— Итак, наш курс обучения состоит из трёх разделов: пристегнуться к доске, спуститься с горы... — Я махнул рукой хохочущим рядом Артуру с Лёлькой — мол, валите отсюда, не мешайте мне с «чайником» работать. Мне хотелось поскорее остаться с ним наедине.

— ...Освоить костыли. Я помню этот «баян».

Ромка сидел на снегу, встегнувшись в крепы прокатной доски после, наверное, десятой уже попытки подняться и поехать, и смотрел на меня таким взглядом, что мне хотелось или воткнуть его носом в сугроб, или зацеловать, или совместить приятное с полезным. Не зря говорят — никогда, ни при каких обстоятельствах бордер не имеет права учить чайника дольше полутора часов, даже если это крутая девчонка, бабушка бордера, платёжеспособный клиент, Иисус, гёрлфренд, бойфренд и так далее.

Мимо пронёсся ребёнок лет десяти — не поймёшь, девочка или мальчик, но шапка смешная — с двумя ушами и мордахой покемона над румяной рожицей. Он притормозил возле нас с пронзительным шуршанием, лихо перекантовался и усвистел дальше вниз.

— Допускается не любить детей, которые катаются круче тебя, не переживай. — Я смотрел на его хмурое, напряжённое лицо и вспоминал сегодняшнее утро.

Снег валил всю ночь, а наутро сочно-синяя поверхность неба опрокинулась над вершинами гор, и мягкие волны нетронутых сугробов переливались и искрили в лучах яркого утреннего солнца так, что глазам было больно смотреть.

Ромка позвонил мне рано утром, сообщил, что они уже позавтракали и выходят, что лыжи он бросил в номере и будет ждать меня с кофе возле проката, если я не забыл о вчерашнем предложении поработать инструктором, потому что желание он уже загадал.

Я не забыл — забудешь про него, как же. И желание тоже загадал. Такое, о котором мучительно сладко было думать, и под одеялом в трусах становилось совсем уже неприлично. Я подскочил с кровати и активно засобирался.

Кофе в бургерной возле проката был горячим и крепким. Пахло свежей выпечкой и корицей, и солнце врывалось в широкие окна потоками, рисуя квадраты на серых досках пола и золотистых деревянных столешницах. Ромка сидел напротив меня, пристроив шлем и рюкзак на соседний стул, и вгрызался в большой бургер, убрав верхнюю булку, оставив только котлету и салат.

— Твои не спрашивали, чего это тебя переклинило на борд встать?

Я смотрел на него и не мог насмотреться — так мне нравилось, как он ест. Передо мной истекала острым ароматным паром тарелка с хинкалами, от одного вида которых у меня голодно урчало в желудке, а я всё тянул время. Мне хотелось задержаться подольше и задержать его. Да и Ромка был совсем не против. Видно было, что он никуда особо не торопится.

— Шариф сказал, если мне нравится трамбовать собой склоны, это моё личное дело, но его жизнь будет на моей совести. Саня не простит, если со мной что-то случится.

В кафе было жарко, и я видел, как его лоб у корней волос стал влажным. Он расстегнул ворот белой флиски, так красиво оттенявшей матовую смуглость его лица и шеи, и я невольно цеплялся взглядом то за тень в ямке у него под гортанью, то за чёрную точку серьги в мочке уха.

— Это тренер ваш? — Я подцепил хинкал палочками. Бульон внутри оказался обжигающим и пряным, таким острым, что перехватывало дыхание и на глаза наворачивались слёзы.

— Да. Только из-за него и не ухожу. Так бы давно бросил. — Ромка доел свой бургер и принялся за кофе.

— Почему хочешь бросить? — спросил я, отдышавшись. Конечно, я читал о нём. Порылся в интернете, но информации было немного. Он стремительно поднимался в рейтинге, его хвалили, ему прочили чемпионство в будущих сезонах. Столичная спортивная пресса писала о нём как о восходящей звезде отечественного бокса. Впереди было несколько значимых боев, от которых многого ждали. И оказывается, всё это не имело для него значения, если он так стремился уйти.

— Свободным хочу быть. Хочу ходить в гей-клуб, когда захочу, и встречаться с людьми. У нас есть там в Сочи такой — «Зеркала» называется. Хочу на пляж поехать со своим парнем. На наш пляж, на «Спутник», и не думать о том, что будет, если кто-то увидит, как я с ним целуюсь. В обычные клубы с Анкой хожу иногда. Девушка Игоря думает, что мы встречаемся. Шариф тоже. Но тут у нас с Анкой взаимовыгодное сотрудничество. Она не хочет ухаживаний Шарифа, а тот скорее умрёт, чем отобьёт девушку у друга.

— Я тоже не могу жить открыто.

— Почему?

— У меня хорошая работа. Отец на должности. Да и вообще моя семья — это отдельный разговор.

— Я знаю, у нас нельзя жить таким, как мы, и я не рвусь свою жизнь напоказ выставлять, но если Саня узнает, то кирдык. Всему. Его карьере, связям, планам.

— А твоим планам?

— У меня к боксу сердце не лежит. Я откажусь. Вот добью сезон и уйду.

Я не знал, почему у меня возникло тогда это странное предчувствие. Есть люди, от которых прямо веет свободой и силой. Они рождены свободными и не выносят никаких посягательств на то, кем они являются, как живут, что думают. И хочется тогда быть рядом с ними и именно у них учиться быть свободным. Быть собой.

Потом мы выбирали в прокате доску ему по росту, и чтобы скользяк был не самый убитый, прикручивали крепления под ботинки. Выражение лица у него было насторожённое, и я понимал почему. Он не любил проигрывать, а двух часов всё-таки было маловато для того, чтобы нормально спуститься с горы.

Сначала в «лягушатнике» учились ездить с одной невстёгнутой ногой. Без этого навыка нельзя зайти на подъёмник. Он оказался «регуляром» — ему удобнее было толкаться правой ногой и ехать левой стороной вперёд. Потом осваивали задний кант. Я видел, как он стискивает зубы и сдерживает злость, когда в очередной раз падает. Но упрямства ему было не занимать, и надо отдать должное — схватывал он быстро. Через час я понял, что поспешил с желаниями. Задумок у меня было много, но что-то подсказывало мне, что этот упёртый пацан спустится по красной трассе ещё до конца оговорённого времени.

— Ты не знаешь, зачем я с тобой поспорил, а? Как можно ехать, когда у тебя обе ноги связаны? — ворчал он, в который раз поднимаясь и вытряхивая снег из-под полы крутки и из перчаток.

— Вот так только и можно. Пальцами ног работай — вверх-вниз — и равновесие лови.

— Я умею только руками. Видел как?

— Руками любой дурак сможет, а ты ногами пробуй.

— Ботинки у вас...

— Да уж получше, чем у вас.

— Да уж...

Поражение моё было безусловным — он поехал вниз с Артуром и Лёлькой без меня, сказав, чтобы я ждал наверху, потому что победу по правилам и по чести должны фиксировать независимые судьи. Но я почему-то не расстроился. Его желание тоже вызывало во мне любопытство, и что-то подсказывало мне, что думали мы в одном направлении.

Я пил глинтвейн на смотровой площадке возле кафе, поджидая ребят, пока они поднимутся после спуска. Вид открывался такой, что горло невольно перехватывало восторженным спазмом. Мир отсюда виделся бескрайним, первозданным в величественной красоте сурового серого камня горных хребтов, испещрённых пятнами снега и льда. И далеко вдали в серо-голубой дымке терялась граница между землёй и небом. В той стороне было море.

Ко мне, громко стуча тяжёлыми лыжными ботинками по деревянному настилу, подошла Анка, встала рядом со мной, опёрлась о перила, пристроила на них высокий стакан с парующим на холоде глинтвейном. Я искоса взглянул на неё и встретился с внимательным, изучающим взглядом. Впервые она смотрела на меня так пристально и настойчиво. В прямом солнечном свете её глаза отражали небо и казались совсем голубыми. Светлые прядки волос выбивались из-под яркого, в разноцветных разводах шлема и прилипали ко лбу и разрумянившимся щекам. На переносице розовел след от лыжной маски. Она сдвинула ярко-красный бафф на шею, и по её губам и напряжённому, какому-то отчаянному выражению лица я увидел — она хочет мне что-то сказать. Но сам я не хотел подталкивать, ощущая исходящую от неё полувраждебность, полуугрозу. Хотя угроза казалась смешной от маленькой девушки, едва достающей мне до плеча.

— У тебя с ним как — серьёзно? Или просто потрахаться на курорте? — слова прозвучали так резко и грубо, что я не сразу понял смысл. А когда сообразил, неожиданно разозлился.

— А тебе-то что?

— А то, что я вижу, как он на тебя смотрит. Я давно у него такого взгляда не видела.

— Какое твоё дело? Он взрослый мальчик и сам решает, как ему смотреть, когда, как и с кем ему трахаться.

Она куснула губу, прищурилась, всем своим видом напоминая рассерженную кошку. Двинулась, резко повернувшись, едва не опрокинув стакан.

— У него талант. Он — боксёр. Прирождённый. И бросить хочет, я знаю. Из-за тебя вся карьера его накрыться может. Если узнают, что он — гей, его у нас со свету сживут. С ним никто не то что на ринг не выйдет — на тренировку не придёт.

— Это его выбор. Ты-то чего так заботишься о нём? — Я до конца не понимал ещё, о чём она говорит, но внутри меня поднимался не то протест, не то возражение. Она не зря затеяла этот разговор.

— Мы с ним учились вместе. — Анка дёрнула плечом, отвернулась от меня, сняла перчатку и заправила волосы под шлем. — Он пришёл к нам в десятый класс. Маленький, смуглый. Наши пацаны его сразу абреком обозвали. Он оскорблялся ужасно. У него же отец русский, мать тоже, а он в бабку пошёл. Я её видела — старая чеченская ведьма.

Про бабку я помнил из вчерашнего разговора. Именно поэтому он казался мне таким тёплым и янтарно-загорелым с этими своими тёмными глазами в густом веере ресниц.

— У нас физра как раз была, мальчишки переодевались в раздевалке, — продолжала Анка глуховатым тихим голосом. — Мы только вопли услышали и улюлюканье. Потом всё стихло. Ребята начали выходить, физрука позвали, кто-то за медсестрой рванул. Мы с девчонками в открытую дверь смотрели, а там Веталь Хамин — гордость футбола нашего — на полу без сознания валяется, и Ромка на лавочке сидит в одних трусах. Пацаны ж увидели — занимался парень. Он весь жилистый, сухой, хоть и мелкий. Спросили — чем занимался. Он говорит — боксом. Ну Веталь и полез проверять, хорошо ли он подготовлен к большой жизни. Проверил.

Анка помолчала. Я пододвинул к ней стакан с глинтвейном. Видел, что она нервничает. Словно сомневается, рассказывать дальше или нет. Она обхватила его тонкими пальцами, посмотрела вниз, туда, где далеко внизу по склону горы раскинулся реликтовый лес. Цветастые перчатки болтались на карабинах на рукавах куртки. Заговорила негромко, так, чтобы только мне было слышно.

— Родители его потом дальше Сочи учиться не пустили. Слишком взрывной пацан. На любую обиду огрызался и кидался. Тренер в нем души не чаял, ставил со всеми, даже с теми, кто больше его по весу, по стажу. Он вытягивал. Со всеми работать становился, перенимал приёмы, технику. Его не калечили, младший всё-таки. Но он рос и начал побеждать. Мы с Игорем ходим болеть за него. За меня он как-то в ночном клубе вступился. Навалял там одному в компании, который руки распускал, когда я уже визжать начала. Ну а в городе его уже знали — чемпион же местный. После этого меня не трогали. Думали, что я с ним.

— А тебе бы хотелось? — я смотрел на её расстроенное лицо и понимал, что своим рассказом она сделала только хуже. Меня и без того тянуло к нему сильнее, чем к кому бы то ни было. А после её рассказа Ромка все чётче и яснее проступал перед моим внутренним взглядом. Мне вдруг захотелось увидеть, каким он был в детстве, как он тренируется. Сходить поболеть за него и гордиться тем, что он — мой. Пусть даже это будет тайна для всех остальных. И когда Анка ответила, мне стало её жаль, хотя я и не был виноват перед ней ни в чём.

— Хотелось. — Она отхлебнула глинтвейна. Над верхней губой остался красный след от вина, а я подумал, что она ведь очень красивая, и не зря Шариф смотрит на неё таким восторженным влюблённым взглядом. — Но я знаю, что он не по девушкам. Он настоящий гей, не из тех, кто просто попробовать решил, как это с мальчиком.

— Говорила ему?

— Пробовала, — она грустно усмехнулась. — Он честный. Объяснил так, чтобы я поняла и чтобы не обидеть. Я думала, у него есть кто-то или в Грозном остался.

— И что? Кто-то остался?

— Остался. — Она замялась, будто не хотела говорить. Покривилась от явно неприятной мысли. — Могила осталась. Его одноклассника родичи с балкона сбросили. «Позор семьи» смывали.

— Как? Они что?.. Встречались там, что ли? — Сказать, что я был в шоке, ничего не сказать. Нет, я слышал кое-что о том, что там происходило несколько лет назад и вот недавно совсем. Макс рассказывал, и слухи доходили окольными путями, через сайты, через приложения, из анонимных источников. Даже в прессу просачивались, несмотря на все усилия властей скрыть трагедию.

— Я не знаю точно. Он не захотел рассказывать. Но у них там на Кавказе всё это есть. Секса же раньше хочется, чем жениться можно. А там у них адаты — обычаи. И найти с кем — не проблема. Но там давно уже зачистки начались. Он тогда малой ещё был. А когда следующая волна пошла, его отец собрался и увёз семью в Адлер. У них там родичи какие-то живут со стороны матери. Помогли перебраться.

Она поёжилась, хотя солнце здесь, наверху, и пригревало так, что хотелось расстегнуть куртку. Снег подтаивал, и сосульки горели жаркой переливчатой бахромой, свисая с карниза остроконечной крыши киоска с глинтвейном, возле которого мы стояли. К окошку скопилась весёлая шумная очередь, а мне казалось, что тишина звенит у меня в ушах — пронзительная в своей невысказанности, нестерпимости, такой, что хотелось крикнуть и услышать эхо своего голоса, только бы не слушать эту тишину.

— Ты хороший парень, Эд, но ты — случайный прохожий, и он для тебя — тоже. Не порти ему жизнь. Ему и так нелегко.

Анка увидела подкативших к краю трассы Игоря и Шарифа, помахала им и пошла к стойке за лыжами, а я стоял, пытаясь сообразить, что мне делать дальше. В одном она была права — мне надо было понять, насколько далеко я могу зайти в этом своём курортном романе. Что это для меня — просто потрахаться? Не без того. Я хотел бы повторить. Очень. С Ромкой мне было настолько невозможно остро и ярко, что я не мог не хотеть ещё, не стремиться к нему. И в то же время я не мог забыть и о другой стороне его жизни. Мне не хотелось его подставлять. Ромка прикрывался Анкой, и у меня в моей жизни тоже были девушки. А с Максом таких проблем не возникало. Он свою жизнь чётко планировал и рассчитывал. Я не был уверен, что у него кроме меня нет никого, но то, что он, возможно, специально не привязывается и не подпускает меня близко, казалось правильным решением. Взаимное равнодушие и безопасное расстояние, чтобы не поддаваться чувству и не разочаровываться потом. Но к Ромке я испытывал нечто другое — что-то похожее на шёпот или даже просто намёк на шорох замирающего шёпота в груди. Что-то правильное и трогающее настолько, что я не мог отказаться. Потому что, наверное, именно этого и ждёшь всю жизнь, отодвигая в сторону неважное, расставаясь с ним без сомнений и сожалений. И пускай сто раз была права эта синеглазая строгая девчонка, так преданно платившая своей дружбой за его дружбу, но отказываться от Ромки я не собирался.

Он позвонил мне с подъёмника, когда я вышел на край трассы и сел на снег, собираясь пристёгиваться.

— Я должен как-то рассчитаться с тобой за работу, — в голосе явственно слышался сдерживаемый смех и удовольствие.

— Какую работу?

— Ну ты же со мной инструктором два часа бился.

— Да брось, — я улыбался в ответ, высматривая его среди сходящих с подъёмника людей.

— Я заказал хамам.

— Что? — переспросил я, не поверив своим ушам. Сегодня я что-то отчаянно тупил и всё время всех переспрашивал.

— Да. Здесь при аквапарке есть, и можно там хоть всю ночь сидеть. Бассейн, ужин заказать. Всё в нашем распоряжении. После этой чёртовой доски надо расслабить мышцы.

— Ты только меня зовёшь или?..

— Нет. Только тебя и твою бабушку... Позови её, наверняка милейшая женщина.

Я рассмеялся, не в силах справиться с нахлынувшей радостью и удивлением.

— Это и есть твоё желание?

— Нет. Желание я тебе потом скажу, когда подходящий момент будет. А это моя благодарность, ну или считай, я тебя приглашаю на романтическое свидание. Ты против?

Я был не против. Даже слишком не против.

— Видели старых знакомых, — сообщил мне затормозивший возле меня Серёга. Остановился, поджидая Дашку, которая осторожно ехала к нам поперёк склона, огибая особо высокие бугры. — Ну тех, помнишь, алкорайдеров из паба. Что-то они там вякнули Рому и свалили на другую трассу, когда он в их сторону оглянулся.

— Что говорили?

— Не расслышал. Что-то про бокс. Он же боксёр. Они с Лёлькой и Артуром позади нас продвигались. Сейчас подъедут — спросишь.

Я хмыкнул насмешливо и недоумевающе. Но в голове у меня крутился рассказ Анки и Ромкины слова, и предстоящую встречу я предвкушал настолько жарко и нетерпеливо, что мысли мои переключились исключительно на вечер и хамам и на раздумья о том, как бы мне незаметно свалить от друзей и как объяснить потом причину своего отсутствия.

Я смотрел, как он подкатывается ко мне, немного напряжённо раскинув в стороны руки, и вдруг подумал — нет, это действительно серьёзнее, чем мне казалось ещё вчера. И мне нужно, просто необходимо поговорить с ним о том, что происходит между нами. Что-то, чего я не мог уже игнорировать. Не мог и не хотел.