Губы ещё пылали, хотя безжалостный ветер давно осушил их, стерев след поцелуя. Он стал внезапным вознаграждением за проявленную храбрость, преподнесенным после того, как Ленор, спустившись из окна по грубой верёвке, легко впорхнула в объятия Регона. Ноги тряслись так, что она еле могла стоять, руки зудели от напряжения, однако то были чувства второстепенные, отпущенные в ту секунду, когда дыхание Регона мурашками отдалось на её коже. Скрипучий мороз, теплящееся в груди волнение, терпкий аромат парфюма и стойкий запах табака, чуть пробивающееся сквозь них благоухание кожи - все они слились в единый порыв пронизывающего восторга, в котором Ленор забывалась.

Её, кажется, связывали узы брака, но вовсе не с другим трепещущем сердцем и отнюдь не путеводною нитью; они страхом сковывали по рукам и ногам, не давая спокойно сомкнуть глаз, являясь в мыслях гнусным осознанием того, что ночью "избранник" вновь проникнет в её спальню и будет стоять в сумрачной тиши, глядя тяжело и жадно, отчего тело нальется свинцом. И даже если она застанет его, даже если осмелится широко открыть глаза, даже если велит ему исчезнуть, он лишь молча опустится подле и будет лежать рядом до тех пор, пока постель окончательно не остынет. Затем он скроется в своём кабинете, а она, как только затихнет звук удаляющихся шагов, тихо сползет с кровати, не в силах выносить даже иллюзию его присутствия.

Фабиан пытался "приучить" её к своему существованию. То и дело возникал в поле её зрения, обычно скупой и на слова, и на поступки. Поначалу, когда Ленор только-только перебралась в усадьбу Тайферов, они виделись лишь за завтраками. Он вслух читал выдержки из газеты о главных происшествиях за последнее время, никак не высказываясь на их счёт, и только лицо выдавало истинную его реакцию. Ленор смутно понимала, о чём именно писали в тех самых злополучных газетах; слишком уж туманно изъяснялись их авторы. Отдельной загадкой для неё стало слово "волнения", повторяющееся из статьи в статью, изо дня в день. Казалось, все прочие слова были лишь его фасадом, очередным поводом чёрным по белому вывести дымчатое "волнения".

Волнения бывают на душе.

Волнения бывают на море.

Здесь они захлестнули площади.

Спустя пару дней, к завтракам прибавились обеды и ужины. Иногда он приглашал её в свой кабинет, где они пили кофе. Тоже в тишине. Тоже молча. Кажется, он усвоил главный урок: "Твои слова яд. Они всё отравляют".

Временами он делился с ней набросками картин: молча выкладывал перед ней исписанные листы, ждал её одобрительного кивка, затем прятал наброски в стол. Готовые работы Ленор не приходилось видеть; он держал их в своей спальне и, как только подворачивалась возможность, продавал.

"Извините", - это странное слово он адресовал ей за день до побега, когда случайно вошёл в ванную комнату, застав её в одной лишь ночной рубахе. Впрочем, ей было всё равно, во что она была одета и была ли вообще, просто им обоим полагалось стыдиться. Однако обоих тревожило иное, произошедшее далеко за пределами гнезда Тайферов и далеко за рамками приличий...

И Ленор продолжала забываться.

Она, кажется, являлась цесаревной, но слово это мало что значило для неё, чего не скажешь о тех, кто её окружал. День ото дня она всё больше задумывалась, кто такая Ленор Д'артанган, если не цесаревна? Значит ли она что-то ещё? Думала о том за завтраками, глядя на столовые приборы и чувствуя, как волнения, разыгравшиеся на площадях, вгрызаются в душу. Думала о том, когда разглядывала наброски Фабиана, не видя, как бы ни старалась, ни линий, ни штрихов. Взирала из-под отяжелевших от усталости век на удаляющийся силуэт Фабиана, по-прежнему не находя ответа. Но когда Регон крепко сжимал её ладони в тиши дормеза, она чувствовала себя чем-то большим, нежели просто цесаревной.

И она забывалась на его плече.

- Как думаете, что будет, когда он обнаружит Вашу пропажу? - Регон предпринял тщетную попытку согнать смятение с её лица, но сделал только хуже.

Ленор криво улыбнулась, как делают то люди, попавшие в неловкое положение и мало представляющие, как следует поступить.

- Страшно представить. - И ведь действительно. Ленор ни разу не заставала Фабиана в гневе, впрочем, он и без того был способен на ужасные поступки. - Мне жаль его, верьте или нет. Очень жаль. Он глубоко несчастный, одинокий человек и, кажется, был таким с самого рождения. Всё то время, что я жила с ним, я пыталась понять, почему он стал таким... жестоким и отрешенным, почему он так ненавидит себя и призирает окружающих, почему он не желает отпускать меня, сколько бы я ни просила. Вы будете смеяться, но ответ таков: нет никакого Фабиана Тайфера.

- Как это? - Регон усмехнулся, сквозь крепко сжатые зубы.

- Есть "господин Тайфер", заседающий в Имперском Совете, есть "безымянный художник", пишущий "призывные" картины, есть извечно угнетаемый "Тайфер-младший" на устах старожил государственной службы, есть "Фабиан" в кругу друзей и "сударь", не слишком почитаемый среди слуг. А "Фабиана Тайфера" - целостного человека, сочетающего в себе все эти качества и обладающего чувствами и интересами, - почему-то нет. Вернее, он был, но только со мной. Как бы он ни гневался на меня на словах, как бы ни спорили мы порой и сколько бы яда ни проливали. Вы наверняка подумаете, что я слишком многое на себя беру, но мне действительно кажется, что я видела Фабиана настоящим. Даже не кажется. Я знаю, что видела. Без масок и обязательств, без напускного лоска и пены драмы. Фабиана Тайфера, который говорит то, что думает, и чувствует то, что подсказывает ему сердце. И это отнюдь не удручающее зрелище, как Вы можете предположить.

- И всё же Вы не захотели разделить с этим человеком свою жизнь, - Регон выпустил её руку, отстраняясь. Его мнение о Тайфере было, мягко выражаясь, плохим. Триаль предпочитал судить людей по поступкам и только, остальное же без сожалений им отбрасывалось за ненадобностью. Любое несогласие с его мнением вызывало у Регона отторжение, и разговор с Ленор не стал исключением.

- Да, не захотела. Но... - Она замялась в нерешительности. - Но сегодня я всерьёз усомнилась в том, что побег - хорошая идея, а при виде Вас под окном я захотела задвинуть шторы и поставить крест на этой затее. Я будто наяву слышала голос Августа: "Что ты творишь?! - кричал он мне. - И почему тебе вечно неймётся?! Жизнь ведь только наладилась, а ты вновь берёшься рушить то, что построили другие. Имей совесть и будь благодарна тому, кто целые ночи просиживает в кабинете, лишь бы случаем не потревожить тебя, тому, кто даже слово лишнее не осмеливается сказать, только бы не ущемить твою "чувственную" натуру. Остановись!". Думаю, Август сказал бы именно так и был бы прав.

- Вы жалеете? - Спросил Регон с настороженностью в лице.

- Если я о чём-то и жалею, то только о том, что увидела Вас на том вечере у госпожи Ла'Круэль, а после столкнулась с Вами на почте. - Она еле заметно улыбнулась. - Если бы мне кто-то сказал, как сложатся дальнейшие события, я бы струсила и притворилась больной, лишь бы не застать Вас. Наша встреча своего рода искушение, и я поддалась ему. Теперь со страхом ожидаю наказание.

Вскоре Даспир остался позади. Они планировали к утру добраться до Росбина, чтобы сесть на грузовой поезд до Марцелия, а уже там, заручившись поддержкой местной власти (если то потребуется, и Август решит насильно вернуть сбежавших в пределы родной страны), обычным рейсом добраться до Лиронии.

Они старались не вспоминать об обманутом Элиасе, которого Регон даже и не думал брать с собой, старались не допускать ни единой дурной мысли о том, что задуманное может не осуществиться. Хотя где-то глубоко внутри Ленор понимала, что их замысел обречен на провал, понимала то ещё в момент, когда Регон подхватил её на руки.

Так не бывает. Кайрисполь не отпускает людей так просто.

Незнакомец, обязавшийся за приличную плату посадить их на грузовой поезд, выглядел крайне встревоженным; взгляд его скользил по перрону в неустанном поиске чего-то. Вместе с Регоном они уложили багаж, всё также опасливо переглядываясь, застыли в невыносимом ожидании.

Стоило поезду тронуться (а случилось это столь резко, что Ленор невольно вздрогнула всем телом), на перроне возникли четыре силуэта - вовремя спохватившаяся охрана. Сложно было тогда предположить, принадлежали ли они к числу местных или преследовали беглецов от самой столицы.

Регон спешно запрыгнул в вагон, вытянул руку в ожидании, что Ленор последует за ним, но она застыла в оцепенении, не в силах более противиться засевшим в теле сомнениям. Раздался первый выстрел - в воздух. Волнение стиснуло грудь, и в голове вновь зазвучал голос Августа: "И что теперь?! Неужто посмеешь ослушаться?! Не посмеешь. Я это знаю".

И она действительно не смела.

Незнакомец, стоявший подле, внезапно вцепился в её плечи, стараясь загородить себя ею, и в тот момент раздался второй выстрел. Пуля со свистом въелась в правое бедро. Ленор хотела вскрикнуть, но голос пропал, точно страх железной хваткой сковал горло, не давая возможности словам вылиться наружу. Поезд с грохотом промчался мимо, увлекая за собой и веру, и надежду, и любовь. Остались только цветные пятна, возникающие тут и там, и редкие, еле различимые силуэты, перетекающие один в другой. И Ленор никак не могла понять, ночь ли бросила на мир свою тень или её собственный разум стал пленником ночи.

____________

- Нет, - отрезал Мандейн, нервно барабаня пальцами по столу. - Точно нет.

Шёл четвёртый час срочного совещания, и лица собравшихся слились в единый пласт усталости и раздражения. Бодрым оставался только Фабиан, который навис над столом, излучая азарт и решимость.

- И почему же опять нет, позвольте спросить? - он знал, что стоит перестать настаивать на своём, как об уважении со стороны советников можно забыть. Уж лучше он будет являться им в страшных снах, не услышит более в свой адрес ни одного доброго слова (впрочем, Фабиан и без того не удостаивался оного), будет ими гоним и втайне ненавидим, чем упустит шанс воспользоваться своими полномочиями, сломается под давлением этих крохоборов, некогда ставших почти родными его отцу.

- Вы самого себя слышите? - Мандейн всем видом демонстрировал, что действительно сомневается. - Вы предлагаете нам в столь непростое время взять и реформировать систему законодательства?!

- Я всего лишь хочу дать народу то, что он хочет...

- И поставить под вопрос авторитет власти?! - хотя Мандейн был озабочен только собой и никем более. - За каждым из нас стоят по меньшей мере двадцать государственных управленцев, лучших в своей стезе, и Вы смеете сомневаться в грамотности принимаемых нами решений?!

- Плоды одного из них мы как раз пожинаем, - напомнил Фабиан, не сдержав язвительную усмешку.

- Для всех заговорщиков путь един - прямо в петлю. Или Вы хотите со мной поспорить?

Ответа не последовало.

- Если Вы хотите знать моё мнение, - пользуясь затишьем, заговорил Энрик, бесстрастно случавший перепалку, как и весь вступительный монолог Тайфера с вытекающими из него обсуждениями, - я бы не стал после стольких конфликтов заимствовать орган законодательной власти у Кельской Империи... Как Вы его назвали на свой лад?

- СКОП - Собрание Кандидатов Общенародного Плебисцита, - в сотый раз повторил Фабиан с еле скрываемым надрывом в голосе.

- Хорошо, давайте представим, что мы поступим так, как Вы того хотите. - Господин Ла'Круэль первым отступился от "принципа отрицания", впрочем, как и всегда. - Представим, что мы проведём выборы членов Вашего "СКОП-а", а дальше что?

- На первом же собрании поднимем особенно остро стоящие вопросы. Отмена смертных приговоров, к примеру.

Мандейн лукаво улыбнулся:

- Ещё что, позвольте поинтересоваться?

- Вынесем на рассмотрение собрания законодательный проект о реформе конституции.

Странная опустошенность застыла в глазах советников в те секунды, как будто Тайферу удалось нащупать ту грань их терпения, за которой простиралось неизведанное.

- Ах вот в чём дело... - первым опять заговорил Мандейн; голос его звучал на удивление ровно и спокойно. - Вас наша конституция не устраивает. Так с этого стоило начинать. Мы хотя бы знали, к чему стоит готовиться. А Вы всё СКОП да СКОП... Давайте будем честными! Что создание СКОП-а, что отмена смертных приговоров, что реформа конституции - вне зависимости от побуждений - одно большое опрометчивое решение, о котором мы все пожалеем, как только на себе почувствуем, насколько сильно оно подрывает давно сложившуюся систему. Вы, видимо, в силу своей юности и максимализма просто не понимаете некоторых вещей...

- А Вы в силу старости и ханжества понимаете ещё меньше моего. - Грубо оборвал его Фабиан. - Хотите поговорить о возрасте?! Думаете, сейчас самое время?! Думаете, можете унижать меня?! Так знайте же: я более молчать не стану.

Мандейн поднялся из кресла. Теперь они с Фабианом были наравне, стояли, глядя друг другу в глаза, захлебываясь от накопившегося яда, зная, что одних слов для его излияния не хватит.

- Пригрел змею на груди... - отвесил наконец советник. - Вот так бывает, господа! Поначалу возьмёшь мерзавца в секретари, простишь ему все огрехи, в дом пустишь, будешь закрывать глаза на то, как он вьётся подле твоей жены... Думаешь: ну ведь приличный юноша пред тобой стоит, да и благородным человеком воспитанный! Человеком с большой буквы, я бы сказал! А потом стоишь и выслушиваешь, как он порочит тебя! Это ли не наглость после стольких услуг?! Неблагодарный Вы, господин Тайфер! И фамилии Вы этой недостойны! Её надо заслужить и из года в год оправдывать, а Вы как были разнузданным и безвольным, таким и остались. Будь Вы самую малость умны, Вы бы сейчас не доказывали нам необходимость СКОП-а, а были бы рядом со своей больной женой, которая, если меня не подводит память, лежит в одиночестве с огнестрельным ранением. Вас ведь ошибки ничему не учат. Первый раз недоглядели - несчастную выкрали; недоглядите и второй.

- Уж это я терпеть не стану! - Фабиан в спешке принялся собирать разбросанные по столу бумаги, где чёрным по белому были выведены его бессонные ночи. - Избавьте меня от нравоучений! Я более слушать Вас не намерен! Если же Вас столь беспокоит низость моей личности, что Вы не можете узреть ничего, кроме моих грехов, то я более не буду мозолить Вам глаза. А о СКОП-е всё же подумайте... Подумайте, когда будете искать, куда же утекают финансы из государственного бюджета, и внезапно обнаружите прореху - попытки смирить народ и устранить последствия его волнений. И Вы, господин Ксавьер, тоже поразмышляйте на досуге над моим проектом, когда будете читать списки военнослужащих, пострадавших при разгоне протестующих. Вы все, господа. Подумайте.

Он покинул залу, хлопнув дверью, слетел по ступеням, стараясь, как можно быстрее скрыться не только от ненавистных господ, но и от навязчивых мыслей.

Его тяготил факт того, что Ленор, ставшую главным действующим лицом повсеместных обсуждений, вовсе не выкрали из родового гнезда Тайферов, как приходилось говорить. Она сама открыла окно их общей спальни в ту злополучную ночь и сбежала. Благо, что Фабиан вовремя заметил её пропажу. Человека, "выкравшего" её, звали Регон Триаль. Для масс он был задержан и предстал перед судом, для самых близких и участливых он пересёк границу и растворился в неизвестности. Ленор оказалась менее везучей. Она поймала пулю и третий день лежала в окружении стен, бледная и мрачная одновременно. О Регоне она молчала: стоило кому-то в её присутствии упомянуть его имя, как она отворачивалась к стене, произнеся прежде сухое "оставьте меня". Это была единственная фраза, которую из неё не приходилось насильно вытягивать; остальное же Ленор говорила нехотя, с видом полного отторжения.

Его Величество посетил сестру единожды; пробыл подле неё не более минуты, а затем спешно вышел из комнаты, стирая с лица воду, которую, судя по всему, цесаревна плеснула в него.

- Рад, что она так быстро поправляется. - Заметил Август, натужно улыбаясь. - Прямо-таки чудо!.. А Вы, господин Тайфер, побольше бы времени проводили с ней, а то ведь совсем одичает. Бедняжка.

Однако Фабиана она не жаловала больше других.

- Я не хочу просыпаться и видеть Вас у своей постели. - Заявила она как-то поутру. - Сделайте одолжение: избавьте меня от этого невыносимого зрелища... Ну что Вы?! Что Вы смотрите на меня с осуждением?! Думаете, я не вижу, как я Вам противна?! А я, знаете ли, вижу и прекрасно понимаю. Так зачем Вы приходите и сидите как сторожевой пёс подле меня?! Думаете, я снова убегу? Куда уж мне теперь!

Она с тяжёлым вздохом опустилась на подушки и через минуту заговорила вновь:

- Как мне всё это опостылело. Не поверите: мне даже от Вашего молчания тошно. Что же Вы за человек-то такой, господин Тайфер?! Я Вас никак не пойму, хотя порой кажется, что я так близка к истине. Сначала ненавидели меня, не скупились на ядовитые фразы за моей спиной, затем внезапно загорелись желанием поговорить со мной. Были категорически против нашего брака, а после склонили меня к нему. Обещали пальцем меня не тронуть, дать мне полную свободу, но тут же были готовы опорочить меня. Толкали пламенные речи, спорили с пеной у рта, изобличали меня, а теперь молчите.

Она посмотрела ему в глаза так, как будто видела его насквозь. Стоя у дверей дворца, Фабиан вспоминал этот пронизывающий взгляд и мысленно содрогался.