2008 год, мне десять лет

После трех лет тишины и покоя попытки наладить процесс социализации возобновились. Однажды я вернулась с мамой от врача и обнаружила в доме гостей. Незнакомый мужчина — высокий, пугающе-серьезный. Рядом с ним женщина — русоволосая, красивая и важно разодета. И подростки лет четырнадцати-пятнадцати — мальчик и девочка — очень похожие, светлокожие, с большими оленьими глазами и русыми кудрями. Оба выше меня на голову.

Девочка рассматривала кубок, который Сейдж получил за победу в Чемпионате по хёрлингу среди школ города, и ее заинтересованность кубком Сейджа тут же привела меня в негодование.

А мальчик напряженно застыл посреди комнаты и, прищурившись, озирался по сторонам. Ему здесь явно не нравилось.

«Что ж, а мне не нравитесь все вы», — решила я, приготовившись к побегу. Но тут отец поднялся из кресла и обратился ко мне:

— Долорес, проходи, дорогая. Познакомься, это мистер Веланд, его жена Ингрид, это Вибеке и Вильям.

— Здравствуйте, — я приподняла концы воображаемой юбки и изобразила комический реверанс. Вообще-то на мне были брюки, куртка и заляпанные грязью сапоги, и я надеялась, мое позерство оскорбит незваных гостей, и они поскорее уедут, но никто не оскорбился. Женщина тепло улыбнулась, девочка склонила набок голову, с интересом изучая меня. А мальчик оглядел меня с ног до головы и тут же отвел глаза.

— Дорогая, нам нужно обсудить с мистером и миссис Веланд кое-какие дела, не могла бы ты показать Вибеке и Вильяму дом и сад? А чуть позже соберемся все за ужином, окей?

— А где Сейдж? — шепотом спросила я, одеревенев под взглядами всех этих незнакомцев.

Пусть его не будет дома, пусть он не видит эту чужую девочку с кругленьким лицом и малюсенькими веснушками на носу. А не то она уцепится за его рукав и попросит показать ей все спортивные трофеи! А их у него много!

— Сейдж скоро вернется с тренировки и составит вам компанию!

Черт.

Папа попросил Мелиссу подать им кофе в гостиную. Я развернулась на каблуках и, не оглядываясь, направилась в сад. Только у самых дверей я заметила, что чужие дети следуют за мной — молчаливо, с опаской, как лесные звери. Чуют, наверное, что мне хочется отлупить их клюшкой для хёрлинга. Жаль, что Сейдж забрал ее с собой на тренировку...

— Тебя зовут Долорес, так? — спросила Вибеке. Голос — низкий, бархатный, как будто мороженого переела, и еще я уловила акцент. Точно не из нашего города.

Я ничего не ответила, не слишком хотелось говорить с ней.

— Можно называть тебя Долли?

— Нет!

«Долли» — почти то же самое, что и «лолли» — «леденец». Напоминает сладости и овечек. А я не похожа ни на леденец, ни на овцу!

— У тебя испанские корни? Это же не слишком обычное имя для Ирландии? — снова спросила девочка.

— Обычное. Долорес О'Риордан — певица из группы «Кренберриз», — начала загибать пальцы я. — Долорес Макнамара — тетя из Лимерика, которая сорвала самый большой джекпот в истории Ирландии — сто двенадцать миллионов евро! Долорес Кин — еще одна певица, бабушке нравится. А мне не очень. Долорес — медсестра, которая сегодня брала у меня кровь в больнице. «Долорес» было написано у нее на бейджике. Поэтому, я думаю, что так ее и зовут. Иначе зачем бы она прицепила его себе спереди, прямо вот тут? — и я ткнула себя в левую грудь — вернее, туда, где она однажды должна была вырасти.

— Ладно, верю, — рассмеялась Вибеке. — Получается, это распространенное имя. А что оно значит?

Я прекрасно знала, что означает мое имя. И его значение мне не нравилось. Иногда я даже думала, что имя виновато во всех моих бедах. Потому что оно означало не слишком приятную вещь. Вот имя моей мамы означает «любимая». А имя брата — «мудрец». А мое...

— Давай лучше про тебя поговорим, — сказала я, раздражаясь. — Тебя зовут Бибика?

Я помнила, как ее зовут. Просто мне хотелось ее подразнить.

— Вибеке, — исправила девочка, останавливаясь рядом со мной у двери, ведущей в сад.

— А его — Вальтер? — кивнула я в сторону ее молчаливого брата, который со скучающим видом разглядывал сад. Поздняя осень, смотреть и правда было не на что.

— Вильям, — терпеливо исправила Вибеке. — Ты легко запомнишь. Ведь у вас это имя так же популярно, как и у нас.

— Где это «у вас»?

— В Норвегии.

— Вы из Норвегии?

— Да, сегодня прилетели. У твоего папы с нашим какие-то дела.

— Ты хорошо говоришь по-английски, — заметила я, и Вибеке тут же поблагодарила меня. Странная. Наверное, подумала, что я сделала ей комплимент. А я просто сказала вслух то, что подумала. — А Вальтер говорит?

Девочка оглянулась на брата и неловко улыбнулась.

— Нет, он не говорит. Вильям, а не Вальтер. У них в школе... французский учат.

— Значит, он не понимает, о чем мы говорим? Вот круто!

— Не-а, — протянула Вибеке, снова оглядываясь на брата.

— Хорошо, потому что он мне не нравится, — сказала я. — Похож на девчонку. Разве мальчики носят длинные волосы? И лицо у него — как будто его от всего тут тошнит. Зачем приезжать с таким лицом? А я сегодня полдня провела в больнице, где меня всю иголками истыкали. Не вовремя вы как-то приехали. И еще у него что, руки к карманам приросли? — кивнула я на Вильяма, который как ни в чем ни бывало стоял рядом и разглядывал бесцветное небо над головой.

Вибеке точно не ждала ничего подобного. Ее глаза расширились, теперь она смотрела на меня уже не так радостно, как минуту назад.

— Прости, мне жаль. По поводу больницы...

Вы гляньте, какая вежливая. Разве люди так отвечают на грубости? Сейдж бы мне точно подзатыльник дал. Наверное, что-то задумала. Вибеке была старше меня года на четыре, а может, даже на пять, но я не пасовала. Считала, что разница в возрасте легко компенсируется особыми умениями. Например, умением драться.

— А по поводу Вильяма зря ты так. Он самый лучший брат на свете. А волосы у него только на макушке длинные, — добавила Вибеке. — А ниже сбриты. Когда он собирает их в хвост — выглядит очень круто.

— Что-то не верится, — с сомнением заявила я, и тут мое сердце упало и закатилось в самую пятку. В самый дальний уголок пятки.

У дома остановилась наша машина, и с пассажирского сиденья соскочил Сейдж. Открыл багажник, набросил на плечо рюкзак, взял клюшку и шлем. До чего же он хорош! Вот как должен выглядеть мальчик! Вернее, парень — ему уже пятнадцать. Светлые волосы коротко подстрижены, на лице улыбка, в глазах — огоньки. Я любовалась им. И было совершенно ясно, что залюбовалась и Вибеке.

— Привет, — сказал Сейдж, разглядывая новых гостей.

Я открыла рот, чтобы объяснить, кто это тут у нас, но Вибеке опередила меня:

— Привет! Я Вибеке, а это Вильям. Мы приехали с родителями к вам в гости на несколько дней...

— На несколько дней?! — поперхнулась я.

Вибеке даже ухом не повела, она уже утонула в дымчатой бездне глаз моего брата.

— Я Сейдж, — сказал он девчонке. Протянул руку Вильяму, но тот не пожал ее (ну и невежа!), просто кивнул.

— Мы хотим прогуляться, ты с нами? — хлопнула ресничками Вибеке.

Ну и выскочка! Я открыла рот, чтобы поставить ее на место, но не успела ничего сказать.

— Только переоденусь, — ответил Сейдж.

А? Что? Когда?! Когда это я перестала быть главной в этом доме?!

Сейдж поцеловал меня в висок и отправился в дом. Вибеке смотрела ему вслед, сложив руки на груди.

На груди! У нее уже была грудь — и очень заметная, свитер из ангоры так ее и обтягивал. Я толком не понимала, что чувствую. Ревность? Зависть? Моя грудь была такой же плоской, как у брата, и я почему-то решила, что это ужасно.

Вибеке вдруг вознеслась в моих глазах куда-то на недостижимую высоту — где мне ее было не одолеть. Даже если бы толкнула на землю и начала бить кулаками... Сейдж не позволил бы мне бить ее — и не только потому, что после драки с Вибеке меня наверняка увезли бы в больницу с ожогами. Но и потому, что Бекки была красивая, высокая, взрослая и с грудью!

Сейдж вернулся быстрее, чем я ожидала. В своей любимой футболке, намазал волосы гелем, на руку нацепил фенечку, и кроссовки эти он надевал только по особым случаям...

Я перевела взгляд на Вибеке — вот он, особый случай. И внезапно брат начал бесить меня не меньше этих чужих подростков. Придурок, влюбленный баран, пятнадцать лет, а как маленький! Вырядился! Надухарился! Идет, лыбится! И все ради кого? Ради какой-то дурочки с сиськами...

— Тили-тили тесто, жених и невеста! Тесто упало — невеста пропала! — запела я, сердито сунув руки в карманы.

— Лори! — строго одернул меня Сейдж.

— Вдруг невеста под кровать, а жених ее искать!

— Давайте погуляем? — предложила Вибеке, даже внимания на меня не обращая. — У вас здесь есть что-нибудь интересное?

— У нас есть огромный батут. Ты когда-нибудь на таких прыгала? Умеешь делать сальто? — заворковал Сейдж, ослепительно улыбаясь.

— Тили-тили тесто, жених и невеста! Тесто засохло — невеста сдохла! — выкрикнула я, развернулась и быстро пошла прочь, со злостью пиная камни, которыми была посыпана площадка перед домом.

— Долорес! Долорес! — закричал мне вслед Сейдж. — Ну что ты как маленькая?!

— Отвали! — огрызнулась я и прибавила шаг, почти побежала. Меня душили обида и разочарование. Я рванула туда, где для меня точно найдется утешение — к небольшому домику на заднем дворе, окруженному невысоким забором. Туда родители отправляли мою собаку, когда у нас в доме были гости. Она, как и я, не любила чужих и начинала нервничать в их присутствии.

Хэйзел выросла. Вымахала. Она весила в два раза больше меня — почти шестьдесят килограмм! Коричнево-бурая, с черной мордочкой, белой грудью и закругленными ушами — иногда она больше напоминала мне гигантскую кошку, чем собаку.

Хэйзел заметила меня и прыгнула на невысокую ограду, поставив на нее огромные лапы. Я вошла, обняла собаку, мы с ней упали в душистое сено и начали брыкаться и барахтаться.

— Хэйз, — вздохнула я и прижалась лицом к белой груди. Слезы потекли ручьями. — Пришла эта Бибика, а Сейдж к ней сразу прилип. А она — ничего особенного, ты б видела. А брат ее — совсем отстой! С волосами, как у девчонки... На черта они сюда приперлись?! За что?!

Хэйзел навострила уши и посмотрела куда-то поверх забора. Я подняла голову и проследила за ее взглядом. Неподалеку стоял Вальтер, или как там его, и озирался по сторонам. Совсем один. Вибеке и Сейдж, видимо, решили, что им вдвоем будет лучше. Без свидетелей. Мои щеки запылали, а горло сжали невидимые тиски.

— Эй! — закричала я ему. — Проваливай отсюда! Сестра твоя — дура! И ты дурак!

Но мальчик и не думал проваливать. Я схватила палку, которую Хэйз грызла пару минут назад, и бросила в него изо всех сил. Палка приземлилась у ног Вильяма. Он посмотрел на нее с полным равнодушием, потом развернулся и пошел прочь.

— Да-да, вали! И побыстрее!

Я подняла ком сухой земли — твердый, как камень, и бросила ему вслед. И почти попала в него: ком пролетел прямо у него над головой.

Мальчишка развернулся, поднял другой ком земли и запустил обратно — так точно, что тот врезался в решетку ограды, за которой я стояла, и рассыпался в облако пыли. Я взвизгнула и закашляла. Хэйзел припала на передние лапы и угрожающе зарычала.

— С ума сошел?! — заорала я. — Ты знаешь, кто это, у моих ног? Это настоящая акита! Она просто разорвет тебя на кусочки! Придурок!

И тут молчун Вильям послал мне насмешливую улыбку и показал средний палец.

— Жить надоело?! — повторила я.

Он что-то ответил мне на непонятном языке. Наверное, это тот самый норвежский. Я ничегошеньки не поняла, но, судя по голосу и интонациям, мне не сказали ничего хорошего.

И тогда я нашла камень и вышла за ограду. Хэйзел нервничала, она тяжело дышала и глухо лаяла. Я замахнулась и запустила камнем в Вильяма. На этот раз он не успел увернуться, и мой подарочек врезался прямо ему в лицо. Не ожидал от меня такой точности! Получи!

Кровь потекла из его носа, заливая губы и подбородок. Мальчишка сплюнул и быстрым шагом направился ко мне. Бравада и наглость стали быстро покидать меня. Он налетел, схватил за воротник куртки и повалил на землю. Я начала вырываться и визжать. Попыталась расцарапать ему лицо, но он был куда больше и гораздо сильнее.

— Чтоб ты сдох! Чтоб ты сдох! — заверещала я.

Вильям схватил меня за запястья, прижал к земле и приблизил лицо к моему — его широко раскрытые серые глаза показались просто огромными на фоне бледного лица.

— Тупое. Мелкое. Чудовище, — сказал он на идеальном чистом английском. — Отлупил бы тебя, но стыдно лупить ребенка.

— Тогда отлупи-ка мою собаку, — завопила я. — Хэйз, ату его! АТУ!

Я миллион раз возвращалась к тому моменту. Ведь все могло сложиться совсем иначе. Я могла просто прикусить язык и гордо принять поражение. Разобраться с ним сама, без собаки. Или просто разреветься, и Вильям ушел бы сам. Но я не смогла справиться с ураганом своих эмоций.

Хэйзел, повинуясь моей команде, перемахнула через забор, и в следующую секунду в Вильяма врезались шестьдесят килограмм звериной ярости. Его тело просто отлетело в сторону. Он не кричал, но его рот беззвучно хватал воздух, пока моя собака терзала его грудь, лицо, руки, которыми он пытался закрыться. А потом я увидела кровь — ярко-алые брызги. Белый кардиган Вильяма стал грязно-бордовым.

— Хэйзел! Хэйзел, стой!

Собака мотала тело мальчика из стороны в сторону и отказывалась мне подчиниться.

— Хэйз! Стоп!

Зверь словно не слышал меня. Я попыталась оттащить ее в сторону, но куда мне. Каждая лапа была толще моей руки.

Выход был только один... Я упала сверху на тело Вильяма и крепко обхватила его руками. Подмяла под себя его руки, чтобы Хэйзел больше не смогла терзать их. Обняла голову и прижалась лицом к его лицу, чтобы собака не могла притронуться к нему. Хэйз переключилась на ногу Вильяма, но я отпихнула ее морду своей ногой.

— ФУ, ХЭЙЗ! ФУ! — заорала я так громко, что сорвала связки. Я еще никогда в жизни так не кричала. — УХОДИ!

Вильям застонал. Кажется, потерял сознание от боли. Его лицо было все в крови, на щеке — рваная рана. Он поднял руку, слабо оттолкнул меня — и я вскрикнула, когда увидела два болтающихся пальца. Я зарыдала и стала звать на помощь.

— Мама! Папа! Сейдж! Потерпи, сейчас кто-нибудь придет! Мне жаль, мне так жаль, ты прав... Я чудовище...

Я чудовище, а моё имя переводится как «страдания»! Вот что оно означает! «Долорес» — это страдания и боль!

Кровь Вильяма пропитала мою одежду. Мои руки, мое лицо — все было в его крови. Я знала, что дорого заплачу за то, что прикоснулась к нему. Прикосновение к другим людям оставляет на мне ожоги, а чужая кровь просто разъедает кожу, как кислота. Но разве у меня был выбор? Разве я могла остаться в стороне и позволить ему умереть?

Первым появился наш сосед, мистер Робин, — одинокий, седовласый старик, который увидел все через забор. В его руках был шланг, и ему удалось отогнать Хэйзел, поливая ее водой. Потом он стащил меня с тела Вильяма, и на его крики прибежали родители... Не очень помню, что было потом. Кажется, с меня сорвали одежду и поливали из шланга, чтобы смыть чужую кровь. Вода была ледяной, но жгла, как пламя...

А потом были звуки сирен — громкие, страшные...

А после — темнота.

***

В шесть лет я была просто диковатой.

В восемь впадала в истерику, когда видела чужих детей в своем доме.

А в десять лет натравила собаку на другого ребенка. Ожогов на мне тогда оказалось не слишком много — одежда защитила. Я провела всего неделю в больнице и еще несколько в реабилитационном центре. И все это время постоянно думала Вильяме: о разодранной щеке и двух поврежденных пальцах на руке. Думала о том, как страшно и больно ему было. О том, как, наверное, плакала его мама, которая привезла к нам в гости чистого, красивого, здорового мальчика, а увезла...

Калеку?

Нет, нет, я даже мысленно не хотела произносить это слово. Оно звучало слишком страшно, слишком больно и было таким колючим, что застревало в горле, если я пробовала его произнести. Вильям не будет калекой, ведь я не могла напортачить так сильно!

Мои родители после этого случая зареклись приглашать в дом других людей. Слухи разлетелись жуткие: девчонка Макбрайдов — исчадие ада, а может, и вовсе не в себе. А еще у них есть собака, у которой явные проблемы с психикой. А мать и отец куда смотрели? Ну и семейка!

Сейдж пару раз приходил из школы с синяками — затевал драки в ответ на оскорбления. Я воображала, как он кричит: «Она не сумасшедшая! И собака тоже! Она просто защищала ее!» — и тут же набрасывается с кулаками на обидчика...

Бедный Сейдж, бедная моя семья, бедная Хэйзел.

Скоро к нам явились люди из службы по контролю за домашними животными. Вошли в дом, начали с родителями разговор, хотели забрать мою акиту, но я бы скорее позволила себя четвертовать, чем отдала бы ее. Я не знала, что делают такие люди с собаками и куда увозят их в своем фургоне, но что-то подсказывало мне, что собаки больше никогда не возвращаются домой.

Я выбежала из дома и помчалась к дереву у дальней ограды сада, под которым Хейзел любила вздремнуть после обеда. Вцепилась руками в ее ошейник и потащила за собой в дыру в заборе, через которую иногда убегала на улицу, а оттуда — в городской парк. Собака беспрекословно слушалась меня, словно тоже почуяла неладное. Помню, как мы бежали с ней к зарослям дикой ежевики, в которой вили гнезда черные дрозды. Помню, как приказала ей лезть под густые ветви, а сама поползла следом, всхлипывая от боли: острые шипы расцарапали мне руки и шею. Хэйзел принялась лизать мое распухшее от слез лицо. Я обняла ее руками, и там мы пролежали целую вечность, пока кто-то не поднял ветви и не обнаружил нас.

Это был мой отец, и впервые в жизни я испугалась его. Была готова драться с ним, как Хэйзел дралась за меня. Потому что он был на чужой стороне — на стороне взрослых, а не на моей с Хэйзел. Я видела строгость в его глазах, холод, гнев.

Он стоял и смотрел на меня сверху вниз, пока я лежала среди колючих ветвей, вцепившись обеими руками в Хейзел и стойко превозмогая боль, вся в кровоточащих ссадинах и грязи. И, должно быть, он увидел что-то, чего раньше никогда не замечал. Что-то, что кольнуло его в самое сердце.

И заставило перейти на мою сторону.

— Лежи, пока я не вернусь, — сказал он, погладил меня по плечу и ушел. Колючки впивались в лопатки, но мысль о том, что у меня появился сообщник, придала сил. Вскоре отец вернулся в сопровождении нашего соседа и сказал, что Хэйзел должна немедленно уехать с мистером Робином в Донегал[3] к моей бабушке. И больше никаких вариантов нет. И если я хочу спасти ее, то должна согласиться.

— Я согласна, — закивала я, вылезая из-под кустов и громко всхлипывая. Папа склонился к аките, но так и не смог вытащить ее из-под ветвей, пока я не позвала и не сказала:

— Выходи, Хэйзел. Все в порядке. Тебя не тронут.

Я обняла собаку, сжала так, что она захрипела. Потом мистер Робин прицепил поводок к ошейнику и повел ее к машине, припаркованной у выхода из парка. А мы с папой остались у ежевичного куста, глядя им вслед. Он осторожно обнял меня и вытащил из плеча ежевичный шип. Я даже не заплакала: внутри все болело сильней.

Отец знал, что собака просто защищала меня. Я все ему рассказала. Воспитанности и вежливости у меня, может, и не много было, но зато смелости признать свою вину — достаточно. Я рассказала ему, как дразнила Вильяма и бросала в него палки, как он кинулся на меня, как мне захотелось проучить его...

Я умолчала только об одном: как я легла на Вильяма и закрыла его своим телом. Боялась, что мне все равно не поверят и подумают, что я все выдумываю, лишь бы выкрутиться.

Мистер Робин сказал родителям, что пока Хэйзел грызла мальчика за руку, я сидела на нем верхом и била кулаками. На самом деле я била собаку. Старик не рассмотрел, что происходило на самом деле, а я не стала выгораживать себя. Пусть думают, что хотят. Все равно ничего не вернуть и не исправить.

Мы просидели в парке до темноты. Отец долго говорил со мной, объяснял, как ужасно я поступила и какие последствия могут быть у этого поступка. Раны затягиваются, шрамы бледнеют, тело выздоравливает, а душа — нет. Может так статься, что тот мальчик больше никогда не оправится от страха перед животными и перестанет верить другим людям.

Но больше всего мне запомнилось то, что папа сказал в самом конце:

— Надеюсь, однажды он сможет простить тебя, Долорес.

Отец был очень, очень грустным.

— Ты хрупкая, как бабочка. Чужое прикосновение может убить тебя, ты знаешь это. Но ты можешь ранить других людей так же сильно. Одним движением можешь перевернуть Землю вверх ногами. Одним словом сломать чью-то жизнь. Помни об этом.

Я поклялась себе, что буду помнить.

— Рука Вильяма — ее вылечили?

— Я не знаю, милая, — вздохнул отец. — Мистер и миссис Веланд отказываются говорить со мной. Кажется, они вернулись в Норвегию, и Вильяма будут долечивать там...

— Папа, а тело чинить легко?

— Нет, это очень тяжело.

— Но врачи умеют?

— Хорошие врачи — умеют.

— А в Норвегии хорошие врачи?

— Надеюсь, хорошие.

— И я надеюсь, что там самые лучшие врачи на свете! — воскликнула я, размазывая руками слезы по лицу, и с жаром добавила: — Папа, я сделала это не специально! Ты же веришь мне? Я не хотела, чтобы все так получилось. Я не злая. Я не хочу думать, что я злая...

— Один очень умный человек когда-то сказал: «Никогда не ищи злой умысел там, где скорей всего имела место обыкновенная глупость». Эта мудрость всем так понравилась, что ей даже дали особенное название: «Бритва Хэнлона». Я тоже часто достаю эту «бритву», чтобы отсечь ненужные подозрения и не искать коварное зло там, где его не было... Так что давай мы достанем ее и в этот раз и решим, что ты не злая, а просто немного...

— Глупая, — закончила я, горестно вздыхая.

Папа грустно улыбнулся и дал мне руку, обтянутую перчаткой.

— Сглупила, — поправил он меня. — Что случается со всеми. Главное — понять это и постараться не повторять.

— Я больше не буду злиться на мальчиков... И кричать на них. И бросать в них палки... Хоть они мне и не очень нравятся. Но пусть живут, да? Как комары — они ведь тоже не очень, но если их не замечать...

Папа то ли засмеялся, то лизастонал, я так и не поняла: уже стемнело, и я не видела его лица. Мы шли домойпо мокрой от вечерней росы траве, и он держал меня за руку. И совсем-совсем незлился. А дома нас ждал теплый камин, и ужин, и мама с добрыми глазами. ИСейдж. И если они и дальше будут любить меня, то я постараюсь быть самой лучшей девочкой на свете.

________________________________________

[3] Графство на севере Ирландии