что она смогла обрести покой, о котором так молилась в свои последние минуты.

Леон не стал мешать Гастиону прощаться со Столиас и решил прогуляться меж цветочных могил в надежде найти того, за кем явился. Ему попадалось столько лиц: мужчины, женщины, но все они оказывались ничего не значащими незнакомцами. Он видел, как некоторые страдали, а их лица искажались от переживаемых воспоминаний, проливая хрустальные слёзы, и гадал: неужели то же самое переживает сейчас Рэйден? Неужели так же задыхается в золотых цепях от боли собственного прошлого?

Багровые лабиринты завели Леона так далеко, что, обернувшись, он уже не смог увидеть Гастиона. Оставалось надеяться, что сферон сам сможет найти дорогу к нему. Издали странник заметил странное сооружение из чёрного блестящего камня. Оно походило на жертвенный алтарь с четырьмя высокими колонами и крышей из вьющихся алых лоз, но, приблизившись, понял, что это было каменное ложе, а на нём на густом покрывале из цветов лежали две души, любовно держащиеся за руки. Они были так непохожи: крепкий мускулистый мужчина в простых непримечательных одеждах и женщина, богатство и красота которой бросались в глаза. Словно противоположности, притягиваемые друг к другу, но чьё воссоединение сулит начало бесконечного хаоса.

Леон долго всматривался в их лица. Мужчина не был обделён красотой, однако многие божества, которых странник успел повидать прежде, были куда красивее, но его тело... Оно казалось выточенным из камня. Тяжёлый труд сделал ладони грубыми, а мышцы крепкими. В чертах лица присутствовала мягкость, но её губили густые широкие брови, придающие хмурую серьёзность умиротворённому лику.

Рядом с ним богиня казалась совсем хрупкой, но даже будучи мёртвой она излучала властность, коей обладала при жизни. Особенно выделялись острые скулы и утончённые губы, ровная кайма которых напоминала два холма на горизонте и раскинувшееся под ними озеро. Ветви ожерелья охватывали кольцом длинную шею, а ткани многослойных одеяний струились по мягким изгибам тела и стекали золотыми крупинками к подножью каменного ложа.

Леон уже знал, кто перед ним. В Энрии не существовало истории более трагичной, чем та, что рассказывала о клинке, выкованном в ненависти даймона Нафула и закалённом в любви богини Велиаль. Странник понял это сразу, как только заметил раны в груди небожителей, оставленные одним и тем же оружием.

Взгляд Самаэлиса опустился к крепко сжатым ладоням. Жест казался нежным и трепетным, и осознание того, что песок запечатлел их последний облик, заставляло печаль скрестись когтями по фибрам души. Самигина была права в своих словах: такой исход был рождён из поступка отчаянно жаждущей любви женщины, которая даже не представляла, насколько губительным может оказаться чувство, зарождённое из лжи.

Словно лента судьбы запястья любовников стягивали лозы алых цветов, но бутоны так и не явили своей красоты, погрузившись в вечный сон, как и те, кого они удерживали. Леон наклонился ближе, но не рискнул коснуться чёрного камня – помнил, каким холодом он одаривает прикоснувшегося, – и пригляделся к цветочным наручникам. Это был всё тот же асфоделус, что усеивал багровые поля, но отчего же он не цвёл подобно тому, что рос рядом с душой Столиас?

– Отчего же вы так спокойны, если и не сумели отыскать покой? – спросил души Леон и потёр подбородок.

Он не надеялся, что ему ответят, да и уже догадывался, каким может стать ответ, однако всё равно продолжил задумчиво глядеть на Первородную богиню и даймона-кузнеца.

– Их души уже смогли примириться с ошибками прошлого, но что-то по-прежнему удерживает их в мире живых.

Леон обернулся. Гастион не спеша пробирался к нему через багровые поля. Его глаза опухли и покраснели от пролитых слёз, волосы слегка растрепались, а на одеянии темнели грязные пятна. Должно быть, когда Леон ушёл, сферон ещё долго стоял на коленях перед душой Столиас, припав лбом к мёртвой земле. Он так и не смог отпустить чувство вины, потому что верил: вместо неё в той темнице должен был оказаться он сам.

– Долго искал?

– Несложно найти живого среди мёртвых, – хмыкнул Гастион и, поравнявшись, завёл руки за спину. – Твоя энергия слишком тёплая для этих мест.

– Думаешь, у них осталось незавершённое дело в мире живых? – Леон качнул головой на призраки Велиаль и Нафула.

– Не могу знать, но цветы, к которым привязаны их души, не зацвели, стало быть, они так и не сумели обрести покой. Но вот что странно... – он коснулся гладкой поверхности ложа, – их души теплее других... С их смерти минуло уже шестнадцать веков, так почему же они ощущаются живее тех, кто почил уже после них?

Вопрос был риторическим – Леон не мог знать на него ответа, – но Гастион всё равно повернул голову к страннику. Скользящие по поверхности каменного ложа пальцы оторвались от поверхности, случайно зацепив золотой песок, но сферон не заметил этого и шагнул к страннику.

– Она только что... улыбнулась? – Гастион напряжённо замер, огорошенный внезапным возгласом Леона. – Велиаль улыбнулась!

Сферон обернулся, но не заметил изменений на лице Первородной богини. Её губы, как и раньше, тянулись ровной линией без какой-либо ярко выраженной эмоции.

– Что за вздорная мысль?! – устало потёр лоб Гастион. – Должно быть, тебе показалось. Насколько мне известно, Велиаль и при жизни не являла своей улыбки, так отчего же ей улыбаться после смерти?

Объяснение божества нисколько не удовлетворило странника, но искать ответы в багровых полях было подобно тому, что пытать разгадать трюк фокусника: правду знает лишь тот, кто его создал, потому Леон не стал упорствовать. Он был истощён путешествием по загробному миру и не отвергал возможности того, что промелькнувшие эмоции на лике богини могли ему почудиться. И не такие странности способны привидеться усталому сознанию.

Кладбище богов оказалось больше, чем мог представить себе юноша, да и с правящей здесь энергией передвигаться было затруднительно. И хотя странник почти привык к ощущению постоянного давления, всё ещё волочился медленнее Гастиона. Им даже пришлось разойтись в разные стороны, чтобы ускорить процесс поисков, но даже так отыскать душу даймона среди одинаковых песочных образов оказалось непросто. Леону приходилось напрягать затуманенное зрение и бороться с желанием провалиться в сон в тех местах, где он останавливался, чтобы перевести дыхание.

Его удивляло, столько богов покоилось во владениях Самигины. Но обойдя около сотни душ, пришёл к выводу: большая часть богов погибла немощными стариками, вероятно, оказавшись в тюрьме межмирья. «Интересно, что же такого они натворили, что получили столь суровое наказание?» – размышлял он, но, увы, те уже не могли дать ответ.

Самигине не было дела до тех, кто представал перед ней. Все получали то, что заслужили, потому и облики небожителей не отличались от тех, что Леон встречал в полях, где обитали души смертных. Порой пытки казались настолько изощрёнными, что Самаэлис не мог вынести их вида. Обходя поле, он повстречал призрак мужчины, тело которого оказалось исколото вбитыми гвоздями, раны от которых не заживали и бесконечно кровоточили. Его бросили гнить в тюрьме межмирья, не дав возможности исцелиться после жестокого наказания, но с такими увечьями он умер раньше, чем состарился.

У другого цветка в рвущем горло немом крике застыла женщина со страшным ожогом на лице от раскалённого клейма, навсегда загубившего её красоту. Она с усилием тянула цепи, стараясь вырваться из бесконечного адского круга, но лишь сильнее вдавливала кандалы с вонзёнными шипами в разорванные до мяса конечности.

Обойдя стольких небожителей, Леон начал думать, что уже вряд ли что-то его сможет поразить, но обругал себя за настолько простодушную мысль, когда увидел старика. Казалось бы, едва ли удастся удивить человека, прежде повидавшего гниющие трупы и умерших в страшных мучениях людей, но именно от вида этой искалеченной души Леона покорёжило изнутри. Куски плоти свисали с отрубленных предплечий, выставляя на обозрение треснутые кости, а уходящие вглубь черепа туннели глазниц пустели, очерняя страшащими тенями золотой песок, но тошнотворнее этого было только украшение из пронзённого насквозь тонкой цепью сморщенного мужского достоинства на шее преступника. Не нужно было даже строить догадки, чтобы прийти к выводу, за что того наказали подобным образом.

Однако один вопрос всё же оставался без ответа: кто из правящих богов мог совершить подобный суд? Неужели Дардариэль скрывала свою жестокость от чужих глаз, втайне наказывая преступников пытками, или же это Велиаль, страх перед которой был так велик, что заставлял содрогаться всех богов в небесных чертогах?

Скорчив физиономию, Леон передёрнул плечами, сбрасывая пробежавшие по спине мурашки, и отвернулся. Он невольно вообразил, какую боль испытывал преступник, и ощутил такое омерзение, отмыться от которого хотелось в чёрных водах Больвадун.

Отойдя подальше, чтобы не замечать нелицеприятный образ, Леон снова оглядел поля. Прежде он бродил бездумно и не сразу заметил закономерность: души не располагались в хаотичном порядке, как он предполагал ранее, а придерживались иерархии гибели. Учитывая внешний вид большинства богов, Леон не корил себя за долгодумие. Тут даже умнейший едва ли догадался бы сразу. Однако это было лишь предположение Леона, и, чтобы его подтвердить, пришлось позвать сферона.

Набрав в лёгкие побольше воздуха, Леон заголосил:

– Гастион! Гастион! Нашёл?

– Чего ты горло надрываешь в месте, где положено смиренно чтить тишину? – проворчало божество, объявляясь за его спиной.

Леон испуганно подскочил.

– До чего же у тебя противная привычка подходить бесшумно! – выдохнул юноша, положив руку на сердце. – Так ведь и дух испустить можно!

– Ты сам позвал меня, – напомнил сферон.

– Так-то оно так, однако я не ожидал, что ты появишься так скоро. Слушай, может, ты себе на одежды призрачный колокольчик повесишь? Пусть звенит, раз уж я твоих шагов не слышу.

Гастион возмущённо вздёрнул подбородок и хмыкнул:

– Не раньше, чем ты обзаведёшься уважением к тем, с кем говоришь и кого тревожишь.

– Хорошо, понял. Останется несбыточной мечтой.

Окатив строгим взглядом странника, сферон покачал головой. Видать, смирился с тем, что его ипостась не поддаётся исправлению.

– Я нашёл зацепку и уже был на пути к тебе, когда услышал, как ты голосишь, содрогая землю завываниями.

– Да понял я, понял! – Леон виновато отвёл глаза. – Ты лучше расскажи, что нашёл.

Гастион прочистил горло кашлем.

– Багровые поля обширны, но не бесконечны. – Он присел на корточки и, вытащив из причёски шпильку, стал вырисовывать ей что-то на земле. – Как и в предыдущих, здесь есть незримые границы, которые огораживают души друг от друга по причинам их гибели. Условно их можно поделить на квадраты.

Он начал тыкать шпилькой поочерёдно в каждый нарисованный квадрат.

– Одни погибли от старости, другие приняли смерть за совершённые злодеяния. Также есть те, кто наложил на себя руки путём самоличного обращения к Самигине с просьбой принять их душу в багровых полях, – и видя искреннее недоумение на лице странника, пояснил: – Да, такие тоже были. В небесных чертогах запрещено было отнимать жизнь у невинного, даже если он сам молил об этом, потому некоторые божества, сломленные скорбью, отправлялись следом за почившими, прося Самигину указать им дорогу в свои владения.

– Вложив свою жизнь в чужие руки, снимаешь с себя ответственность за поступок, так получается?

– Смерть может быть как случайностью, так и осознанным выбором. Встречающий её с закрытыми глазами не ведает решимости, а, следовательно, его намерения лживы и обусловлены эмоциями, что после породят в душе горечь сожалений. Что же касается остального... Если моё предположение верно, то среди душ есть и те, кто погиб в результате убийства.

– Я тоже заметил кое-что... – Леон присел на корточки и рядом с зарисовками Гастиона стал чертить собственную схему. – Если принимать во внимание твои наблюдения, можно сделать ещё один вывод: божества располагаются в багровых полях не только по причинам смерти, но и по времени. Всё это время я наблюдал за твоей реакцией. У той части леса, откуда мы пришли, находились старые божества, которые, вероятно, погибли ещё до того, как Дардариэль заняла главенствующее место в пантеоне, потому-то их души не вызвали у тебя никакой реакции. Однако ты отыскал душу Столиас, и, стало быть, где-то в том квадрате начинается эпоха правления Высших богов.

– Значит, если разгадаем последовательность, с которой чередуются причины смерти, и сопоставим с направлением времени, сможем отыскать душу Данталиона, – констатировал Гастион. Он обтёр испачканную в земле шпильку об одежду и вернул в причёску. – Осталось понять, в какой части багровых полей мы находимся сейчас.

– А вот это как раз-таки узнать не сложно, – щёлкнул пальцами Леон и коварно улыбнулся. – Видишь вон того старика? Знаешь его?

Леон мог указать на любого из богов, но шанс поглумиться над божеством выпадал редко. Реакция Гастиона не разочаровала. Не подозревающий подвоха сферон поглядел на обезображенную душу и скорчил такую физиономию, словно вновь увидел совокупляющихся варнулов.

– О боги! – вскрикнул он и отвернулся, прикрыв часть лица ладонью, но Леон успел заметить, как в нём смешались тошнотворная зеленца и краснота возмущения. Но быстро справившись с эмоциями, Гастион демонстративно откашлялся и ответил: – К счастью, я не застал этого мужчину при жизни.

– Что ж, теперь мы наверняка знаем, что этот старец познал на себе гнев Велиаль, – развёл руками Самаэлис, напряжённо удерживая губы от улыбки.

– Я слышал о том, что Первородная богиня была жестока, но это уж чересчур!

– За мелкое хулиганство член не отрезают. – Заметив, как нервно задёргался уголок губы сферона при упоминании мужского достоинства, Леон довольно склонил голову, подпирая щёку кулаком, и продолжил: – Должно быть, не мог держать его в штанах, потому теперь гордо носит на шее, хотя стоит заметить, что гордиться-то там по сути нечем.

– Не осуждай других и сам осуждён не будешь!

– А меня-то за что осуждать? – отмахнулся Леон. – Я свой член на обозрение не выпячиваю. Да и знаешь как говорят: «За скромностью души скрывается великое достоинство».

– Это выражение подразумевает добродетель, а не то, к чему ты его приписываешь. К тому же скромности в тебе отродясь не было, – нахмурился Гастион, уже догадавшись, что странник откровенно потешается над ним.

– Из всех правил есть исключения, – подмигнул Леон и поднялся на ноги. – А теперь давай продолжим поиски. Нужно вернуться к душе Столиас.

Гастион кивнул и стремительно стал пробираться через алое полотно цветов, намереваясь поскорее уйти от искалеченных душ. Повезло, что тот обладал прекрасной памятью, потому без труда отыскал душу наставницы.

– Мы двигались на юг за звездой Шарун, следовательно, исчисление времени начинается с северной границы, – принялся вслух анализировать Леон, с задумчивостью оглядывая окружавшие Столиас души. – Рэйден погиб всего лишь год назад, значит, его душа должна быть где-то в конце. Жаль нет компаса под рукой. Было бы в разы легче.

– Он нам не нужен, – уверенно произнёс Гастион и ткнул пальцем в небо. – Если стоять спиной к северу, то созвездие Ока всегда будет восточнее звезды Шарун.

Сферон изменил своё расположение, и Леон встал рядом с ним, вглядываясь в мрачную пелену над головой. И вправду, чуть правее Шарун находилось скопление мелких звёзд, уступающих ей в яркости.

– Что бы я без тебя делал!

– Вероятно, заблудился, отчаялся и умер бы, – пожал плечами Гастион, говоря это с колющей серьёзностью.

– Не совсем оптимистично, но вполне реально, – согласился Леон.

Чем дальше они шли, тем больше знакомых небожителей встречалось, и тем сильнее мрачнело лицо Гастиона. Все они некогда были его сослуживцами и друзьями. Леон хоть и украдкой, но продолжал наблюдать за его выражением. И хотя эмоции сферон пытался держать за каменной маской, золото в его глазах то темнело от злости, то растекалось от печали.

– Надо же, – присвистнул Леон, обводя взглядом лес из мертвецов. – Дардариэль нисколько не уступала своей предшественнице. Стольких богов погубила.

– Это не она...

– А?

Леон повернулся к Гастиону и увидел, как тот виновато опустил голову, рассматривая носки сапог.

– Высшие боги имели право судить лишь в то время, когда ещё не был создан небесный суд.

– Значит, они все?..

– Да, Леон, все эти души были приговорены к заключению в тюрьме межмирья мной, Кроцелл и Роновери. Подобно смертным, божества способны совершать страшные прегрешения, за которыми неминуемо должно следовать наказание. К сожалению, не все доживали до освобождения, а если выживали, то ненавидели нас до глубины души, не смея высказать это в лицо. Конечно, мы знали об этом, но не могли ничего поделать с бременем, возложенным на нас прародителями. Мы обязаны были оставаться беспристрастными, даже если на скамье подсудимых находились наши друзья.

– А что же Высшие боги? Ваша власть не распространялась на них?

– Увы, это так. Небесный суд не имел полномочий осудить Высших богов за их деяния.

– Разве это правильно? Дардариэль по своей прихоти уничтожила целый город, и даже не случись мести Мариас, она всё равно бы не получила наказания?

– Правильно или нет – это не имело значения, важно лишь то, у кого в руках бóльшая власть. По законам небес мы могли бы приговорить всех богов, участвующих в аннигиляции Элеттеля, но Верховная Амаймон осталась бы неприкосновенна. Её воля считалась первостепенной, и, если бы она заявила о намерении снять обвинения, мы обязаны были бы подчиниться.

– Какой толк от законов, когда есть те, кому они не писаны? – фыркнул Леон.

– Ты прав. Никакого толку, – печально усмехнулся Гастион. – Надеюсь, что однажды вам выпадет шанс изменить это.

Сказанные полушёпотом слова унёс порыв ветра, разворошивший цветочный ковёр, и Леон не услышал их. Его взгляд приковали души впереди, покачивающиеся из стороны в сторону под заунылую песнь багрового поля. Они практически не отличались от других, разве что в их песчаных телах зияли узкие раны, оставленные одним и тем же лезвием. Но что поразило Леона больше всего так это то, что никто из них не сумел обрести покой. Мучительные воспоминания раз за разом искривляли лица небожителей, заставляя цепляться за жажду отмщения своему убийце.

Однако Леону было всё равно, что творится с ними, потому что взволнованным мечущимся взглядом он отыскивал одну-единственную. А когда нашёл, то ни минуты не думая, помчался со всех ног, позабыв о слабости. Не разбирая дороги, он рванул напрямик, разгоняя руками парящий золотой песок других душ и расталкивая руками высокие стебли асфоделуса. Гастион не стал останавливать, лишь что-то проворчал про уважение к умершим и последовал за ним.

Инстинктивно перепрыгнув через призрачную цепь, Леон поскользнулся на траве и рухнул лицом в землю, оцарапав подбородок о камень, но игнорируя пощипывание на коже и догнавший голос Гастиона, он поднял отяжелевшее тело. Теперь, когда он видел Рэйдена перед собой, шаги давались особенно тяжело. В облике, ставшем ему столь близким и почти не отделимым от собственного, больше не ощущалось теплоты. Она покинула его вместе с жизнью. Утративший переливы северных льдов взгляд казался сломленным, а ухмылка, которую Самаэлис так трепетно хранил в памяти, стёрлась в тонкую нить, вздрагивающую всякий раз, когда даймон сильнее сжимал в пальцах толстые звенья кандалов, то ли желая их порвать, то ли цепляясь за них, как за спасение от мук прошлого.

Леону хотелось, чтобы душа почувствовала его присутствие, осознала, что он пришёл забрать её. Он протянул руку к лицу даймона и прикоснулся к щеке, вознамерившись стереть мокрую дорожку от бегущей слезы, – то единственное, что было присуще живому, – но песок разлетелся в стороны, а капля со звоном разбилась о лепестки цветов.

Испуганно одёрнув руку, странник сделал шаг назад. Он боялся, что золотой песок развеется, оставив лишь туманный след некогда бывшей здесь души, но тот, подхваченный воздухом, всё же вернулся на место, вновь воссоздав лик даймона. Выражение лица изменилось. Оно стало спокойнее, сбросив ненадолго тень овладевших памятью кошмаров, и Леона пробрало изнутри трепетной дрожью, вырвавшейся наружу застывшей в нежной дуге улыбкой.

– Ты нашёл свой цветок, и что же будешь делать дальше? – вопросил Гастион, вырывая его из объятий обуявшего весеннего ветра.

Леон молниеносно посерьёзнел. Он и вправду немного позабылся в омуте сладких мыслей. Пришлось силой сбросить с себя приятное наваждение и обратиться к холодной логике. Благо, эмоции не притупили его наблюдательности.

Мрачным эхом в мыслях прокатились слова Самигины: «Там, где солёные воды с забвеньем смешает...» – а следом и издевательский хохот. Леон потряс головой. Её голос засел так глубоко в памяти, что казался ещё одним призраком за спиной, однако навёл на кое-какие мысли...

Под заинтересованным взглядом сферона странник молча опустился на колени перед алыми бутонами, сохранившими на лепестках россыпь золотых крупинок. В этих крепко сжатых коконах из пережитой боли душа прятала частички своего сияния в ожидании, когда скорлупа треснет, и яркий свет покоя вспыхнет подобно новорождённой звезде. Но этого не произойдёт. Леон не допустит.

– Ты ведь знаешь, что должен сделать? – Гастион бросил косой взгляд на сгорбившуюся фигуру странника, лелеющего прикосновениями бархат лепестков.

– Уже да...

– Ты будешь не один. – Гастион положил ладонь на его плечо. – Каким бы ни оказалось его прошлое, мы узнаем его вместе.

Грустная трель заиграла в молчании сжатых уст. Леон знал: если он не сможет вернуть Рэйдена, то останется с ним здесь, – слишком уж велика станет боль от неудачи. Однако юноша отказывался верить в поражение. Их разлучала жизнь, разлучала смерть, но так или иначе судьба всё равно проливала им свет на дорогу друг к другу. Почему сейчас всё должно быть иначе?

Голоса багровых полей сникли, присмирел прохладный ветер. Только быстро колотящееся сердце всё не затихало и жалобно скулило, прося Леона произнести всё то, что он так давно держал в себе. Но вжав пальцы в грудную клетку, юноша решительно пресёк намерение. Нет смысла изливать чувства тому, кто не способен их сейчас услышать. Он скажет их после, ловя каждый взгляд и вздох.

Приникнув губами к влажному соцветию и вдохнув аромат – пленительно-сладкий, но резкий, как сама смерть, – Леон воззвал к небесным рунам, вплетая их сияние в крепко сжатую клетку лепестков. Гастион опустился рядом и положил окутанную узором ладонь на руку странника. Волна силы расползалась лёгкостью, с какой порхают бабочки, и теплом, которое дарует разгорающееся пламя, и так же стремительно стало утекать с кончиков пальцев, растворяя фигуры двух молодых людей в чёрном тумане.

Мрачная пелена сгустилась вокруг, терзая и хватаясь острыми когтями за нежданного гостя, осмелившегося вторгнуться в глубины чужого сознания. Гастиона рядом не оказалось, но тихий голос в сознании напомнил: «Я с тобой».

Леон смело вошёл в густой туман, разгоняя ладонями дымку. Он помнил, каково это оказаться перед Вратами глубины, однако уже не испытывал страха, протаскивая ноги через густое кровавое озеро. Слишком много времени прошло с того момента, слишком многое стало явным. Неопытный мальчишка, не ведающий о собственной силе, отныне именуется странником, готовым защищать то, чем дорожит.

Окинув взглядом каменную арку с дверьми, стоящую посреди бескрайних алых вод, Леон поднялся на ступень. Трясина тянула его обратно, крепко ухватившись за одежду, но юноша вырвался и поднялся выше, разбивая тишину эхом тяжёлых ботинок.

– Ты вернулся, стало быть, время пришло.

Леон, щурясь, прикрыл глаза ладонью. Из мрака яркой звездой выпорхнул окутанный свечением силуэт и протянул руку, приглашая странника подойти к вратам, и следом за ним всё бескрайнее озеро озарилось живыми огоньками, обступившими полукругом островок и стоящего на нём странника. Теплота их света разогнала густой туман и привнесла покой в мрачную обитель первых врат. И хотя Леон по-прежнему терялся в догадках, кем были эти незнакомцы, всё же не испытывал опасений. Они казались старыми знакомыми, встреча с которыми дарует повод для улыбки.

– Значит, ты не утратил памяти о нашей встрече, – с теплотой произнёс тот, кого называют судьбой.

– Разве ж можно забыть подобное?

– Можно, если не внять важности пути, что ведёт сюда, – развёл руками образ. – Врата глубины – это развилки памяти, каждая из которых ведёт в неизвестность. Ступающий в них не знает того, с чем придётся столкнуться и какие раны они оставят. Будучи хранителями этих врат и теми, кто был их частью, наш долг предупредить тебя об этом. Там не будет тебя, там будет лишь он. То, что пережил он, ты пройдёшь по его стопам, увидишь всё его глазами. И пока врата не закончатся, у тебя не будет шанса покинуть их.

– Прошлое не так страшно, как будущее, что может не наступить.

Тот, кого называют судьбой, одобрительно кивнул. Призрачные ладони легли на массивные ручки дверей и распахнули створки. В переливающейся тёмной материи проглядывались очертания богато обставленной комнаты. Расписанные узорами стены, изящные изгибы деревянной мебели, ковёр с густым ворсом, застилающий паркетные полы, и лишь аккуратно расставленные по углам игрушки и лошадь-качалка выдавали то, что некогда это была детская.

– Ступай, странник.

Силуэт склонился в почтительном поклоне, и в очертании его лица Леон разглядел вспышку тёплого света, служившего улыбкой. Ответив ему тем же, странник прижал руку к Вратам глубины. Прохлада кольнула кожу, затягивая руку в жидкую стену, расходящуюся взволнованной рябью.

– Вы зовёте себя теми, кого он называет судьбой, но кем же вы являетесь на самом деле? – решился задать вопрос Леон, обернувшись к мириадам искр, светящихся над кровавыми водами.

– Мы являемся теми, кем он назвал нас, – ответил незнакомец, – но облик наш придёт к тебе тогда, когда ты отыщешь его.

Леон кивнул. Разве стояло надеяться, что ответ будет так легко получить? Он толкнул руку глубже, ощупывая материю и привыкая к странным ощущениям, и, задержав дыхание в глубоком вздохе, вошёл в первые врата.

В дорожке лунного света и расплескавшихся океаном чёрных тенях, что были вечными спутниками ночи, с содрогающим душу отчаянием замер женский крик. Её хрупкий стан преклонился под натиском боли, ломающей грудную клетку, а в напряжённых белеющих пальцах оказался зажат наспех схваченный со стола канделябр, сломанные свечи из которого теперь лежали раздавленными кусками у босых ног.

Женщина подняла голову. Золотые пряди разбежались в стороны, обрамляя её красивое, но исхудавшее лицо с выступающим изломом скул и синяками под глазами, что смотрелись ещё чернее, подчёркнутые сиянием ночного светила.

– Почему? – закричала она. – Почему, будучи порождением нашей любви, вы отравляете мою жизнь?!

Она медленно повернула голову и замахнулась канделябром. От её улыбки тело сотрясалось нервной дрожью. Женщина покрепче перехватила оружие в своих руках и, ведомая чудовищным шёпотом, сделала несколько шагов вглубь комнаты. В выпученных от охватившего её безумия ледяных глазах застыли два маленьких тёмных силуэта...