Юнги часто задумывается о том, что царящий вокруг хаос - дело рук мироздания. Словно сама судьба раз за разом неустанно создаёт сложности на пути к достижению целей, издевается, смеётся в лицо и всё спрашивает, справится ли Юнги с очередной подставой или нет. Люди искусства личности нестабильные. Они живут иначе, чем обычные люди, видят и слышат намного больше, чувствуют глубже. Для них открыты тайны, сокрытые для глаз простых смертных, но за всё есть своя цена. Такие люди перегорают быстро, цепляются за вдохновение, как путник в пустыне - за раскалённую на солнце фляжку с тёплой водой. Железо жжёт пальцы, но человек жадно пьёт воду, раня себя, так художники и скульпторы обжигают себя, губят несчастное тело, днями напролёт просиживая за работой, лишь бы успеть ухватить всё, что дало вдохновение, всё, что подарила муза.

Юнги - музыкант, талантливый пианист и скрипач, произведения которого вырывают с руками. В последние месяцы мужчина трудится в огромном оркестре, для которого и желает создать невероятный по красоте своей шедевр. В голове крутятся мысли, образы, даже послевкусие коротких переливов, их звон, но ухватиться за эфемерный хвост не получается. Это раздражает, злит, коробит. Юнги ненавидит времена, когда есть часы для творчества, но нет музы, которая помогла бы написать красивое произведение, а не жалкие три строчки для бренчания на гитаре в переходе.

- Тебе просто нужно отдохнуть, - сообщает Сокджин и тычет больно дирижёрской палочкой меж рёбер. - Проветрись. Прогуляйся по городу, посмотри на людей, на природу. Глядишь, что-нибудь да получится.

Юнги не из тех людей, которые находят себя в толпе на пути в душное метро или в такой же толпе на людных улицах. Шум, гам, гудки машин, рёв двигателей, визги детей, лай собак, постоянные разговоры, выкрики, смех. Какофония медленно, но верно дробит барабанные перепонки, представляемые в воображении деревом, по которому колотит клювом дятел. К уединенной прогулке в парке не располагает погода. Ещё недавно было солнце, но вот уже небо чернее чёрного, стена дождя такая плотная, что кажется возможным подцепить её пальцами и отодвинуть со своего пути, как по утрам отодвигают шторы на окнах. Резкое похолодание, бьющий по лицу ветер, вечно отмерзающие руки и обветренные губы. Юнги запирается дома, забирается с ногами в широкое кресло у окна и бездумно смотрит на суетящихся внизу людей, пытающихся укрыться под зонтами. Только дождь слишком сильный, ветер гонит волны по залитому асфальту. Они всё равно все промокнут до нитки.

«Юнги, ты не занят? Давай встретимся этим вечером?», - предлагает Намджун.

Мин читает сообщение и откладывает телефон. Встретиться... Зачем? Сейчас в нём бродит состояние меланхолии и лёгкой апатии. В полумрачной квартире, где слишком много свободного места, можно прикинуться предметом интерьера, погрузиться в себя и свои мысли, абстрагироваться, отключиться от суетливого мира. Юнги не желает выбираться из кресла даже за бокалом вина, которое окончательно согреет и расслабит, а тут куда-то выходить в такую мерзкую погоду? Впрочем, будь погода лучше, мужчина всё равно никуда бы не пошёл. Отчего-то внутри теплится надежда на то, что спустя час-два вдохновение всё-таки снизойдёт на него. Пока этого не произойдёт, Юнги с места не сдвинется. Да и зачем? Тепло и уютно, комфортно настолько, что под мерный стук дождя по стеклу глаза начинают медленно закрываться. В природе тоже есть свой ритм, уникальный, неповторимый, расслабляющий. Кто-то во время пасмурных дней теряет улыбки и счастье, становится унылым, потому что нет солнца. Юнги в подобные дни находит столь редкое для себя состояние полного покоя.

Часы показывают начало седьмого вечера. Вибрирует коротко телефон, оповещая о входящем звонке, но Юнги не слышит, пребывая в стране Морфея, где вокруг листы бумаги и нотный стан бесконечной лентой-рекой струится мимо.

Тик-так. Тик-так. Тик-так.

Мерный стук в тишине звучит слишком громко, и сердце будто подстраивается под него. Сознание возвращается медленно, лениво, и так же неторопливо слух начинает улавливать что-то помимо назойливого, как стук метронома, равнодушного, сухого и бьющего прямо по мозгу тиканья часов. Следом за стуком в мозг просачивается не стихающий шум дождя, звук шин по мокрому асфальту, шелест раскачиваемого ветром клёна, растущего под окном. И звуки фортепьяно. Вторая октава мешается с третьей, мелодия лёгкая, как перелив колокольчиков музыки ветра. Всё это кажется отголоском сна, в котором было что-то похожее, и Юнги не торопится открывать глаз, пытаясь уловить ноты, созвучия, прикидывает, что и где можно изменить. 

Но время идёт, часы всё так же громко назойливо тикают, а мелодия не стихает, и Мин садится резко, распахивая глаза. Взгляд мельком скользит по комнате. Пусто и тихо, ничего не изменилось, ни следа чужого присутствия. Вот только звук рояля не стихает. Инструмент стоит в соседней комнате, в которой и нет ничего кроме него и огромного окна, за вид из которого в цену квартиры было заложено немало. Из друзей Юнги на клавишах умеют играть только Сокджин и Тэхён, но у первого нет ключей от квартиры, а второй улетел в Париже вдохновляться осенней природой Франции. Банальщина, но так лучше, осенью художник становился гиперактивным, что спокойного и уравновешенного Мина частенько раздражало. Но сейчас Юнги всей душой желает, чтобы каким-то неведомым образом в его квартире оказался Тэхён. Объяснить его появление будет легче, чем найти логическое объяснение тому, что инструмент играет сам.

Юнги не из пугливых, нет, но всё равно подходит к арке, ведущей в соседнее помещение, максимально тихо. Нервы натянуты, как струна, их звон отдаётся эхом в ушах, и Юнги осторожно заглядывает в проём. Громкий выдох облегчения невольно рвётся из груди. В помещении пусто. Ещё раз украдкой оглядевшись, Мин заходит в мини-залу и осматривается. Голые стены, окрашенные бледной краской цвета морской волны, окно, прикрытое белым тюлем, чёрный рояль с закрытой крышкой, мягкая банкетка. Ни следа чужого присутствия, ни звука в воцарившейся тишине. Скорее всего, простой отголосок сна и галлюцинации на почве нервного напряжения. Сроки поджимают, а ещё ничего не готово.

- Сходишь с ума, Мин Юнги, - сам себе с насмешкой заявляет мужчина и садится за рояль, поднимая крышку с клавиш.

Пальцы касаются их осторожно, бережно, просто оглаживая лакированную поверхность. Мин задумчиво рассматривает кипу нотных тетрадей, лежащую на полу рядом с ножкой инструмента, и выдыхает в очередной раз так тяжко, словно беды всего человечества свалились на его головы. Слабое бездумное нажатие на клавишу, «до» третьей октавы пронзает воздух высоким звуком, вскоре рассеивающимся. Юнги нажимает ещё раз и ещё, совершенно бездумно, наблюдая за стекающими по окну ручьями воды. Время позднее, около двух или трёх часов ночи, а за окном непроглядная тьма. Редкие всполохи зарниц на небе отражаются яркими пятнами на полу, свет фар проезжающей мимо машины квадратом света ползёт по потолку, по стене, по полу, а после исчезает. Пальцы неторопливо скользят по клавишам, пытаясь воспроизвести лёгкую мелодию, что Мин слышал до этого. Глаза прикрыты, под веками витают звёзды. Ну, или цветные мошки от недосыпа, тут уж кому как. Да только всё не то, не так. 

- Чёрт, - злое шипение сквозь стиснутые зубы.

Удар ладоней по клавишам и лёгкий смех в ответ. Вскинув голову, Юнги осматривает полутёмное помещение, сумрак которого немного развеивается лишь благодаря свету, льющемуся из коридора, где всегда горят тусклые бра. Хозяин этой квартиры тот ещё любитель блуждать в темноте по коридорам. В темноте никакого движения, никаких лишних силуэтов за счёт полного отсутствия в этой комнате мебели, чтобы звук был чище и громче, эхом отдаваясь от стен. Взгляд в никуда на несколько секунда, а после прохладные подушечки пальцев массируют виски. Голова начала болеть так некстати. 

- Мне просто нужно лечь спать, а завтра утром со свежей головой...

Юнги не заканчивает, распахивает широко глаза и смотрит на инструмент. Клавиши неподвижны, но лёгкая мелодия звучит в воздухе, а следом в другом конце помещения появляется силуэт. Мин от растерянности не может даже испугаться и шарахнуться в сторону, потереть ещё раз глаза, моргнуть, потрясти головой, чтобы галлюцинация ушла. Только руки леденеют от паники, когда силуэт, кружась вокруг себя с раскинутыми в стороны руками, медленно приближается. Зрелище в какой-то степени даже завораживающее, от фигуры льётся тусклое сияние, а в воздухе за ней остаётся шлейф тут же гаснущих мелких искорок, какие бывают от бенгальского огня. 

- Снова сдаёшься, Юнги, - переливчатый смех и в какой-то момент пойманный взгляд.

Фигура застывает в паре метров от Мина, и тот наконец-то может рассмотреть чужое лицо. Совсем ещё мальчишка. Взъерошенные волосы, свободная белая кофта, такие же штаны. Улыбка добрая и яркая, заразительная, а в глазах искрится смех. И если бы не странная полупрозрачность и ореол света, похожего больше на полупрозрачный молочный туман, Юнги решил бы, что к нему в дом пробрался воришка. Вот только вряд ли воришки такие спокойные в случае поимки, а ещё никакой человек в здравом уме не будет разгуливать босиком по ледяному мокрому асфальту. И да, полупрозрачность, но мозг старается уйти от этой мысли.

- Муза... Не приходит...

Единственное, что получается выдавить из себя, а мальчишка вновь смеётся, кружится на месте, перепрыгивает через какие-то видимые только себе линии, отбегая чуть в сторону.

- Разумеется. Ты ведь ничего не делаешь для её появления, - отзывается парень и оборачивается, одаривая озорной улыбкой. - Я не видел тебя уже с неделю, даже больше.

Да, Юнги не было дома, он был в разъездах, после пропадал на репетициях, тратя время в промежутках меж ними на попытку придумать хотя бы простенькую мелодию, а после от безысходности заваливался к Намджуну, который никогда не задавал ненужных вопросов и умел варить потрясающий кофе. За инструмент Мин в последний раз садился давно, очень давно, и вдруг появляется мысль, простая и логичная, что оттого-то ничего и не получалось. Стоило просто сесть за инструмент, расслабиться и позволить рукам жить своей жизнью, но...

- Музыкант пишет не потому, что к нему приходит муза, Юнги. Музыкант просто делает своё дело. Муза приходит тогда, когда музыкант творит, чтобы помочь и направить. Не я создаю музыку, что нотами отпечатывается в твоих тетрадях. Это делаешь ты.

Мальчишка подходит ближе и поднимает с пола нотную тетрадь, достаёт из кармана свой карандаш и протягивает оба предмета Юнги. Мин заторможено принимает всё в свои руки и будто случайно задевает кончиками пальцев чужие. Мальчишка смущённо улыбается и отходит в сторону. Мин смотрит на серебристый карандаш с блестящими на покрытии маленькими звёздочками и нервно усмехается. По ощущениям действительно как туман. 

Тик-так. Тик-так. Тик-так.

Бездушный стук часов уже не раздражает, скорее, помогает удержаться в реальности. У Юнги болят пальцы от того, как крепко он сжимает карандаш. Грифель пачкает пальцы, нужно бы заточить карандаш, чтобы точки вновь были точками, а не жирными шарами, под которыми натянутые линии нотного стана в воображении сто раз успели порваться, больно хлестая концами по пальцам, но единственное, на что Юнги отвлекается, это скользящую по зале фигуру. Мальчишка-призрак кружится по комнате, почти не касаясь ногами пола, выделывая балетные «па» и прочие мудрёные фигуры, движения своим телом. В тишине всё ещё звоном слышатся отголоски мелодии, под которую он танцует, на часах начало шестого утра, и Мин торопится как никогда, пытаясь ухватить как можно больше, если не всё. Лишь изредка, когда нотные строки сливаются в чёрно-белую рябь перед глазами, мужчина отрывается от нотной тетради и позволяет себе несколько секунд полюбоваться чужой грацией, пластикой, гибкостью. Порой секунды растягиваются в минуты, чего Юнги совершенно не замечает. Зато замечает его ночной гость. В такие моменты он юлой проходится от противоположной стены комнаты до Юнги и легко обхватывает его щёки ладонями.

- Не время любоваться мною, Юнги. Твори.

Невысказанное «у нас мало времени» висит в воздухе, оттого Юнги и торопится.

Тик-так. Тик-так. Тик-так.

***

- Это блядский шедевр, - припечатывает Сокджин и прижимает раскрытую нотную тетрадь к своей груди.

Размазанный по страницам грифель наверняка пачкает его белоснежную рубашку, а столпившиеся в паре метров от мужчин виолончелистки, с томлением в глазах наблюдавшие за хмурым Сокджином, читающим ноты, в ужасе прижимают ладошки к губам. Юнги не может сдержать усмешки. Ещё бы, их ангельский дирижёр и выругался. Но секунду спустя ему становится не до смеха, ведь Джин подходит вплотную и склоняется к его лицу, заглядывая в глаза с лисьим прищуром.

- Итак, что за прекрасная муза посетила тебя этой ночью? - интересуется мужчина и сладко улыбается.

Закипать от раздражения в присутствии Сокджина дело привычное. Во-первых, Юнги хочет врезать ему уже за то, что тот навис сверху, в который раз демонстративно подчёркивая своё преимущество в росте. Во-вторых, его пошлые намёки и сладкие улыбочки всегда выводили себя на «раз». В-третьих, повышенное внимание к их паре со стороны столпившейся женской половины их коллектива так же действует на нервы, ведь Сокджин в процессе разговора стреляет в дам томными взглядами и постоянно им подмигивает. Бесит.

- Намджун. Точнее, его синие семейники в ромашку, в которых он посреди ночи варил мне кофе, - с постной миной выдаёт Юнги. - Они меня всегда очень вдохновляют.

Сокджин отшатывается так резко, словно ему отвесили пощёчину. Он судорожно скользит взглядом по флегматичному лицу Юнги, пытаясь понять, солгал тот или нет, а Мин сообщает, что тетрадь дирижёр может оставить пока у себя, разворачивается и уходит. Внутри поднимается волна ликования. О том, что Сокджин неровно дышит к их ударнику, не знали разве что влюблённые в него дурочки всех возрастов, ослепшие из-за своих чувств. И сам Намджун, потому что... Намджун. Так что Мин вышел на улицу, чувствуя себя отомщённым. Но большее ликование в его душе несомненно оставлял тот факт, что сейчас он может со спокойной душой отправиться домой, купив по пути кофе и пару эклеров, а в кармане меж пальцев ёрзает серебристый карандаш, доказывающий, что всё произошедшее ночью не было фантастическим сном.

«Не мог же я во сне начать лунатить и записать ноты приснившейся мелодии», - крутится в голове, пока ноги несут домой.

Юнги проснулся около десяти утра в полном одиночестве, уткнувшись лицом в нотную тетрадь, отчего на щеке остался отпечаток фрагмента мелодии. О том, как заснул, мужчина совершенно не помнил, а о произошедшем накануне напомнил зажатый в руке наполовину сточенный карандаш. Разбираться времени не было, первым делом Мин привёл себя в порядок и рванул к Сокджину, а после уже начал обдумывать, что вообще случилось.

«Это просто плод моего больного воображения. Гении ведь рано или поздно сходят с ума, верно?», - размышляет Юнги, пытаясь за этими мыслями скрыть проснувшийся страх.

Несколько лестничных пролётов, поворот ключа в замке и хлопок дверью.

- Эй, муза-призрак, я вернулся!

Спешно раздеться, скинуть обувь и вихрем промчаться через квартиру в комнату с роялем. Затаённая надежда опадает увядшими листьями. В помещении стоит тишина. Никого рядом нет.

***

Тик-так. Тик-так. Тик-так. 

За окном глубокая ночь, пронизанная шумом обрушившегося на землю дождя. Воющий ветер долбит в окно, от сквозняка тюль взметается почти до потолка. За роялем крепко спит ёжащийся от холода Юнги, сложив руки на промявшихся под давлением клавишах инструмента. В полумраке с трудом, но можно рассмотреть тень улыбающегося мальчики, что с нежностью смотрит на музыканта и осторожно касается пальцами его волос.

- Чимин, - шепчет он, а вокруг вспыхивают тут же гаснущие серебристые искорки. - Меня зовут Чимин.

|End|