🎵When I R.I.P - Labrinth
(трек, который вдохновил меня на эту главу)

«... Я - Элиас Ревиаль - шестнадцатый в порядке душ. Я ничем не славился и ни о чём не мечтал, ничего не возводил и никому не посвящал дни своей свободы, ничего не захватывал и никого не убивал в погоне за идеалами. Я не ярый политический деятель и не гневливый тиран, не первый средь лучших и не последний из ужаснейших; я не лидер, не отец народа, не воитель, не ценитель великого, не творец и не созидатель. Я... Просто Элиас Ревиаль, толком и не знающий, кто он есть и что должен привнести в этот мир...»

________

Боль усиливалась подобно нарастающему шуму приближающегося поезда - стремительно и необратимо. Сердце колотилось в унисон стуку колёс, со свистом, порой сбиваясь на скрежет и лязг, но упорно и безостановочно, будто желало настигнуть утраченное спокойствие. Когда Элиас пришёл в чувства, поезд страха оказался прямо над его головой, узким тёмным тоннелем накрыл его, оставив прочие эмоции где-то снаружи, совсем далеко. В ушах что-то противно завизжало, заставив юношу распахнуть глаза. Мир вокруг, размытый, потянутый пеленой слабости, плавал из стороны в сторону, не желая проясняться. Элиас ещё долго лежал в беспамятстве, ни о чём не думая и ничего толком не видя, пока грани предметов не слились воедино, образовав чёткую картинку. Напротив, в точности повторяя его положение, лежал Винс Делрой: практически на животе, положив при том руку под голову и поджав обе ноги под себя. Узрев его, Элиас отпрянул, как вдруг боль ударила в голову, ослепляя и обессиливая. Винс тоже подался назад, но то было ленивое размеренное движение, сопровождаемое полным безразличием в лице. Под собственными руками скользнул размытый силуэт; Ревиаль медленно опустил глаза, с удивлением разглядел Деона Вогана, также чуть приподнявшегося с пола, но лежащего полностью зеркально, будто бы по ту сторону помещения. Теряясь в пространстве, Элиас осознал, где находится.

Зеркальная комната. Её название было отнюдь не случайно. Она целиком и полностью состояла из зеркал; здесь не найти ни окон, ни голых стен, ни мебели. Ничего. Лишь десяток стеклянных плит, скреплённых меж собой в единый пласт.

Элиас запрокинул голову, ложась на спину; с потолка на него взирал Хенрик Ла'Эльский, самодовольно усмехаясь, уголки его сухих губ истерично подрагивали в такт рваному хохоту. Юноша вскочил на ноги - души поднялись следом, одна за другой, окружили его.

- В такие моменты мне кажется, что ты - моё отражение, - медленно произнёс Делрой, делая шаг вперёд, в то время как Элиас попятился в другой конец комнаты. - Мне жаль тебя, честно. Твоя жизнь такая бессмысленная и нелепая, ей-Богу, как у зверька. Бегаешь, снуешь, возишься, в конце концов, мрешь... И всё непонятно для чего. Что - был, что - нет. Всё одно. Всё бессмыслица. Но я исправлю это! - в его глазах зажегся странный огонёк. - Стоит тебе только открыть сознание, как вся твоя жизнь преобразится.

Внезапная перемена в Делрое удивляла; в его голосе сквозила радость, неживые черты отмерли, словно лёд, пронзивший их, тронулся, высвобождая то, что покоилось в земле долгие годы; притом он дрожал всем телом, и неясным оставалось произвольно ли движение это. Он рассыпался в обещаниях, даруя надежду на то, что лучшие дни ещё впереди, однако же не стоило верить его словам. Юноша точно знал: для Элиаса Д'артагнана конец наступил семнадцать лет назад, а у Элиаса Ревиаля не было шансов: его приговор подписали ровно в тот момент, когда погребли первого. И Элиас чувствовал. Чувствовал, как его тело прощается со старой душой, принимая в себя что-то куда более древнее. Но, несмотря на неизбежность этого исхода, в лице Винса нельзя было различить торжества или уверенности. Страх, трепет и тревога - не более того. Он будто в первый раз в своей бесконечности сомневался в собственных силах, стоя перед человеком, готовым добровольно отдаться судьбе; он дрожал перед юношей, которого презирал и видел слабым; он молил о мире загнанную в угол жертву, как если бы палач просил милости у приговорённого к смерти. Он боялся Элиаса.

Почему? - Ревиаль не находил ответа ни в себе, ни в собравшихся вокруг. Души немо глядели на него, не вереща и не перешептываясь, не пели они былых песен, не бились о стенки его сознания, не душили изнутри - ничего из того, что могло потревожить его.

- Кайрисполь - страна Делроев. - Заключил Винс. - Даспир возводили ещё при мне. Моими руками. Время Д'артагнанов прошло, да и не должно было наступать. Им не место у власти.

- В таком случае, мне не место тоже, - Элиас наконец нашёл в себе силы хоть что-то ответить.

Лицо Делроя исказилось больше прежнего; ни с того ни с сего прорезалась широкая улыбка, глаза распахнулись, озаряясь ещё большим блеском.

- Нет, - протянул он так, что хриплый голос задрожал от натуги, - нет! Ты не Д'артагнан. Ты и сам это знаешь.

- Ошибаешься!

- Они отринули тебя! - И вновь он ожесточился.

- Да, это так.

Ком подступил к горлу - зудящий, тошнотворный ком застоявшихся эмоций, что, словно гнилая вода, тух внутри, извечно напоминая о себе. На него мухами слетались проблемы, плодились подле него, порождая одна другую. И Элиас хотел выплеснуть всё до последней капли. Очиститься.

- Они лишили тебя имени!

- Да, это так.

Слабость подобна грязи: забилась под одежду, зудела, впитываясь в кожу, срастаясь с ней в нечто неразделимое. И жизнь без неё забывалась, становилась сном, мечтой или похмельем, приятным, но слишком далёким от безжалостной реальности.

- Они заточили тебя здесь!

- Да! Это так!

Жалость к себе более не имела в нём места. Слишком много эмоций, ярких, затмивших собой упрямый прошлый мир, ломящийся напропалую и во всём стремящийся властвовать. Но Элиас не желал чувствовать его. И двери оказались закрыты. А тот бился и бился, ломал и крушил самого себя, становясь ещё более уродливым и неприметным.

- Они лишили тебя жизни! Всего, что бы ты мог иметь!

- И это правда! Правда!

Сквозь пелену слёз мир казался совсем иным. Настоящим. Миром чувств и переживаний. В нём не было ни одной чёткой грани, зато красок, сливающихся меж собой, великое множество. И Фабиан оказался неправ, когда утверждал, что с рождения нам дан лишь набросок. Нет! Ни наброска, ни красок... Даже полотна - нет! И мир Элиаса возник именно тогда, на руинах его прежних попыток возвести хоть что-то. Мелкий, незатейливый, но свой.

Души размылись. От них остались бессмысленные оболочки - Элиас отказывался видеть их своим отражением; всё так же ярок и чёток оставался лишь Винс Делрой.

- Они сделали тебя никем! - рявкнул он, вскипая от ярости.

- Да, - юноша вновь согласился. Легко и безболезненно. - Они сделали меня мной. Я есть я. И я - никто. И вы все, такие, какими я вижу вас сейчас, тоже никто. Мы - никто. Но... В моей жизни всё ещё поправимо.

- Мной, - коротко отозвался Винс.

- Нет. Не тобой. И даже не теми, кто приговорил меня к смерти. Мной и только мной.

- О Боги! Как ты глуп и наивен!

- Пусть даже так!

- Послушай! - эти слова заставили Элиаса в очередной раз отступить, Винс шагнул ему навстречу. Именно в таком порядке. Не иначе.

- Я не желаю!

- Послушай!

- Я не хочу... - юноша схватился за голову, зажмурившись и зажав уши.

- Я в твоей голове, - усмехнулся тот, - неужто эти годы тебя так ничему и не научили.

Комната медленно двинулась под ногами, завертелась с бешеной скоростью. Души слились в одну серую полосу, пронзившую помещение насквозь, исчерпались окончательно. Стекло заскрипело, побежало сетью глубоких трещин и... Лопнуло. С глухим, протяжным хлопком обдало волной застоявшегося воздуха. Одно за другим зеркала разлетались в щепки, казалось, что кто-то бил их собственными руками, вырываясь наружу; дробил их в мелкую блестящую крошку, точно снег, ледяной и обжигающий. Осколки летели отовсюду, градом обрушились на голову. Элиас прижался к полу, который вмиг тоже покрылся трещинами, задрожал. Загромыхал. Зеркальную комнату окатило новым ударом.

- Я брежу! Брежу! - Ревиаль всё пытался перекричать оглушающий шум. - Брежу, черт возьми!

Внезапно рухнула тишина. Прямо в руки. Мертвая птица-тишина с простреленным крылом.

Элиас распахнул глаза. Комната предстала такой, какой и была прежде, - целой. Однако душ больше не было; из десятка зеркал на Ревиаля испуганно глядел один и тот же незнакомый бледный юноша с глубокими серыми глазами. Элиасу никогда не приходилось видеть его раньше, и он долго настороженно вглядывался в него, ожидая, когда же незнакомец заговорит. И только после Элиас узнал в нём себя.

И мир вновь поплыл...

_________________

Фабиану не хватило места за общим столом. Впрочем, дело было не столько в месте, сколько в том, что никто из присутствующих не видел в юном господине Тайфере ровню себе. Ему выделили кресло в углу залы, чем он ещё больше оскорбился, после чего изъявил желание покинуть собрание; тогда Мэриам Мандейн настоял на его присутствии, демонстративно всучив ему какой-то измятый лист бумаги, велел записывать самое важное.

Конец службы при Мандейне близился. Фабиан превосходно справлялся со своими обязанностями, находясь, как и прежде, в расслабленном, полусонном состоянии; даже нехватка образования не мешала ему верно вести документацию. Однако же Мандейн не планировал растягивать их сотрудничество дольше своего срока пребывания на должности заместителя главы Имперского Совета.

"Ваши услуги дорого мне обходятся", - заключил он после коронации, и Фабиан согласился, хотя прекрасно понимал, что дело далеко не в деньгах. Истинную причину Мандейн озвучил немногим позже, на аукционе у госпожи Ла'Круэль, где под вечер отвёл Тайфера в сторону, чтобы обсудить последние растраты. Вино тогда произвело на собеседников кардинально разный эффект: Мэриама озлобило, а в Фабиане пробудило небывалое благородство вкупе со снисходительностью. Они долго спорили, сами толком не ведая о чём, перескакивая с темы на тему, затем первый вспылил и выпалил одну короткую, но премерзкую фразу... Под утро Тайфер не вспомнил её в точности, но ясно в разуме всплыли те чувства, что испытал он в тот самый момент; чувства, заставшие его врасплох и заставившие молча выйти из залы. Фраза эта касалась его самого и Элли; слухи об их романе разбухали, как тесто на дрожжах, всё больше и больше раздражая Мандейна. Он более не мог позволять очернять как своё имя, так и имя жены, всячески искал решение свалившейся на голову проблемы. Последние дни Фабиану не позволяли задерживаться в доме советника ни на минуту, работать отныне необходимо было, не выходя из кабинета, обедать отдельно ото всех. Элли, обычно поившая его чаем и с интересом расспрашивающая о делах мужа, старалась не пересекаться с нерадивым секретарем, даже уехала на пару дней к матери, лишь бы не доставлять никому проблем. Но слухи не прекратились. Зато кончилось терпение господина Мандейна.

Но в то утро, на собрании Имперского Совета, он выглядел куда более приветливым и спокойным, точно забыл события прошлого вечера; наверняка, радовался, что сумел сбросить столь тяжёлый балласт - Фабиана.

В комнату степенным шагом вошёл юный император. По его лицу с лёгкостью можно было понять, что нынешнее положение ничуть не радовало его, скорее угнетало. Он вяло оглядел советников, которые поднялись из кресел, приветствуя его, временно занял место главы, так как собрание не полагало присутствия императора. Тот день считался исключением, потому что Август обязывался самолично вскрыть поручительные письма покойных Делмара Д'артагнана и Ноэля Тайфера, в которых оба указывали имя человека, назначенного ими на место главы Имперского Совета в случае "затруднительных" обстоятельств. Таковые наступили, и тянуть с оглашением написанного никто не намеревался.

- Приступим, - коротко произнёс Август, принимая из рук Ксавьера нож для резки бумаги, ловким движением вспорол письмо. Он долго вчитывался в текст с явным замешательством во взгляде, после чего потянулся ко второму письму. Замешательство не исчезло.

Все присутствующие, за исключением Фабиана и Августа, давно знали, кто был избран на место главы, однако меж ними скользила тревога, словно каждый готовился к чему-то дурному.

- Элиас Ревиаль, - Д'артагнан медленно, чуть ли не по слогам озвучил это имя, явно незнакомое, окинул советников вопросительным взглядом. - Кто это?

Никто не решался заговорить.

- Впервые слышу это имя. Не помню, что бы вообще когда-то встречал этого человека, - Август внезапно поднялся из кресла, медленно двинулся вокруг стола; в теле засело глубокое напряжение; император нервно барабанил пальцами по свёрнутому письму, и звук этот эхом отдавался в стенах помещения. - Я спрашиваю: кто такой Элиас Ревиаль? Неужто так трудно ответить?!

Господин Ла'Круэль скомкано рассказал о положении Ревиаля в обществе, представив его человеком крайне образованным, недавно вернувшимся из-за границы, не по годам сведущим в областях политики и экономики.

Фабиан, поначалу не расслышавший имя, хоть оное было произнесено до крайности чётко, пребывал в странном состоянии, когда разворачивающиеся на его глазах события виделись ему забавой. Он ощущал себя ребёнком посреди ярмарки, где пред ним плясали шуты, неся бредни и небылицы. Эдакое представление на потеху публике. И Фабиан смеялся, смеялся и смеялся. В определённый момент ему стало настолько смешно, что он не сумел удержаться и с хохотом подорвался с кресла, оказавшись прямо перед Его Величеством, лицом к лицу. Август, ранее не обративший на присутствии Тайфера ни малейшего внимания, видимо, нашёл в этом открытии приятную мелочь, тоже не сдержал усмешку.

- Вот Вы, - начал он, размахивая поручительным письмом, - вот Вы, господин Тайфер, скажите мне: кто такой этот Элиас Ревиаль? Вот я в глаза его не видел, а должен утвердить его кандидатуру на должность главы!

- Зря Вы так, Ваше Величество, - вмешался Мандейн, - он был на Вашей коронации.

- Хоть убейте! Не помню! И на том кончено! - Август выдохнул, перевёл взгляд на Фабиана. - И всё же ответьте мне, господин Тайфер, знаете ли Вы Элиаса Ревиаля?

- Знаю, Ваше Величество.

- И кто же это?

- Мне казалось, что господин Ла'Круэль достаточно ясно выразился, - от взгляда Августа становилось не по себе, и Фабиану хотелось поскорее завершить начатый разговор.

- Мне глубоко неинтересны те аспекты, что озвучил господин Ла'Круэль, - звучало весьма грубо, но Август не стыдился прямолинейности.

- В таком случае, мне нечего Вам сказать.

- Неужто?! Совсем? Я всего лишь прошу озвучить более широкий взгляда на человека. Вы ведь видели его?! Знаете его?! Ну... Вот... К примеру: я, толком не зная Вас, уже многое могу сказать по одному Вашему виду и манере речи. Вам двадцать, но на лбу, меж бровей, уже виднеются морщинки; Вы очень часто хмуритесь (даже сейчас), без причины, как будто пребываете в постоянном напряжении. Должно быть, Вы любите, когда всё находится под Вашим личным контролем, притом Вам несложно организовать себя, но эмоциональность, импульсивность, если быть точнее, постоянно мешает принимать верные решения. И Вы всё хмуритесь и хмуритесь, точно обдумываете каждый последующий шаг, боясь ошибиться. Из Вас бы вышел хороший управленец. Но вот работа в коллективе явно не Ваше, так? Здесь Вы не можете расслабиться и сосредоточиться... Да-да, точно! - Он внезапно щёлкнул пальцами, продолжая пожирать Фабиана взглядом. - Вы сосредоточены лишь тогда, когда расслаблены... Странное дело. Должно быть, Вы и сами этого в себе не понимаете... Одеты Вы расслаблено, даже небрежно, но в движениях крайне скованны. Откуда у Вас такая выдержка? Как у офицера. Но Вы не служили, хотя могли бы. Вас держали в строгости; с матерью Вы общались мало и формально, без откровений и без душевных излияний, а отец душил в Вас слабость, правда, вместо неё убил в Вас личность. Глядя на Вас, я поначалу вижу Вашего отца, а затем его сына. Именно его сына. Не Фабиана Тайфера, а просто Тайфера-младшего... - Он ненадолго замолчал, после чего продолжил. - У Вас очень красноречиво дёргается нос, когда Вы раздражаетесь. Да-да, прямо сейчас. Такие мелочи любят и ценят женщины... Так кролики дёргают носом. Мило. Безобидно. В Вашем окружении много женщин, потому как для них Вы совершенно не агрессивны, но очень чутки. Знаете, этот вид чуткости, когда человек отчаянно пытается поступать так, как кто-то того желает. Даже при мне Вы хотели поступить так, но неверно поняли меня... Однако куда красноречивее Ваши руки. Длинные пальцы, которые Вы постоянно ломаете; вытянутые, очень узкие ладони, характерные мозоли, ногти неровные, по длине различны; Вы так занятно держите сейчас перо... Вы... Художник?

- Довольно! - Фабиан отшатнулся, невольно повысил голос.

-... Вы пожалеете о сказанном. Ан нет! Уже пожалели... Впрочем, оно того не стоит. - Произнеся эти слова, он повернулся к советникам, заложив руки за спину, продолжил. - Думаю, теперь более чем ясно, что я подразумеваю под "широким взглядом на человека". Ещё яснее, что я не стану одобрять кандидатуру Элиаса Ревиаля на должность главы Совета, пока не увижу его лично.

- Но Ваше Величество!.. - хотел возразить Ксавьер.

- Никаких "но", господа! Если потребуется, я и сам сумею избрать подходящую кандидатуру... не из собравшихся, разумеется... - последнее он добавил себе под нос, но достаточно чётко.

Кто-то всплеснул руками, другие принялись перешептываться. Август двинулся к выходу из залы, остановился в дверях, бросив напоследок:

- И да, господин Мандейн, я уже заждался Вашего отчёта о поставках зерна в Эйсбург. И да, господин Ла'Круэль, я отклонил список присланных лиц, что Вы предложили на место статского советника. И да, господин Ксавьер, в гвардии опять бардак...

________________

Сад полыхал. Солнце только-только забрезжило на горизонте, косыми лучами проглядывая сквозь кромешную ночную темень, но огонь оказался столь ярок, что близ его было светло как днём.

Элиас сидел на крыльце в одной лишь рубахе, наблюдал за тем, как суетятся слуги, вёдрами тащат воду, в панике мечась от дома в сад и обратно. Пламя подступалось к усадьбе, легко перебираясь с дерева на дерево, поглощая всё то, что некогда Элиас видел самой главной своею ценностью.

- Это ведь Вы... Вы это сотворили! - кричал, задыхаясь, обезумевший от ужаса Регон, пару минут назад разбуженный Мирой; он сбежал по ступеням, кутаясь в тонкий шёлковый халат, но во дворе дома так пекло, что пот струями стекал по его лбу и шее.

Самого Элиаса, мокрого и грязного, босого и полунагого, било в истерике; он трясся, сам не зная отчего, испуганно озирался и никак не хотел уходить, сколько бы того не требовали.

- О чём Вы думали?! - Регон сгреб его в охапку, поднял над землёй так, что тот с хрипом забился, отчаянно дергая в воздухе босыми ногами, пытаясь расцепить пальцы рачителя.

- Я... Я... - Элиас яростно размахивал руками, царапая Регону плечи, старался как можно больнее ударить его, но тот окаменел от гнева, ничего не чувствовал; с минуту держал его, после чего ослабил хватку, позволяя юноше с грохотом упасть на деревянные доски пола.

Мира охнула, схватившись за сердце, бросилась к Элиасу, но Регон преградил ей путь.

- Оставьте его! - Воскликнул он с нескрываемой яростью в дрожащем голосе. - Оставьте же пустые хлопоты! Как бы Ваша забота не сделала его кисейной барышней!

- Ах как же Вы жестокосердны!

- Я?! Ах я?! Я жесток?! Откройте же глаза! Посмотрите! Взгляните на него! - Регон бросил короткий взгляд на Элиаса, скрючившегося на ступенях. - Разве это не жестокость?! Эгоизм! Сущий эгоизм! Это и есть жестокость! Он считает, что во всём и всегда прав, что все ему обязаны! Даже Вы, дорогуша, обязаны жалеть его. Он этого не ценит, поверьте мне на слово!

- Да как Вы смеете так говорить?!

- Да Вы только взгляните! Он поджёг сад, поставил нас под риск, ради своей глупой прихоти! И Вы смеете защищать его! Лучше бегите к соседям и зовите подмогу. Сами мы не справимся.

Мира всхлипнула, с болью и обидой глянула на Элиаса, а после бросилась за ворота. Регон поспешил в дом, помогая горничным выносить ведра с водой, сам тушил разгорающееся пламя.

Небо над городом засверкало, подернулось полосами света, и внезапно повалили тяжёлые хлопья снега. Элиас, повинуясь внезапному порыву, вскочил на ноги, рванулся к Регону. Тот отирал опаленные усы грязными от копоти руками, удивлённо уставился на него:

- Чего Вам?

- Какой сегодня день?

- Нашли время, чтобы спрашивать! - Регон усмехнулся, совершенно беззлобно и даже мягко. - Первое декабря.

Глаза съедал жар, аж слезы наворачивались, и Элиас невольно попятился, чувствуя, как огонь осушает его щеки, когда Регон коротко добавил:

- Не стойте столбом! Несите воду!
____________

Авторский комментарий для тех, кто хочет понять происходящее чуть глубже.

Одной из ключевых тем книги является становление личности; причём путь, который проделывает человек в течение долгих лет, сжат до нескольких месяцев. Стоит пояснить, что речь идёт о становлении в эмоциональном плане, попытке взрастить в себе эмоциональный ум (истинный ум, как считается сейчас).

Прежде чем затрагивать какие-либо разительные перемены в мировоззрении героя - Элиаса Ревиаля - необходимо совершить толчок. И этим самым толчком в жизни многих людей служит подростковый бунт. Да-да, то, что всеми высмеивается и видится сущей глупостью, считается важным аспектом в контексте формирования личности человека. Мало того, необходимым. Причём подобный бунт может произойти далеко не в подростковом возрасте, всё зависит лишь от психики человека и условий, в которых он находится.

Теперь немного самого контекста. Элиас Ревиаль застрял в эмоциональном развитии на уровне десятилетнего ребёнка, что очень заметно и в образе его мышления, и в поведении. Если отбросить фэнтезийную составляющую книги, картина станет ещё более удручающей. Подвижки, пусть и слабые, в жизни Элиаса случаются после столкновений с Фабианом Тайфером (об этом персонаже как-нибудь стоит поговорить отдельно). Можно наблюдать это буквально по сценам: разговор - перемена, разговор - перемена, разговор - перемена. Последний из них служит переломом, и Элиас, не мыслящий о самой возможности сопротивления, начинает противиться воли Регона, душ и условного общества. Причём души, которые должны были сделать его интеллектуально выше окружающих, возвести его в боги, в контексте происходящего являются признаком ограниченности.

У Элиаса в голове формируется недостижимый идеал мира - эмоциональный мир, тот, где всё материальное не имеет особой значимости, а чувства возводятся в культ. Чувство - это Бог. Для героя, многие чувства которого пресекались и запрещались, любой эмоциональных всплеск становятся чем-то свыше.

Начинается бунт. Элиас током не знает, за что и почему борется. Он так и не сумел до конца понять, ради чего стоит жить, но и лишать себя этой возможности он желает.

Противостояние с Регоном сравнимо с борьбой с родителями. Обе стороны правы и обе же ошибаются. Противостояние с душами же иного рода: герой искореняет в себе те качества, что мешали двигаться дальше. Винс Делрой - это несамостоятельность и жалость к себе; преодолеть их, пожалуй, труднее всего. Но даже когда они "растворяются", стоит понимать, что они не исчезли полностью, ибо это часть человеческой природы, порождающая постоянное противостояние, а верным помощником в нём может стать лишь сила воли. Есть ли она у Элиаса? - На данный момент... Нет.

Почему Элиас поджигает сад? И почему именно его, а не ненавистный дом?

Сад в книге является воплощением человеческой природы, её негативной стороны, если быть точнее. Многих героев сад пугает, а единственным, кто любит это место оказывается Элиас, боящийся социума, видящий в обществе что-то дурное, не готовый работать над собой. Сожжение сада - попытка справится с проблемами быстро, одним рывком, но все мы знаем, что это редко приводит к чему-то хорошему.

День, в который происходят события, первое декабря - первый день зимы. Ужасное, по мнению Элиаса, время, когда сад засыпает, оставляя его в одиночестве. Но теперь сад уничтожен собственными руками, а главные события жизни выпадают именно на зиму. Для героя это служит предзнаменованием, подтверждением правильности его поступков и необходимости продолжать бороться. И да, Элиас по-прежнему не знает, к чему идёт. В этом, наверное, есть его основная проблема.

На этом всё! Всем спасибо за внимание!
____________
Рада представить вам эстетику с Фабианом Тайфером от неподражаемой Maria_Alexandra_T

Могу смотреть на неё целую вечность ❤️