«... Винс Делрой, правитель Кайрисполя, будучи седьмым в порядке душ, внес в общее наследие свою тяжелую лепту, посеял среди своих предшественников хаос и вражду.

При жизни он отрекся от памяти предков, подчиненный гордыне, всячески пытался затушить в себе голоса прошлого, видя в их истинах укор себе и своему разуму. Он позабыл о гуманности и первородном призвании, погрузившись в самые низменные пороки, какими только может страдать человеческое естество. За то и поплатился ранней гибелью. Но даже после неё, оказавшись в обители душ, он продолжил ядовитым корнем прорастать средь своих предшественников и последователей, породив вражду и безумие. И всякий новый сосуд, принимавший в тело своё чуждые души, был извечно разрываем ими изнутри...»

________

Конечно, яд был подмешан в виски. Фабиан всё думал, что не справится, не совладает с собой, как и в десяток предыдущих попыток, но на этот раз рука не дрогнула.

– И откуда такой интерес к моей службе?! Неужто надеешься загладить вину в моих глазах?! – Едко заметил отец в разгар злополучного ужина; прилюдно, не стыдясь самых скверных выражений. – Или надеешься занять мой пост?! За козла меня держишь?! Думаешь, я не вижу, что ты метишь на моё место! – Алкоголь развязывал ему язык, пробуждал честность. При жене, матери Фабиана, он бы постыдился, держал бы себя, но теперь ничто не могло остановить поток откровения. – Уж лучше не иметь сына вообще, чем такого как ты. Посмотри на себя! Чего ты достиг?! Прихвостень... С тобой и в свет не выйдешь, всё мнешься у стенки как девка. Одно Бог дал – удачливый больно. В рубашке родился, да и рука счастливая. Вот только удача в наше время всё равно, что слепой без поводыря: ныкается, бредет невесть куда, незнамо, кто он и чего хочет от завтрашнего дня. Я в твои двадцать работал писарем при Совете! Отличился на службе и был замечен самим императором! А ты... – он пихнул Фабиана рукой в грудь, заставляя его распрямить спину. – Что ты сделал? Чего добился? А перед тобой целый мир возможностей как на ладони! Учиться? – Пожалуйста! Жениться? – Да ради Бога! Работать? – Никто и не останавливает! Возьмись, наконец, за ум, пока я не сослал тебя, к чертям собачьим, на север с просветительской деятельностью!

И сослал бы, пожалуй... Вот только рука у Фабиана оказалась твёрже, чем он сам предполагал, а разум в разы холоднее человеческого. И дело было не в личных мотивах! Нет! Что вы! В глазах Фабиана отец давно перестал быть таковым, остался всего-навсего главой дрянного Имперского Совета, тем, кто стоял на пути к лучшему будущему.

Земская полиция взялась за дело с присущей ей вальяжностью. Через день после случившегося в родовое гнездо Тайферов наведался один из сотрудников, кажется, его звали Хорас Чарлот. Он долго бродил по кабинету покойного Ноэля Тайфера, с особым интересом осматривал стоящие на полке фигуры и книги; лицо его без возраста и ярких черт застыло в памяти белесым пятном, и сколько Фабиан ни силился вспомнить его, всегда оставался в смутных чувствах.

– Вы знаете, – неторопливо произнёс он, – мы склонны полагать, что смерть Вашего отца была естественной. На теле нет явных повреждений, способных привести к летальному исходу. В крови яд также не обнаружен.

Траты окупили сами себя. Хороший яд обошёлся дорого, но его уникальные свойства и полученный эффект явно стоили того.

– Впрочем, вероятность отравления отбрасывать не стоит. – Продолжил Хорас. – Думаю, Вы и сами прекрасно знаете, на что способны нынешние умельцы. К тому же есть одна маленькая странность: на правом запястье Вашего отца был обнаружен синяк. Весьма странное положение, как думаете?

Яд подействовал не сразу. Быть может, доза была слишком маленькая, или в сочетании с алкоголем он действовал хуже – Фабиан не знал. Но под утро отец пришёл в себя, в бреду просил стакан воды, в чём юноша ему отказывать не стал. Потратив остатки яда, вложил в трясущиеся ладони граненую чашу. Ноэль сделал лишь глоток и откинулся на подушки, отказываясь пить больше. Пришлось насильно вливать содержимое стакана ему в глотку; отец сопротивлялся, тщетно пытаясь отбиться, мычал что-то неразборчивое, зовя на помощь. Несмотря на слабость, ему практически удалось выбить чашу из рук юноши, и её содержимое частично расплескалось, оросив простыни. В ярости Фабиан сдавил его руки так, что собственные кости загудели.

– Быть может, у Вас есть предположение, как господин Ноэль получил этот синяк? – Хорас косил на него глазом.

– Отец ввязался в драку накануне...

– В драку? – Лицо полицейского исказило изумление.

– Это, конечно, сильно сказано, но всё же факт. Он по пьяни разбил нос одному господину... – Лихорадочно вспоминал события того вечера, которые могли бы служить хорошим оправданием.

– Имена, пожалуйста, уточняйте, – Чарлот опустился в кресло напротив письменного стола, изъял стальное перо, принялся стремительно делать какие-то заметки в крохотной записной книжечке.

– Регон. Регон Триаль.

– Позвольте уточнить: кем приходится господин Триаль Вашему отцу?

– Да... В общем-то... Никем.

– Никем? – Хорас вопросительно приспустил очки с носа, уставился на Фабиана исподлобья.

– Познакомились за партией в покер у госпожи Ла'Круэль. – Тот нервно забарабанил пальцами о край отцовского стола; раньше сидеть за ним не приходилось, Ноэль был строг и никого не допущал к себе. – Скажите, Вы ведь не будете распространяться об этом инциденте? Негоже посмертно очернять имя человека, особенно, публичного.

– Как знать... Надобно для начала навести справки. – Бубнил себе под нос. – Итак, Вы остановились в "Ла-Пэйдже", несмотря на то, что Ваш собственный дом совсем не далеко от центра Даспира. С чего бы?

– Здесь всё напоминало отцу о Лире Тайфер, моей покойной матушке. Он так и не смог смириться с её преждевременной смертью. В этих стенах его всегда одолевала бессонница. Он не спал ночами, иногда и вовсе предпочитал не возвращаться домой и ночевал на работе. В этот раз он был особенно плох, много выпил и, если бы не сомкнул глаз, вряд ли смог бы подняться на ноги следующим утром. Я предложил остаться в отеле.

– Ноэль Тайфер жаловался на дурное самочувствие?

– Он не из тех, кто станет говорить о боли или помутнении.

– И всё же? Ни разу? – Во взгляде Хораса читалось недоверие.

– Головные боли. Не больше.

– А наутро? Вы не заметили ничего странного?

– Он спал. Вот и всё. Я проснулся и решил не будить его, – Фабиан старался держать маску спокойствия.

– Просто спал? Вы не говорили? Он ни о чем не просил Вас?

– Нет, – старательно покачал головой, чувствуя, как в напряжении сводит шею.

– А дальше?

– Я спустился на первый этаж отеля, чтобы позавтракать.

– Кто-то видел Вас? Может подтвердить?

– Официант был там всё это время. К тому же я сидел за столиком с одним молодым человеком — Элиасом Ревиалем. Он был на том же вечере, что и мы с отцом.

В тот момент Фабиан с удивлением для себя отметил, что никак не может вспомнить черт Элиаса. Картинка, стоящая перед глазами, плыла цветными пятнами, рисуя каждый раз новый портрет, ничуть не соответствующий предыдущему.

– После?

– Где-то через час к нам спустилась горничная. Сказала, мол, ей надо комнату убирать, а она всё никак её может добудиться моего отца. Мы поднялись в номер... – Тайфер замялся; сердце гулом отдавалось в груди. – И обнаружили его мёртвым.

– Господин Ревиаль был с Вами всё это время?

– Да.

– Вы были ранее с ним знакомы?

– Нет. Да и не могли бы. По его словам, он все эти годы провел за границей. В Даспире, судя по всему, был впервые.

– И по-Вашему он не может быть причастным к смерти господина Ноэля?

– Нет! Что Вы! – Фабиан не сдержал нервной усмешки. – Элиас робок, зажат и чрезвычайно сдержан. Он априори не способен на убийство!

Хорас пожал плечами, захлопнул книгу, торопливо поднялся из кресла, расправляя штанины чудных клетчатых брюк.

– Что же... – протянул он, смотря куда-то в сторону, – на сегодня, пожалуй, всё, господин Тайфер. Будьте спокойны! Если в смерти Вашего отца замешан кто-то, кроме самого Бога, то мы непременно достанем его из-под земли! – Слова звучали угрозой, отнюдь не утешением. – Дайте лишь побольше времени!

– А вот времени у нас совсем нет. – Фабиан вспорхнул следом, лёгким движением вложил купюру в ладонь Чарлота. – Меньше всего хотелось бы тревожить покойного по пустякам.

– Я бы не сказал, что по пустякам... – полицейский почему-то зарделся.

– Не стоит чернить имя господина Тайфера понапрасну. Вы сделали всё, что было необходимо, и мы благодарны за Ваш благородный труд. – Новая купюра скользнула Хорасу в руки.

Сам отец говорил, что порой проблемы решаются не иначе как деньгами, а истинный мужчина — тот, кто не поскупится и расстегнет кошелёк.

Теперь это наставление звучало иронично.

– Вам есть что скрывать, господин Тайфер? – Чарлот замялся, и Фабиан сумел различить в его взгляде лёгкое замешательство. – Что же... Ваше право, – засеменил прочь из кабинета.

Похороны состоялись уже через два дня. Желающих почтить память главы Имперского Совета, Ноэля Тайфера, оказалось около четырёх сотен, однако по желанию Фабиана допустили лишь самых близких: слезливую тётушку в сопровождении парочки чопорных дочек и шестерых членов Совета вместе с их семьями.

Первый снег липкими хлопьями, тающими ещё в воздухе, покрыл землю полупрозрачной влагой, следами оседал на одежде, лип к горячей коже, слезами стекая по щекам. Ветер срывал последние листья, шлейфом проносил за собой смесь резких ароматов: дождя, сырой почвы и свежескошенной травы. Серое небо нависло над кладбищем натянутой струной, готовое вот-вот треснуть и разорваться, но вместо этого выплескивало наружу новые и новые водяные снежинки, постепенно облегчая свою ношу. Гроб погрузился в землю, сопровождаемый глухим скрежетом и лязгом, который тотчас перекрыл оркестр, во второй раз заладивший тоскливую мелодию, чуть более трогательную, чем была прежде, от чего у женщин на глаза навернулись невольные слезы. Строгие лица в белой пудре синхронно обмахнули румяные щеки шитыми платочками, уткнулись в плечи мужей и отцов, что продолжали держать маску хладнокровия, скорбили с завидной умеренностью. Одна лишь тётка залилась градом слёз, бросилась к могиле в неистовом крике, повалилась к ногам присутствующих, вызывая всеобщее осуждение и отвращение.

– Ну же! Ну же! Поднимитесь, милочка! – Тараторила жена господина Мандейна. Совсем ещё молоденькая, в лёгком ситцевом платье с рюшами, она была значительно младше дочери мужа от первого брака, выглядела ещё девочкой и держалась соответствующе. – Ну же! Подымайтесь! – Она уж было хотела поднять старуху собственноручно, но господин Мандейн грубо дернул супругу за руку, отвёл её в сторону. Не выдержав причитаний, сам оказал тетушке "помощь": резко поставил её на ноги так, что она охнула от боли, распрямляя согнутую под тяжестью прожитых лет спину; после чего хорошенько отряхнул руки и отстранился.

Стоило последним комьям земли покрыть могилу, господин Аберлард Фрашон, статский советник, всё это время державшийся поодаль, широкой поступью приблизился к Фабиану, отвёл его в сторону.

– На мою долю выпала нелёгкая ноша: сообщить Вам следующую новость. – Начал он, убирая руки за спину; карие глаза бегали, сновали, изучая песчаную насыпь и смазанную линию горизонта, но ни разу не коснулись собеседника. – Траур трауром, но Совет должен продолжать свою работу, а Ваш отец был в нём ключевым звеном. Я уже говорил с его личным секретарём и, к своему удивлению, узнал, что его временно отстранили от дел, а его пост, по непонятным мне причинам, заняли Вы. Верно?

– Да. Всё так. Я сам изъявил желание, – Фабиан утвердительно кивнул.

– Так вот, Вам необходимо передать всю документацию и сведения о тех делах, которые вёл Ноэль за последние годы. Будьте добры. Совет не может больше простаивать ни дня. Перестанем работать мы – впадет в спячку и вся страна.

Фабиан вдохнул побольше воздуха, торопливо и с жаром произнёс:

– Я бы хотел продолжить дело своего отца!

Лицо советника окаменело. Он с минуту молча взирал на юношу, после чего коротко и звонко рассмеялся.

– При всём уважении к Вам, Фабиан, это нелепица! Вас?! На должность главы Имперского Совета?! Кто вложил Вам в голову эту невразумительную идею?!

– Я сам...

– Я не хочу быть с Вами грубым, но честность превыше всего. Мало того, что Вы молоды и ветер бушует у Вас в голове, так ещё и... – Он замялся, улыбка опала с его лица, не оставив после себя ни малейшего следа. – Лучше будет, если Вы сами поймёте, что это не Ваше. И добровольно передадите всю необходимую документацию прямо нам в руки. Так будет лучше для всех. И для нас, и для Вас. – С этими словами он развернулся, ненадолго скрылся из виду.

И вновь мир Фабиана рухнул.

Впрочем, а был ли это его мир?..

Хилер всегда желал иметь своего человека в Совете. Время перемен близилось, и он, как бессменный предводитель тайного общества под незатейливым названием "СКОЛ" (приверженцев Социального Капитализма, Отрицающий Легитимизм), хотел видеть в рядах власти "родное", морально и политически, лицо. И таковым с его подачи должен был стать Фабиан. Надежда, что его примут в Имперский Совет, казалась по-детски глупой, но Хилер был отнюдь не наивен.

Мог ли он ошибиться на этот раз? Нет! Верилось с трудом. Это не могло быть ошибкой!

Сразу после похорон в родовом гнезде Тайферов состоялись поминки. Гости здесь бывали редко, особенно в последние годы жизни матери Фабиана, которая проводила их в гордом одиночестве, борясь со своим недугом. Отец любил рассказывать, что когда-то здесь справили не одно торжество, на многих из которых присутствовал сам император. Однако почтить память самого верного своего слуги он не сумел, был прикован к постели и, кажется, доживал последние свои дни.

Женщины собрались отдельным кругом, чинно молчали, изредка обмениваясь закусками и комплиментами; мужчины яростно спорили, в промежутках пили невесть за что, говорили о покойном, как о живом, парами уходили курить на веранду, после возвращались в залу с уже опустошенными бокалами, чтобы вновь наполнить их и разбрестись кто куда. Фабиан держался особняком, чувствуя, что на этом "пиру во время чумы" ему не нашлось достойного места.

Посреди вечера к нему внезапно подсела жена господина Мандейна, которую, как оказалось, звали Элли. Она деловито сложила руки, посмотрела на него прямо и выразительно.

– Знаете, господин Тайфер, – произнесла она несколько сконфуженно, – будь я на Вашем месте, то поскорее бы женилась. Впрочем, я без того была в схожем положении. Раньше я и подумать не могла, что отдам руку и сердце тому, с кем сейчас делю ложе, и на предложения отвечала отказом. Но после того как мои родители скоропостижно скончались, и я осталась сиротой, пожираемая одиночеством, я поняла, что не смогу жить так более. Знаю, Вы можете не согласиться со мной, сказать, что для мужчины семья – это далеко не первостепенная вещь, но... Одиночество губительно для всех. Сейчас Вам двадцать, Вы молоды... Вы ещё ищете себя и своё предназначение, но завтра Вы откроете глаза и поймёте, что годы ушли. Вам будет тридцать. И Вы захотите, чтобы кто-то называл Вас отцом. Так вот, женитесь, пока Вас любят, пока Вы желанны, пока Ваш статус не канул в небытие (а после смерти Вашего отца он непременно канет). Слышала, Вам пророчат в невесты саму дочь императора. Не отказывайтесь. Хватайтесь за эту возможность руками и ногами, пока император не успел одуматься. И будьте счастливы. – Она торопливо поднялась и уже хотела уйти, но будто что-то остановило её. – Знаю, – произнесла с дрожью в голосе, – за моей спиной говорят много дурного, осуждают и попрекают. Брак по расчёту, неравный брак – каждый говорит по-своему, но истина в том, что в мире, где каждый борется за своё счастье и благополучие, деньги и статус являются мерилом счастья. Рано или поздно мы все встретим свой конец, разница состоит лишь в том, что кто-то умрёт от хвори в трущобах Богом забытого города, а кто-то от старости, лёжа на шелках и слыша смех новорождённых внуков. Я свой выбор сделала...

Это было последнее, что она произнесла, прежде чем выскользнуть из залы. У дверей ненадолго замялась, столкнувшись с вошедшим господином, который услужливо придержал ей дверь. Фабиан с трудом оторвал взгляд от стола, чувствуя, как сказанное девушкой камнем оседает на дно желудка, с удивлением и испугом увидел Его. Присутствующие тоже повернулись в сторону вошедшего, поприветствовали холодным молчанием.

Хилер Дэнзель был бесспорно красив. Его темно-каштановые волосы блестели раскаленным маслом, отдаваясь серебром и кедровой горечью; твёрдые черты его вымеренного лица были проникнуты спокойствием и умиротворением, а цепкие карие глаза, кажется, видели мир насквозь. В каждом его движении сквозила уверенность и размеренность, какую не отыщешь ни в одном высокопоставленном лице. Костюм отличался скромностью, но сидел безупречно, без единой складочки и намёка на заношенность.

Фабиан поспешно вскочил на ноги, понимая, что не в силах сдвинуться с места.

– Что ты здесь забыл?!

Хилер пропустил слова мимо ушей.

– Я не звал тебя! Тебя нет в списке приглашённых! Кто вообще тебя пустил?! – Гнев вскипал, плавился золотом, обжигая изнутри.

– Я подумал, что нам бы следовало помириться, благо в твоём доме меня знают... И знают как друга, – неторопливо произнес он, увлекая со стола бокал вина.

– Поверь моему слову, в следующий раз тебя прогонят палками и отборной бранью! И на метр приблизиться не сумеешь!

– Я не пёс, чтобы меня гнали. И не глупец, чтобы верить твоим словам.

– Хочешь испытать моё слово?! – Фабиан грубо вырвал бокал из его рук, поставил обратно.

– Я не хочу ничего испытывать. Мало того, хочу показать, что мы не враги, не были и не будем ими, как бы ты ни думал сейчас. – Хилер отступил назад, плавной походкой направился вокруг стола. – Ты всё ищешь виновных. Зачем? Ответ на этот вопрос очевиден, но ты отчаянно не хочешь его знать. Хочешь, я признаю свою вину? Разве тебе станет от этого легче?! Кто ты тогда? Соучастник. Ты всё равно виновен. Ты всё равно... – Его голос упал до шёпота, и Фабиан прочитал по его губам: "Убил своего отца". – Так не проще ли принять эту истину и двинуться дальше? – Остановился, ловко схватив бокал, пригубил вино.

Тайфер с минуту смотрел на него, пытаясь отыскать подходящие слова, на выдохе произнёс:

– Убирайся прочь, – удивительное спокойствие окутало тело, но лишь временно.

– Так значит...

– А знаешь, чего я хочу? – Голос невольно дрогнул. – Я хочу, чтобы ты наконец услышал меня! Хочу достучаться до тебя! Я не желаю тебя видеть! Даже воздухом одним с тобой дышать не хочу. Не хочу! Слышишь?!

– Разумеется. Слышу.

– Но слушать, я уверен, не желаешь.

– Почему же? – Его черты скривились, на лицо пала тень. – Только позволь напомнить тебе: знай своё место. Твоё положение весьма шатко, и пока ты попрекаешь меня, я милостиво храню твою "тайну". Можно сказать, что даже покрываю тебя. Это не шантаж – напоминание. Я прощу тебе грубости сегодня, завтра... Но моё терпение не вечно. Думай об этом всякий раз, когда позволяешь себе оскорбления в мой адрес. Быть может, они излишни? Нет? Думай, Фабиан. И даже, когда определишься с тем, враг ты мне или нет, то подумай вновь. Как в покере. Взвесь каждый шаг, каждую ставку. Возможно, твоя гордость многого не стоит, но дорого может обойтись. – Внезапно он поднял бокал, демонстративно прочистил горло, привлекая всеобщее внимание. – Хочу сказать тост!

Гости с недоумением уставились на него, Фабиан и вовсе обомлел от неожиданности.

– По всем нам плачет могила, господа. За кем-то смерть придёт раньше, за кем-то позже, но так или иначе мы все окажемся в её власти. И я хочу от всего сердца пожелать вам, господа (пусть то и не принято), чтобы день вашей смерти вы справили в гордом одиночестве. Чтобы никто не пил за вашу гибель и не танцевал на ваших костях, чтобы не было ни одного гостя и ни одного поднятого бокала. Чтобы вас действительно чтили. И помнили. – В завершении своей короткой речи он подошёл к Фабиану, со звоном стукнул свой бокал о его, чем вогнал в оцепенении собравшихся.

Лишь Тайфер в ту же секунду отмер и, забывая о рамках приличия, надрываясь, закричал:

– Вон!