***Чонгук

Я обожаю последние мгновения перед пробуждением, те самые мгновения, когда разрозненные нити в моем мозгу сплетаются, образуя целостное сознание. Это совершенно отпадные мгновения. Часть моего сознания все еще дезориентирована и окутана туманом и продолжает блуждать по снившимся мне снам.

Однако в это утро все по-другому. Моему телу теплее, чем обычно, и я ощущаю приятный запах. Клубники? Нет, вишни. Точно, вишни. Что-то щекочет мне подбородок, что-то мягкое и одновременно твердое. Голова? А ведь и правда у меня в сгибе шеи лежит голова. Более того, поперек моего живота перекинута чья-то тонкая ручка, на бедро закинута чья-то теплая нога, слева к ребрам прижимается чья-то грудь.

Я открываю глаза и обнаруживаю у себя под боком Лису. Я же лежу на спине и одной рукой крепко прижимаю ее к себе. Неудивительно, что все мои мышцы затекли. Неужели мы проспали вот так всю ночь? Насколько я помню, когда я засыпал, мы лежали на разных концах кровати, и я даже думал, что утром найду Лису на полу.

Но каким-то странным образом мы оказались в объятиях друг друга. Замечательно.

К этому моменту я просыпаюсь настолько, что успеваю ухватить свою последнюю мысль. Замечательно? О чем я думаю, черт побери? Спать прижавшись – это привилегия любимых девушек.

А у меня нет любимой девушки.

Однако я не выпускаю Лису из объятий. Я вдыхаю ее аромат и нежусь в ее тепле.

Я смотрю на будильник и вижу, что через пять минут он подаст сигнал. Я всегда просыпаюсь раньше будильника, как будто мое тело знает, что пора вставать, однако я все равно включаю его на всякий случай. Сейчас семь. Я спал всего четыре часа, но, как ни странно, чувствую себя отдохнувшим. Умиротворенным. Мне хочется подольше удержать это состояние, поэтому я просто лежу, обнимая Лису, и вслушиваюсь в ее ровное дыхание.

– Это эрекция?

Безоблачную тишину нарушает полный ужаса голос Лисы. Она резко поднимается и тут же падает обратно. Да, мисс Грациозность падает, потому что ее нога все еще обвивает мою ногу. И да, в южном регионе моего тела действительно наблюдается утренняя эрекция.

– Успокойся, – сонным голосом говорю я. – Это просто утренний стояк.

– Утренний стояк? – повторяет она. – О боже! Ты такой…

– Мужчина до мозга костей? – договариваю я. – Да, я такой, и это то, что бывает у мужчин по утрам. Физиология такая, Манобан. Мы просыпаемся со стоящим членом. Если тебе от этого станет легче, я просто не буду поворачиваться на бок.

– Ладно, я приму твою физиологическую отговорку. А теперь, пожалуйста, объясни, зачем ты решил прижать меня к себе среди ночи?

– Ничего я не решал. Я спал. Насколько я знаю, именно ты прижалась ко мне.

– Я бы так никогда не сделала. Даже во сне. Мое подсознание не обмануть. – Она тыкает пальчиком в центр моей грудной клетки и одним движением соскакивает с кровати.

И меня охватывает странное чувство утраты. Мне не тепло и не уютно, мне холодно и одиноко. Когда я сажусь и потягиваюсь, подняв руки над головой, взгляд ее зеленых глаз задерживается на моей груди, а ее носик неприязненно морщится.

– Просто не верится, что моя голова всю ночь лежала на этой штуке.

– Моя грудь – не штука, – заявляю я. – Другим женщинам она очень даже нравится.

– Я не другие.

Действительно, она – не другие. Потому что с другими мне не так интересно, как с ней. Кстати, вдруг спрашиваю я себя, а как я раньше шел по жизни без саркастических подколок Лалисы Манобан и ее недовольного ворчания?

– Хватит ухмыляться, – слышу я ее резкий окрик.

Я улыбаюсь? Даже не заметил этого.

Моя майка ей даже ниже колен и только подчеркивает, какая Лиса маленькая. Она собирает свою одежду и неожиданно смотрит на меня прищурившись.

– Только посмей кому-нибудь рассказать об этом.

– А что такого? Это только поднимет твой авторитет.

– Я не хочу превращаться в одну из ваших «хоккейных заек», ясно? И не хочу, чтобы люди принимали меня за одну из них.

Из ее уст прозвище звучит забавно, и я усмехаюсь. Мне нравится, что она использует наш хоккейный сленг. Возможно, однажды я уговорю ее прийти на игру.

У меня такое чувство, что из Лисы получится отличная болельщица, а такие болельщики нам нужны, они – наше преимущество на домашних матчах.

Хотя, зная ее, можно предположить, что она скорее будет болеть за чужую команду и тем самым давать преимущество противнику.

– Ну, если ты и в самом деле не хочешь, чтобы кто-нибудь так подумал, тогда советую тебе побыстрее одеться, – заявляю я, подняв бровь. – Иначе ребята стали бы свидетелями твоего «марша позора». А они точно станут, потому что у нас через полчаса тренировка.

Она тут же впадает в панику.

– Черт.

Должен признаться, это впервые, когда девчонка опасается того, что ее застукают в моей спальне. Обычно они расхаживают с важным видом, как будто заполучили в полное свое владение Бреда Питта.

Лиса поспешно говорит:

– Мы занимались. Мы смотрели телик. Мне было поздно ехать домой. Вот что было. Ясно?

Я сдерживаю смех.

– Как пожелаете.

– Неужели ты действительно меня «Принцессишь-невестишь»?

– Неужели ты действительно использовала «Принцесса-невеста» в качестве глагола?

Лиса сверлит меня взглядом, затем тыкает в мою сторону пальцем.

– Я рассчитываю, что ты будешь одет к тому моменту, когда я выйду из ванной. Ты отвезешь меня домой до того, как проснутся твои товарищи.

Издав пренебрежительный смешок, она захлопывает за собой дверь.

* * *Лиса

Я спала всего четыре часа. Убейте меня прямо сейчас. Один плюс: никто не видел, как Чонгук высадил меня перед общежитием, так что моя честь не пострадала.

Занятия кажутся бесконечными. За лекцией по теории шел семинар по истории музыки, и оба занятия требовали от меня максимум внимания, а я с трудом могла сосредоточиться, так как у меня слипались глаза. Я уже выпила три стаканчика кофе, но вместо того чтобы взбодрить меня, кофеин забрал те остатки энергии, что еще оставались.

На обед я прихожу поздно. В одной из столовых кампуса я сажусь за столик в задних рядах и рассылаю во все стороны мысленный приказ оставить меня в покое, потому что я слишком измотана, чтобы с кем-нибудь болтать. После еды я слегка оживаю и задолго до начала урока прохожу через массивные дубовые двери философского корпуса.

Возле аудитории, где будет лекция по этике, я замираю как вкопанная. По широкому коридору бродит не кто иной, как Сехун. Сведя на переносице темные брови, он набивает эсэмэску в своем телефоне.

Хотя я приняла душ и переоделась, я все равно чувствую себя замухрышкой. Мой наряд состоит из лосин, зеленой толстовки с капюшоном и красных резиновых сапог. Однако обещанный дождь так и не начался, и в этих сапогах я кажусь себе полнейшей идиоткой.

Сехун же само совершенство. Темные джинсы обтягивают его длинные мускулистые ноги, черный свитер подчеркивает ширину его плеч – от такой красоты аж в дрожь бросает.

Я иду дальше, и с каждый шагом мое сердце бьется все быстрее. Я прикидываю, поздороваться мне или просто кивнуть, но он сам решает мою проблему и заговаривает первым.

– Привет. – Сехун слегка улыбается одним уголком рта. – Прикольные сапоги.

Я вздыхаю.

– Обещали дождь.

– Я не шучу. Сапоги действительно отпад. Они напоминают мне о доме. – Заметив мой вопросительный взгляд, парень быстро объясняет: – Я из Сиэтла.

– А. Так ты оттуда перевелся?

– Ага. Поверь мне, здесь дождь – не дождь.

Для того, чтобы выжить в Сиэтле, резиновые сапоги – это необходимость. – Сехун прячет телефон в карман и небрежным тоном спрашивает: – Так что с тобой случилось в среду?

Я хмурюсь.

– В каком смысле?

– Ну, на вечеринке в Сигме. После бильярда я искал тебя, но так и не нашел.

О, боже. Он искал меня?

– Да, я ушла рано, – говорю я, надеясь, что мой голос тоже звучит небрежно. – Утром мне нужно было на занятия к девяти.

Сехун склоняет голову набок.

– Я слышал, ты ушла с Чон Чонгуком.

Вот это застает меня врасплох. Я считала, что никто не видел, как мы с Чонгуком уходили. Выясняется, что я ошибалась. Очевидно, в Брайаре слухи распространяются со скоростью света.

– Он подвез меня до дома, – пожимая плечами, отвечаю я.

– Вот как, а я не знал, что вы с ним друзья.

Я кокетливо улыбаюсь.

– Ты многого обо мне не знаешь. Обалдеть! Я с ним флиртую!

Он тоже улыбается мне, и на его подбородке появляется самая эротичная ямочка на свете.

– Тут ты, наверное, права. – Многозначительное молчание. – Может, нужно изменить такое положение вещей?

Обалдеть! Он тоже флиртует!

Как ни противно мне признавать, но теория Чона, кажется, начинает действовать. Очевидно, что Сехуна здорово задело то, что я ушла с вечеринки с Чонгуком.

– Тогда… – Его глаза игриво блестят. – Что ты делаешь после у…

– Манобан!

Я подавляю стон, расстроенная жизнерадостным вмешательством – кого бы вы думали? – Чонгука. Сехун слегка хмурится, когда Чонгук направляется к нам, однако он улыбается и кивает непрошеному гостю.

У Чонгука в руках два стакана, и один он с усмешкой протягивает мне.

– Взял тебе кофе. Я подумал, что он тебе может понадобиться.

Я успеваю заметить странный взгляд, брошенный Сехуном на нас, и недовольство в его глазах, но все равно с благодарностью беру стакан и, приподняв крышку, дую на кофе, прежде чем пить.

– Ты мой спаситель, – еле слышно говорю я.

Чонгук кивает Сехуну:

– Сехун.

Ребята обмениваются исключительно мужским приветствием: это нечто среднее между рукопожатием и ударом кулаком о кулак.

– Чон, – говорит Сехун. – Я слышал, что вы в эти выходные надрали задницы «Сент-Энтони». Блестящая победа.

– Спасибо. – Чонгук хмыкает. – А вот я слышал, что в игре с «Браун» задницы надрали вам. Облом.

– Наверное, можно распрощаться с идеальным сезоном, да? – печально говорит Сехун.

Чонгук пожимает плечами.

– Отыграетесь. У Макуэлла великолепный бросок.

– Кому ты рассказываешь.

Так как разговоры о спорте кажутся мне такими же скучными, как о политике или садоводстве, я делаю шаг к аудитории.

– Я пошла. Чонгук, спасибо за кофе.

Мое сердце бьется как бешеное, когда я вхожу в лекционный зал. Забавно, но события моей жизни вдруг стали разворачиваться с неимоверной скоростью.

До вечеринки в Сигме мое общение с Сехуном в течение двух месяцев ограничилось одним кивком на расстоянии пяти метров. Сейчас же, меньше чем за неделю, мы поговорили дважды, и он – если я себе это не вообразила – собрался пригласить меня на свидание, прежде чем нас прервал Чонгук.

Я сажусь на свое обычное место рядом с Джису, которая встречает меня улыбкой.

– Привет, – говорит она.

– Привет. – Я расстегиваю «молнию» на сумке и достаю ручку и тетрадь. – Как прошли выходные?

– Тяжело. Сегодня у меня была дичайшая контрольная по химии, и я всю ночь к ней готовилась.

– И как ты написала?

– Ой, точно на отлично. – Она радостно улыбается, но эта радость быстро исчезает. – Осталось только в пятницу хорошо пересдать экзамен по этике, и жизнь будет прекрасна.

– Ты ведь получила мое письмо, да? – На прошлой неделе я по электронной почте отправила ей файл со своей работой, но Джису так и не написала, что получила ее.

– Получила. Извини, что не ответила, но я заморочилась с химией. Сегодня почитаю.

На нас падает чья-то тень, и в следующее мгновение рядом со мной садится Чонгук.

– Манобан, у тебя есть лишняя ручка?

У Джису едва не отваливается челюсть, а взгляд такой, будто у меня за три секунды выросла козлиная борода. Я ее не виню. Мы сидим с ней вместе с первого курса, и за все это время я ни разу не посмотрела в сторону Чон Чонгука, не говоря уже о том, чтобы разговаривать с ним.

Джису не единственная, кого удивила новая рассадка. Я поворачиваю голову и вижу, что за нами с непонятным выражением на лице наблюдает Сехун.

– Манобан? Ручка есть?

Я перевожу взгляд на Чонгука.

– Ты пришел в аудиторию неподготовленным? Дурачина. – Я роюсь в сумке, нахожу ручку и со стуком кладу ее перед ним.

– Спасибо. – Дерзко усмехнувшись, он открывает тетрадь на чистой странице. Затем выглядывает из-за меня и обращается к Джису: – Я Чонгук.

Она несколько мгновений таращится на его протянутую руку, потом медленно пожимает ее.

– Джису, – говорит она. – Рада познакомиться.

Тут входит Толберт, и Чонгук поворачивается к кафедре. Джису бросает на меня еще один ЧЗЧ – взгляд. Я наклоняюсь к ней и шепчу в ухо:

– Мы теперь типа друзья.

– А я все слышу, – встревает Чонгук. – И никакого типа. Мы лучшие друзья, Джису. Пусть Манобан не вводит тебя в заблуждение.

Джису тихо хихикает.

Я просто вздыхаю.

* * *

Сегодняшняя лекция посвящена некоторым очень серьезным вопросам. Главным образом, конфликтам между совестью личности и ее ответственностью перед обществом. В качестве примера Толберт использует нацистов.

Нет надобности говорить, что полтора часа лекции оставляют гнетущий осадок.

После лекции мне дико хочется закончить наш с Сехуном разговор, но у Чонгука другие идеи. Он категорически против того, чтобы я задерживалась в аудитории – вернее, чтобы я прямиком двинулась к Сехуну, – поэтому решительно берет меня за руку и вынуждает встать. Я украдкой смотрю на Сехуна, который быстро спускается по проходу, делая вид, будто хочет нас догнать.

– Не смотри на него, – почти неслышно говорит Чонгук и ведет меня к двери.

– Но я хочу поговорить с ним, – сопротивляюсь я. – Он точно собирался пригласить меня на свидание.

Чонгук продолжает пробираться вперед, сжав мое предплечье, его рука словно железные тиски. Я вынуждена бежать, чтобы поспеть за его широкими шагами, и когда мы выходим на октябрьской холод, я раздражена до крайности.

Меня так и подмывает оглянуться и проверить, идет ли Сехун за нами, но я знаю, что Чонгук отчитает меня, если я так сделаю, поэтому подавляю это желание.

– Какого черта? – возмущенно спрашиваю я, высвобождая руку.

– Ты забыла, что вся идея в твоей недоступности? Ты слишком облегчаешь ему задачу.

Раздражение перерастает в гнев.

– Идея в том, чтобы он заметил меня. Он заметил. Почему я не могу перестать играть в эти игры?

– Ты подстегнула его интерес, – отвечает Чонгук. Мы идем по мощеной дорожке. – Если же ты хочешь, чтобы его интерес не угас, тебе нужно заставить его потрудиться. Мужчины любят испытания.

Мне хочется спорить с ним, но я допускаю, что он и здесь прав.

– Сохраняй хладнокровие до вечеринки у Максвелла, – советует Чонгук.

– Слушаюсь, сэр, – бурчу я. – Ой, кстати, я отменяю наше сегодняшнее занятие. Я вчера так дико устала, и если я не высплюсь, то до конца недели буду, как зомби.

Вид у Чонгука совсем не радостный.

– Но мы же сегодня собирались приступить к самому сложному.

– Вот что я тебе скажу: я по «мылу» отправлю тебе примерные вопросы по эссе, те, которые будет задавать Толберт. Засеки два часа и напиши ответы, а завтра мы вместе их проверим. Это поможет мне понять, над чем еще надо поработать.

– Ладно, – смиряется он. – Утром у меня тренировка, потом одна пара. Приходи в полдень, хорошо?

– Хорошо, но к трем мне надо быть на репетиции.

– Отлично. Тогда до завтра. – Он треплет меня по голове, как пятилетнюю девчушку, и уходит.

На моих губах появляется ироничная улыбка, когда я смотрю Чонгуку вслед, как он шагает навстречу ветру, прижимающему к его груди серебристо-черную хоккейную куртку. Я не одна такая – еще несколько девчонок едва не свернули себе шеи, обернувшись на него. Я живо представляю, с какой скоростью они сбросят с себя трусики, стоит ему улыбнуться им.

Презрительно фыркнув, я иду в противоположном направлении. Я не хочу опоздать на репетицию, особенно учитывая то, что мы с Бэкхеном так и не договорились по поводу его нелепой идеи об участии хора в нашем дуэте.

Но когда я прихожу в репетиционную, Бека там нет.

– Привет, – говорю я Айрин, сидящей за пианино и изучающей листок с нотами.

Она поднимает светловолосую голову и улыбается мне.

– Ой, привет. – Она замолкает. – Бэкхен сегодня не придет.

У меня в животе тут же холодеет от тревоги.

– В каком смысле не придет?

– Он несколько минут назад прислал мне эсэмэску. У него мигрень.

Замечательно. Я точно знаю, что группа наших однокурсников, в том числе и Бэкхен, вчера вечером где-то выпивали, – один из ребят прислал мне сообщение с приглашением как раз в то время, когда мы с Чонгуком смотрели «Во все тяжкие». Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сложить два и два: у Бэкхена похмелье, и поэтому он слинял.

– Но мы все равно можем порепетировать, – говорит Айрин. Ее глаза загораются. – Было бы здорово прогнать песню без остановок на споры.

– Согласна, только что бы мы ни сделали сегодня, завтра он все зарубит. – Я сажусь на стул возле пианино и устремляю на нее пристальный взгляд. – Ведь идея с хором полнейшее дерьмо.

И ты, Айрин, знаешь это.

Она кивает с видом побитой собаки.

– Знаю.

– Тогда почему ты не поддерживаешь меня? – спрашиваю я с негодованием.

Ее бледные щеки заливает краска.

– Я… – Она судорожно сглатывает. – Ты умеешь хранить секреты?

Черт. Не нравится мне все это.

– Конечно…

– Бэкхен пригласил меня на свидание.

– О. – Я стараюсь не выдать своего удивления, но у меня плохо получается. Айрин милая девушка, и ее нельзя назвать непривлекательной, однако она точно не принадлежит к тому типу, который заинтересовал бы Бэкхен.

Как бы сильно я ни презирала Бэкхена, он очень эффектен. Его лицо из тех, что очень выгодно смотрятся на обложке журнала, и когда-нибудь именно благодаря этому фактору вырастут продажи его записей. Я не утверждаю, что девчонка с простенькой внешностью не способна обратить на себя внимание какого-нибудь красавца. Но Бэкхен – это напыщенный, придурок, одержимый своим имиджем. Он никогда не стал бы опускаться до серой мышки, вроде Айрин, какой прекрасной ни была бы ее душа.

– Все нормально, – со смехом говорит Айрин. – Я знаю, что ты удивлена. Я тоже удивилась. Он пригласил меня еще до репетиции в тот день. – Она вздыхает. – Ну, когда заговорили о хоре.

Вот все детали мозаики и встали на свои места. Теперь ясно, чего добивается Бэкхен, и мне стоит огромного труда сдержать свой гнев. Одно дело, добиться, чтобы Айрин поддерживала его в наших спорах, и совсем другое – обманывать бедняжку.

Но что мне ей сказать? «Он пригласил тебя только ради того, чтобы ты поддержала его безумную идею»?

Я отказываюсь быть последней дрянью, поэтому растягиваю губы в вежливой улыбке и спрашиваю:

– А ты хочешь встречаться с ним?

Она становится пунцовой и кивает.

– Серьезно? – скептически произношу я. – Он же самая настоящая дива. Такая, что Мерайе Кэри даст сто очков вперед. Ты же это понимаешь, да?

– Понимаю. – У нее смущенный вид. – Но это только потому, что он неравнодушен к пению. А так он может быть хорошим, когда захочет.

Когда захочет? Она произносит это как девиз года, я же считаю, что люди должны проявлять доброту просто потому, что они добрые, а не ради выгоды.

Однако я держу это мнение при себе.

– Так ты боишься, – тактично спрашиваю я, – что если ты не согласишься с его идеями, Бэкхен откажется встречаться?

Айрин морщится.

– В такой формулировке это звучит очень жалко.

Гм, а какую еще формулировку она ждала от меня?

– Я просто не хочу, чтобы ты создавала трудности, понимаешь? – неловко бормочет девушка.

Нет, не понимаю. Совсем.

– Это же твоя песня, Айрин. И ты не должна менять свое мнение ради Бэкхена. Если тебе так же, как и мне, ненавистна эта идея с хором, скажи ему. Поверь мне, мужчины высоко ценят женщин, которые не боятся высказывать свое мнение.

Еще не договорив, я понимаю, что Бэ Джухен не из таких. Она робкая и стеснительна и почти всегда прячется за пианино или сидит, скукожившись, в своей комнате в общаге и пишет песни о юношах, которые не отвечают взаимностью.

Да неужели! Меня вдруг осеняет. А не о Бэкхене ли эта песня?

Меня тошнит от мысли, что, возможно, трогательная песня, которую я пою уже несколько месяцев, – о типе, которого я ненавижу всеми фибрами души.

– Она мне не ненавистна, – идет на попятный Айрин. – Она мне не нравится, но я не считаю ее ужасной.

И в этот момент я со всей отчетливостью понимаю, что на зимнем конкурсе позади нас с Бэкхеном все же будет стоять трехъярусный хор.

______________________________________
Как и обещала. Спасибо, что до сих пор читаете🥰💜
6☀️ - продолжение 😉