Метки: славянское фэнтези, персонификация времён года, повествование от первого лица.

6+

В тот день, когда мы встретились в первый и в последний раз, небо хмурилось и кричали, прощаясь с летом, иволги.

В ушах ещё звучала ругань матушки, но уголки губ подёргивались в предательской улыбке, когда ноги долго-долго несли меня вдоль мелкой реки, мимо зарослей лещины, по подушкам мха. Убранные поля чернели за спиной, но впереди шумел лес, призывно, протяжно, и манил мыслями о кустах дикой малины — такой кислой, что от неё свело бы зубы, но об этом я тогда ещё не знала.

Кто бы мог подумать, что случайный каприз и великое непослушание приведут дитя городских улиц к самому сердцу природы? А ведь так и вышло... Так, вырвавшись на волю из плена бабушкиного деревенского дома, я и встретила его.

Он сидел на берегу речушки у самой лесной опушки, опустив босые ноги в стылую воду. В его непослушных волосах, золотившихся, как срезанные колосья ячменя, поселился ветер, в глазах — тучи грозового неба. На болезненно худых плечах, таких хрупких, что казалось, коснёшься — сломаются, сидела простая рубаха. А тонкие, будто ивовые ветви, пальцы ловко вырезали ножом крохотную свирель из тростника.

Я застыла, залюбовавшись им, как дети обычно любуются прекрасной куклой. А он улыбнулся мне, наконец заметив. И в эту самую секунду меня точно обдуло сильным ветром, и на душе стало так тепло и странно, что я позабыла и о малине, и о матушке, и о куклах, и обо всём на свете, что не было связано с этой его восхитительной улыбкой. «Красивый. Как бог... Хотя нет, нет, в разы красивее!» — подумалось мне тогда.

Обычно при мысли о богах, идолы-статуэтки которых заполняли дом моей бабушки-ворожеи, я всегда воображала отстранённых бородатых мужчин. Они смотрели холодно, высокомерно своими каменными пустыми глазами и общались осуждающей тишиной. А у этого бога — моего — лицо было молодым, усыпанным веснушками, а взгляд — живым, весёлым. И в нём искорками блестели золотые молнии.

Я знала, как зазвучит его голос, ещё до того, как он со мной заговорил.

— Мы знакомы? — спросил мой бог мягко-мягко, и из всех сравнений, выбранных, чтобы передать его тон, я смогла бы назвать лишь одно: объятия свежескошенного пахучего сена.

Мне пришлось покачать головой. Его милые ямочки на щеках, пушистые ресницы и нездоровую худобу я бы точно запомнила, на всю жизнь.

— Скоро будет гроза, — повторил он с укором слова моей матушки, но я робко указала рукой в сторону зарослей малины, раскинувшихся прямо за его спиной. Мой бог улыбнулся, отложил почти законченную свирель и нож и, обернувшись, набрал целую жменю самых крупных и красивых ягод, которые только попались ему под руку.

После он протянул мне горсть свежесобранной дикой малины с хитрым-хитрым блеском в глазах.

Как опасливый крольчонок, я всё-таки подбежала и забрала их у него с ладони. Хотя в другой день, окажись рядом со мной моя матушка, она точно отвесила бы мне хорошую затрещину за такую легковерность. Но незнакомец внушал доверие, а малина манила грёзами о красном сладком соке... Да и зачем отказываться и собирать самой то, что уже собрали для тебя?

Не подозревая подвоха, я жадно закинула в рот всю жменю разом — и молниеносно скривилась, выплёвывая самые кислые в мире ягоды. А мой бог сразу залился заразительным звонким смехом, ещё более звонким, чем самая высокая нота, которую, наверное, сумела бы издать его свирель.

Мне захотелось рассердиться, и брови сами собой двинулись к переносице, но прошла секунда, другая — и, наблюдая за ним исподтишка, я всё-таки передумала и тоже рассмеялась.

— Давай дружить? — стало первым, что спросила я у него в тот день, поглядывая на скопившиеся над горизонтом тучи. — Я снова приду... на днях...

— Со мной сложно дружить, — доверительно шепнул, почти прошелестел, он и опустился передо мной на корточки. Речные капли покатились с его мокрых щиколоток на траву. — У меня много имён, много лиц. И когда рождается одно, другое погибает, а память — навсегда растворяется в воздухе...

Признаться, тогда я не поняла ни слова. Да и вряд ли сумела бы понять сейчас: уж больно замысловато звучали те его фразы.

— Я умру в начале сентября, — тихо объяснил он, заметив мою растерянность, и коснулся ладонями сырой земли. — Знаешь, когда улетают последние иволги...

Прогремело.

— Умрёшь? — перебила я.

Обычно бабушка и матушка говорили о смерти как о чём-то ужасном, и меня расстраивали вовсе не их слова, но то, каким тоном они произносили это зловещее «умер». А мой бог сказал об этом так легко, будто речь шла о сне. Неизбежном, но совсем не страшном.

— Не навсегда, — быстро успокоил меня он, и я легко поверила ему, приняла подобное как данность. — Раз в месяц я умираю, чтобы родиться заново... Другим. И таким, как сейчас, ты встретишь меня лишь через год.

Мы говорили с ним тридцать первого августа.

— Значит, приду где-то через год, — пообещала я не задумываясь, и когда он снова рассмеялся, в уголках его глаз залегли красивые весёлые морщинки.

— Правда? Ну хорошо. Тогда возьми, — и мой бог протянул мне свою свирель. Только причудливый узор на ней ещё не был закончен. — Маленький подарок для маленького друга.

— Не умею. Играть, — я призналась честно, на одном дыхании, хоть и смотрела на игрушку с откровенным вожделением. А он снова рассмеялся, и его слова лились сладко, как гречишный мёд.

— Приходи сюда снова, в следующем году. Тогда, когда солнце перестанет греть так сильно, когда зной сменится грозами, а в полях зацветёт полынь... И я тебя вспомню, если дашь мне это. И сыграю тебе, на этой самой свирели. А теперь беги домой: дождь накрапывает...

Я кивнула и, подумав, осторожно обняла его на прощание. Дождь или нет, но рядом с ним мне вовсе не было зябко. Мой бог пах полевыми травами и малиной, яблоками и как будто бы солнцем... По крайней мере, мне представилось, что если бы у солнца был запах, то он оказался бы именно таким.

Я довольно зажмурилась, постояв так ещё немного, прячась от капель, срывающихся с неба, за хрупкой худой спиной и всклокоченными пушистыми волосами. Или, может, это я укрывала от дождя его самого? Уже не вспомню... А над нами плакали грозы и кричали, улетая, последние иволги.

Он отстранился первым, упорхнул из моих детских объятий под нити тёплого дождя, совсем как крошка-птица выпархивает из гнезда. Помахал мне на прощание, подмигнул — и растворился в зарослях лещины и аромате ягод, в отзвуках грома и отсветах молний. И его следы размыл усилившийся ливень.

А я послушно побрела домой, вверх по реке. И матушка была совсем не рада увидеть меня, мокрую до нитки, ввалившуюся на порог с перепачканными в ягодном соке ладонями и со свирелью, бережно засунутой в карман. В тот же миг она запретила мне выходить из деревни. Однако что значит запрет, когда дело касается детского любопытства?

И потому я очень быстро ослушалась, сбежала из дома на заре в самом начале сентября — и вновь спустилась по реке. А после вдруг увидела его. Но не его... Это был вовсе не мой бог.

Его волосы стали тёмными, прилизанными и тусклыми, как скорлупки лесного ореха, а из взгляда исчезла теплота. И когда он посмотрел на меня, не узнавая, будто на жалкую букашку, меня внезапно пробрало, как на колючем осеннем ветру: на его губах не было ни намёка на улыбку.

Теперь от него веяло сыростью, ливнями и ненастьем.

Не сказав ему ни слова в тот день, я молча убежала назад, в деревню, сжимая свирель в ладони и клятвенно обещая себе вернуться, но летом.

Разгневанная матушка, уже поджидавшая на пороге, совсем не поверила мне, когда я, вернувшись, взахлёб рассказала ей о своём и другом боге. А бабушка-ворожея слушала тихо, внимательно, с улыбкой — морщинистой, слабой и по-своему красивой, но и близко не стоявшей с его улыбкой. «Тебя обняло уходящее солнце, Август-месяц, — сказала она тогда, — а Сентябрь всегда уж больно угрюм и холоден». Матушка же громко фыркнула — и всё равно дала мне лёгкую затрещину за ослушание.

И вскоре мы с ней уехали.

Вернулись в город, где меня затянула в бесконечный круговорот привычная бурная жизнь: новые друзья, новые встречи, новые радости... И я не сдержала обещание. Ни на следующий год, ни через него. Шесть раз в полях зацветала полынь, прежде чем матушка позволила мне вернуться к бабушке, в деревню. На её похороны в первых числах августа.

И вот теперь всё страшное и скорбное позади, крохотное тело предано огню, а слёзы высохли под тёплым деревенским солнцем. И, сжимая в руке свирель, которую носила на груди на красной нити много лет, как талисман, я, гонимая надеждой, спускаюсь по течению прозрачной речушки, чтобы встретиться со своим летним богом. Убедиться, что он вовсе мне не приснился. Рассказать ему о бабушке. Снова съесть жменю самой кислой малины, поданной с его рук. Вдохнуть и вспомнить запах солнца.

Но, увидев его у реки, всё такого же родного и худощавого, я вдруг застываю, не веря собственным глазам. И не решаюсь сделать ни шагу ближе, будто боясь, что это — лишь глупый сон-мечта или, может, призрачный мираж.

— Мы знакомы? — спрашивает мой бог, совсем как тогда, в нашу первую встречу, улыбаясь той самой своей нежной улыбкой, и глядит вопрошающе, с озорством.

И я киваю прежде, чем он замолкает, и вдруг дрогнувшей рукой стаскиваю свирель с груди, робко протягиваю ему, делаю пару шажков вперёд.

И он узнаёт.

И его удивлённая весёлая улыбка навсегда остаётся в моей памяти. Вместе с мелодией, которую, приняв свирель, он начинает играть для меня.

Рассказ, написанный для одного из интерактивов-конкурсов в Телеграм. Заданием было описать Август-месяц как человека, с фокусом на внешности и поведении, характере, привычках.

Кстати, мой Телеграм-канал, где я рассказываю про своё творчество: https://t.me/MiriamValentine. Там уютно и интересно!