Ох уж эти жестокие Боги!

Они небесной карой обрушиваются на всякого, кто осмелится перечить их воле, поработят любого, кому только-только удастся оторваться от бренной земли и устремиться навстречу небу - искушению для изголодавшейся по блаженству земной души. Но порой правосудие вершат сами люди, не дожидаясь, пока небесные судьи снизойдут до жаждущих справедливости смертных. И не имеет смысла, был ли "земной судья" названным наместником Бога или человеком, преклоняющимся пред верховной властью, безумцем или провидцем, познавшем главные истины; ведал ли он, что творит, или в порыве ярости подчинился первородным инстинктам - как бы то ни было, в те секунды небо перестает существовать, верил он в его силы, страшился ли кары. Небо теряет сам смысл своего существования, становясь немым наблюдателем человеческих распрей. Небо, призванное защищать людей от несправедливости жизни и страхов, просто не существует для тех, кто может рассудить всё сам.

По крайней мере, Фабиан был убеждён в этом.

Он наблюдал за тем, как солнце, подобное жизни Хилера, неторопливо сползает по небосклону, цепляясь лучами за крыши домов и косые линии улиц, алым заревом обрушивается на разоренный "Рай на земле". Всё великое и прекрасное рано или поздно заканчивает своё пребывание на земле, чтобы заново возродиться, но теперь в новом, блистательном облике. Просто нужно переждать ночь, верить, что тьма рассеется, и на месте призрачных звёзд вновь разгорится пламя новорождённого идеала. Даже если прошлый идеал ты погубил собственными руками. Даже если мир обречён.

Солнце пряталось, боясь породить на растерзание люду нечто настолько ослепительно яркое, что просто не сумеет прижиться во мраке человеческих жизней, погибнет в жалкой попытке изменить суровую реальность. Из раза в раз, каким совершенным ни было его творение, оно заведомо обрекалось на гибель, только ступив с края небес на ледяную землю.

Хилер сумел приспособиться.

Хилер усвоил правила земной жизни.

Хилер пронес в себе нечто святое сквозь серость своего существования.

Но его день был окончен. Солнце забирало его к себе, раскинуло объятия, встречая заблудшую душу.

- Посторонись! - раздался чей-то высокий голос, и Фабиан вздрогнул от неожиданности, не понимая, откуда именно исходил звук; в спешке подался назад, чуть ли не попался под ноги двум гвардейцам, выносившим из здания кипы бумаг. - Говорю же: посторонись!

Фабиан поспешил удалиться, искоса оглядывая площадь. Зевак стало в разы больше и, как бы их ни старались отогнать от настила, они продолжали ломиться вопреки запретам, лишь бы насладиться предстоящим зрелищем.

"Рай на земле" взирал на собравшихся разбитыми окнами, выставляя на всеобщее порицание ту разруху, что царила у него внутри, и нельзя было вообразить, что ещё вчера вечером он смело мог называться лучшим рестораном в городе. Теперь его наспех окрестили "местом собраний заговорщиков" или "ложей анархистов", а самих участников СКОЛ-а - «скольщиками». К слову, поймать удалось лишь тех из них, кто той ночью находился в ресторане, - около десятка человек, участников мирных чтений, распространявших, по мнению вышестоящих лиц, литературу подрывного содержания. И их лидера, которого без чувств обнаружили в старой мастерской на окраине Даспира. Пока врачи спасали его жизнь, Фабиан заботливо и кропотливо вырисовывал в ней изящную точку; предоставленных им документов было достаточно, чтобы обвинить Хилера Дэнзеля в предательстве и плетении заговора против императора.

- Благодарю Вас за бдительность и честность. - Заключил Август, когда после спешно вынесенного приговора, они с Фабианом остались в опустевшей зале. - Я знаю, что вы были дружны с господином Дэнзелем. Осмелиться свидетельствовать против него... - Он замялся, всё ещё не веря в то, что чуть ли не единственный человек, к которому он испытывал уважение, жаждал его свержения. -... многого стоит... Я, честно признаться, краем уха слышал о некой организации, пустившей корни в нашем городе, но её участники занимались лишь безобидной творческой деятельностью. Каково же было моё удивление, когда при задержании у многих из них было обнаружено оружие, да и сам состав лиц... Странно подумать, наряду с учёными и живописцами в СКОЛ-е состояли дезертиры, эмигранты из Кельской Империи и мошенники. Да и сам СКОЛ, разве это не Социально-культурное Объединение Литераторов?

Большую часть участников СКОЛ-а поймать не удалось; те же, кого задержали, представлявшие всего-навсего верхушку организации, молчали до самой своей гибели, отказываясь выдавать собратьев по убеждениям. Даже Хилера они не признавали, утверждая, что видят его чуть ли не впервые, а знают его лишь по деятельности в Имперском Совете. Сам же Хилер, как только очнулся и понял, что произошло, взял вину на себя, утверждая, что несчастные "скольщики" не ведали, что творят.

- Господин Дэнзель не перестаёт меня удивлять, - произнес Август с потерянностью во взгляде.

И действительно. Хилер до последнего не переставал удивлять. После оглашения приговора он утвердительно закивал, не высказывая ни малейшего сопротивления или несогласия, а затем встал и принялся громко аплодировать собравшимся, продолжая хранить молчание, точно они были недостойны ни единого его слова. Когда же ему представилась возможность переговорить с Фабианом, он долго и с горечью глядел на того, не зная с чего начать разговор.

- Мне так жаль тебя. - Сказал он наконец. - А ещё жаль, что я не дал тебе сгореть в том пожаре. Не подумай, я не боюсь умирать, просто жаль покидать этот мир и оставлять тебя гнить здесь. Гнить и портить своим существованием всё кругом. Этот мир недостоин твоей желчи, Фабиан. И пойми я, какой ты на самом деле раньше, я бы не стал мешать смерти, которая пыталась прибрать тебя к рукам.

Фабиан ничего не ответил, представляя, что человек, стоящий пред ним вот-вот исчезнет. Не будет ни слов, пронизанных издевкой, ни хищного взгляда, так страшившего его раньше, ни движений, полных небрежности. Не будет самого Хилера. Смерть уже наложила на него свой уродливый отпечаток неизбежности, изувечив некогда красивые черты его лица, обессилила его тело. Только спустя значительную паузу, Фабиан заметил, что Дэнзель еле стоит на ногах, и оба охранника вынуждены поддерживать его под руки; он трясся всем телом, моргая часто и сбивчиво, глаза при том смотрели прямо и пусто. Он точно не видел ничего пред собой.

Он.

Точно.

Не видел.

Он самоотверженно и храбро принял новый вызов, брошенный ему судьбой, но в поединке со Смертью победителей просто не бывает. Есть только Смерть и её Трофей.

Фабиан впервые был готов признать, что на сей раз он не жертва обстоятельств, а то самое обстоятельство, которое повлекло за собой жертвы. Он был готов взять на себя вину до последней капли, но и не мог отрицать ту гордость за себя и упоение при виде разбитого Хилера, которые окрыляли и заставляли все его нутро неистово трепыхаться.

Тогда он, одолеваемый чувством превосходства, сказал лишь одну с трудом сложенную фразу:

- Новый Кайрисполь требует жертв. Теперь и ты принёс свою.

Оковы воспоминаний рассеялись, и Фабиан вновь очнулся посреди площади, охваченной небывалым волнением и суетой. Чей-то громкий голос накрыл площадь, заставив гомон ненадолго уняться:

- Расступись, народ! Его Величество ехать изволит!

________________

Мундир сковывал грудь, оттого Льюис не мог насладиться запахом древесины в полной мере. Куда менее приятной и как назло более явной была застывшая в воздухе тревога, густая и тягучая, то оседавшая к ногам, то вновь вздымавшаяся тяжким облаком.

Когда они остановились посреди площади, Август махнул рукой, позволяя Льюису проехать вперёд и держаться с ним наравне.

- Я, кажется, просил Вас не отъезжать слишком далеко! - Раздражённо выпалил он, настороженно озираясь.

- Да, Ваше Величество, - отозвался Льюис, сам не заметив как в этом коротком "да" прозвучало целое "нет, но, видимо, мне стоило догадаться".

- Думаете, я дурно поступаю? - спросил Август, выдержав значительную паузу.

- Раз задаетесь этим вопросом, значит, сами понимаете, что дурно.

- Публичная казнь - это частая практика. Люди должны знать своих "героев" в лицо и видеть, что станется с ними самими, если они посмеют пойти по стопам предателей.

- О ком именно идёт речь? - Льюис нахмурился, не припоминая ни одного громкого дела, участники которого были хоть самую малость почитаемы народом.

- Хилер Дэнзель сегодня проговаривается к смерти через повешение, - запоздало ответил Август.

Льюис поднял на него глаза. Тревога просочилась в тело, распирая его изнутри, коротко прозвучала где-то глубоко в груди, затем медленно опустилась в желудок, болью отзываясь при каждом вздохе.

- Как это... Хилер Дэнзель? - он попытался собраться с мыслями, но ничего не выходило. В голове зависла непроглядная темень, точно он вмиг позабыл слова, которые так легко приходили к нему ранее. Теперь осталась пара-тройка жалких словечек, среди которых смысл имели только "Хилер Дэнзель". Они вращались по кругу, складывались в самостоятельные предложения и сюжеты, рождали новые смыслы, в них ранее не заложенные. В панике он обнаружил, что с трудом может вспомнить, кто есть Хилер Дэнзель в общем-то; он знал его голос, взгляд, походку, но в нечто целое они не складывались, как и не звучали уместно с "приговорён к смерти".

- Он возглавлял движение СКОЛ, которое занималось подрывной деятельностью, распространяло запрещенную литературу, содержащую антиправительственную пропаганду.

Толпа, рассечённая на две большие доли, расступилась, позволяя им узреть полуразрушенное здание "Рая на земле" и сооруженный пред ним настил. При виде виселицы Льюис натянул узду, не давая лошади шагнуть ни шагу вперёд, хоть та стояла смирно, даже не думая лишний раз пошевелиться. Август удивлённо уставился на него:

- Вы знали господина Дэнзеля?

Льюис хотел было с жаром ответить, что Хилер был его лучшим другом и единственным близким человеком, но вовремя опомнился.

- Я знал его, но довольно смутно. Но всё же господин Дэнзель виделся мне человеком достойным, служащим на благо стране. Думаю, вышла ужасная ошибка.

- Ошибки быть не может. - Отрезал Август. - Дэнзель признался в содеянном. Более того, признал наказание справедливым.

Как то раз, шутя, Хилер отметил, что рано или поздно СКОЛ-у и всем его участникам придёт конец, и, вступая в это объединение, нужно ясно понимать, что ты сам подписываешь себе смертный приговор. Быть в СКОЛ-е - неблагодарное дело; никто и никогда не признает тебя правым и не оценит твои поступки по справедливости. Быть в СКОЛ-е - это то решение, последствия которого неизбежны и одинаковы для всех. Как бы то ни было всегда найдутся люди, готовые умереть за идею, но никак не просто и бесславно отойти в мир иной.

"Мы все рождаемся, страдаем и умираем", - сказал он, подводя итог тогдашней своей тираде. - Да, кто-то день ото дня учится любить ближних, как маленькие дети учатся ходить, медленно и упорно, падая и спотыкаясь; кто-то дышит любовью, обращая её в искусство; кто-то видит смыслы в механическом повторении одних и тех же действий, которые, как может показаться, помогут сохранить душевную и материальную стабильность. Но, в сущности, мы все проживаем одну и ту же цепочку событий: рождаемся, страдаем и умираем. Плохо ли то? Вовсе нет. Грустно ли? Самую малость".

- Господин Дэнзель необычайно талантливый человек, - заговорил вновь Льюис, - а талант не должен погибать. Уж тем более так.

- Я не стану спорить с Вами. - Август взирал кругом сосредоточенно и мрачно; кажется, настрой Льюиса передался ему. - Но другого выхода из сложившейся ситуации, увы, нет.

- Смерть - это выход по-Вашему? - Крофорд посмотрел на императора с вызовом, и тот впервые опустил глаза, не сумев вынести его взгляда. - Позвольте с Вами не согласиться, но смерть - это бегство, Ваше Величество. Вы думаете, что пресекаете проблему на корню, но на самом деле устраняете лишь видимую её часть. Вы продолжаете закрывать на неё глаза...

- А Вы не подумали, что законы не мною написаны?! - оборвал его Август. - Не подумали, что не я выносил приговор?! Так вот, если Вы вдруг примете это к сведению, то, быть может, поймёте, что от меня зависит ровным счётом столько же, сколько и от Вас. Быть может, тогда Вы догадаетесь, что я вовсе не так слеп, как может показаться, и не так глуп, в чем Вы себя убедили. - Щеки его секундно загорелись алой краской, тут же побледнели; с минуту он сидел, гордо вскинув голову и искоса глядя при том на Льюиса, словно бы ожидая его извинений. Но тот молчал.

Когда силуэт Хилера только появился на площади, Льюису подумалось, что это совершенно иной человек. Ветер рвал его чёрные спутанные волосы, перьями ниспадавшие на бледное лицо; алая полоса рассечённой кожи зияла чуть выше правой брови, стекая вниз по переносице, к внутреннему уголку глаза. Незнакомец испуганно озирался, вздрагивая от каждого выкрика, спотыкался, не в силах совладать со своим телом. Идя по настилу, он запнулся, путаясь в собственных ногах, упал под душераздирающие возгласы толпы.

И тогда Льюис почувствовал, как по щеке незаметно крадется жгучая слеза...

____________

Хилер не хотел думать ни о несправедливости, боль, приносимая которой, жгла его сердце все двадцать семь лет жизни, ни об упущенных возможностях, которые могла бы преподнести ему судьба, продолжи он крепко стоять на земле ещё хотя бы пять лет.

Он вообще ни о чем не хотел думать. Ему казалось, что если он позволит пустым мыслям и сожалениям занять голову, то его накроет нечто куда более страшное и нещадное в своей жёсткости.

Безумие.

Он не вспоминал далёкое детство, ибо знал, что вместо тёплых рук матери найдёт в нем железную хватку одиночества. Не вспоминал отрочество и юность, потому что в них царили обиды и унижения. Не вспоминал любимых женщин, потому что никогда и ни к кому не испытывал высоких чувств и полагал, что это было взаимно. Предпочёл он позабыть и человека, благодаря которому его жизнь иссякла так стремительно. Фабиан и без того потратил впустую неисчислимое количество его времени; тратить последние минуты жизни на бессмысленную ненависть - глупая идея.

Зато он думал о пустоте, окутавшей его с ног до головы, позволявшей ему сохранять видимое спокойствие. Она стала его спутницей в тот момент, когда он осознал, что всё кончено. Раньше вынесения приговора. Значительно раньше. Хилеру думалось, что он почувствовал свой конец сразу после съезда в Кельской Империи, когда, стоя под дулом разъяренного противника, он услышал треск горящей крыши. Уже через минуту она обвалилась в паре шагов, чуть ли не придавив их обоих. Тогда-то пустота, наблюдавшая издалека все предыдущие годы, приблизилась к нему, обвивая его шею ледяными руками; она пела о спокойствии, которое ждёт его, легкости и свободе.

Нужно было только дождаться. Научиться терпеть и верить ей.

Он жил, каждый день прислушиваясь к её голосу больше и внимательнее; она вела его куда-то, прямо и упорно, не думая сбиваться с намеченного пути. Правда, и она покинула его, когда колени резко и неожиданно соприкоснулись с землей. Боль, вырвавшаяся из заточения наружу, с двойной силой пронзила тело. В одно короткое мгновение он ощутил то, чего так страшился и чему так противился. Страх обуял его в стремлении доказать, что нет ничего сильнее, чем порождение низменной человеческой природы, петлей охватил его шею. Хилер вздохнул последний раз в жизни, и ему впервые показалось, что у воздуха есть особенный живительный вкус. Впрочем, нет. Не показалось. Он был уверен. А потом земля ушла из-под ног, и петля резко стянула шею.

Страха больше не было. Боли тоже.