«... Эдуард Анкель - князь Визерии, являясь четвертым в порядке душ, возложил свою жизнь на алтарь брака и семьи, в правлении стремился к миру, а потому страна процветала под его чутким контролем. Анкель жил в миру с душами, замаливая содеянное ими, всячески старался дать им волю, чем довел себя до истощения как физического, так и духовного. Последние годы жизни он провел в скитаниях по стране, читая проповеди в местных церквях и просвещая дикий люд на её окраинах...».

________

- Красиво, - не без лукавства заключил Льюис.

Август исподлобья глядел в зеркало, не узнавая того, кто стоял напротив. После отравления цесаревич заметно осунулся и исхудал, глаза его заплыли темно-синими кругами, а кожа приобрела бумажно-белый оттенок. Церемониальные одежды не в силах были исправить его трагичный облик своей праздностью, смотрелись вычурно и не к месту.

- Белое золото чудесно смотрится! - Добавила служанка, бережно поправляющая массивное ожерелье на его шее. - Очень элегантно!

- Осталось только закончить мантию, - отозвалась вторая, придерживающая зеркало в рельефной витиеватой оправе, куда Август с такой неохотой взирал. - Нам пришлось немного расшить её, чтобы была Вам впору. Среди Д'артагнанов такая стать — действительно редкость.

Льстили.

Впрочем, Август не считал лесть чем-то дурным.

- Оставьте нас, - произнёс он в привычной спокойной манере, наблюдая за тем, как засуетились горничные, придвигая зеркало к стене и собирая по комнате разбросанные вещи.

Когда служанки скрылись за дверьми, он устало запрокинул голову и разгоряченно выпалил:

- Не могу поверить, что эта дрянь посмела за моей спиной строить планы на мой престол и плести заговор!

- Не стоит говорить так о сестре, - Льюис, сидевший на полу перед камином, мысленно приготовился к очередному всплеску ярости Августа, устало вздохнул.

Негодование накатывало волнами, охватывая сознание целиком, без возможности всплыть и вдохнуть свежий воздух. И каждый раз всё сильнее и глубже затаскивало на дно, подчиняя гневу.

- Если она вновь посмеет противиться воле отца и откажется от брака с Тайфером, я сошлю её в монастырь. Меньше маяться от скуки будет!

- Я знаю, Ваше Высочество, Вы уже говорили мне об этом, - сообщил Льюис, ломая иссохшиеся прутья лаванды и кидая их один за другим в степенно гаснущий огонь камина. Золотые львы поблескивали, опаляемые его языками, перерастали в чудные цветочные узоры и силуэты обнажённых дев, склонившихся под тяжестью стальных кувшинов.

Чудо чудное.

Август опустился рядом, босой и озлобленный от усталости; он срезал ножом для бумаги ленты, скреплявшие очередной пучок зелени, бросил его в камин целым неразделенным пластом. Пламя на секунду задохнулось, тихо заскрежетав, изошлось серым дымом.

В комнате стоял тошнотворный запах лаванды вперемешку с гарью и ароматом забродившего винограда. Голова кружилась. Однако Августа это зловонье умиротворяло и отрезвляло.

- Ленор всегда считала, что весь мир сосредоточен лишь на ней одной, а потому постоянно раздувает из мельчайшей своей проблемы целую драму. Верьте — не верьте, но это так. - Цесаревич чуть прикрыл глаза, медленно продолжил. - Когда ей было семь, она попыталась забраться на дерево в парке, но сорвалась и расшибла колени. Её выхаживали всем дворцом, отец брал её с собой на заседания городского совета, водил в лучшие рестораны Даспира, да и вообще постоянно баловал. Что уж говорить, каждый человек, приходивший тогда ко двору, обязывался пожелать ей скорейшего выздоровления. С того момента, всякий раз, когда ей не хватало внимания, она травмировала саму себя, как бы то дико ни звучало. Намеренно падала, расшибалась, обжигалась, могла нечаянно порезаться, было дело — даже кисть вывихнула. Когда я отказывался играть с ней, отдавая предпочтение учёбе и урокам фехтования, она могла соврать отцу, что я бил её. Меня секли — она смотрела, а потом со слезами на глазах просила у меня прощения. Так и сейчас. Она плетет за моей спиной интриги, а после приходит к моей постели и рыдает, говоря о том, как любит и ценит меня. Это чистой воды лицемерие. И она знает, что я его ненавижу; знает, что могу сорваться на неё; знает и хочет этого.

Льюис с трудом оторвал взгляд от огня, тихо спросил:

- Её ведь не поэтому сослали в Эдинрайт девять лет назад?

- Нет. Тогда дело шло к очередной войне с Ла'Эльской Империей. Её войска уже стояли у наших северных границ. Отец решил, что будет безопаснее покинуть столицу, пока конфликт ни уладится. Мне позволили остаться, понимая, что отец не сможет перенести тяжесть, возложенную на его плечи, в одиночку (моя матушка к тому времени уже как пять лет скончалась). Спустя полтора года длительных переговоров всё вернулось в прежнее русло.

- И почему Его Величество не позволил Ленор и Рафаэлю вернуться в Даспир?

- Следом за риском войны последовали угрозы со стороны радикалов. Отец хотел сосредоточиться на решении теперь уж этого конфликта, а мне следовало с головой уйти в учёбу; я худо разбирался в государственных делах, да и экономика была не меньшей моей слабостью. Что уж говорить, я по-прежнему в ней плох. - Новый пучок лаванды опал под напором пламени, исчез, поглощённый им. - Отец понимал, что возвращение Ленор повлечёт много новых проблем, решение которых невозможно будет отложить. Можно было бы определить её в одну из местных академий — воспитание в строгости и рамках нашей веры помогло бы ей исправиться, но неположено императорским дочерям водиться с крестьянскими девками и челядью. Таковы традиции. Хотели отдать её под крыло госпожи Элайзы Ла'Круэль, её крестной матушки, у которой росли две свои дочери, но отец находил Элайзу дурной и боялся того плохого женского влияния, что могли оказать на Ленор мягкая «женская рука» и свет. К слову, сейчас, по возвращении в Даспир, Ленор сбежала именно к госпоже Ла'Круэль. Забавно, не правда ли?!. У отца водилась чёрная мысль: позволить вернуться только Рафаэлю, чтобы он обучался вместе со мной, но это было бы слишком жестоко по отношении к Ленор. Жестоко оставлять её совсем одну, лишать человека, к которому она так сильно привязана не только кровно, но и духовно.

- Вот как... - Озадаченно произнёс Льюис, ловя себя на сомнениях.

Внезапно раздался стук, и из-за двери показалась очаровательная головка кудрявой молоденькой горничной в белом фартуке.

- Его Величество, император Делмар Д'артагнан, хочет видеть Вас, Ваше Высочество, - выпалила она и исчезла так же быстро, как и появилась.

- Сопроводите меня, будьте добры, - обратился Август к Льюису.

Тот поднял на него свои выразительные зелёные глаза, посмотрел в обыденной поверхностной манере, словно бы на кусок мяса, затем аккуратно встал, расправляя строгие тёмные брюки со стрелками. Идеально выглаженный, с зачесанными назад прядка к прядке, волосами, в чёрном фраке с блестящими шелковыми вставками на воротнике и карманах, с перетянутой жабо шеей, что складками струилось по груди, перекликаясь с белоснежной рубашкой. Льюис явно чувствовал себя неловко и "не к месту", будто бы в разделе с самим собой. То ли гвардеец, то ли франт; то ли воин, то ли почтенный гость — толком и не знал.

Они выскользнули из опочивальни, двинулись по просторным коридорам дворца, каждый из которых мог бы считаться отдельной залой, свернули в северное крыло, где обособленно жил последние годы Его Величество, император Делмар Д'артагнан.

Он, как и многие деятели его лет, навечно остался в годах своей молодости. Тогда и трава была зеленее, и солнце светило ярче, и страна находилась в том редком периоде расцвета, что особенно тяжело вспоминать после. Внезапная болезнь сломила его не только физически, но и умственно, настигла стремительно, безжалостно и бесповоротно. Август чётко помнил тот день, когда, стоя на веранде подле отца, он впервые столкнулся лицом к лицу с его страшным недугом.

- Эмиль! - Воскликнул Делмар, зовя по имени давно усопшего брата, воззрился на сына невидящими глазами. - Эмиль! Позови Марго! Что ты стоишь столбом?! - Правой рукой он опирался на колонну, удерживающую крышу веранды, левой же скрупулёзно ощупывал воздух в поиске опоры.

Август стоял неподвижно, цепенея от страха и недоумения, не зная, что делать. Отец шагнул ему навстречу, нелепо раскинув руки; ноги его подкосились, и он упал навзничь, захрипев и закашляв.

С того момента состояние его так и не шло на поправку: он дремал целыми днями, а когда приходил в себя — бредил, путаясь в лицах и не узнавая никого из своих близких. Но когда в день коронации Август вошёл в спальню отца, то с удивлением застал его, сидящим в кресле, смотрящем здраво и ясно, вольно распоряжавшимся слугами и министрами, что изволили посетить его, только прослышав о выздоровлении.

- Я решил, что мне необходимо присутствовать на твоей коронации, - заявил он глубоким, хорошо поставленным за долгие годы правления голосом, что вопреки немощи сохранил силу и значимость.

- Вам стоило бы поберечь себя, батюшка... - Цесаревич косил глазом на дверь, за которой остался Льюис, уповал на скорое своё «освобождение».

- Глупости! К чему?! В этой стране меня давно похоронили. Уверен, даже ты.

- Я молился о Вашем выздоровлении. И мои молитвы были услышаны.

- Больше уповай на Бога и меньше на людей! - Император громогласно рассмеялся. - Тем быстрее окажешься в могиле. Помни мои слова. Бог тебе такой же помощник, как и покойная мать.

- Вы правы, отец, - выдохнул Август, теряя самообладание и выражение спокойствия, кажется, тоже. - И всё же Вам не следовало бы...

- Я хочу видеть, как мой сын унаследует мою корону, прежде чем отойду в мир иной после очередного приступа. - Перебил тот; сухое его лицо приняло выражение натянутой суровости, какое носил он маской, сколько Август помнил себя. - Ленор не пожелала зайти ко мне.

- Она по-прежнему держит обиду на Вас.

- Неужто скорый брак с Тайфером столь оскорбил её чувства?! Экая трепетная натура! - Он фыркнул, захлебнулся внезапным кашлем и чуть поумерил свой пыл. - А Рафаэль... Солнце, а не ребёнок! И откуда бы такому взяться?! Странно, что жизнь так и не озлобила его... Или он только при мне такой ласковый?

- Нет, отец.

- Испортила мне сына... - Делмар вновь переменился, заговорил бегло, шепотом, изредка и резко повышая тон, когда нечто внутри злостным напоминанием о болезни накатывало на него. - Дурная девка — твоя сестра! Дура-дурой, помяни моё слово! Ох уж эта стервозная женская натура...

- Я могу идти, отец? - голос сына коротко отрезвил его; белесые глаза забегали по комнате, пальцы нервно забарабанили по ручке кресла, а пересохшие губы беспомощно распахнулись.

Он с минуту смотрел в сторону, затем рассеянно поглядел на слуг, а после и вовсе опустил взгляд на собственные руки.

- Да... - проговорил с трудом, видя, как бодро закивала ему одна из служанок, словно нерадивому ученику на экзамене. - Да... - повторил, силясь выдавить из себя что-то ещё. - Э-миль... Август! Я помню! - рявкнул он, вновь весь затрясся, лихорадочно оглядывая присутствующих. - Помню, я же сказал, что помню! - Хоть и возражать никто не смел.

Август молча попятился к двери, на ощупь отыскал ручку и скрылся в потоке общей суеты.

Напуганный.

Разбитый.

Растерянный.

___________

Если бы Фабиану не сообщили, он бы никогда в жизни не узнал бы в этом неприметном, бледном, болезненном на вид юноше таинственного Элиаса Ревиаля. Тайфер будто видел его впервые, и это самое "видение" стало неприятным открытием.

Поначалу Элиас казался значительно моложе своих семнадцати лет; когда же Фабиан буквально столкнулся с ним плечом к плечу на пороге храма, где должна была состояться коронация, он резко переменился в лице. Нос его заострился, на лбу и переносице выступили глубокие складки морщин, серые глаза впали, скрытые капюшонами век. И при том он отскочил в сторону, слово ошпаренный, посмотрел с вызовом и негодованием. В следующую секунду лицо его опять переменилось, помолодело, и Фабиан сумел разглядеть его в "первозданном" виде. Аккуратный прямой нос, тонкие острые губы, вытянутые в напряжённой улыбке, высокие, еле заметные скулы, изредка проглядывающие на фоне бледных щёк и живые серые глаза — в этих чертах таилось что-то смутно приятное, пусть и неброское.

А после толпа прибывших гостей разделила их, и Фабиан с небывалым интересом и хваткостью уловил движение, что подчинило себе каменное лицо Ревиаля: желание сказать нечто, грубо и бестактно оборванное.

Храм встречал вычурной роскошью, расписными потолками и изувеченными бессмысленными прикрасами стенами. Всё утопало в позолоте и лепнине, теряя изначальное своё предназначение в тяжёлой драпировке из фальши.

Церемония начиналась с трехчасовой службы, предусмотрительно разделенной надвое небольшим перерывом, чтобы немногочисленные гости сумели передохнуть, не отвлекаясь от основного действа. Первая часть молебна посвящалась здоровью и благополучию старого императора, который, к удивлению собравшихся, пожелал присутствовать, вопреки болезни. Его вынесли на носилках и расположили в первом ряду на длинной деревянной скамье, где он сидел, немо шевеля губами, совершенно не слыша приветствий и любезностей, в которых рассыпался каждый. Император тряс седой головой, дрожал всем своим немощным телом, не желавшим подчиняться его воле, время от времени звал кого-то, хватал стоящих рядом господ за руки, вновь впадая в забвение. Но гости натужно делали вид, что он в полном здравии.

Фабиан держался рядом с четой Мандейнов; во время службы стоял подле Элли, которая с непривычки переменялась с ноги на ногу, вызывая тем самым раздражение своего возрастного мужа.

- Поглядите, как забавно одет этот юноша, - прошептала она Фабиану на ухо, кивая в сторону Элиаса Ревиаля.

Тот и в действительности выглядел весьма занятно: старомодное жабо, стоящее кольцом вокруг шеи; темно-синий фрак, отливающий серебром на свету; подтяжки, украшенные тонким мелким кружевом, и рубашка из жатой ткани.

- Трудно не согласиться с Вами, - отозвался Тайфер тем же шепотом.

Господин Мандейн одернул жену, заметив непроизвольную улыбку на её фарфоровом личике, не без раздражения поглядел на Фабиана.

В перерыве гости разбились на вполне ожидаемые группы. Первую традиционно составили советники, пышно празднующие долгожданную коронацию, как возможность наконец избавиться от смуты и беспорядков. Вторую образовали их жены, женщины разных возрастов и воспитания, начиная с робкой шестнадцатилетней Элли, жены господина Мандейна, заканчивая самодовольной госпожой Ксавьер, чьим возрастом было неприлично интересоваться. И, несмотря на столь очевидные различия, эти женщины умудрялись терпеть друг друга, говоря о пустом и замалчивая важное. В третьей группе, сами того не ведая, оказались: "ветром занесенная душа" в лице Фабиана и ещё большее одиночество — всеми отторгаемая Ленор. Впрочем, явное сходство ничуть не смягчило отношений меж ними.

- Думаю, Вы лучше меня понимаете, что нам есть о чём поговорить, - произнёс он, когда пауза затянулась, обрекая их обоих на неловкость и молчание.

Её глаза сверкнули из-под чёрной вуали, тут же погасли, словно затушенная ветром свеча.

- И что же нового Вы мне скажите? - её интонация, налитая негодованием, показалась Фабиану фальшивой. - Скажите, что не хотели обрекать меня на союз с собой?! Что не любите и поймёте, если это чувство взаимно?! Признайтесь, Вам нечего сказать мне более того, чем Вы утруждали меня ранее.

- А Вы не предполагаете, что просто не дали сказать мне большего?

Она скрестила руки на груди и, вздернув носик, произнесла:

- Говорите! Я Вам не препятствую!

- Чем больше Вы противитесь нашему браку, тем больше на Вас давят, так ведь? - Он чуть выдохнул, высвобождая напряжение.

- С чего бы Вам заботиться о том?!

- Я просто-напросто не хочу, чтобы чужие убеждения бросали тень на Ваш взгляд на меня. Так скажите, верно ли я говорю?

- Верно. - Звучало несколько рассеянно и стыдливо. - Отец лишит меня наследства, если я не исполню его волю.

- Мой Вам совет: перестаньте противиться, вернитесь во дворец и живите, как прежде. Наш брак неизбежен, но, случись он, я и пальцем не посмею Вас тронуть. Поверьте, я Вам не враг, и в деле этом не меньшая жертва, так с чего же нам чураться друг друга?!

Ленор коротко повела плечами, жалобно поджав губы.

- Я не хочу... Не хочу мириться с этим.

- Со мной? - Он неловко усмехнулся.

- Не в Вас дело! Как же Вы не поймёте?!.

- Как камень с души...

-... Мой отец жаждет избавления от меня. Не знаю, где я перешла ему дорогу и чем провинилась, но я в его глазах стала помехой. И этот брак очередное тому подтверждение. Для братьев я тоже была и буду обузой.

- Так почему бы не подчиниться и не выполнить их волю?

Ленор застыла, уставившись на него круглыми глазами, полными недоумения.

- Зачем делать то, что не хочешь?! Это глупо! - воскликнула она, вновь холодея и отстраняясь.

- Потому что того хотят другие. - Фабиан привык жить по этому принципу, извечно жертвуя собой, Ленор же это казалось возмутительным.

- Ей-Богу, я не понимаю Вас!

- Если Вы хотите добиться свободы, спокойствия и счастья, Вам придётся жертвовать своими интересами во благо других. Это неизбежно. И это правильно как с точки зрения морали, так и в применимости к реальной жизни.

- Вы, наверное, не слышите самого себя, потому как звучит это абсурдно! - Она продолжала упрямиться. - Как может быть возможно моё счастье, если я делаю что-то против своей воли? Если я иду на поводу у кого-то, если жертвую собой, если молча и безропотно повинуюсь... Как?!

- И как же по-Вашему мы должны поступить?! - Фабиан уставился на неё с высокомерной усмешкой.

- Просто откажитесь от брака со мной. Чего Вам это стоит?!

- А что если отказ больше не в моих интересах?..

И в тот момент раздалась песнь хора, ознаменовавшая начало второй части молебна.

_______________

Элиас с замиранием сердца смотрел на юного наследника, но то ощущение возникло вовсе не от восторга. Оно стискивало грудь с самого утра, мешая дышать, душило в пути, а в толпе гостей нахлынуло с новой необычайной силой. Элиас искал ответ в глазах Регона, но тот, кажется, не разделял его чувств и был холоднее обычного. Порой нервное напряжение брало над ним верх, и он срывался из-за пустяков или окончательно замыкался в себе, стараясь не обращать на Ревиаля никакого внимания. Внезапно показалось, что скребущее ощущение разделял давний знакомый из "Ла-Пэйджа" — Фабиан Тайфер — его имя и образ прочно закрепились в памяти, часто всплывая на протяжении всех дней после их первой и единственной встречи. Нынешнее же их столкновение было не менее, а то и более внезапно, но то не помешало Элиасу с точностью распознать сбивчивые пульсации души Фабиана, что так и обожгла кожу, заставила отстраниться. А во время самой коронации, когда в главную залу храма неспешно, гордой поступью вошёл Август, и все собравшиеся, затаив дыхание, обернулись к нему, Ревиаль сумел чётко разглядеть лицо Фабиана, стоявшего позади. Виду предстала никем незамеченная слеза, что, скатившись по щеке, скрылась за высоким воротом его рубашки, оставив после себя лишь влажный след на коже. Тайфер будто бы сам не почувствовал её, утер рукой щёку, и с удивлением обнаружил, что плачет. Но никто более не видел этого. Гости ликовали, разливаясь в хвалебных фразах и окликах. Фабиан с трудом оторвал взгляд от собственных рук, тотчас встретившись им со встревоженным Элиасом, вовсе не замечающим ни присутствие императора, ни торжественности происходящего.

И в тот короткий момент показалось, что нет ни храма, ни людей вокруг. Лишь ошибки и боль, пронесенные сквозь дни; ошибки, сжигающие изнутри, но не смеющие найти выхода; ошибки, затерявшиеся в суматохе буден, но так и не исчерпавшие себя, режущие и колющие. Вновь всплывшие в момент короткой слабости.

А было ли что-то кроме них?

Никто и не знал.

И в этом смятении, буйстве красок и нескончаемой слепоте для здравого рассудка осталась лишь крохотная щелочка, всеми упущенная и потерянная. И из неё, как через телескоп, открывался вид на сотни и тысячи одинаковых звёзд жизней. Та, что принадлежала Фабиану, яркой кометой беспрестанно ускользала, проносясь мимо. Вновь жгла и жгла пальцы...

Элиас молча протянул Тайферу свой платок. И Фабиан, принимая вещицу, ясно ощутил, как его хорошенько встряхнули, смахивая с плеч пыль сна, поставили на твёрдую почву и грубо толкнули в спину. И пусть он не знал, куда идти, да и не видел, что таится впереди, но чётко понимал, что более стоять не может.