«... Кристофер Дэйн, король Лазумии, будучи четырнадцатым в порядке душ совершил печально известный поход через Бердские горы, созывая армию для войны с Кельской Империей. Половина его войска полегла от адских морозов и тягот пути. Сам Кристофер намеренно сорвался в пропасть, когда узнал о гибели своей младшей сестры - инфанты Луизы, которая скончалась во время родов от большой кровопотери. Тогда на свет появился их совместный ребенок...»

_________

Когда-нибудь Элиас завянет, как и прочие цветы в саду; когда-нибудь его цикл оборвется, и бесконечные весны да зимы, сменяющие друг друга подобно рассвету и закату душевных сил, навсегда закончатся, оставив после себя лишь засохшие корни в окаменевшей от времени земле. По крайней мере, Ревиаль видел свою кончину именно такой. Не человеческой. Людская смерть в любом своём роде и проявлении уродлива, тяжела и ничуть не возвышенна. Болезненна и ядовита для всякого ближнего и чуждого. Элиасу же хотелось раствориться бесследно, не оставив после себя ни единого круга на воде мироздания.

В саду всё имело своё место. И все имело место быть. Здесь жизнь обретала конечность, а вместе с нею и смыслы. Пусть и неявные, порой блёклые и размытые, но простые, как истина. Здесь не существовало давящих изнутри мыслей: природа не терпит мук, тут же восстаёт против ненавистного раздражителя, как подымается с колен разгневанная мать, защищающая своё дитя. Наверное, потому она поглотила Элиаса, напрочь привязав его к себе спокойствием и постоянством — единственным, что сама имела. Когда-нибудь он отсечет эту "пуповину", а пока она всё ширилась и крепчала, становясь больше чем излишком, чем-то сродни руке или ноге. Чем-то вне воображения. Чем-то телесным.

Материальным.

Сад не терпит чужаков — Элиас научился чувствовать это. Необъятные зелёные просторы существовали будто бы отдельно от самой усадьбы, будучи непосредственно к ней привязанными, не ладили ни с кем, кроме своего владельца. Даже Регон порой признавался, что не терпит сад, и хотел маленько остричь его, наконец привести в должный вид. Когда же до этого дошли руки и дом впервые за долгие годы очистился от буйно разросшихся трав, над сердцем нависла тоска. А через пару недель всё вернулось на свои места...

Чужаки нагрянули посреди ночи. Ревиаль услышал их сквозь ночную мглу, наблюдал за тем, как они шли по двору, вслушивался в возню на первом этаже дома. Комната, в которой они остановились, находилась прямо под его спальней, а потому Элиас мог отрывками слышать их разговоры, пусть и смутно. Первый голос высокий, звонкий, но будто бы простуженный, звучал обрывисто и часто, изредка перебиваясь вторым, более низким. Пара минут разговора, и в обитель Элиаса вернулось молчание. На этот раз, правда, оно не вызвало былой радости и умиротворения. Хотелось слушать и слышать. Внимать. Больше и больше. Он с жадностью припал ухом к полу, пытаясь услышать хоть слово, но уловил лишь скрип половиц под тяжестью собственного тела. Обессиленный, он уснул прямо там.

Под утро сквозь тишину проклюнулась возня. Спросонья тело ломило, и Элиас с трудом сумел приподняться на локтях, щурясь от предрассветного солнца. Крадучись, Ревиаль спустился по винтовой лестнице, застыл на углу коридора; в противоположном же его конце у распахнутой двери сада высилась фигура одного из незнакомцев. Он что-то напевал себе под нос, сосредоточенно вглядываясь в утреннюю синеву; плечи ссутулены, голова чуть запрокинута, руки скрещены на груди. Элиас сам не заметил, как соскользнул с последней ступени, сопровождаемый ещё большим скрипом. Незнакомец не шелохнулся и, к неприятному удивлению, заговорил:

- Когда вернёмся, я, наверное, вздерну сам себя. Не знаю, как буду смотреть в глаза отцу. Он точно не простит мне этой потери... Думал, поездка в Эйсбург избавит нас хоть от одной проблемы, в итоге их стало в разы больше. - Голос его приятный и звучный, но ничего не выражающий, лился спокойной рекой, перетекая из слово в слово, ничем не волнуемый и умиротворенный. А душа... Душу Элиас всё никак не мог уловить, сколько ни искал взглядом. - Хочу исчезнуть хотя бы на время, пока всё ни уляжется.

Юноша с облегчением осознал, что слова адресованы не ему, попятился, желая скрыться в лестничном пролёте, но незнакомец внезапно обернулся. В печальных глазах его скользнуло изумление: он явно ожидал увидеть кого-то иного, но старался не подать виду. Черты его, смутно знакомые, смело могли именоваться красивыми и именно в том истинном толковании этого слова, коим наделялись лишь редкостные господа. Единственное, что омрачало образ: опущенные уголки глаз, делающие взгляд безмерно тоскливым и потерянным, оттого читалась в нём добрая доля несоответствующей виду детскости. И Элиас поймал себя на странной мысли, что его собственные глаза, наверняка, такие же.

Опомнился.

Незнакомец окинул его оценивающим взглядом, словно всё ещё не понимая, кто перед ним, после чего сухо произнёс:

- Доброе утро, сударь... Кем будете, если не тайна? - Нахмурился, скованный и настороженный.

Элиас привык, что никто не узнавал в нём истинного владельца дома. Впрочем, гостей здесь не бывало столь много, чтобы судить глобально. Порой накатывала обида, но чаще юноша видел в этом благо.

- Воспитанник хозяина дома, - протянул Ревиаль, опершись рукой о стену.

Дом молчал. Вслушивался. Отозвался лишь мимолетным холодом, скользнувшим по пальцам.

- И хорошо Вам здесь? - Незнакомец старался сгладить паузы, но получалось больно неловко.

- Вполне, - Элиас тоже не блистал говорливостью.

- И что же... Добр к Вам хозяин? Учит Вас чему? Готовит ли куда?

- Да, готовит для поступления в ГДУ. Грамота, счёт, языки... В секретари пойду...

Ложь стала верной спутницей, в меру красивой и умной, идущей с ним рука об руку уже не первый год. Выручала и теперь.

- А Вы откуда будете? - Элиас интересовался искренне, но на ту же отдачу не надеялся.

- Из Лирейна, - проговорил он, но глаза выдали его.

От столичных пахло Даспиром, его улицами, его парками и мостами. Его грехом. В Даспире всё особо. То прослеживалось и в одеждах. Незнакомец пусть и был облачен скромно, но явно дорого и по моде. А черты приобретали с каждой минутой ещё большую ясность, отзывались в памяти сильнее и сильнее.

- Вы не из Лирейна. Это уж точно! - Произнёс внезапно для самого себя. - Из столицы — это истина! На границах Эйсбурга сейчас неспокойно, проезжие здесь редкость: город промышленный, для иного не приспособленный. Из столичных здесь только гвардия, прибывшая, чтобы потушить восстание, не более того. Выходит, что Вы и Ваш друг (вас ведь двое?!) из гвардии... Так?!

Собеседник вопреки ожиданиям остался невозмутим.

- Даже если так, - зрачки совершили медленный путь снизу вверх, затем снова опустились на уровень собеседника, - Вам-то какое дело?! Если Вы не верите мне, то и у меня есть повод не верить Вам, верно?! Вы совсем не похожи на воспитанника. Одежды Ваши дороги, да и сложены Вы больно... Немощно. Вы явно не из провинции: деревня вытравила бы из Вас бледность, а сельский труд всякую размеренность движений.

- И кто же я по-Вашему? - Элиас не сдержал усмешку.

- Повторюсь, точно не воспитанник и, очевидно, не слуга. Мне думается, могли бы быть чадом местного господина, но усадьба эта не походит на те дома, где росли или растут дети. - Его светлые волосы отбросили косую тень на глаза, так что их было практически не различить. - Странно... Ей-Богу... Но выходит: Вы — владелец этой усадьбы, - в словах звучала добрая доля шутки, но Ревиаль не усмехнулся, лишь скривился в лице. - Неужто угадал?!

Незнакомец вёл себя привольно. Другой, будь на его месте, держал бы себя в рамках, зная, что перед ним стоит человек, милостиво даровавший ему ночлег. Этот же молодой господин ставил себя выше и глядел соответствующе.

- Угадали, если можно так выразиться...

- Экая забава! - Он внезапно рассмеялся, при том так широко и непринуждённо, что Элиас тотчас узнал эту улыбку... Улыбку со старого портрета десятилетней давности.

... Улыбку Августа Д'артагнана.

_____________

Плести сети — дело кропотливое. Здесь надобно иметь неизмеримое терпение и не меньшую ловкость рук. Упустил что-то, лишний раз задумался, порвал или натянул слишком сильно — будь добр — начинай сначала. И каждый раз в лютом напряжении, в ожидании того, что всё вот-вот обрушится и разойдется, и тогда уж путь на тот свет точно заказан.

Прохудившихся сетей, сделанных ещё в самом начале пути, было довольно много; они хранились подальше от чужих глаз. Фабиану никогда не приходилось видеть оные, но он точно знал, что Хилер никогда не распустил бы их, ведь даже в то неумелое плетение попадали люди.

Не переставало удивлять количество лиц, сплетённых меж собой воедино, даже не мыслящих о своей роли и значимости, от разносортности которых начинала кружиться голова. Хилер знал каждого, умело держал в памяти детали чужих биографий, мастерски манипулируя ими, словно математическими формулами на плоской поверхности. Жизнь в его присутствии меняла былые очертания, становясь предсказуемой и сухой, теряла свой идеализм.

Сети пронизывали город насквозь. И Фабиан знал, что где-то попался в них сам, ранее того не ведая.

Жаль, выбраться так и не смог.

- Помнится, это был последний день в Риэльской Академии, - произнёс Хилер как-то раз, пребывая в весьма хорошем расположении духа. - Мы, выпускники, десять амбициозных юношей, ещё совсем зелёные, но чётко знающие, чего хотим от жизни. Все, жаждущие попасть в государственный аппарат, но мало смыслящие в управлении. Мы собрались в одной из спален, делили три жалкие бутылки вина, привезенные чьими-то родичами в честь праздника. Пили впервые. Странное было состояние. От двух бокалов глаза в кучу, в голове ветер, ноги ватные. Нас понесло на улицу, на свежий весенний воздух, где нам свезло попасться на глаза одному из учителей. Без брани и порицаний нас привели на кухню, где посреди разделочного стола лежала туша невероятно огромной свиньи. Мы все вмиг протрезвели, не понимая чего от нас хотят. Наш учитель, человек редкостных правил и принципов, велел вообразить, что эта туша и есть Кайрисполь в чистом непредвзятом виде, который мы, как будущие управленцы, должны видеть без зазора. Нам велели выпотрошить и освежевать её, потому как всякая власть и контроль — есть очищение и систематизация того "сырого" материала, что мы имеем. А это отнюдь нелицеприятно. И если мы хотим чего-то достичь в своём деле, при этом верно служа народу Кайрисполя, то должны отринуть в себе брезгливость. Странно, не правда ли?! - Хилер чуть помедлил, неторопливо продолжил. - Мы посмеялись. Кто-то даже не побоялся дерзить, честно сказал, что это сущая глупость, а управление отнюдь не работа мясника, и почему бы каждому не заниматься своим делом. Я слушал эти споры и думал только об одном, что все последние дни нахождения в академии так старательно отрицал: мне некуда возвращаться. Меня никто и ничто не ждёт. К сожалению, жизнь так устроена; не всем в ней предназначено место... Моих родителей на тот момент уже как год казнили как нелегальных мигрантов из Кельской Империи, скрывающихся от своих властей на территории Кайрисполя; меня помиловали лишь потому, что я был рождён здесь. Всё имущество у нас изъяли, оставив лишь маленький клочок земли у чёрта на куличиках. В тот момент я понял, что куда менее амбициозен, чем те, кто стоял со мной рядом. Я не мечтал о чём-то сверх... Просто хотел жить. Неважно где: Кайрисполь тогда был мне глубоко безразличен, а посвящать себя его благосостоянию я, честно, не собирался. И вместе с тем оказался единственным, кто хладнокровно выпотрошил и разделал ту свиную тушу, не побоялся и не побрезговал. - Гордость в голосе не ощущалась, откуда ни возьмись возникла досада. - Сейчас весь тот выпуск — сплошь высокопоставленные лица, а кем стал я? Я был лучшим. А стал?! Основателем тайного общества? Частью сопротивления? Странно подумать...

Как и у каждого человека у Хилера Дэнзеля имелся свой ряд слабостей и болевых точек. Тайфер умел находить их, но не всегда пользовался этим в полной мере. Хилер любил молодых женщин, особенно тех, кого писал Фабиан; нередко признавал прелюбодейство за собою, но не видел в том греха.

- А что в этом дурного?! - Отвесил он, словно оплеуху, когда Фабиан застал его в своей мастерской "в обнимку" с одной из натурщиц. - Вот ты... Ты красоту запечатляешь, а я... Я пробую. Нас, конечно, обоих осудят, но что дурного?! Что дурного в желании приобщиться к высокому?!

"Приобщался" Хилер не только к женщинам, но и к спирту. Он ценил хороший алкоголь, к плохому же страсти не питал; любил при этом крепкую компанию, которую ему часто составляли деятели СКОЛ-а.

- Знаешь, почему я люблю пить с тобой, Фабиан? - Спросил он как-то раз за очередным бокалом сухого вина. - Ты, несмотря на своё положение, во всём знаешь меру. Во мне же живёт душа пропойлы. Широкая заблудшая душа!

И вместе с тем их взаимоотношения категорически не складывались. Фабиан уже надеялся, что они оборвались навсегда, но внезапные обстоятельства вынудили против собственной воли искать встреч.

Даспир пусть и велик, но найти в нём Хилера — дело простое. Вечерами он часто заседал в ресторанчике с ироничным названием "Рай на земле", где обычно проходили собрания СКОЛ-а. Эти душные часы, когда несколько десятков молодых людей набивались в тесную залу, бурно споря и обсуждая последние события, теплом отзывались в душе, но всё чаще омрачались образом их организатора... И вот он перед глазами; глядел туманно и тяжело. Тёмные волосы зачесаны на затылок, ноги закинуты на соседний стул, тело расслабленно и недвижимо.

- Я знал, что ты придёшь, - он устало потянулся, но подниматься на ноги не стал. Демонстративно.

- Просто хотел сказать, что твой план провалился. Попасть в Совет в ближайшее время не удастся, да и коронация цесаревича Августа состоится совсем скоро. Смуты не будет, Хилер. Ничего не изменится.

- Этого стоило ожидать...

- Теперь я буду работать секретарём при господине Мандейне...

- А... Этот старый хрыч ещё не задохся?! - Недовольно процедил Хилер сквозь зубы.

- Как видишь, нет. - Фабиан опустился в кресло напротив. - Меня пригласили на коронацию в числе избранных гостей. Чувствую, Д'артагнаны хотят со мной породниться, и брак с Ленор неизбежен.

- Пригласили, значит, - Дэнзель озадаченно барабанил пальцами о край стола, после чего поспешно встал и удалился, вернулся спустя пару минут с резным чемоданчиком в руках. - Будь добр, передай цесаревичу Августу этот дар. - Он откинул расписную крышку, и Фабиан узрел изящный нож с тонкой рукояткой в обрамлении драгоценных камней. Роскошь. Бесспорно!

Но Тайфер отшатнулся.

- Только не говори, что...

- Я просто-напросто хочу, чтобы ты вручил этот клинок Августу в честь коронации от своего имени. Я много прошу? - Хилер нахмурился, окинув Фабиана недоумевающим взглядом. - Такой дар достоин императора, будь уверен!

- К чему это? - И действительно, неясно.

- Пусть он запомнит этот день... Пусть будет счастлив. Поверь мне, ему не так уж и много осталось. Пусть дитя потешится!