***Чонгук

Когда входная дверь хлопает, меня охватывает тревога: а вдруг Лиса решила нарядиться в какой-нибудь нелепый костюм, чтобы привнести праздничное настроение и заманить меня на эту вечеринку в общежитие.

К счастью, она выглядит как обычная Лиса, когда заходит в гостиную. В том смысле, что выглядит она чертовски здорово, и мой член немедленно салютует ей. Ее волосы собраны в низкий «хвост», челка зачесана на одну сторону, свободный красный свитер отлично сочетается с черными трикотажными брючками в обтяжку. Носки, естественно, неоново-розовые.

– Привет. – Она плюхается на диван рядом со мной.

– Привет. – Я обнимаю ее за плечи и целую в щеку, и мне это кажется самым естественным на свете.

Не знаю, только ли у меня такое чувство, но Лиса не отстраняется и не ехидничает по поводу «излишне дружеского поцелуя». Я воспринимаю это как многообещающий признак.

– Так почему ты слиняла с тусовки?

– Настроения не было. Я все представляла, как ты сидишь тут один и рыдаешь в три ручья, и мне так стало тебя жалко.

– Никто не рыдает, дурында. – Я киваю в сторону телевизора, где показывают скучнейший документальный фильм о молоке. – Просто изучаю процесс пастеризации.

Она изумленно таращится на меня.

– Вы, ребята, платите деньги за подписку на тысячи каналов, а ты предпочитаешь смотреть вот это?

– Ну, я переключился на него и увидел коровье вымя, ну, ты понимаешь, это возбудило меня, так что…

– Фу!

Я от души хохочу.

– Шучу, детка. Скажу честно: в пульте сдохли батарейки, а мне было лень вставать и переключать канал. До того как появились коровы, я смотрел удивительно злой мини-сериал о гражданской войне.

– Ты ведь любишь историю, да?

– Это интересно.

– Не все. Что-то интересно, а что-то нет. – Лиса кладет голову мне на плечо, и я принимаюсь рассеянно поигрывать прядью, выбившейся из ее «хвоста». – Сегодня утром мама огорошила меня, – признается она.

– Да? И каким же образом?

– Она позвонила и сказала, что, вероятно, родители не смогут уехать из Тэгу на Рождество.

– Из Тэгу? – не понимаю я.

– Это мой родной город. Тэгу, Индиана. – В ее голосе слышится горечь. – А еще он известен тем, что стал моим личным адом.

Мое настроение мгновенно меняется.

– Из-за?..

– Изнасилования? – Лиса сдержанно улыбается. – Не бойся произносить это слово. Оно не заразно.

– Знаю. – Я сглатываю. – Просто мне не нравится произносить его, тогда то, что случилось, становится более… реальным, что ли. И я до сих пор не могу переварить мысль, что все это случилось с тобой.

– Но случилось, – тихо говорит она. – Ты же не можешь делать вид, будто не случилось.

Между нами ненадолго повисает молчание.

– Так почему родители не могут увидеться с тобой? – спрашиваю я.

– Деньги. – Она вздыхает. – К твоему сведению: если ты подкатывал ко мне в надежде, что я богатая наследница, имей в виду, что я учусь в Брайаре на полной стипендии и получаю финансовую помощь на расходы. Моя семья разорена.

– Убирайся. – Я указываю на дверь. – Серьезно. Убирайся прочь.

Лиса показывает мне язык.

– Смешно.

– Манобан, мне плевать, сколько денег у твоей семьи.

– И это говорит миллионер.

Я тут же напрягаюсь.

– Миллионер не я, а мой отец. Это большая разница.

– Наверное. – Она пожимает плечами. – В общем, мои родители завалены целой горой из долгов. И в этом… – Девушка замолкает, и я вижу боль в ее глазах.

– Что в этом?

– И в этом виновата я, – признается она.

– Очень сильно сомневаюсь.

– Нет, на самом деле, – грустно настаивает она. – Им пришлось еще раз заложить дом, чтобы расплатиться с адвокатами. По делу в отношении Джухона, того парня, который…

– Должен сидеть в тюрьме, – заканчиваю я, потому что, если честно, не хочу, чтобы она еще раз произнесла слово «изнасилование». Каждый раз, когда я представляю, что этот мерзавец сделал с ней, я буквально белею от гнева, кулаки непроизвольно сжимаются, и меня так и подмывает врезать по чему-нибудь.

Суть в том, что я всю жизнь работал над собой, стараясь контролировать свой характер. Пока я взрослел, моей постоянной эмоцией был гнев, но, к счастью, я нашел для него здоровый выход – хоккей, спорт, позволяющий мне набрасываться на соперника в безопасном, регламентированном пространстве.

– Он не сел в тюрьму, – говорит Лиса.

Я изумленно смотрю на нее.

– Шутишь, да?

– Нет. – В ее глазах загорается какой-то странный огонь. – В тот вечер… когда все случилось… я вернулась домой… родителям хватило одного взгляда, чтобы понять: произошло что-то плохое. Я даже не помню, что говорила им. Помню только, что они вызвали полицию и отвезли меня в больницу, у меня взяли анализы, меня допросили. Я была в полнейшем смятении. Я не хотела говорить с копами, но мама сказала, что я должна быть храброй и рассказать им все, чтобы они остановили его и чтобы такое больше ни с кем не повторилось.

– Похоже, твоя мама очень умная женщина, – хрипло говорю я.

– Это так. – Голос Лисы дрожит. – В общем, Джухона арестовали, потом выпустили под залог, так что я поневоле виделась с этим подонком и в городе, и в школе…

– Ему позволили вернуться в школу? – Я не верю своим ушам.

– Он должен был держаться от меня на расстоянии не менее ста метров, но в школу ему вернуться разрешили. – Она грустно усмехается. – Я говорила тебе, что его мамаша – мэр Тэгу?

Меня аж трясет.

– Черт.

– А его отец – глава нашего прихода. – Она безрадостно смеется. – Семейка Джухона практически управляет городом, так что мне даже удивительно, что копы вообще арестовали его. Я слышала, его мамаша подняла страшный хай, когда они заявились к ним в дом. Пардон, в особняк. – Лиса замолкает. – Короче, было несколько предварительных слушаний и снятие показаний под присягой, и мне в суде пришлось сидеть напротив него и видеть эту наглую рожу. После месяца такой вот возни судья наконец-то решил, что для судебного разбирательства нет достаточных улик, и отказал в иске.

Ужас обрушивается на меня сильнее, чем туша Ким Тэена.

– Ты серьезно?

– Еще бы.

– Но они же взяли все полагающиеся в этом случае анализы, потом твои свидетельские показания… – говорю я.

– Медицинские анализы показали лишь наличие крови и разрывов… – Она краснеет. – Я была девственницей, и его адвокат стал утверждать, что все это могло быть результатом потери невинности. А потом было слово Джухона против моего. – Она снова смеется, на этот раз весело. – Вернее, это были мои показания против его показаний и показаний трех его друзей.

– В смысле?

– Его приятели соврали под присягой и заявили судье, что в тот вечер я по доброй воле приняла наркотик. Ой, и что я несколько месяцев вешалась на Джухона, так что, естественно, он не смог противостоять искушению взять то, что само идет в руки. Их послушать, получается, что я величайшая наркоманка и шлюха на планете. Было дико унизительно.

До этого момента я не понимал значения выражения «слепая ярость». Потому что от одной мысли, что Лисе пришлось пройти через все это, во мне поднимается сильнейшее желание прикончить всех в этом крохотном, богом забытом городишке.
– Дальше еще хуже, – предупреждает она, когда замечает выражение на моем лице.

Я издаю стон.

– Господи, я больше не могу это слушать.

– А. – Девушка смущенно отводит глаза. – Извини. Забудь.

Я быстро хватаю ее за подбородок и поворачиваю лицом к себе.

– Это фигура речи. Мне нужно все знать.

– Ладно. В общем, после того как обвинения были сняты, на меня и на моих родителей ополчился весь город. Все пересказывали друг другу всякие гадости про меня. Я потаскуха. Я соблазнила бедного мальчика. Я оклеветала бедняжку. И все в таком роде. Кончилось тем, что мне пришлось до конца семестра перейти на домашнее обучение. А потом мамаша-мэр и папаша-пастор подали на мою семью в суд.

У меня отвисает челюсть.

– Черт, не может быть.

– Черт, может. Они заявили, что мы причинили их сыну эмоциональный ущерб, оклеветали его. Там было еще много дерьма, я всего не помню. Судья не присудил им всего, чего они хотели, но постановил, что мои родители должны оплатить судебные издержки семейки Джухона. А это означало, что им придется оплачивать судебные издержки обеих сторон. – Лиса судорожно сглатывает. – Тебе известно, какой счет нам выставил наш адвокат за все дни, проведенные в суде?

Я страшусь того, что сейчас услышу.

– Две «штуки». – Ее губы изгибаются в горькой улыбке. – А ведь это был дешевый адвокат. Так что представь, какой счет выставил адвокат мамаши-мэра. Моим родителям пришлось во второй раз заложить дом и еще взять кредит, чтобы расплатиться.

– Дерьмо. – Я в буквальном смысле чувствую, как сердце у меня в груди раскалывается на мелкие кусочки.

– Из-за меня они завязли в этом мерзком городишке, – ровным голосом говорит Лиса. – Папа не может бросить работу на лесопилке, потому что там заработок постоянный, а нам нужны деньги. Но он хотя бы работает в соседнем городе. Когда мои родители появляются в Тэгу, их неизбежно встречают презрительные взгляды и перешептывания. Они не могут продать дом, потому что потеряют на этом деньги. И из-за денег они не могут позволить себе увидеться со мной в этом году. А я, неблагодарная дочь, не могу вернуться туда, чтобы повидаться с ними. Только я не могу сделать это, Чонгук. Я никогда не смогу туда вернуться.

Я ее не осуждаю. Черт, у меня точно такое же отношение к отцовскому дому в Бостоне.

– Родители Джухона все еще живут там. Он каждое лето приезжает к ним. – Она с беспомощным видом смотрит на меня. – Как я могу вернуться туда?

– А ты хоть раз возвращалась после того, как поступила в колледж?

Лиса кивает.

– Один раз. Как-то нам с папой нужно было поехать в хозяйственный, и там мы столкнулись с папашами двух приятелей Джухона, тех самых подонков, которые соврали, чтобы обелить его. Один из папаш выдал оскорбительный комментарий, типа, смотрите, шлюха со своим отцом приехали за гвоздями – наверняка ей нравится, когда ее распинают. Или похожую глупость. И мой папа не выдержал.

Я с шумом втягиваю в себя воздух.

– Он пошел за говорившим и хорошенько отдубасил его, прежде чем их разняли. Естественно, как бы случайно в тот момент мимо магазина проходил помощник шерифа, и он арестовал папу за нападение. – Лиса на секунду замолкает. – Обвинения с него сняли, когда хозяин заявил, что моего папу спровоцировали. Думаю, в Тэгу еще осталась пара-тройка честных людей. Но больше я туда не возвращалась. Я боюсь, что столкнусь с Джухоном, и тогда… не знаю. Убью его за то, что он сделал с моей семьей.

Лиса упирается подбородком мне в плечо, и я ощущаю исходящие он нее волны тоски.

Я не знаю, что сказать. На ее долю выпали жестокие испытания, и все же… я ее понимаю. Я знаю, каково это – ненавидеть человека так, что бежишь прочь, лишь бы не видеть его рожу. Потому что в противном случае ты не знаешь, что будет. Не знаешь, на что ты способен.

Я нарушаю тишину, и мой голос звучит хрипло:

– В первый раз отец ударил меня именно на Хэллоуин.

Лиса в ужасе вскидывает голову.

– Что?

Я бы и рад не продолжать, но после той истории, что она рассказала мне, я не могу остановиться. Мне нужно, чтобы Лиса поняла: она не единственная, кто мучается от гнева и отчаяния.

– Мне было двенадцать, когда это случилось.

Через год после смерти мамы.

– Ох. Я такого даже и не предполагала. – Я вижу в ее глазах не жалость, а искреннее сочувствие. – У меня было ощущение, что ты не любишь своего отца – я догадалась по тому, как ты рассказывал про него, – но не понимала, что это из-за того…

– Что он бил меня? – с горечью договариваю я. – Мой отец не такой, каким притворяется перед всем миром: мистер Звезда хоккея, семьянин, благотворитель. Это он на бумаге само совершенство, понимаешь? Но дома, он… черт, он самое настоящее чудовище.
Лиса сплетает свои пальцы с моими, я чувствую, какие они теплые. Я сжимаю ее руку, стараясь отвлечься от физической боли, разлившейся в груди.

– Я даже не знаю из-за чего он на меня так взъелся в тот вечер. Я играл с ребятами в «кошелек или жизнь», потом вернулся домой, мы, должно быть, о чем-то говорили с ним, он, должно быть, что-то орал – я не помню. Помню только подбитый глаз и сломанный нос – я был слишком потрясен тем, что он поднял на меня руку. – Я издаю сухой смешок. – А потом это стало происходить регулярно. Хотя отец больше ничего мне не ломал. Потому что любой перелом вывел бы меня из строя, а ему нужно было, чтобы я мог играть в хоккей.

– И сколько это продолжалось? – шепчет она.

– Пока я достаточно не окреп, чтобы дать сдачи. Мне повезло, я терпел эти измывательства года три, может, четыре. А мама жила в этом целых пятнадцать. Ну, если допустить, что он стал бить ее в день их знакомства. Она никогда не рассказывала мне, как долго это продолжается. Лиса, хочешь начистоту? – Я смотрю ей в глаза, заранее стыдясь того, что собираюсь сказать. – Когда мама умерла от рака легких… – От нервного напряжения меня почти тошнит. – Я испытал облегчение. Потому что это означало, что ей больше не надо страдать.

– Она могла бы уйти от него.

Я мотаю головой.

– Отец бы убил ее. Никто не смеет бросать Чон Соджуна. Никто не смеет разводиться с ним, потому что это будет пятно на его безупречной репутации, а он такого не потерпит. – Я вздыхаю. – Если у тебя возник логичный вопрос, то мой отец не пьет, не сидит на таблетках. Он просто… болен, я думаю. Он по малейшему поводу выходит из себя и знает только один способ решения проблем: кулаками. А еще он самовлюбленный болван. Я никогда не сталкивался с тем, чтобы люди так упивались собой, были так заносчивы. В нас с мамой он видел что-то вроде бутафории. Престижная жена. Престижный сын. Ему плевать на всех, кроме самого себя.

Я никогда никому об этом не рассказывал. Ни Тэхену, ни Чимину. Ни даже Джею, мастеру хранить секреты. Все, что относится к моему отцу, я держу в себе. Потому что правда слишком горька, и у очень многих в этом мире возникло бы искушение заработать на этой истории пару баксов.

И дело не в том, что я не доверяю друзьям. Доверяю, но когда у тебя уже есть печальный опыт, когда ты уже успел разочароваться в человеке, которому, как считается, должен был доверять всю свою жизнь, желание давать людям оружие против себя сразу пропадает.

Но Лисе я доверяю. Я верю, что она никому ничего не расскажет, и то, что я открылся ей, сняло тяжелое бремя с моих плеч.

– Вот так, – говорю я, – в последний раз, когда я праздновал этот чертов Хэллоуин, мне едва не вышиб мозги собственный отец. Не очень-то радостное воспоминание, да?

– Да. – Свободной рукой она гладит меня по щеке, поросшей щетиной – сегодня мне было лень бриться. – А знаешь, что мне обычно говорил мой психотерапевт? Лучший способ избавиться от плохих воспоминаний – это заменить их хорошими.

– Проще сказать, чем сделать.

– Может быть, но ведь от попытки вреда не будет, правда?

У меня перехватывает дыхание, когда Лиса садится на меня верхом. Я бы в жизни не поверил, что после столь тяжелого разговора может возникать эрекция, но мой член набухает, едва она поудобнее устраивается у меня на коленях. Она целует меня нежно и ласково, и я недовольно ворчу, когда она вдруг отстраняется от меня.

Хотя мое недовольство длится недолго, потому что в следующее мгновение я понимаю, что Лиса спустилась на пол и теперь достает мой член из спортивных штанов.

Мне часто делали минет. Это не хвастовство, это правда. Но когда мой член в рот берет Лиса, у меня тут же подтягиваются яйца, а сам член возбужденно пульсирует, как в первый раз, когда его коснулся девичий язык.

Я был готов кончить сразу, как только ощутил влажный жар ее рта. Одной рукой она гладит мне бедра, а другой плотно сжимает член и большим пальцем поглаживает чувствительное место на головке. Каждое движение ее рта и пальца все глубже и глубже вгоняет меня в чистое, блаженное опьянение.

Мои бедра сами начинают двигаться. Я не могу сдержать их. Я не могу помешать себе вталкивать свой член ей в рот. Я непроизвольно хватаю ее за волосы, чтобы подставить ее рот под него. Она, кажется, не возражает. Мои неистовые толчки вызывают у нее стон, и этот чувственный звук вызывает во мне волну трепета.

Я схожу с ума от высочайшего наслаждения. Мне уже не верится, что были времена, когда эта девчонка не вызывала у меня страстного желания. Когда мне отчаянно не хотелось бы трахнуть ее.

Только открыв глаза, я понимаю, где мы находимся. Мои товарищи на вечеринке, но завтра рано утром у нас тренировка, а послезавтра игра, и это значит, что сегодня они вернутся рано. И еще это значит, что они могут войти в любой момент.

Я прикасаюсь к щеке Лисы.

– Пошли наверх. Я не знаю, когда вернутся ребята.

Она без единого слова встает и протягивает мне руку.

Я беру ее ладонь в свою и веду наверх.

* * *Лиса

Чонгук не включает свет.

Он запирает дверь, и в темноте я вижу, как блестят его глаза. Он раздевается с такой скоростью, что мне становится смешно. Я любуюсь его обнаженным телом, мне нравится, как перекатываются под кожей мышцы, когда он делает шаг ко мне.

– А ты почему еще одета? – тихо спрашивает он.

– Потому что не все так искусны в раздевании.

– Это же просто, детка. Давай я помогу тебе.

Я подаюсь вперед, когда он засовывает руки мне под свитер и медленно поднимает его вверх. Прежде чем снять его, он целует меня в ложбинку. Чтобы стащить с меня брюки, он опускается на колени, и я кожей чувствую прикосновение его жестких ладоней.

Я вижу перед собой только его темноволосую макушку, и это зрелище настолько эротично, настолько возбуждающе, что я не могу оторвать от него глаз. Когда его рот добирается до того бугорка, который пульсирует от желания, от острого наслаждения я едва удерживаюсь на ногах и вцепляюсь в его волосы, чтобы не упасть.

– Не надо, – говорю я. – Я не устою, если ты продолжишь в таком духе.

Он хмыкает, встает и легко, будто пушинку, подхватывает меня на руки.

Мы с хохотом падаем на кровать и ложимся на бок, лицом друг к другу. Мы оба обнажены, и это кажется мне совершенно естественным.

То, что говорит Чонгук, настолько абсурдно, что я даже теряюсь.

– Я думал, твое имя начинается на М.

– Ты думал, меня зовут Манна?

Он усмехается.

– Нет, я думал, что тебя зовут или Мона, или Молли, или Маккензи. Главное, что имя начинается с М.

Я не знаю, то ли обижаться, то ли смеяться.

– Что ж…

– Почти два месяца. Представляешь, Лиса, я прожил два месяца, не зная твоего имени.

– Но мы же не были знакомы.

– Ты-то знала, как меня зовут.

Я вздыхаю.

– Все знают, как тебя зовут.

– Как я мог так долго жить, не зная тебя, а? Почему только какая-то дурацкая переэкзаменовка заставила меня заметить тебя?

Судя по голосу, он так искренне расстроен, что я поспешно целую его, чтобы утешить.

– Все это не имеет значения. Теперь ты меня знаешь.

– Знаю, – с жаром произносит он, чуть-чуть сползает вниз и хватает губами мой сосок. – Я знаю, что когда я делаю вот так… – Он втягивает сосок, и у меня вырывается стон. – …ты стонешь так громко, что можно разбудить мертвых. А еще я знаю, что когда я делаю вот так, твои бедра тут же тянутся к моему члену. – Он проводит языком по другому соску, и я непроизвольно подаюсь бедрами вперед, но натыкаюсь на пустоту.

Чонгук приподнимается на одном локте.

– А еще я знаю, что ты мне очень нравишься, – говорит он.

Я коротко смеюсь.

– Ты мне тоже нравишься.

– Я серьезно. Ты действительно дико нравишься мне.

Я не знаю, как на это реагировать, поэтому просто притягиваю его к себе и целую. А потом все сливается в один сладостный миг. Чонгук ласкает меня руками и губами, и наслаждение уносит меня в прекрасные дали, где существуем только мы вдвоем. Он отрывается от меня и тянется к тумбочке, и мое сердце начинает биться еще быстрее, потому что я понимаю, за чем и что будет дальше. В темноте я вижу, как он надевает презерватив, но вместо того чтобы лечь на меня, он перекатывается на спину и хриплым, дрожащим от вожделения голосом говорит:

– Сядь на меня.

Я встаю над ним на колени и одной рукой обхватываю его член. Он длинный и большой, но зато в такой позе я могу контролировать, как глубоко он может войти в меня. Мой пульс мчится галопом, как скаковая лошадь, когда я начинаю осторожно опускаться, дюйм за дюймом, испытывая при этом восхитительные ощущения, и член погружается в меня полностью. Мышцы влагалища сжимаются вокруг него, и от судорожного выдоха Чонгука по мне проходит трепет.

– Как здорово. – Пальцы Чонгука впиваются мне в бедра. – Ну а теперь рассказывай о своей бабушке.

– Сейчас?

Его голос звучит очень напряженно.

– Да, сейчас. Не знаю, говорил ли тебе кто-нибудь, но ты такая тугая, что… нет, я не буду рассказывать, какая ты тугая. Так как зовут бабушку?

– Сильвия. – Я изо всех сил сдерживаю смех.

Его дыхание становится все более громким.

– Где она живет?

– В Пусане. В доме престарелых. – У меня на лбу выступают капельки пота, потому что Чонгук не единственный, кто почти вплотную подошел к точке невозврата. Моим бедрам хочется двигаться. Мое тело настоятельно нуждается в освобождении.

– Ладно, хватит, – говорит Чонгук, и в темноте я вижу, как его белые зубы обнажаются в улыбке. – Я добрый. Разрешаю двигаться дальше.

– Слава богу.

Я приподнимаюсь и резко опускаюсь вниз.

То, что я испытываю, абсолютно внове для меня. Я двигаюсь быстро, с каким-то странным ожесточением, но мне этого мало. Мне нужно больше и больше, и случайно я обнаруживаю, что если сильно наклониться вперед и тереться клитором о его лобок, то наслаждение будет значительно сильнее.

Я ложусь на его твердую как камень грудь и, целуя его в шею, чувствую, как горяча его кожа. Он весь горит, сердце бухает у него в груди. Я приподнимаю голову и вижу его лицо. Выражение неземного блаженства, яркий блеск его глаз – все это завораживает меня. Я полностью фокусируюсь на нем, и оргазм становится для меня полнейшим сюрпризом.

– А-а-а! – кричу я, когда мое тело содрогается в спазмах.

Чонгук гладит меня по спине, а я судорожно хватаю ртом воздух.

– Лиса … о, какая ты горячая.

По моему телу еще проходят редкие судороги, когда он принимается двигаться. Он врывается в меня, заполняя меня всю, его движения ускоряются, ускоряются, и вдруг он со стоном на мгновение замирает, изогнувшись. Его лицо напряжено, брови сведены к переносице, и может показаться, что все это от боли. Но я-то знаю, что боль тут ни при чем. Я целую его в шею, а он бьется подо мной в судорогах и так сильно прижимает меня к себе, что я едва не задыхаюсь.
Потом, когда наше дыхание выровнялось и презерватив был выброшен, Чонгук ложится на бок и подтягивает меня к себе. Под его тяжелой рукой мне спокойно и тепло, я чувствую себя драгоценностью, бережно уложенной в уютный футляр. Особенно мне приятно, как Чонгук нежно поглаживает меня по животу. Он прижимается губами к моей шее, и мне кажется, что я никогда не испытывала такого абсолютного умиротворения.

– Останься на ночь, – тихо говорит он.

– Не могу, – отвечаю я. – Я должна вернуть машину Трейси.

– Скажи, что ее угнали, – предлагает он. – Я подтвержу.

Я смеюсь.

– Ни за что. Она убьет меня.

Чонгук ложится щекой мне на плечо, а свой член упирает мне в ягодицы. Он довольно вздыхает.

– У тебя самая сладкая попка на планете.

Я не представляю, как наши отношения добрались до вот этого момента. Только недавно я гнала Чонгука прочь – и вот я нежусь в постели рядом с ним. Странная это штука, жизнь.

– Эй, – говорит он чуть позже, – а ты работаешь в пятницу вечером?

– Нет, а что?

– Завтра мы играем в Гарварде.

 – Он колеблется. – Может, придешь на игру?

Я тоже колеблюсь. Я чувствую, что все глубже увязаю в сложившейся ситуации. Сегодня я рассказала ему то, что не рассказывала никому, да и правду о его отце мало кто знает, в этом я уверена. Однако я не хочу спрашивать у него, что все это значит. Боюсь, я и так придаю всему этому слишком большое значение.

И еще боюсь, что наши отношения становятся все более реальными.

– Возьми мой джип, – добавляет он. – Я поеду на автобусе с командой, так что машина все равно не понадобится.

– Можно взять с собой Дженни?

– Конечно. – Чонгук целует меня в плечо, и у меня по телу пробегают мурашки. – Бери с собой кого хочешь. Нам нужна поддержка. Играть на чужом поле тяжело, потому что за нас никто не болеет.

Я сглатываю странный комок в горле.

– Ладно. Думаю… так и сделаю.

Мы снова молчим, и я вдруг обнаруживаю, что мне в ягодицу упирается что-то твердое.

– Ты серьезно? – смеюсь я. – Опять?

Он хмыкает.

– Кто у нас на днях издевался над моими способностями? Стыдно. Дурашка.

Все еще смеясь, я переворачиваюсь на другой бок и прижимаюсь к нему всем телом.

– Второй раунд? – спрашиваю я. Он находит мои губы.

– Угу.

______________________________________
Привет, ребята 🤗🙈 вот и продолжение. Если честно, то я вообще забыла,что хотела выставить 33 главу на следующий день.  Она была у меня готова. Потом мы поехали закупаться вещами в школу. 

Кстати, есть люди,переходящий в 10 класс? У меня в школе все уходят после 9,поэтому мне пришлось перевестить в город. Не знаю, как буду знакомиться с новыми одноклассниками... а как у вас дела? Все нормально? Надеюсь, что да😅❤

  В общем, с вас 30☀️ и продолжение следует...