Верь мне, ты мне нужна,

Но твоих ухажëров

Терпела я сполна.

О том, что ты меня ценишь, разговоров

Много, но суть одна:

Доказательств этому не вижу я.

«I love you so» — The walters

1

В школьном спортивном зале было шумно. Впрочем, этого следовало ожидать. Летом у детей были каникулы, кроме одного единственного дня — дня Объединения.

На самом деле ничего особенного тогда не происходило. Младшие и старшие классы водили в храм — в этот день священники рассказывали историю о Ячве, различные легенды о нём. По правде говоря, довольно интересно и познавательно, если бы для каждого класса не повторяли одно и то же из раза в раз: слушать одну и ту же историю несколько лет подряд довольно утомительно.

Хотя, с другой стороны, Солдрей будет в храме на таком мероприятии в первый раз, так что он, наверное, будет в восторге.

Да и Анури сегодня избежала повторяющейся лекции, хотя и не по своей воле. Как им объяснили, причём сегодня же, с пятого класса начиналась школьная программа «индфиз»¹.

Дети с абсолютно разных школ находились в главной спортивной секции Роздена Помещение было просторное, с высоким потолком, однако весь зал был битком заполнен людьми, что и не давало прочувствовать масштабы помещения.

Всюду были споры, вскрикивания, смех и непрекращающийся гам. РЭД было, в сущности, тесно, а чтобы что-то кому-то донести, приходилось буквально орать в уши.

— Что выберите? — громко спросила Санна, который раз поправляя очки, что постоянно слетали при этой бесконечной толкотне, и переодически изумлëнно оборачивалась, будто кого-то искала.

Ну, вот. Её опять кто-то пихнул вбок, и очки слетели на веснушчатый нос. От раздражения её тëмная кожа вспыхнула странным красным оттенком.

Мав на вопрос передëрнул плечами, смущëнно отведя взгляд ярко-зелёных глаз в сторону. Он смутился, почесал чëрную жирную макушку и опустил голову.

— А это, что, обязательно..? — пробормотал мальчик, видимо, недовольный новостью о том, что ему придётся с кем-то сражаться в будущем.

— Конечно, — убеждëнно начала Анури, ухмыляясь и хлопая и друга по плечу, — иначе тебя потом на казнь отправят, как непригодного гражданина.

Мав вздрогнул, пискнул, судорожно вздохнул и отпрянул от руки подруги. Анури рассмеялась, Санна кротко улыбнулась, а черноволосый мальчик хотел возмутиться очередной неудачной шутке над ним, однако прежде чем успел что-то сказать, на весь зал разнëсся стальной голос заведующего им:

— Каждый год пятые классы собираются здесь, чтобы выбрать своё оружие, — громогласно, утихомиря своим железным тоном всех присутствующих, говорил мужчина. — Помните, что от вашего выбора зависит фактически сама ваша жизнь. Революция под руководством Ячва Кéнго лишь доказывает важность умения постоять за себя, ведь никто не знает, что может произойти завтра. Может, на вас нападёт бандит? Или медведь? — никто не ответил на риторические вопросы. — А теперь...

Даже тем, кто стоял в самом конце толпы, стали видны столы, нагромождëнные самым различным оружием. Переглянувшись между собой, РЭД двинулись к ним, протискиваясь сквозь визжащих и изумлëнных детей их же возраста.

На первом столе лежало холодное оружие: с ручками, с рукоятками, с лезвиями, с блестящим на свету железом. На втором — луки, стрелы и ещё что-то с тетивой, а на третьем — что-то престранное и неподдающееся классификации: бинты, перчатки, биты — верно, для рукопашного или ближнего боя.

Анури смущëнно переминалась. Еë и раньше выбор оружия не особо прельщал, однако сейчас ещё больше. Дедушка ночью подал хорошую идею всë-таки с больницей, и теперь ей хотелось сосредоточиться именно на этом, а не на драках. В конце концов, мама всегда говорила, что медики сражаются по-другому: и эта идея ей нравилась, в общем-то, больше, чем другие предложенные занятия.

Но что же делать?

В голову пришла мысль посоветоваться с друзьями, но Санна уже минуту как неотрывно глядела в сторону, бессмысленно перебирая, царапая ногтями плечо лука и теребя тетиву.

Анури повернулась к Маву.

Он же, очевидно, чувствовавший себя лишним или неуместным, робко глядел на всё и ко всему осторожно подходил. Боялся притрагиваться к лезвиям и вообще какому-либо орудию, видимо, прокручивая в голове тысячи способов умереть, что и приводило его в немой ужас. Однако всë-таки зелëные глаза с большой толикой любопытства задержались именно на парных кинжалах. Казалось, черноволосый мальчик даже чуть-чуть осмелел и, пусть и с опаской, но всë-таки притрагивался к рукояткам, поглаживая их кончиками пальцев.

— Не убейся — главное, — пошутила Анури, улыбаясь от уха до уха.

Зелëные глаза вмиг вытаращились, сорвался вздох, и Мав отпрыгнул в сторону, отстраняясь от лезвий. Непонятно было, чего он испугался больше: неожиданного голоса подруги из-за спины или самой шутки, но данная реакция чуть развеселила Анури.

Мав же посмотрел на неё возмущённо, схватил один кинжал и направил к её груди. Он прищурил ярко-зелёные глаза, напоминавшие изумруд, и неотрывно пялился, как будто прожигал саму суть души девочки.

Это только больше подняло ей настроение и раззадорило:

— Потише, серийный убийца, — ухмылялась и посмеивалась Анури, отчего Мав фыркнул, раздувая ноздри толстого носа, и положил оружие на стол.

И только сейчас они оба увидели озадаченное лицо Санны. Продолжая улыбаться, Анури показала пальцем на Мава, приговаривая шëпотом и отделяя каждое слово от другого:

— Он пытался меня зарезать.

— Неправда!

— Почему же твои руки тогда в крови?

Мав оцепенело поглядел на ладони:

— Чистые они!

Анури заговорщицки приподняла бровь, продолжая улыбаться, а веснушчатое лицо Санны тронула улыбка при виде дурачества друзей.

— Умеешь стрелять? — заинтересованно спросил Мав, кивая на лук в руке темнокожей девочки.

Та внезапно нахмурилась на оружие, преподнеся его к лицу. Однако озадаченность сменилась лëгкой мечтательностью. Было ощущение, будто голову её наполнили неожиданные воспоминания, чему Санна и удивилась, но рассмотрев их, припоминая их, предалась какому-то грустному, но радостному чувству ностальгии.

— Несколько лет назад волшебный камень предсказал мою судьбу, — всего лишь сказала девочка, продолжая непонятно чему улыбаться.

— Чего? — одновременно спросили Анури и Мав, явно смущëнные.

— Потом как-нибудь расскажу.

Санна вновь обратила взор медовых очей в сторону. Короткие светлые окрашенные волосы колыхались при движении головы, а пухлые губы подрагивали будто бы в нерешительности. Анури также заметила, что хватка на луке стала как-то у неё сильнее.

Девочка с рыбьим волнистым хвостиком подошла поближе к подруге, намереваясь и самой разглядеть то, на что она всë так упорно смотрела.

— Да что ты всё — Анури оборвала себя, когда осознание внезапно настигло её. — Ой, — она поглядела на, очевидно, смущавшуюся и робкую в данный конкретный момент подругу. — Могу познакомить? — предложила любезно, передëргивая плечами.

— Что? — оцепенело пробормотала Санна, а потом панически вскрикнула и покрылась краской. — Нет! Ты только хуже сделаешь, как всё закончится, я сама...

Однако было уже поздно. Анури уверенно направлялась к кучке толпившихся девочек.

Она хотела подойти к Э́йвир, блондинке с хвостиком, что стояла поодаль и одиноко от всех, но ей преградила путь какая-то другая девочка.

— Почему не выбираешь оружие, Рож?

— Потому что не хочу, — Анури попыталась пройти с другой стороны, но девочка в сию секунду перепрыгнула туда же, не пуская. — Проблемы, предложения? — нахмурившись, пробормотала она, выискивая тëмно-карими глазами обходные пути.

— Проблема: твой дедушка, — невозмутимо ответила девочка, ничуть не теряясь, чуть длинная чëрная чëлка немного скрывала её глаза. — Предложение: сгинь, — мило и приторно улыбнулась.

На эти слова Анури выпрямилась и прищурилась.

Она не могла терпеть оскорбления в адрес семьи. Вообще никакие, даже если они были сказаны в шутку. Анури могла злиться, могла плакать, могла много переживать из-за этой же семьи, но стоило хоть кому-то сказать скверное словцо, была готова рвать и метать.

Однако, чтобы избежать конфликта, Анури отошла в сторону, но девочка эта вновь преградила путь, скрытые за чëлкой чëрные радужки её опасно блистали, а звонкий голос напоминал  трезвон колокольчика в магазине, правда, к тому же, какой-то скрипучий и ржавый.

— А правда, что он сумасшедший? — девочка продолжала мило, но так лицемерно улыбаться. — А правда, что он пьяница? — тараторила, продолжая наседать на нервы Анури.

«Дыши, — убедительно попросила саму себя она. — Дыши, не позволяй ей...»

И её мысли оборвал трезвон бессвязного лепетания:

— А правда, что он бездомный? А правда, что...

Гнев застилал обзор. В голове всё плыло, мысли смешались, и большую часть этой ереси Анури, наверное, к счастью, пропустила. Она чувствовала, как вскипела её грудь от возмущения, а кулаки крепко сжались.

Да как она смела так разговаривать? Откуда это вообще всё? Чего она к Анури прицепилась?

Она её даже не знала, а эта откуда-то — да. Что вообще это за претензии? Что за бред и клевета? Что за ненависть внезапная и такая необоснованная?

Помолчав и поняв, что девочка наконец закончила, Анури глубоко вздохнула и очень просто и прямолинейно заявила:

— Если ты будешь продолжать обижать моего дедушку, я тебя ударю.

Казалось, брюнетка не поверила, потому что продолжила так же задорно и с издёвкой:

— А правда, что он убийца?

И в этот же момент она вскрикнула, внезапно поваленная на землю. Правда, не растерялась, и потянула Анури за волосы к себе.

Мельком вторая заметила, как собралась толпа, как Мав побелел и побледнел ещё больше, чем обычно, но он тут же ринулся бежать в сторону подруги.

Санна же растерянно стояла в стороне, пока толпа вокруг вскрикивала и гоготала, и, переминаясь с ноги на ногу, она будто бы не понимала, что должна была делать и для чего.

2

— Братья и сëстры! — громогласно говорил священник, вытягиваясь на пьедестале и опираясь на него ладонями. — Сегодня мы собрались здесь, чтобы...

Многое Анури пропустила мимо ушей. Её больше заинтересовали иконы, которые по случайному стечению обстоятельств оказались буквально рядом, над её головой, на боковой стене.

Девочка потирала ушибленную голову. Где-то в волосах, на макушке красовались бы царапины, но медсестра помазала там эпью и заклеила пластырями. С одной стороны, невидно, а с другой — ещё как. Смотря под каким углом: при качании головы в одну сторону волосы закрывали белые липкие клочки ткани, а в другую сторону — как будто она не подралась, а упала с обрыва, катясь головой по колючкам.

Девушка улыбалась ей с иконы. Лицо её было покойно, умиротворëнно, снисходительная и милая улыбка трогала её лицо. Она выглядела удовлетворëнной, ничем не обеспокоенной. Это был ангельский лик не в плане своей невинности, а в плане душевного состояния: не каждый и достигнет такого уровня благоговения, чем девушка эта. Всё это было как-то до боли  просто: всего лишь красный ободок, всего лишь кудрявые, заплетëнные в косу чëрные волосы, всего лишь пухлые, как яблоко, наливные щëки, всего лишь чисто-белые радужки... Ничего необычного. Всё так... просто, но красота всей иконы была в ином: умиротворëнность. Эта девушка как будто не столько исполнила своё предназначение, сколько нашла смысл жизни.

«Отчего я не такая? — думала как-то устало Анури, потирая зачесавшиеся ранки под пластырями. — Я могла бы быть такой же спокойной, если бы не была... резкой».

Она не знала и не могла понять саму себя: зачем она себя сравнивала себя теми, с кем сравнивать невозможно себя?Проводила параллели? Для чего? Для кого? Зачем?

«Я не должна так поспешно реагировать, но реагирую, — продолжала размышлять Анури, оглядывая миловидное лицо, покрывшееся пылью спустя года. — Я могу радоваться чужим несчастьям, хотя обязана сопереживать, — с глубочайшим омерзением она вспомнила Зирпелля с его кривыми жëлтыми зубами. — Но как можно сопереживать ему? — отчаянно думала девочка, запрокидывая голову. — Возможно, я виновата. Возможно, я действительно его провоцирую, — на ум пришёл Мав, постоянно так пугающегося из-за её... не самых удачных шуток. — Но почему я должна жалеть его? — глубоко вздохнула, закрыв карие глаза. — Почему я должна позволять какой-то девочке оскорблять мою семью?»

И тем не менее самые различные ситуации приходили ей в голову. То, что Зирпелль довëл её до обморочного состояния — вина исключительно её, она не спала в это время, хотя было поздно. То, что её кто-то столкнул на улице — её проблема, слишком сильно задумалась и не обратила внимания. То, что Солдрей чуть не умер — тоже её вина, ведь не объяснила младшему, чего не стоило делать. Сегодняшний инцидент и подавно её вина, потому что пыталась сделать то, о чëм её никто не просил.

Анури приоткрыла один глаз, и девушка с чëрными волосами и пухлым лицом продолжала благоговейно улыбаться.

Анури так хотелось отрицать всё, но икона продолжала как будто давить, заставляя признавать истину.

«Но они так не делают, — чуть ли не крича на себя, говлрила девочка в своей голове. — У них хватало сил стерпеть. А мне нет. Я иногда даже... — с какой-то необычайной тоской перед лицом встал образ испуганного черноволосого мальчишки с зелëными глазами, — сама провоцирую. Я провокатор и во всех своих проблемах виновата сама. Если бы я была более сдержанна, если бы...»

Анури даже не заметила, как мероприятие подходило к концу, а младший брат с улыбкой подбегал к ней.

«Если бы я была такой же, как...» — но мысль оборвалась, когда Солдрей прыгнул к ней в объятия.

Только сейчас очнувшись, Анури моргнула тëмно-карими глазами и кротко улыбнулась, слушая то, как брат восторженно и восхищëнно тараторил о том, что здесь было и о чëм рассказывали.

— Ой... — Солдрей потянулся к её волнистым волосам. — Это что?

Какой прекрасный милый мальчик! Было бы так замечательно, если бы он ещё и подражал кому нужно, а не сестре. Анури оказывала на него плохое влияние. Солдрей был слишком дерзок и слишком упрям в тех ситуациях, когда нужно было помалкивать.

— Да так, споткнулась, — чуть улыбнулась Анури.

Возможно... Возможно, ей следовало показать ему людей, с которых действительно нужно было брать пример, а не с неё, такой резкой, хамственной и невежественной девочки.

3

Вечером, в этот же день, внуки и их дедушка сидели в гостиной. Это был как раз тот момент, когда они собирались обменяться подарками, поздравить друг друга, но это всё прервал другой человек, которого никто не ожидал увидеть.

Дверь спальни открылась, и мама, растягиваясь, вышла. Несмотря на несколько упитанную фигуру, передвигалась она спешно и легко, практически паря над полом, как пëрышко.

Мама мигом примчалась в гостиную, что сильно поразило Анури. Ничего удивительного в самом её приходе не было, но обычно происходила вот такая проблема: она работала в ночную смену, когда все спали, а днём приходила домой, однако сразу же заваливалась в кровать. Подкараулить её было практически невозможно, а если приходить в больницу или вечером перед её уходом — всегда холодно отвечала, что у неё дела.

Поэтому удивило данное обстоятельство всех членов семьи, когда она встала посреди гостиной, держа в руках какие-то предметы.

Воцарилась неловкая тишина.

— С днём Объединения, я полагаю? — неловко засмеялась мама, нервно теребя упаковку на одном из предметов.

Анури хотелось скрежетать зубами.

Она была рада маминому приходу. Правда. Но была бы ещё больше рада, если бы это было в другой день!

Именно такие обстоятельства казались ей несколько... лицемерными. Спустя несколько недель мама соизволила явиться только на праздник и то больше для того, чтобы исполнить какой-то долг: обязательство подарить подарки.

Это Анури так и казалось показательным выступлением в монето, состоящего из одного актёра, её мамы. От такого у неё появились сомнения в бесконечной занятости, и ей стало казаться, что она именно пыталась избегать встреч. Будь мама её занята, наверное, она и сейчас не нашла времени бы на то, чтобы прийти (несмотря на официальные выходные, мама всë-таки заведующая больницей, естественно, она должна продолжать работать и в празники). Но она пришла, а значит, её больше заставила это сделать совесть, чем свободное время. И раз на то пошло: наличие ноющего чувства значило, что всё-таки это было именно избегание, а не что-то иное.

И такое показательное выступление вывело Анури из себя, ведь почему она их игнорировала? Что они с Солдреем сделали не так?

Неужели это было тоже исключительно из-за неё?

Анури что-то не так сказала однажды? Она что-то сделала? Опозорила её? Разочаровала? Пренебрежительно к чему-то отнеслась?

И постепенно чувство раздражения сменялось тоской.

— Ты вернулась! — обрадованный, хотя и несколько удивлëнный, Солдрей бросился в объятия, обхватывая мамину пышную талию.

— Я... никуда не уходила? — продолжала как-то нервничать мама.

Снова воцарилась тишина. Анури опустила карие глаза в пол.

Обстановку разрядил дедушка:

— Ну, что как не родные! А подарки кто дарить будет?

И более спокойная атмосфера воцарилась в комнате. Неловкое общение сменилось более оживлëнным. Острые углы, о которых никто и не хотел говорить, сами собой сгладились, и семья стала обмениваться подарками.

Мама подарила дедушке чëрный блестящий браслет, сделанный из материала, похожего на мрамор. Белые неровные линии на камне ещё более украшали и так блестящие шарики на нитке.

Он же накрыл плечи дочери пледом, укутывая её дрожащими пальцами. По традиции, родители всегда дарили своим детям одежду или то, что могло подарить им тепло. Анури припоминала этот стих слабо, однако помнила, что смысл состоял в том, что в холодные ночи, даже пусть и летом, у детей не хватало одежды, чтобы согреться.

Дедушка, видимо, не очень заморачивающийся над этим, отдал на руки и другие пледы внукам.

На сына мать натянула колючий шарф, в который он в эту же секунду радостно зарылся носом, а на дочь накинула лëгкую розовую куртку. На самом деле она была простой и, казалось бы, ничего в ней не было необычного, но Анури понравилось. Она не была примечательной, но, наверное, в этом и состояла вся суть.

Анури передала дедушки карманные часы, но как-то неуверенно: она чувствовала себя странно и хотела узнать многое. В конце концов, именно из-за этого та девочка и прицепилась к ней сегодня, но внучка решила оставить эту тему на потом, чтобы не портить праздник, хотя чуть позже немного пожалела о своём решении: Анури чувствовала себя неловко, и было ощущение, будто ей что-то недоговаривали.

Однако дедушка, к счастью, казалось, не обратил внимания на странное выражение лица Анури и её робкие действия и вместо этого с изумлением разглядывал часы, медленно качавшиеся в его руке на цепочке.

— Всегда хотел такие, — с улыбкой проговорил он, кладя их на ладонь, — с тех пор как... — осëкся и повернулся к внучке. — Спасибо, Нурочка.

«С тех пор, как что?» — так и хотела спросить Анури, терзаемая и любопытством, и сегодняшним инцидентом, однако сдержала себя, придерживаясь собственного обещания: не портить праздник.

Солдрей с улыбкой помчался в свою комнату, быстро перебирая своими ножками, и тут же вернулся. В руках у него были... еловые шишки на нитке? Выглядело как ожерелье.

Анури пригляделась. Поперëк шишок было длинное отверстие, напоминающее маленький тоннель, в который просунули белую нитку. В целом, всё было достаточно аккуратно и даже слишком ровно, что изумило Анури. Она прикоснулась к шишкам, шурша ими в пальцах, пока Солдрей надевал такое же ожерелье на дедушку.

— Рей, ты как вообще в них дырки проделал? — смущëнно пробормотала Анури, пытаясь найти разгадку.

Младший брат выхватил второе шишечное ожерелье из рук сестры и аккуратно опустил его на мамину шею, когда та покорно наклонилась.

— Легко, — ответил Солдрей так, будто явно гордился тем, что он придумал. — Разрезал их напополам, — ладонью он чуть подëргал в разные стороны, имитируя нож, — потом небольшой надрез сделал на обоих половинках, — указательным пальцем провёл по воздуху, как лезвием, — а затем склеил половинки!

— Мог бы и не выдумывать себе сложностей, а просто сходить с сестрой на рынок, — вздохнула мама, явно не очень довольная тем фактом, что маленький ребёнок мог изрезать себе пальцы. — Это мило и здорово, — поспешила уточнить она, когда увидела разочарование в тëмно-шоколадных глазах Солдрея. — светло-карие радужки строго метнулись в сторону старшей дочери, отчего той стало не по себе. — Но ты куда смотрела? Ты хоть знаешь, что он мог пораниться?

И теперь после всего... это было обвинение? Осуждение? От неё?

— Он бы не поранился, — мигом нахмурилась Анури, и весëлое настроение её упало. — Он умеет пользоваться ножом, если ты не знаешь, — теперь колкости были с двух сторон.

— И откуда же ты — хотела начать мама тираду строгости и колкостей, однако дочь опередила её:

— Потому что мы вместе для тебя готовим вечером, чтобы ты поела утром после работы, — Анури приложила ладони к вискам и медленно их отдаляла, как бы делая вид невероятного удивления или открытия. — Ты думаешь, что еда появляется сама собой или что?

Мама откинула чëрные волосы назад, как будто готовая начать спор, но между ними встал Солдрей:

— Нури, а что ты подаришь маме?

Смена темы явно пошла на пользу. Анури достала из маленькой деревянной коробочки кольцо с изумрудом. Зелёный камень так и переливался на свету, оголяя свои многочисленные грани. Само кольцо не было золотым, но было покрыто блестящим жëлтым блеском.

Мама восхищëнно разглядывала украшение несколько минут и наконец нацепила его на один из пальцев руки, усеянной многими другими блестящими кольцами.

— Спасибо, Нурочка... — улыбка была искренней и тëплой, и мама прижала камень к пышной груди, как будто в наслаждении.

От этого тепло стало и Анури, и улыбка появилась на её загорелом лице.

— Я вернусь! — крикнул Солдрей, уже убежавший в свою комнату.

И действительно: и минуты не прошло, как шустрый кудрявый мальчик вернулся с... черепом в руках.

Анури, казалось, надо было перестать удивляться подаркам Солдрея.

Младший брат протянул данный предмет сестре. Та взяла его, покрутила в руках, чуть подбросила и сделала вывод, что он был муляжный: череп был слишком ровный без каких-то неровностей, а также очень гладкий.

Солдрей подошёл вплотную к Анури и потянул её за рукав, как бы прося наклониться к нему. Она это сделала, и он прошептал ей на ухо:

— Не говори маме, но я это стащил из какого-то кабинета. Ты сказала, что хочешь стать врачом, так что... — брат невмнно развëл руками.

Ну, вот опять. Анури вновь не соизволила ему объяснить, что делать можно, а что нельзя. И в итоге он брал пример именно с неё.

Какую же ошибку он совершал, делая это! Она не была лучшим примером для подражания! Причëм в любой ситуации.

Так что её благодарная улыбка была несколько натянутой, пока чувство вины сжирало внутренности. Хотелось кричать и плакать. Плакать и кричать. Хотелось взять брата за шкирку, и взмолиться ему в надежде на понимание: «Хватит так делать! Не надо мне подражать! Это плохо!»

Хотелось ругать и саму себя: «Это твоя вина. Ты не объяснила ему!»

И всë и все над ней насмехались, смакуя каждый нерв человеческого тела. Вина гоготала так громко, что смех её отдавался эхом в голове. Ноги слабели, а во рту становилось горько. Пальцы её дрожали, как у дедушки, и Анури боялась, что случайно выронит череп и ко всему прочему ещё и разобьёт его.

Мама вся насупилась, а дедушка даже приподнялся с кресла, схватившись за его ручки:

— Это ещё откуда?

Солдрей хитро улыбнулся, однако ничего не ответил, кроме:

— Это секрет! — и подмигнул сестре.

Сдерживая эмоциональные порывы внутри себя, Анури положила череп на журнальный столик. Мама же лишь устало приложила ладонь к лицу, видимо, совершенно не удивлëнная выходке младшего сына и наверняка размышляющая, искоса глядя на старшую дочь: «Какой же ты ему пример подаёшь?»

«Плохой», — словно мысленно отвечала ей Анури.

Что ж, настала пора самого необычного подарка за сегодняшний вечер. Анури зашла в комнату, взяла банку и принесла в гостиную. Она поставила её на пол, и лëгкий стук прошёлся по половицам. Все были в некотором недоумении, но первым очнулся Солдрей, потеряв и дыхание, и дар речи:

— Это же..! Это же..! — изумлëнно и радостно лепетал он, поближе наклоняясь к банке, пока Анури откручивала крышку.

На ладони существо робко поднимало крохотную чëрную головку.

— Саламандра, — выдохнул Солдрей, еле сдерживаясь, пока причудливая ящерка переползала с загорелой руки старшей сестры на такого же цвета руку младшего брата.

Глаза его, тëмно-карие, сияли как никогда раньше при виде этого животного. Саламандра была вытянутой, маленькой и помещавшейся в ладонь. Она имела чëрный окрас и ярко-кислотные жëлтые пятна по всему тельцу. Хвост её обвился вокруг пальцев и вытянутых ладоней, пока Солдрей приближал ящерку к своему лицу. А та высунула маленький раздвоенный язык и притронулась к кончику длинного носа, закрыв рот.

— Она меня поцеловала! — радостно воскликнул Солдрей, однако вдруг застопорился. — Подожди, а это она или он?

— Она.

Было приятно видеть брата таким... счастливым. Тепло распространилось по всей груди Анури, и она улыбалась вместе с ним, даже чуть посмеиваясь из-за его чрезмерно удивлëнной, но радостной реакции. Она чувствовала себя удовлетворëнно и спокойно, но мама решила прервать её духовное умиротворение:

— Ты, что, совсем сдурела? — шептала раздражëнно она на ухо дочери. — Они же ядовитые!

— А вот и нет! — вскочила с пола Анури. — Вот именно этот вид не очень ядовитый. Разве что будет чуть-чуть гореть кожа в месте укуса — не более.

Мама выглядела так, будто хотела ещё что-то сказать, но дедушка схватил её за локоть и чуть сжал, и она ничего не произнесла в итоге, однако всем своим видом показывала, что не очень-то и довольна. Скрестила руки на груди, и её пышная фигура грузно стояла, выражая своё молчаливое неодобрение.

Анури проигнорировала это и подошла к брату, положив руку на плечо.

— Она питается гнилыми фруктами и жучками по типу червячков, — она вгляделась в маленькие чëрные блестящие глазки саламандры, что до сих пор довольно миролюбово относилась к своему новоиспечённому хозяину, ползая по его руке, перебирая маленькими лапками и обхватывая длинным хвостом его ладонь. — Как назовëшь её?

— Солд младшая, — незамедлительно ответил мальчик, продолжая восхищаться этим созданием на его ладони.

— Ты не можешь её просто назвать своим именем, — выгнула бровь девочка, скрестив руки на груди и тряхнув головой.

— Могу, — абсолютно невозмутимо сказал Солдрей.

— Не можешь.

— Могу.

Анури закатила глаза, а брат внезапно её крепко обнял, сжимая её со всей силы и пища безостановочно: «Спасибо-спасибо-спасибо!»

4

Анури резко подскочила, вырвавшись из сна, когда почувствовала, что её кто-то тряс за плечи довольно настойчиво и сильно.

Она хотела вскрикнуть, ударить, размахнуться ногой за незаконное проникновение, но увидела брата и свою руку с кулаком на полпути. Девочка прищурилась, желая поспать чуть подольше, а сжатую ладонь не опустила, меря кудрявого мальчика продолжительным взглядом.

— Только не бей меня, пожалуйста, — нервно засмеялся Солдрей, подняв руки вверх, как бы показывая свою безоружность.

— Это я ещё подумаю, — должно было выйти серьёзно, но в конце Анури зевнула, и он засмеялся.

Опасный взгляд был направлен в его сторону, но смех не прекратился. Тогда Анури, хмыкнув, пихнула его в грудь, но брат не упал, а лишь чуть-чуть пошатнулся, оставшись на месте. Девочка потянулась вновь для слабого толчка, но Солдрей остановил её, придерживая за локти:

— Там какой-то мальчик на лестнице стоит. Сказал, что твой друг.

Анури словно облили кипятком и, быстро напялив на себя что-то, она метнулась ко входной двери настолько быстро, насколько это было возможно. Солдрей, движимый любопытством, последовал за ней.

Анури хотела тут же распахнуть дверь, однако задержала пальцы на ручке, сжав её.

— Подожди, — смущëнная внезапным осознанием, пробормотала она. — Только он один там?

Солдрей молча кивнул.

— Не было никакой девочки в очках?

Он мотнул кудрявой головой, а Анури, нахмурив брови, открыла дверь, щëлкая ключëм в замке.

На пороге, как она и поняла сразу же, стоял Мав, переминаясь с ноги на ногу. Он, встрепенувшись, как проснувшийся заспанный птенчик, мигом протянул странную жестяную коробку.

— С днëм Объединения!

Анури хотела выхватить её, однако опомнилась, вытянула указательный палец и протрещала, убегая обратно в комнату:

— Ой, да, я сейчас!

И, вернувшись в считанные секунды, она несла в руках две такие же жестяные коробки. Они были своеобразным термосом, только в квадратной и плоской форме. Возможно, они не сохраняли точную изначальную температуру, но тепло какое-то точно удерживали, и еда не остывала слишком сильно и быстро.

— С днём Объединения, — сказала так же Анури, протягивая одну из жестяных коробок и вытягиваясь на носочках в проход, чтобы разглядеть лестничный пролёт. — А где Санна?

Мав заметно замялся. Анури выхватила коробку из его рук, пока ждала ответа, и хлопнула крышкой, открывая содержимое.

Котлеты.

Анури чуть не задохнулась и с отвисшей челюстью посмотрела на черноволосого мальчика, что робко мялся на пороге. Он почесал затылок, и скромная улыбка тронула его губы. Зелёный блеск мило сверкал в его глазах.

— Это из столовой, — Мав перебирал пальцами жестяную коробку, подаренную уже ему. — После того, как ты... — он неопределённо махнул рукой, а Анури, сама того не осознавая, прикасалась к макушке и уже отваливающимся пластырям. — В общем, через некоторое время нас повели в столовую. Взял тебе парочку.

Девочка сложила две коробки на столешницу, придвинутую к стене. Приложила ладони к подбородку, соединив их и прикрыла глаза.

— Мав, — начала она, делая резкие движения сцеплëнными вместе ладонями.

Мальчик занервничал, понурив чëрную жирноватую голову и почесав затылок.

— При таких подарках... — Анури специально выдержала паузу, наблюдая за дрожью Мава.

Даже Солдрей, к слову, прикусил пальцы, переглядываясь между двумя друзьями. Ярко-зелелëные глаза Мава с беспокойством следили за действиями и движениями подруги.

Развязка должна была вот-вот случиться.

— У тебя есть шансы стать моим лучшим другом, — договорила Анури, хихикнула и обняла мальчика.

Она почувствовала, как тот облегчëнно выдохнул и притянул её к себе в ответ.

— Я думал, что я твой лучший друг! — внезапно запищал Солдрей.

Анури прищурила тëмно-карие глаза на брата, пальцами впиваясь в лëгкую синюю кофту друга и хитро улыбаясь, и не разорвала объятий:

— У тебя есть Солд младшая.

На это брат сморщился, скрестил руки и надул губы — в общем, всем видом обозначил, что недоволен этим раскладом событий и как будто молча объяснял: «Это другое».

Анури отпустила Мава и спросила то, что её интересовало до сих пор:

— Так где всё-таки Санна?

Мав прикрыл зелëные глаза, сглотнул, открыл рот, однако тут же девочка увидела, как челюсть его чуть выдвинулась вперёд, и закричала перед тем, как тот успел хоть что-нибудь сказать:

— Только не ври!

Челюсть как по приказу захлопнулась. Анури наклонила голову, выгнула брови и закатила глаза к небу, размышляя. Что это должно было значить? Что было такого странного в этом вопросе? Что можно было бы придумать как отмазку в принципе?

Хотя вопросыэти были  второстепенные. Ей внезапно пришла такая важная мысль: «А почему Мав вообще хотел соврать?»

— Она сказала тебе не говорить об этом, — это не было вопросом.

Мав, обречëнно вздохнув, проговорил тихо:

— Да, вроде того.

Это заставило сердце Анури чаще колотиться. Что если с ней что-то случилось? Она за что-то обиделась на подругу? Ей стало плохо? Попала в передрягу по дороге домой?

Санна не была из тех людей, которые говорили, что их волновало или беспокоило. Анури могла это понять: она тоже не любила обременять, если была уверена, что справится самостоятельно. Однако был всë-таки предел чему-то, но Санна постоянно его игнорировала, играя по собственным правилам, которые сама же и придумала в голове.

Например, если бы Анури истекла кровью — она бы не отрицала этого. Могла сказать, что споткнулась, или врезалась, или это было не так больно, как казалось, но она не могла отнекиваться от очевидного — текла кровь. Это была даже не прихоть её самой — это реальность, а люди ещё вроде не стали слепыми, чтобы не видеть ран.

Но Санна бы отрицала. И отрицала бы бесконечно: предела этому не было и никогда не предвиделось. Такое было за гранью понимания Анури: как можно так просто на ходу выдумывать какую-то совершенно новую реальность и при этом не столько обманывать кого-то или себя, сколько отрицать очевидные факты? Практически как пытаться доказать, что трава не зелëная, а розовая, что дома все — из картона, что звëзды — капли пролитого молока.

Поэтому у беспокойства были обоснованные причины: Санна запросто могла истекать кровью в каком-нибудь переулке, но говорить всем, что отдыхала на тëплом солнышке. Она всегда так делала.

И многочисленные варианты лезли в голову Анури, отчего она её со стоном запрокинула кверху.

Но разбудил её из состояния оцепенения Мав, ахнув, когда открыл свой подарок и притронулся к тающим фруктам.

— Спасибо, — тихо пробормотал он.

— Не за что, — отстранённо промямлила Анури и, поглядев на подарок, что предназначался Санне, взяла его и отдала в руки Мава. — Отдашь ей просто. Пусть не говорит, раз не хочет.

— А мне подарка не дали! — заверещал обидчиво Солдрей, что уже прислонялся к стенке прихожей, скрещивая руки.

Анури улыбнулась зубасто:

— Ты и так уже зажрался.

Солдрей запыхтел длинным носом и, закрыв тëмно-карие глаза, драматично отвернулся.

5

Вернувшись в комнату, Анури пылала от возмущения.

Изначально она не обратила внимания, правда, однако Солдрей показал пальцем в окно, прильнув к нему и громко сказав: «Смотри, это он!»

И действительно, Мав выходил из главного хода, подпрыгивая на ступеньках. Но она разозлилась не из-за него.

Чернокожая фигурка девочки в комбинезоне, неловко поправляющая круглые очки — вот кто её смутил. Хотя нет, даже не Санна. Её смутило присутствие рядом с нею светловолосой девочки, Эйвир, той самой, что отчасти являлась причиной инцидента.

Нахмурившись, Анури открыла окно. С улицы доносились, хотя неразборчивые, но явно весёлые голоса. Затем к ним подошёл Мав, и в какофонию звуков прибавился тоненький обеспокоенный мальчишеский голосок. На этом моменте весёлые тона приобрели более мрачные и робкие оттенки.

В ещё большем непонимании Анури облокотилась об окно, чтобы попытаться разглядеть всё получше, пока не стукнула себя по лбу от собственной глупости и не вышла на балкон, обходя многочисленные растения. Девочка схватилась за перила, вытягиваясь на цыпочках вперëд.

Мав что-то сказал, Санна что-то ответила, робко семеня ногами, Эйвир что-то с удивлением спросила, Санна учтиво ответила, однако постоянно поворачивалась в разные стороны. В руках темнокожая девочка со светлым каре сжимала жестяную коробку, и даже с высоты третьего этажа было видно, насколько сильно её ногти царапали крышку в стрессе.

Санна не выглядела раненой. Не выглядела больной. На самом деле она была более чем в порядке. Буквально несколько минут назад даже смеялась — Анури это сама слышала.

«Лгунья», — с остервенением подумала она.

И ведь волновалась ещё за неё! Беспокоилась, переживала! А оно вот как!

Анури даже не нужно было никаких объяснений. Санна увидела перед собой препятствие и, вместо того, чтобы гордо его обойти или перешагнуть, она лишь повернула назад.

Снова была в своём сказочном мирке, где всё было хорошо.

По правде говоря, Анури конкретно на это не злилась. В каком-то смысле она даже была рада. У её подруги была возможность сбежать куда-то от проблем, почувствовать себя лучше и вновь улыбаться. Это было нормально, с её точки зрения. Возможно, она и сама не понимала, что было здоровым, а что нет, но ей казалось, что в этом не было ничего кардинально плохого.

Анури злили бездейственность и нерешительность Санны. Такое поведение не всегда было возможно за ней заметить: иногда в стрессовых ситуациях она помогала, а иногда — внезапно испарялась. Иногда Санна готова была утешать, а иногда — ловко меняла тему. Иногда она была готова часами говорить о своей жизни до переезда в Розден, а иногда из неё нельзя было и слова добиться. Иногда она готова была постоять за своих друзей, а иногда, не испытывая чувства вины или стыда, бросала всё и всех на произвол.

С чем это было связано — извечная загадка для Анури, однако такое было фактом. Это было таким же неопровержимым фактом, аксиомой, как и то, что Санна готова была до своей смерти говорить, что небо зелёное, если она так решила в своей голове.

Преуменьшением будет сказать, что это раздражало. Это действительно злило. Санна как будто всегда специально решала отойти на второй план, когда та нужна была им с Мавом как никогда.

Вот бы вытоптать её мерзкий сказочный мирок.

Вот бы избавиться в нём от всей этой милой чепухи.

Вот показать ей настоящий реальный мир.

Вот бы показать ей, как кусались жизненные трудности.

Вот бы показать ей всё то, о существовании чего она даже не подозревала.

Вот бы...

Анури не заметила, как пальцы чуть ли не в кровь вцепились в перила.

Подумать только, Мав, из всех возможных людей, совершенно не постеснялся пойти к Анури в отличие от Санны, кто явно будет в разы посмелее его.

Как же это выводило из себя.

Троица продолжала болтать. Мав как будто пытался на что-то уговорить подругу, но та отрицательно качала головой, постоянно опуская взгляд вниз.

Анури ещё пару минут наблюдала за этим, очевидно, разразившимся спором снизу, пока не выдержала и не крикнула:

— Ючиан, тебя ничего не смущает?

Медовые глаза удивлëнно и испуганно метнулись вверх. И хотя их отделяло приличное расстояние, они неотрывно пялились друг на друга: одна — с раздражением, другая — с совершенно не идущей ей робостью. Тëмно-карие глаза продолжали впиваться в чернокожую девочку, что неловко заправила светлый локон за ухо, поправила очки, потупила голову несколько секунд, потом подхватила за руку Эйвир и метнулась прочь, как будто не знала ни этой больницы, ни жителя квартиры сверху, ни даже Мава, оцепеневшего от такого поворота событий.

Заставив себя глубоко вздохнуть, чтобы успокоиться, Анури крикнула черноволосому мальчику:

— Расслабься, она сама виновата!

Естественно, это его бы не успокоило. У него, наверняка, уже были тревожные мысли о том, что эта ссора далеко не временная, а очень даже постоянная и что ему, вероятно, придëтся выбирать из двух сторон.

Однако, видимо, приведя кое-как свои мысли в порядок, Мав отстранённо кивнул. Маленькими шажками отдалялась его фигура от больницы и, прежде чем окончательно раствориться, махнул на прощание рукой.

Анури ещё долго и пристально смотрела на улицу, свесив руки с перил и прищурив тëмно-карие глаза, пока кто-то не лизнул её ухо.

Она аж подпрыгнула, однако в эту же минуту успокоилась. Это была лишь Солд младшая, которую Солдрей поднёс к ухо сестры. Саламандра, довольная, облизывалась, передвигаясь по ладони с загорелой кожей. Она, однако, несмотря на своё настроение, всё же взглядывала на девочку с распущенными тëмными волосами продолжительно и долго, словно в ожидании чего-то. Солдрей же слабо улыбался:

— Поцелуй помог расслабиться?

Анури заставила уголки губ подняться вверх, а сама потрепала младшего по кучерявой голове:

— После такого поцелуя всё пройдёт.

6

Чайник свистел так же, как изодранные в клочья нервы Анури.

— Почему ты такая безответственная? Ты совершенно не думаешь о последствиях! — ворчала мама, шурша серебряной обëрткой от конфеты.

Возможно, Анури бы сейчас так себя не чувствовала, если бы не недавнее проишествие, которое было буквально час назад. Раздражение всё ещё закипало в ней, как горячая вода в чайнике на плите. Она же как раз и пришла сюда, на кухню, чтобы сделать себе ромашковый чай и успокоиться, но нежданно пришла мама.

Если бы не остатки раздражения, Анури с радостью бы с ней болтала, как с подружкой, о том и сëм, пока та свободна. Или, если бы произошёл тот же сценарий «нужно срочно поругать дочь», то Анури бы смогла от этого отмахнуться и перейти на тему более приятную для них обеих, но из-за того, что было до, девочка не чувствовала, что сможет хоть что-то с этим сделать, кроме как молча в
выслушать всё, но особо не вдумываться в это.

— Ты сама сказала, что даже этот вид ядовитый. Ты потом брата лечить будешь, когда у него будет, — мама демонстративно показала кавычки, цитируя свою дочь, — «кожа гореть»?

Опять она про эту саламандру. Ну, сколько можно было?

На маленькой кухне ощущалось ещё теснее, чем обычно. Анури чувствовала, как стены давили на неё, хотели приплюснуть, задушить, убить. А мамин строгий взгляд чëрных-чëрных глаз пронзал насквозь, как самый острый нож. И они разрезали её грудь, ломали рëбра и добирались до самой сути, до души.

«Это ты виновата, — вот что хотела донести мама такими разными формулировками. — Это ты будешь виновата, когда ему станет плохо. Это ты ему причинишь боль. И ты совершенно ничему не учишься».

Но ведь... в этой маленькой саламандре не было ничего плохого, разве нет? Питались они насекомыми и гнилью, особо не кусались, а если и кусались, то только из-за внешних раздражителей, да и к тому же: действительно опасности этот яд не нëс. Смерть он не вызывает, никаких побочных эффектов нет — просто небольшое жжение.

Но, возможно, мама отчасти была права, и, возможно, это было несколько безрассудно...

Чайник протяжно свистнул, и поспешно Анури налила кипяток в крам. Звонкая струя воды стучала по керамическому дну, пока девочка не закончила, не легонько кивнула и не вышла поскорее из этого тесного давящего ада, ставя перед мамой кругловатый крам.

— Но мы ещё не договорили! — вслед послышался возмущëнный женский голос.

— Меня Рей уже позвал, — довольно жалкая отмазка. — Поговорим вечером!

На это мама лишь обречëнно вздохнула, потирая виски.

7

— Что это? — с любопытством выпучил карие глаза Солдрей.

— Всего лишь маленький «бум», — улыбнулась Анури. — Я думаю, тебе понравится.

Так как оправдание было придумано наспех, то и вся затея была такой же. Если бы Анури просто осталась дома, то мама бы её догнала и вернулась бы к теме, которую сейчас (именно сейчас, а не в любое другое время), обсуждать не хотелось. Хотелось просто отдохнуть, прогнать дурные мысли и забыть случившееся. В конце концов, Санна наверняка бы пришла на следующий день с извинениями, и Анури бы её утешила, и обняла, и спросила «как дела?», а подруга бы начала рассказывать о всякой чепухе, и инцидент был бы навсегда похоронен. Всё легко и просто. Так всегда было. И сейчас будет также.

Так что нужно было просто отвлечься. И чем обучение брата чудесам химии — неинтересное занятие? Очень даже.

Наступал конец Рану, а солнце всё ярко светило. Всё тело: плечи, руки, ноги — подрагивало от теплоты. Однако душно не было: на удивление, свежо и легко. Необычайно очень чистый воздух, вдыхать который было одним наслаждением.

Брат и сестра Рож довольно далеко отошли и от больницы, и от города. Стены Роздена виднелись совсем вдалеке и даже чуть размывались от расстояния. Брат с сестрой далеко отошли специально, чтобы никому не помешать и чтобы асторожей не привлечь к себе. Однако и вглубь леса не заходили — всё было более чем в пределах разумного.

Перед ними на рыхлой земле лежала железная коробка из под котлет, которые принёс Мав. Солдрей с присущим ему любопытством следил за каждым действием старшей сестры, затаив дыхание в предвкушении.

Анури же осторожно посыпала щепотку пороха в железную коробку. Совсем чуть-чуть, чтобы не было слишком большого взрыва и чтобы ничего не пострадало. Впрочем, у неё и не было больше: преподавательница дала ей щепотку лишь после тысячи уговоров самой Анури и её обещаний, что потом не будет никакого ущерба, что ей просто самой хотелось провести опыт. Впрочем, и дала-то неохотно, лишь бы отстала.

Анури махнула брату, чтобы он отошёл подальше, что он и сделал, хотя и с некоторым неудовольствием из-за того, что он не будет наблюдать это явление в «первом ряду». Девочка же достала из кармана штанов коробóк со спичками, чирканула одной и аккуратно положила внутрь коробки, в самый уголочек и как можно дальше от пороха. Пока огонь только-только собирался начать покрывать гарью железо, Анури быстрыми и ловкими движениями захлопнула крышку сверху и быстро подбежала к брату.

И облегчëнно выдохнула. Успела.

Солдрей выжидающе глазел на сестру, что вытирала пот со лба локтëм. Коробка стояла невредимой и, очевидно, пока не собиралась лопаться, что наверняка и вызвало некоторое недоумение на его лице. Но Анури поспешила объяснить, встав сзади младшего брата и сминая его плечи пальцами:

— Дай ему время. Если порох поджечь в закрытом пространстве без воздуха, он взрывается, — начала она, пальцем тыкая в далёкую сейчас от них железную коробку. — При горении образуются газы, и они, не имея возможности выбраться из замкнутого пространства, накапливаются, пока их объëм не становится больше, чем сама коробка, что и разрывает её на куски, — в конце улыбнулась, однако невольно в голову начали лезть сомнения.

Будь здесь мама, она бы снова сказала, что Анури подвергала брата опасности и совершенно не защищала, как должна была. И тогда бы дочь ей сказала, что пороха было настолько мало, что ничего и не могло причинить ущерб.

Однако здесь же и начались сомнения как раз. А на хорошее ли расстояние они отошли? А было ли пороха действительно мало? Что если и такого крохотного количества было достаточно для...

Железная коробка с громким лязгом хлопнула, крышка чуть подпрыгнула, и, приземлившись, съехала вбок. На самом деле звук был неожиданный, и Анури пожалела, что не закрыла себе уши. Какой-то писк остался в ушных раковинах, однако со временем это прошло, а Солдрей с изумлением выдохнул, осторожными шагами двигаясь по рыхлой земле навстречу жестяной коробки, из которой шëл дымок.

— Ого!

— Круто, да? — Анури пошла за ним, то равняясь, то обгоняя, то отставая. — Нам на химии объясняли это. Учительница сказала, что это называется «порох». Он создаётся на основе селитры, серы и угля.

— А для чего он, порох? — искренне непонимающе пробормотал кудрявый мальчик, опускаясь на корточки, чтобы поближе оценить масштаб бедствия.

Однако, на удивление Анури, коробка была почти невредима. Чëрная в каких-то местах, где-то выгнутая и вогнутая, со съехавшей крышкой, но в общем — целая.

— В шахтах, — Анури махнула ладонью пару раз, прогоняя серый дым после маленького взрыва, — при завалах. Взрыв зависит от количества пороха, очень хорошо убирает препятствия.

Девочке могло это показаться, но на загорелом лице её брата необычайно ярко и заворожëнно блестели его карие глаза, внимательно следящие за извиваниями дыма в воздухе.

8

Дедушка вопреки привычке сидеть в кресле переместился на кухню, дрожащими руками обхватывая кружку с горячим чаем. Он выглядел умиротворëнным и спокойным, как будто ничто не могло его в этой жизни потревожить сейчас. Кажись, он даже напевал себе что-то, мыча под нос и дрыгая ногами в только ему известном ритме.

Никого кроме него на кухне не было. Мама, вероятно, в своей комнате занималась своими делами, брат, наверное, пошёл к Солд младшей, так что никто их не мог побеспокоить. Но настолько ли было хорошо начинать эту тему сейчас? Дедушка выглядел более чем спокойным, и тревожить его казалось странным в такую минуту.

Но также было бы плохо говорить о таких вещах, когда дедушка не в настроении, не так ли? Ведь это лишь ухудшило бы положение.

Так где же здесь была золотая середина?

Анури запрокинула голову, и тëмные волосы её растрепались, заслоняя карие глаза.

А как вообще начать разговор?

По правде говоря, Анури могла вообще проигнорировать то, что ей сказала тогда девочка. Была очень большая вероятность того, что это всё была сплошная клевета, придуманная буквально на ходу. Это было возможно. Более чем.

Но (такое невероятно важное «но»), а стала бы вообще эта девочка приставать, если бы на то не было причины? Дело не в самой Анури — это точно. Пытаться насолить незнакомой девочке, которую ты видишь в первый и последний раз в жизни — очень даже странно и нелогично. К тому же, Анури её раньше никогда не видела, и девочка эта её, вероятно, тоже, но узнала о ней из чьих-то уст, потому так и отреагировала.

Это же и наводило Анури на мысль, что какое-никакое дедушка к этой ситуации имел отношение.

Соответственно, проигнорировать это она никак не могла, даже если бы хотела: рано или поздно это бы всё равно всплыло, и не факт был бы, что в самое удачное время, поэтому важно было именно подобрать момент для разговора, пока не поздно и пока есть время делать это на своих условиях.

Проблема в том, что Анури не могла понять, как найти этот момент. Для неё он постоянно ускользал из-под носа: вчера был праздник — нельзя портить настроение, утром, когда человек ещё немного сонлив и хочет спать — тоже нельзя начинать с таких тем, чтобы не грузить голову, сейчас нельзя было, потому что слишком хорошее настроение, нельзя будет вечером — странно разговаривать так серьёзно перед сном, когда человек ещё и мог быть уставшим.

Это ломало Анури. Она действительно не видела ни одного момента, где бы ни нашла объяснений, почему нельзя этого делать сейчас. «Но потом будет поздно!» — хотела крикнуть Анури своей собственной голове, но не могла.

— Чего ты там стоишь? — с хриплым голосом спросил дедушка, похлопывая рукой по столу.

Анури поняла намëк и прошла вперёд, отодвигая стул от стола и присаживаясь напротив. Она долго смотрела на дедушку, а он — на неë, так же, как это было той ночью перед праздником. Каждый из них выискивал ответы в другом, однако, не найдя желанного, лишь закатывал глаза и вздыхал, думая: «В следующий раз точно узнаю!»

Но никто не узнавал, а переглядки лишь начинались вновь, словно и не заканчивались.

На дубовом столе лежала плетëная корзинка с фруктами. Анури схватила зелëное яблоко с маленьким гнилым пятном, испытывая потребность что-то теребить в руках. Было довольно неловко. Возможно, действительно стоило выбрать другой момент. Казалось, что сама Анури не была полностью готова: общая мысль, которую она хотела донести до дедушки, упорно крутилась в голове, но не могла составиться в отдельные, чëткие и понятные фразы. Вроде Анури и понимала, что стоило начать с того, что в праздник она подралась с девочкой, а потом нужно продолжить тем, что это произошло из-за её оскорбительных слов, а уж от этого — перейти к главной теме разговора, однако ни одного готового предложения у неё в голове не было. Более того: там была такая пустота на данный момент, что Анури хотелось провалиться под землю, потому что выходило, что она просто так потревожила дедушку.

Она даже не заметила, как ногтëм сковырнула гнилую корочку с яблока, как голова её была обращена вновь вверх, пока старческий голос не спросил ласково:

— Последние дни ты сама не своя, что-то не так?

Всё не так. Буквально всё не так.

Но вина, чувство отвращения к себе и сомнения по поводу собственных действий не совсем были темой изначального разговора, который хотела начать Анури, а потому она опустила это так же, как положила сковырнутое в одном месте яблоко на стол

Девочка не думала об этом, не формулировала мысль, всё само слетело языка, как будто вся история уже лежала на блюдечке:

— Я подралась с одной девочкой в день Объединения.

— Поэтому были пластыри на голове?

Кивок.

— А из-за чего?

Вот теперь действительно было самое сложное.

— Эм... — Анури запиналась, пытаясь сформулировать свои мысли правильно. — Ух... — почему не получалось хоть что-то сказать? — Э-э-э...

Дедушка пододвинул к ней горячую кружку с чаем. Анури покачала головой, встрепенув волнистые волосы, и вернула обратно, вытягивая ладони в жесте «не надо». Дедушка же вновь придвинул к ней ярко-алую кружку:

— Не пей, просто подержи.

Анури редко спорила с дедушкой. Он говорил что-то — она делала. Внучка доверяла ему: обычно всё, о чëм он рассказывал или ведал было либо чистейшей правдой, либо хорошим и мудрым советом.

Так и сейчас она не сопротивлялась: лёгкий скепсис промелькнул в её тëмно-шоколадных глазах, но Анури покорно обхватила красную керамику руками, уставясь на дедушку в тëмно-зелëной тонкой льняной кофте. Седые волосы спадали на плечи, а благоговейная улыбка украшала загорелое лицо.

Горячие искры ударили в кончики пальцев, чуть защипало, и девочка стиснула зубы. Она отпустила руки от кружки, однако под молчаливым и добрым взглядом тëмно-карих глаз, что были совсем чуть-чуть выцветшими, если сравнивать с остальными членами семьи, вновь прикоснулась. Тепло обвило загорелую кожу, мурашки пробежались по всему девичьиму телу, губы дрогнули, но теперь не было больно. Даже приятно в каком-то странном смысле.

— Теперь расскажи.

Часы бодро затикали, подбадривая.

И сама не понимая как, губы Анури пролепетали абсолютно спокойно, но быстро и очень спешно:

— Ты говорил однажды мне, что не нужно стоять в стороне, когда обижают твою семью. Я попросила её остановиться, но она продолжала говорить о тебе гадости, поэтому я её ударила, а она потянула меня за волосы, и пошло-поехало, — она остановилась, переводя дыхание, и непонимающе сощурилась на кружку в руках. — Это кружка, которая заставляет тебя отвечать на вопросы или что? — Анури отпустила пальцы от красной керамики, не спуская тëмно-шоколадных глаз, как будто в любой момент этот предмет мог её убить, не следи она за ним.

Дедушка рассмеялся громким глубоким хохотом. Внучка улыбнулась ему, но вышло как-то неловко и криво. Часы продолжали отстукивать секунды и минуты, прошедшие с начала разговора.

— Тепло приводит мысли в ясность, — спокойно объяснил он, улыбаясь, отчего морщинки полезли на лоб. — Фэт как-то рассказывала мне, что они с её другом, когда были детьми, грели ладошки и что тогда им из-за этого казалось, что они в безопасности, — глаза мечтательно закатились кверху, пока не закрылись, ладони были сложены на груди, и тëплая, но грустная ностальгия так и читалась на его лице.

— Это та девушка из легенды? — кое-как выковорила Анури воспоминания из своей головы.

Дедушка довольно промычал:

— Она была довольно частым гостем в нашем лофе до встречи с тем демоном. Она была довольно... милой. Со своими причудами, конечно, но милой, — спешно добавил дедушка, как будто это было важно. — Лишь после она стала несколько... озлобленной и раздражительной, — Анури, ожидая продолжения, опустила голову на локти, но дедушка вместо этого хлопнул в ладони. — Но не будем об этом, — глубокий вздох состряс его грудь. — Тебя задели её слова обо мне?

Девочка помолчала минуту. Самая страшная фраза, сказанная вчера, крутилась в её голове и вертелась на языке, но сам он связался в узел, а гортанные связки забились чем-то.

Анури прикоснулась к кружке, и по пальцам пробежали тëплые искры.

— Она назвала тебя... — она выдохнула, — «убийцей», — неужели тепло действительно так положительно влияло на психику человека?

— Ах, — понимающе хмыкнул дедушка, заправил седые волосы за уши и откинулся на стуле назад.

Казалось, он был мало удивлëн. Или, скорее, смирился? Анури не могла понять, что было у него в голове, когда он выглядел так непоколебимо спокоен.

Откуда у него вообще столько терпения, если Анури чувствовала бурю эмоций при любой ситуации? А, может, он их тоже чувствовал, но подавлял и в итоге был спокоен.

Анури хотелось бы научиться его выдержке, чтобы не вспылять без причины, но понимала как-то на подсознательном уровне, что вряд ли ей удасться переделать саму себя. Ей оставалось лишь смириться, а этого она тем более не умела.

— Ты знаешь, я некоторое время служил в храме, — внезапно произнëс дедушка, прервав ход мыслей внучки, что, возможно, и к лучшему. — У меня был там друг, Вырид. Мы довольно хорошо ладили, но однажды его старшему брату, служившему там же, не очень поздоровилось, и... — вздох. — Я слышал его хрипы ночью, и на следующий день он скончался. Вырид обвинил меня в том, что я ничего не сделал, хотя мог, и прогнал меня, — дедушка вынул из кармана подаренные внучкой часы на цепочке, что при дневном свете ярко мерцали и отливали золотом. — Хотел, как только уеду, заехать к нему на днях, отдать ему часы. Сколько себя помню, он всегда хотел именно такие, но всё скупился. Пусть будет в качестве... извинения, — он взглянул на Анури, снова вздыхая. — У него есть внучка, примерно твоего возраста, наверное, это она и была.

И замолчал.

Переваривая всю информацию, что так внезапно нахлынула на неё, девочка откинулась на спинку стула, прикладывая руки к вискам. Дело, наверное, было не в том, что это её потрясло. Прошлое дедушки было довольно насыщенным, что он и сам не раз подтверждал. Не это её вводило в некоторого рода ступор (тем более всё это звучало более чем логично, когда Анури соединяла старые кусочки паззла с новыми), но этого было как будто... много.

Да, много. Анури почему-то ожидала, что дедушка скажет, что всё это были клевета и неправда, однако вместо этого ор рассказал полную историю. Она не совсем была готова к такому развитию событий — вот в чëм было дело, да.

И теперь ей нужно было разобрать всю кашу, что скопилась в её голове.

Но ей не представилась такая возможность. Топанье детских ног становилось всё громче и громче, потом послышался грохот, а затем — затяжные всхлипы.

— Солдрей! — Анури мигом вскочила со стула, отчего он опрокинулся и стукнулся о пол, а сама девочка бежала со всех ног к младшему брату.

Тот валялся животом на полу — видимо, споткнулся, пока шëл — и громко плакал, закрывая лицо руками. Анури осторожно присела на корточки и легонько стукнула его по кудрявой макушке. Тот среагировал, сглотнул и выдал на одном дыхании с воспалëнными красными глазами, говоря чуть ли не скороговоркой:

— Я пошёл покормить Солд младшую, но её не было в её домике, я подумал, что забыл закрыть его, пока мы ходили, и искал её по своей комнате, но её нигде не было, я смотрел везде, даже под кроватью, и я пошёл к маме, и она сказала, что выкинула её, — протяжный долгий всхлип с задыхающимся горлом.

Анури аж слышала, как от злости скрипели её зубы.

9

Анури вцепилась в мамину руку. Толстоватый локоть краснел под хваткой дочери. Острые ногти царапали кожу, и им обеим казалось, что сожми девочка чуть сильнее — будут царапины.

— Мне нужно на работу, Нури, — спокойно проговорила мама, вырывая руку.

Дочь, ничуть не смутившись, и будучи готовой к этой ситуации, лишь ещё раз обхватила локоть, чуть ли не повиснув на нём. В детских тëмно-карих глазах читалась стальная решимость и неотступность. Только посмотрев на это серьёзное загорелое лицо, можно было понять, что просто так на этот раз она не отстанет.

— Сейчас у всех выходные.

— Не у больных, — снисходительный строгий взгляд.

— Ты заведующая, ты можешь устроить себе выходной в любой день и поставить кого-то на время, — сжатие усилилось.

— Нури, это не так работает. Это...

— Почему ты меня избегаешь?

Строгий взгляд внезапно смягчился, а в тëмных радужках промелькнуло удивление. Пухлые щëки надулись, а пышная грудь вздыбилась. Анури выпустила мамину руку и тихо стояла, намеренно избегая маминого взора, предпочтя вместо этого сверлить глазами мутно-зелëные стены в прихожей. На удивление, часы с кухни слышались и здесь, и шли они медленно, но как-то особенно напряжëнно. Каждый стук отдавался в висках, намереваясь свалить Анури с ног, однако вместо этого придавал ещё большей уверенности. Каждое слово отчеканивалось под этот звук, и значения их казались невероятно важными. Как будто стук резонировал с сердцем, с грудиной, придавая сил противостоять и поспорить хотя бы на этот раз.

— Нури, я не избегаю тебя, у меня работа, — совладала с собой мама, прикрывая глаза и вздыхая, словно разговаривала с неразумным чадом.

Этот тон, эта подача — всё это выводило из себя, но Анури вобрала в грудь побольше воздуха. «Так-так» — уверенно щебетали часы, гремя в самой душе девочки. Нужно сдержаться. Она могла сдержаться.

Нужно просто... сдержать эмоции.

— У тебя всегда раньше были выходные, тогда ты проводила время с нами. Сейчас ты работаешь без выходных.

Мама вспыхнула, как будто её задели за живое. Анури внутренне торжествовала. Она не была рада, что вывела мать из себя (это не цель данного разговора), но была рада, что добилась сейчас от неё хоть какой-то реакции, кроме ненавистного «мне некогда». Анури готова была быть раздражителем, готова стать грушей для битья (метафорически, конечно), если это означало, что она добьётся от мамы хоть каких-то ответов, хоть чего-то.

— Раньше мне помогал твой отец, — начала было мама, но дочь резко и холодно перебила, в который раз прося себя быть хладнокровной.

— Раньше, после смерти папы, ты тоже работала с выходными. Вот это всё, — Анури сделала акцент на последнем слове, однако быстро цыкнула на себя за излишнюю эмоциональность, разводя руки в разные стороны, — происходит лишь последний месяц.

Девочка чувствовала, как теряла самообладание. Сердце разрывалось на части: «Услышь меня!» Сердце орало: «Позволь мне закричать!» Сердце молило: «Позволь мне пролить слëзы!»

Сердце тихо пищало: «Разве ты не видишь, что мне плохо?»

Но Анури лишь с остервенением бросала его в одиночную камеру. Содрогаясь, сердце хваталось за железные решëтки, вытягивая руки, моля выпустить наружу, но хозяйка лишь с бóльшим раздражением вешала пятисотый по счёту замок, а толстая связка ключей на шее давила на грудь своей тяжестью и непосильной ношей.

И несмотря на это, несмотря на то, что сердце не могло вырваться (следуя всем правилам логики), Анури чувствовала, как дрожала. Чувствовала, как шатались ноги, чувствовала, как голова ехала кругом.

Часы больше не придавали уверенности. Теперь стук лишь давил на психику, и с каждым «тик-так» девочке казалось, что они говорили: «Рыдай!»

Но она не могла. Не сейчас.

Она не...

— Что «всë», Анури?

Решётка с громким лязгом и хрустом осыпалась на железную стружку.

— Твои парни, — ей было тяжело дышать, — твои «мне некогда», — ей это чудилось, или потолок с полом поменялись местами? — твоё избегание нас, — пелена застлала зрение, — Зирпелль, — ноги подкосились, и Анури упала на колени, стукнувшись о пол, — его... побои, — голос дрожал и переходил в шëпот, — твоё прене... пренебрежение, — слëзы обильно скатывались по загорелым щекам, — твоё безразличие... к нам, — она умолкла, потерявшись в рыданиях и судорожных вздохах.

Анури закрыла лицо руками, вцепляясь ногтями в загорелую кожу. Было больно, но она не могла остановиться. Она хотела прекратить, но не могла, с каждым всхлипом чувствуя, как пальцы всё сильнее и сильнее вдалбливались во внутрь, царапали эпителий, чувствуя, как кровь просачивалась под ногти, как пальцы становились липкими и жирными, чувствуя, как она всё глубже и глубже уходила во тьму, а та с хохотом и радостью точила когти, намереваясь закончить некогда начатое, чувствуя, как...

Анури услышала шарканье и оторвала пальцы от лица. Солëные слëзы перемешивались с кровью, а сопли капали на деревянный пол. Мама повесила врачебный халат на вешалку с какой-то тяжëлой тоской, а затем присела к дочери на корточки. Она расправила руки в стороны, видимо, для объятий, но истерика вновь взяла всё под свой контроль и, чувствуя, что задыхалась, Анури против своей воли продолжала душеизлияния, которых сегодня она хотела избежать, но абсолютно всё пошло не так:

— Я сделала... сделала что-то не так? — обычно звонкий голос хрипел. — Я тебя чем-то разочаровала? Я могу быть лучше! Я могу... Я могу..!

— Нурочка.

— Тебе не нравится, как я веду себя? — всхлип и шмыгание. — Я могу... быть менее заносчивой! Тебе... Тебе не нравятся мои шутки? Я... могу не шутить!

— Нури.

— Я больше не буду! — предложения становились всё более и более бессвязными, а вздохи — судорожнее. — Тебе... не нравится, что я... попадаю в непри.. неприятности? Я буду лучше, я..!

— Анури.

— Что?! — вскричала раздражëнно девочка, слëзы намочили белую футболку, а сопли залили ладони.

Красные ручейки всё ещё текли по лицу. Карие глаза отчаянно уставились на маму. Та с тем же спокойным и нечитаемым выражением лица расплавляла руки. Пышная фигура её выглядела как-то мешковато и неправильно. Это было так... нелепо.

Невольно вырвался нервный смешок, несмотря на текущие слëзы, а грудь содрогнулась из-за щекотливых ощущений от смеха:

— Ты похожа на панду.

Мама лишь закатила глаза, однако на лице проскользнула лëгкая улыбка, а из груди вырвался сдерживаемый добродушный смех. Анури вытерла глаза тыльной стороной ладони (с отвращением чувствуя липкость крови на коже), запрокинула голову, выдохнула и прыгнула к маме на колени. Она смотрела в пол, однако ощутила, как нежные руки ласково обхватили её спину.

Было... тепло.

— Анури, — тихо произнесла мама устало, — как я вообще должна была это понять, если ты молчишь?

— Я не молчала, — поспешно добавила девочка, чувствуя себя оскорблëнной от такого предположения. — Я всë время пыталась сказать тебе, но ты всегда отвечала, что занята. Типа... постоянно.

Тихие и неслышимые слезы потекли из глаз.

— Я... верила в это, а потом просто поняла, что ты избегаешь нас с Реем. Я терпела и пыталась его чем-то завлечь постоянно, чтобы он... — толстые пальцы разглаживали голову дочери, а детские руки наоборот обхватили бедро матери, как спасательный круг от этой нескончаемой бездны, — чтобы он не... — Анури покачала головой, сознавая, что не способна произнести вслух: «чтобы он не спрашивал, где ты и почему не с нами». — Когда он сказал, что ты выкинула Солд младшую, я просто не выдержала.

— Ты бы предпочла, чтобы Солдрей плакал от того, что саламандра укусила его? — резко и строго вставила мама. — А потом он забудет её покормить, она умрёт, и он будет винить себя. Или он забудет закрыть террариум, она убежит, и он снова начнёт винить себя? — она покачала головой самой себе. — Он бы привязался к ней и любил её, но не забывай, что он всё ещё маленький для заботы о ком-либо.

Это... на удивление, звучало логично. Даже слишком. Странно, что Анури как-то не задумывалась о том, что Солдрей (хотя она и ценила брата своего очень высоко) был всё ещё мал и что было слишком много нюансов. В некотором роде это было опрометчиво с её стороны не подумать о таких очевидных вещах (и это Анури ещё не хотела думать о том, что такие животные предпочитали дикий образ жизни!), и потому чувство вины очень сильно кольнуло в грудь.

И девочка могла признать, что логика здесь присутствовала, но тем не менее...

— Ты могла бы ему объяснить, а не просто молча это сделать, — пальцы сильнее вцепились в бедро.

— Моя ошибка, — спокойно кивнула мама.

Было так странно слышать признание неудач. Не наставление. Не обвинение.

Признание.

Анури не знала, что чувствовать по этому поводу.

Какое-то время они находились в тишине. Дочь лежала на маминых коленях, толстые руки обвились вокруг неё, и никто не мог их потревожить. Даже тиканье часов не беспокоило, а словно наоборот стало тише и размереннее. Спокойнее.

— Наверное, ты меня ненавидишь, — просто проговорила мама, как будто не было очевиднее вещи на свете.

Что?

Что за бред? Конечно же, нет! Откуда вообще эти мысли?

— Я просто злюсь и всё, — ногти сильнее впились в бедро.

— У тебя дурная привычка царапать кожу.

— Извини, — пальцы тут же отпустили бедро, и Анури подложила свои руки под голову.

Мама глубоко вздохнула, как будто собиралась с мыслями:

— Он действительно тебя бил?

— Кто? — Анури потеряла нить разговора и не сразу поняла, о чём или о ком мама говорила, получив лишь маленький отрывок в виде слова «бил».

— Зирпелль.

— А... — девочка умолкла.

Она минуту молчала в глубоких размышлениях о том, что стоило сказать. Мама ведь... не просто так была с ним. Видимо, он делал её счастливой. Справедливо ли здесь быть такой эгоистичной? Лишать другого человека счастья?

Внезапно, но так вовремя в голове промелькнула картинка злого худощавого человека, что с невероятной силой сжимал детское горло младшего брата. Его удушье. Его слëзы. Его хрипы. Его заикания. Его неописуемые страх и боль на лице. Его мольбы в никуда.

Если бы Анури не нашла в себе силы тогда вмешаться, то Солдрей мог...

Крики младшего брата до сих пор стояли в ушах.

Её передëрнуло от этих мыслей, и она твёрдо сказала, сомнений больше не было и быть не могло:

— Да, — слëзы вновь текли по детскому лицу при мысли о возможной и вполне реальной кончине кудрявого мальчика, смех которого она могла больше никогда не услышать. — Он поднял руку на Рея.

Мама судорожно вздохнула. Дыхание её было неровное, и дочери казалось, что та сейчас зарыдает, но вместо этого та стоически вытерпела порывы, лишь стирая со щеки следы солëных ручейков.

— У него недавно умерла мать. Это его покоробило. До этого он был... — толстые пальцы вновь погладили тëмные волосы, — нормальным. Даже милым в каком-то смысле. Я его жалела, но, думаю... — «это было бесполезно», — наверное, хотела сказать она, но умолкла и покачала головой, прогоняя мысли. — Я не избегала вас. Просто в это время я пыталась проводить с ним время и утешать, — «Я думала, что он изменится от моей доброты, но он продолжал делать это снова и снова так часто под моим молчаливым разрешением, что я не могла найти в себе силы смотреть вам двоим в глаза» — вероятно, проговорила бы мама, но вместо продолжения был долгий затяжной вздох. — Он больше здесь не появится. Обещаю.

Анури свернулась калачиком и обхватила себя руками. Судорожные вздохи вырывались из груди, а тело дрожало.

Почему она просто не могла перестать плакать?

Вроде всё было... хорошо? Почему ей всё ещё было больно? Что с ней было не так?

Почему она плакала?

— Спасибо, мам.

— Наверное, мне нужно промыть твоё лицо и...

Солëные ручьи болезненно щипали раны.

— Не нужно, уже не болит.

Тиканье утешало, пока мать и дочь ещё долгое время валялись на полу в прихожей.

10

В большей степени Анури ощущала беспокойство, в меньшей — скуку смертную.

Шла вторая неделя, как не приходила Санна, раздражение сменялось тревогой, и очень сильно хотелось переступить через свою гордость и просто вломиться в дом Ючиан без каких-либо объяснений. Ни для чего. Просто убедиться, что всё хорошо.

Молчание Санны правда действовало на нервы, но Анури не злилась. Точнее, ей хотелось, и она пыталась, убеждая себя, что её подруга в который раз избегала и отрицала существование каких-либо проблем (в данном случае Анури), а потому от неё и не было ни слуху ни духу. Но чем больше дней её не было, тем сильнее тихая паника накатывала на сердце девочки.

С одной стороны, хорошо бы проверить, с другой стороны — тогда получалось, что извинялась Анури, а не Санна, что не являлось правильным для неё. Был третий вариант, но он уже был испробован вдоль и поперёк: спросить Мава. К сожалению, он всегда отвечал уклончиво, сменял тему, так что добиться чего-то внятного Анури так и не смогла. Как уже было сказано ранее, Санна могла как чувствовать себя плохо и просить не говорить об этом, так и игнорировать существование подруги — в любом из исходов её реакция одинакова: отрицать и заставлять отрицать других. А потому и ответы Мава мало что могли дать при таком раскладе событий.

Оставалась как раз эта ситуация: идти домой к Санне. Но тогда придётся извиняться, а Анури не была виновата, по крайней мере, не в большей степени, чем подруга — это и создавало резонанс в её голове. Рациональные и правильные мысли просто не могли договориться с её упëртостью и гордостью.

Так что Анури решила сделать так, как сделала бы Санна: ничего не предпринимать и ждать волшебного разрешения ситуации.

Именно так беспокойство о подруге перемешивалось со скукой. Хотя с Мавом было весело, это всё ещё было не совсем то. Ей не хотелось этого признавать, но упорядочивания и какого-то конкретного плана катастрофически не хватало, а занималась этим именно Санна.

Так что ей было несколько скучно — веселье не то и не того типа. Всегда было ощущение, что кого-то не хватало, а это лишь нагоняло ещё бóльшую тоску.

С Солдреем тоже не было скучно, но Анури могла поиграть с ним в любое время. Она уделяла ему внимание и до ссоры, и это, как и упоминалось раньше, всё ещё было весело, но не то. В конце концов, если бы Солдрей мог заменить остальных членов РЭДа, то Анури в принципе перестала бы с ними дружить. Но нет, это было другое, а потому она разделяла их всех между собой:

С Мавом было хорошо тихонько сидеть в комнате, играть в настолки и дразнить его время от времени.

Солдрея было весело обучать чему-то через игру.

С Санной было очень интересно обсуждать или книги, или всякую чепуху.

А и с Мавом, и с Санной было очень увлекательно вляпываться во всякие авантюры.

Всё это было разное и очень сильно отличалось между собой, и именно поэтому Анури испытывала тоску от того, что Санна так и не появилась, чтобы заполнить пробел в последнем виде деятельности.

Поэтому ей оставалось лишь отвлекать саму себя в ожидании хоть каких-то признаков жизни от подруги.

Впрочем, всё было не так уж и плохо. Несмотря на тревогу и скуку, она чувствовала себя... на своём месте. Впервые за те мучительно беспокойные и слишком насыщенные дни Анури чувствовала себя умиротворëнно. В своей тарелке. Она даже не подозревала, что что-то давило на неё, пока не ощутила лёгкость от того, что этот переизбыток негативных чувств наконец исчез. Она не могла даже подумать о том, что морально утомлена последними днями, пока не поняла, что ей было хорошо, когда вся эта неразбериха в голове наконец лопнула, как мыльный пузырь, на следующий день после разговора с мамой.

Если бы не ситуация с Санной, Анури даже нашла бы в себе смелость сказать, что счастлива: выходок от Солдрея пока не было, мама старалась заходить в ней комнату и интересоваться, как у неё дела, а Зирпелль как будто исчез из самой реальности.

Даже чувство вины, что держало Анури в цепкой хватке, решило сжалиться и на время отпустить её душу.

Всё действительно было хорошо.

Хорошо до рокового стука в дверь.

И, прежде чем Анури даже успела дойти и посмотреть, кто там был, ей навстречу уже прискакал Солдрей, сообщив, что это была «та самая девочка в очках».

Утихомирить рыдающего Солдрея — что-то с чем-то, поэтому сестра была счастлива, что в последние дни брат стал самим собой.

Много слëз, много слов, много убеждений и утешений, но спустя время мальчик всë-таки пришёл в норму. В конце концов, «выкинуть» не значит убить —  отпустить на волю. Маме и старшей сестре пришлось долго объяснять ему, что в природе саламандре будет лучше (что действительно было так, когда Анури смотрела на всё в перспективе), и сквозь море нескончаемой соли горя младший согласился. Они сказали, что Солд младшая была очень благодарна за его заботу, и тогда он окончательно успокоился.

Анури готова была благодарить кого угодно за то, насколько гладко и просто это было. То ли дело было в том, что Солдрей был маленький, то ли в том, что саламандра не была слишком долгое время с ним — непонятно. В любом случае, хорошо было то, что он не успел к ней слишком сильно привязаться.

Проходя в узкую прихожую, Анури пару раз запрокинула голову и судорожно вздохнула. Вроде это было то, чего она хотела. Но что сейчас будет? Что она должна была сказать? Может, стоило потратить некоторое время на продумывание речи в своей голове...

Нет, это было странно. Анури не собиралась быть как Мав. Чего она переживала? Из-за чего? Почему? Из-за Санны? Из-за того, что та могла сказать?

Пф, какая всë-таки глупость! Волноваться о Санне, о той, кто был причиной всего конфликта. Даже думать об этом было смешно и нелепо. Волноваться и переживать... Хах, не за неё точно!

Но тем не менее сердце продолжало бешено колотиться.

Ключ дрожал в замочной скважине и постоянно бился с лязгом об отверстие, но, в конце концов, с резким хлопком дверь распахнулась. Темнокожая девочка на лестничном пролëте помахала легонько ладонью, невинная улыбка тронула тонкие губы, и вся её маленькая фигурка выглядела тошнотворно мило. Вторую руку она держала за спиной, пока не вытащила железный контейнер:

— С днëм Объединения! — и абсолютно добродушная незлая улыбка.

Анури серьёзно задумалась о том, не сошла ли с ума.

Если честно, она не знала, почему ожидала чего-то другого от Санны. Конечно же, она сделает вид, как будто двух недель не проходило в принципе. Как будто заходила к подруге буквально вчера, болтали о новой книжке.

Конечно же, Санна будет вести себя подобным образом.

Анури, чувствуя, как лицо её становилось упавшим, пару раз моргнула, медленно взяла контейнер и абсолютно не заинтересованная в том, что внутри, открыла, хлопнув крышкой.

— Твой мне передал Мав, — продолжала улыбаться Санна, вытягиваясь на носочках туфель с плоским каблуком поближе к подруге, видимо, надеясь разглядеть реакцию получше. — Спасибо, они были очень вкусными, ну, вафли.

Анури могла сказать, что подруга говорила вполне искренне и от сердца, однако зубы её всё равно скрипнули от этой приторной слащавости. С учётом всего, это казалось таким... лицемерным.

Она даже не думала, что была раздражена. Скорее, разочарована, наверное.

В контейнере лежал маленький кусочек шоколадного торта. Обычно Анури бы обрадовалась любимой сладости и вкусу какао на языке, однако сейчас это вызывало лишь приступ тоски, сжимающей грудь в тисках. Чëрный крем сочился из треугольного коричневого бисквита, медленно вытекал и капал на блестящую поверхность.

Заметив хмурое выражение лица подруги, Санна тут же оказалась внутри квартиры, переступив порог и закрыв за собой дверцу, и накинулась на её загорелую шею, поправляя очки и утешительно улыбаясь:

— Если ты думаешь, что он испортился, то скажу, что тётя Ирлиц только вчера его испекла, так что не переживай, — и похлопала по спине.

От возмущения и удара Анури поперхнулась воздухом, громко закашлявшись. Санна как-то странно втянула в себя воздух и с писком из глотки поспешно отошла в сторону, оборонительно поднимая ладони. И пока девочка с медовыми глазами растерянно оглядывалась, вторая, щурясь на подругу тëмно-карими, глубоко вдыхала длинным носом, восстанавливая дыхание и пытаясь прогнать желание горла продолжать кашлять.

Прошла минута, Анури прикрыла глаза, запрокинула голову, вновь опустила её и проговорила:

— Ты опять это делаешь.

Санна значительно смутилась, тонкие губы поджались, и она отвела взгляд светло-карих глаз, напоминивший отдалëнно жëлтый цвет, в сторону, а маленькие руки сжались в дрожащие кулаки. Казалось, даже лямка комбинезона затянулась потуже.

Анури приготовилась к тревожному разговору, даже поставила контейнер на столешницу, чтобы ничего не отвлекало, однако вмиг Санна повеселела, а дрожащие ладони разжались:

— Что именно? — и снова эта невинная улыбка.

Анури прищурилась и раздражëнно выдохнула, уставясь убийственным взглядом на подругу:

— Тебя вообще ничего не смущает? Серьёзно?

Словно для поддержки Санна спиной прислонилась к стене и схватилась за неё руками, вытянув пальцы так, что они напоминали своей формой лапы большого паука. Улыбка дрогнула, а осанка стала неестественно прямой. Блондинистое каре тревожно колыхалось при движениях головы.

— Я не понимаю, почему ты злишься.

Конечно же, Санна понимала. У неё на лице это так и было написано.

— Слушай, — чуть спокойнее и благоговейнее произнесла девочка, поправляя очки, лëгкая улыбка тронула губы, — давай просто сделаем вид, что ничего не было, — и внезапно поспешно и резко с толикой обиды добавила. — Да, я дура, это то, что ты хочешь услышать?

— Нет, — сморщилась Анури и протëрла устало веки.

Вот как такому человеку можно было объяснить, что проблема заключалась именно в игнорировании? В том, что Санна убегала от проблем, что она притворялась, словно их не было. И так было не в первый раз.

Как вообще можно было подобрать слова?

— Помнишь... Помнишь, как Мав сломал челюсть, когда я случайно толкнула его в реку два года назад? — Анури скрестила руки, фыркая и не зная другого способа объяснить, почему была так расстроена и почему так злилась. — Ты тогда тоже его не навещала, а делала вид, будто его не существует.

— Но это ты была виновата, — резко перебила Санна, протирая стëкла круглых очков и надевая их обратно. — И тогда тоже. Я не просила тебя вообще лезть. Я собиралась сама познакомиться после мероприятия, ты просто...

— Вот именно! — прогремела Анури, разводя руками в сторону и насупливаясь. — Я должна себя так вести, а не ты! — и нервно затресла руками в сторону Санны, отчего та съëжилась, вжавшись в болотно-зелëнуб стену, как будто в неё можно было провалиться и утонуть в ней же.

Анури хотела сказать ещё вдобавок «ты постоянно так делаешь. Стоит хоть чему-то плохому произойти, как ты срываешься и убегаешь в буквальном смысле», но не произнесла ни слова. Фраза «Это ты была виновата» и её собственный уверенный и громкий ответ «Вот именно!» застали её врасплох, в самое неожиданное время.

Она чувствовала, как мысли её становились вязкими и липкими, а в животе — жëсткий и крепкий узел. В голове воцарилась пустота, в который гремело эхо «вот именно».

Ей казалось, что ноги её подкашивались, и Анури чуть колыхнуло в сторону, как пшеницу на ветру, когда она пыталась удержать равновесие, размахивая руками. Она могла бы возмутиться и оспорить данную фразу, но разве Санна не была здесь права? Та действительно попросила её не делать этого, но Анури всё равно пошла, несмотря на просьбы подруги. И тот случай... Не самая удачная шутка, чересчур испуганный Мав, и, как результат — падение в реку. Тоже это была её вина. А то, что Солдрея чуть не задушили? Тоже её проблема. А сама драка с девочкой? Да, она слишком легко поддалась на провокацию. А то, что младший брат полдня слëзы лил из-за Солд младшей? Это ведь Анури не подумала о последствиях.

«Вот именно», — эхом отдавалось в голове.

— Ты не имеешь права меня осуждать.

Её тошнило. Желчь подступала к горлу, обжигала его, как разъедающий токсин. Девочка чувствовала, как изнутри лилась кровь, как она капала в желудок, а этот противный комок рвоты подбирался всё выше и выше, выше и выше.

«В-о-т и-м-е-н-н-о», — по буквам шептало подсознание.

— Ты ведëшь себя точно так же, как и я, Нури.

В глазах темнело, а ноги ослабевали. Было тяжело дышать, глотка забилась. Зубы дрожали, стуча, а желчь была всё ближе и ближе, ближе и ближе.

«Вот именно».

— Эти синяки на твоих руках. Ты говоришь, что тебе не больно, но ты постоянно шипишь, когда никто не смотрит. Разве это не тоже самое, в конце концов!

Её бы действительно сейчас могло вырвать, если бы не внезапно ойкнувшая Санна, схватившаяся за голову. Это вывело Анури из транса, в который она же сама себя и вогнала, а желчь проглотилась сама собой, возвращаясь туда, откуда и пришла. Девочка обернулась и увидела, как Солдрей, подозрительно прищурив глаза, метился каким-то предметом в Санну, однако, прежде чем он успел кинуть что бы это ни было, Анури подбежала к нему, перехватив его руки.

— Да что ты опять-то делаешь, революционер недоделанный?! — шикнула на него сестра, а брат лишь смущëнно моргнул, потом указал пальцем на темнокожую девочку, что непонимающе уставилась на всю сцену в принципе.

— Спасаю тебя, — передëрнул плечами кучерявый мальчик, словно не понимал, как можно не догадаться до таких простых вещей.

Анури набрала в грудь побольше воздуха и надавила слегка на плечи младшего брата. Ради Ячва, ей действительно не хватало терпения в этой жизни. То ли его было мало, то ли слишком много стресса, перевес — если честно, Анури не хотела разбираться.

— Хорошо, слушай внимательно, спасатель, — она присела на корточки, равняясь по росту с Солдреем. — В людей. Нельзя. Кидать. Вещи, — выговаривая буквально каждое слово отдельно, она надеялась, что брат её поймёт, а то это уже был второй прецедент с летящими предметами, и это настораживало. — И с чего ы вообще решил, что меня нужно спасать?

Солдрей повертел в руках вещицу, и Анури увидела, что это был игрушечный паровозик с большой трубой, оловяный и в некоторых местах позолоченный, помещавшийся в детскую ладошку.

— Она тебя обижала, — невозмутимо ответил мальчик, хмыкнул длинным носом и в протянутую ладонь старшей сестры вложил игрушку.

— А ты подслушивал? — тут же на автомате выдала Анури, пальцами прокручивая маленькую модельку транспорта и стуча ноготками по чëрно-золотым деталькам.

По удивлëнному лицу Солдрея можно было сделать вывод, что ему не просто так вмиг подурнело. Значит, попала Анури в точку, в яблочко, хотя и непреднамеренно. Ей бы хотелось ещё начать говорить про то, что чужие разговоры вообще нельзя подслушивать, ведь внутренний голосок вновь насмехался над ней: «Видишь? Даже такие простые вещи ты ему не объяснила!» Но, по правде говоря, у неё не было сейчас ни сил, ни желания. Возможно, позже, но не сейчас.

— Неважно, — Анури махнула пренебрежительно рукой, а затем передала паровозик обратно. — Она меня не обижала. Мы просто две дурилки, а это типичные девичьи проблемы и всё такое, понятно? — по хмурому выражению загорелого лица было понятно, что Солдрей не поверил ни единому сказанному слову, так что, вздохнув, Анури развернула его и чуть подтолкнула в спину. — Иди давай и не переживай, я вернусь буквально через пять минут.

Солдрей фыркнул, очевидно, недовольный таким раскладом событий, однако послушно ушëл, прижимая к груди оловяный паровозик. Когда же Анури развернулась и пошла в сторону Санны, то случайно наступила на что-то ещё. Приподняв ногу в красном носке, она разглядела, что это были два скреплëнных между собой маленьких вагончика от той же игрушки, закатила тëмно-карие глаза, подняла его и положила на столешницу.

Несколько минут подруги молчали, просто смотря друг на друга. Санна положила руки в карманы комбинезона, чуть согнувшись и сутулясь, а Анури боком опиралась на стенку. Молчание тяготило, но никто не произнёс ни звука.

Если честно, Анури вообще не была довольна исходом беседы — это не то, на что она рассчитывала и не то, на что надеялась. Она бы, может, даже и продолжила гнуть свою линюю, но сил особо не было. Хотелось просто упасть лицом в подушку и громко застонать. Каким образом такой маленький разговор вообще мог вытянуть столько жизненной силы за раз?

А легко. В первый раз за долгое время после инцидента с удушьем Анури пришлось столкнуться лицом к лицу со своими мыслями. До этого она их держала в узде или, по крайней мере, старалась. Каждый раз, когда она чувствовала, что они находили на неё, она тут же старалась чем-то отвлечь себя.

Анури так долго это копила, что, когда все утаенные ею же чувства вылились на неё, но она чувствовала себя настолько измотанной, словно выбиралась из зыбучих песков или выныривала со дна океана.

— Ладно, — ей так хотелось продолжить, но так недоставало энергии сейчас. — Сделаем вид, что этого не было, — зубы вновь скрипели, но уже от раздражения из-за признания поражения.

Это было отвратительно. Теперь ей нескоро предстояло вернуться к этой теме.

— Вот и славно, — широко улыбнулась Санна, хлопая в ладоши. — Слушай, у меня недавно появилась идея, — она взмахнула руками, будто это было что-то невероятное. — Как насчёт того, чтобы мы все вместе пошли на ночëвку в лес? Там и помиримся окончательно! — гордо объявила, явно гордясь своей задумкой.

Анури заставила себя приподняться вместо того, чтобы продолжать стекать по стенке, и руками обхватила столешницу.

— Мисс Аппрол не отпустит Мава, — отстранённо заметила девочка, волнистые волосы закрыли ей лицо.

Санна подошла к ней, убирая руками непослушные прядки подруги за уши.

— Отпустит-отпустит! — уверенно бормотала темнокожая девочка, фыркая носом, покрытом веснушками. — Мы с тобой умеем её забалтывать, — медовые глаза весело сощурились, а на тонких губах промелькнула хитрая улыбка. — Ну, так что, мир? — протянула мизинец. — Постараюсь в этот раз... не испаряться.

С тяжëлым сердцем Анури пробормотала, вытягивая уже свой палец:

— Мир.

11

Анури осознала, что ей было ужасно мерзко лишь тогда, когда вечером пришла домой спустя целый день времяпрепровождения с друзьями после той... ночи.

Она была более чем уверена, что её это никак не трогало — она была убеждена в этом. Это имело влияние на Мава (и было бы странно, если бы не имело): он переодически... застывал. От него ожидали какого-то ответа, а он как будто действительно хотел что-то проговорить, но внезапно останавливался, очевидно, слушая своего новоиспечённого соседа по телу.

По меньшей мере это было жутко, когда разговор спокойно и размеренно шëл, пока Мав внезапно не умолкал, буквально прислушиваясь к воздуху. По большей же части это всë-таки было... болезненно. Болезненно смотреть на него и понимать, что уже ничего не будет «нормально», как бы Санна не старалась их двоих убеждать в этом.

Нет, явно было... по-другому. Не так. Сломано. Неправильно.

Верила ли в это сама Санна, когда несла подобную чепуху? Верила ли она в это, когда улыбка была чересчур натянутой, как на нитках? Когда осанка была слишком прямой и вытянутой, как линейка? Когда ручонки сжимались в кулаки и дрожали?

Когда в медовых глазах так и читалось желание убежать?

Она сдерживалась. То, как Санна вела себя, чëтко выражало то, что она не хотела здесь находиться. Она хотела убежать. Снова.

Анури могла поклясться, что слышала мысли Санны о том, как та сожалела, давая обещание «не испаряться», и теперь испытывала высочайший уровень дискомфорта, желая уйти, но испытывая муки совести при размышлениях об этом. Она не могла себе позволить нарушить то, в чëм сама поклялась, но не имела абсолютно никакого желания присутствовать с друзьями.

Санна хорошо притворялась, по правде говоря. То, что выдавало её истинные эмоции — это такие мелочи, которые не каждый и разглядит. Но Мав и Анури, долго с ней общаясь, уже видели признаки её внутренней борьбы с собой, однако помочь ни чем не могли.

Хотя Анури не могла отрицать, что испытывала гордость за подругу, что та пыталась пересилить себя. В конце концов, поэтому никто ничего и не сказал, когда Санна сообщила, что ей нужно уйти пораньше и помочь с чем-то тëте. Самая неумелая ложь, но друзья более чем поняли и решили не возникать. Всë-таки дрожащая улыбка на тонких губах никому из них не нравилась.

Анури была уверена, что была сильнее своих друзей. На протяжении всего дня она чувствовала себя очень спокойно и непринуждённо. Даже хорошо.

Она ошиблась.

О Йун, как же она ошибалась.

Зайдя домой и хлопнув дверью, Анури почувствовала неопреодолимое желание уткнуться в подушку и зареветь. Реветь до хрипоты, реветь до боли в веках, реветь до задыхающейся груди. Просто реветь безостановочно. Реветь, реветь, реветь, реветь и ещё раз реветь.

Если честно, Анури не помнила, как оказалась на улице, как дрожащая рука дедушки сжимала её и как они вышагивали по улицам Роздена. В один момент Анури была в прихожей, а в другой — уже на стихающем рынке и пустеющих главных улицах. Ночной покров тихо ложился на небо. Заката как будто и не было — голубизна становилась просто бледной и выцветшей. Воздух всё ещё был тëплый, но гораздо прохладнее, чем в разгар дня. Не жаркий.

Наверное, спрашивать, что происходило, было глупо. Это у Анури был сейчас провал в памяти, а не у дедушки. Да и сжимал он руку её так... сильно. Обычно он делал это нежно, и до её кожи доходила лишь лёгкая дрожь старческой руки. Сейчас же у неё от приложенной им силы болели костяшки пальцев, а ладонь затекала. Как будто остановился приток крови. Более того рука практически немела под этой хваткой.

Обычно добрые карие глаза пронзали своей строгостью и решительностью. Тëмный цвет должен был внушать тепло, однако сейчас источал лишь холод. Губы были сжаты в линию, а брови нахмурены. Морщинки же как будто застыли на его загорелом лице.

Дедушка явно был не в духе. Но из-за чего?

Может, действительно стоило спросить, что произошло? Или хотя бы указать, что он слишком сильно сжимал её руку?

Анури робко подняла на него глаза, чувствуя особенно сильное желание провалиться под брусчатку:

— Что-то случилось? — почему её голос был такой хриплый?

Когда тëмно-карие глаза уставились на неё, а из старческой глотки вырвался сдерживаемый рык, Анури пожалела, что не родилась немой. Хватка усилилась, и она пискнула от неожиданности, но сдержала крик. Это явно был не тот момент, когда нужно было говорить о своих чувствах.

— О чëм я тебя просил? — такой грузный и несвойственный ему голос.

Анури запрокинула голову, глубоко вдохнув воздуха. Что здесь...

Ой.

Ой.

«Ой-ой-ой», — отчаянно подумала девочка, когда в её голове щëлкнуло осознание.

Призыв. Дедушка просил не вызывать Фэт.

Ради Ячва, как будто она могла знать, что это сработало бы! Анури была уверена, что это была ещё дедушкина додумка.

Нет, наверное, это было не так важно. Видимо, провал в памяти заключался в наступившей истерике по приходу домой и таким же плаксивым пересказом  событий.

Это было плохо. Это было очень и очень плохо. Анури вообще не преполагала, что будет с кем-то делиться произошедшем. Это должно было остаться в тайне между ними тремя (четырьмя?), однако, должно быть, действие эмоций оказалось сильнее, и она всё выдала. Другой вопрос состоял вот в чëм: а кто ещё это услышал, кроме дедушки? Мама? Солдрей?

Ладно, возможно, это было всё же несколько второстепенное.

Проходя всё дальше и дальше, Анури разглядела золотые купола, белые кирпичи и огромные блестящие врата. Церковь. Зачем дедушка вëл её туда? Для чего? В такой-то час?

Напряжение в грудной клетке нарастало, Анури запрокинула голову, глубоко вздохнула и...

— Я не... хотела, — нет, хотела, иначе бы вообще этого не делала. — Я просто... — просто хотела поднять настроение, чуть подразнить друзей, не ожидала такого исхода. — Я всего лишь...

— Молчи, — холодно отрезал дедушка, отчего Анури вздрогнула. — Просто молчи, — он стиснул зубы, а сухие губы вытянулись в сжатую линию. — Даже не смей строить из себя жертву, — откуда в нём столько... ненависти? — Я не собираюсь тебя оправдывать, на этот раз это ты виновата, — они подошли к золотым воротам с тонкой решëткой. — Ты должна ответить за свои действия, Анури.

Дедушка никогда не называл её полным именем.

Высокая калитка скрипнула, протяжно завыла, подпевая дуновению ветра. Дедушка с внучкой прошли во внутренний двор и оказались перед такими же высокими золотыми дверьми. Тысячи букв и надписей бросились в карие глаза Анури, однако взгляд зацепился за одну единственную: «Как бы ты ни был грешен, сколько бы зла ни совершил, сколько бы боли другим ни причинил, ты должен ответить за свои действия. И тогда, быть может, Бог смилостивится над тобой после смерти, дав второй шанс на искупление».

Анури чувствовала, как дрожь пробежала по позвоночнику. Ком застрял в горле. Ей было страшно. Ей было так страшно. Она хотела просто вырваться и убежать домой. Почему она не могла вернуться в свою комнату?

Анури бы никогда так больше не поступила. Просто... пожалуйста, ради Ячва, отпустите её домой! Она бы сделала что угодно сейчас, лишь бы не чувствовать давление в костяшках пальцев, не чувствовать на себе холодный и ненавистный взгляд.

Что угодно, лишь бы не видеть себя лягушонком в пасти цапли. Не видеть, как её крохотное и склизкое тельце проходило через глотку. Не чувствовать себя ничем иным, как добычей, которую с упорством заглатывала в тонкую шею птица. Не ощущать давление длинного клюва и острых зубов. Не кричать от боли, когда желудочный сок разъедал её, медленно переваривая.

Впрочем, всем было всё равно: двери с грохотом распахнулись, и церковное пение донеслось до воспалëнного паникой разума девочки.

«Не хочу, не хочу, не хочу, не хочу, не хочу, не хочу, не хочу, не хочу», — бормотала себе под нос Анури, отрицательно качая головой почти что нервно, как в припадке, но дедушка продолжал её вести сквозь блестящие залы, наполненные хоровым пением и звуком колоколов.

— Братья и сëстры! — доносилось громогласно сквозь пение тысячи голосов. — Все мы знаем, что человек не безгрешен.

Анури чувствовала, как тьма подкатывала к ней морскими волнами, такими же солëными, как текущие по её загорелым и покрасневшим щекам слëзы.

«Зирпелль бы не поднимал на тебя руку, если бы не было на то причин», — улыбалось хитро что-то неизведанное внутри Анури.

Снова этот мерзкий голос, снова эти мерзкие слова...

— Однако, — продолжал басистый голос, а по ушам бил хор и непрекращающийся звон колокола, — в наших силах сделать всё возможное чтобы соответствовать Божьему идеалу. Мы же не хотим разочаровать нашего Отца, что возлагает на нас все надежды?

Анури отчаянно покачала головой, слëзы текли всё обильнее, звонко капая на яркий пол, все эти тошнотворно правильные иконы слепили глаза, а ушные раковины неимоверно сильно болели, пульсировали.

«Если бы ты больше думала о брате, он бы никогда не подвергся той опасности», — жестокая самодовольная улыбка.

Игнорировать. Просто игнорировать.

— Мы должны быть благодарны за то, что наш Бог так милостив и щедр, — восклицал голос, когда один пустующий просторный зал сменялся точно таким же. — Он подарил нам жизнь! Он дал нам свободу воли! И даже согреша, Он даёт нам второй шанс! И взамен на Его дары мы должны оправдать Его ожидания.

Дедушка не отпускал её руки, пока они не оказались в комнате, где и находился мужчина-оратор, кричавший так спокойно и умиротворëнно сквозь церковное пение и постоянный звук колокола, от которых кружилась голова, а мысли путались между собой. Толпы людей лишь искоса поглядывали на плачущую девочку, что стопорилась, что удерживалась пятками на месте, несмотря на усилия дедушки усадить её на одну из лавочек.

«А мама? Она бы никогда тебя не избегала, если бы ты была другой, она просто не выносит тебя, всё ваше примирение — сплошная жалость с её стороны», — звонкое хихиканье.

Ради Ячва, почему так сложно не слушать?

— Но было бы всё так просто! — колокол продолжал звенеть, сливаясь с голосом священника, как с единым целым и абсолютно неотъемлемым. — Наш дар, свобода воли, есть наше проклятие. Мы грешим и делаем это каждый день, даже не замечая! И единственное, что мы можем сделать — признать это и измениться в лучшую сторону.

Руки впились в дерево. Казалось, Анури даже посадила занозу, но ей было плевать. Ноги свисали с лавочки, скрещиваясь между собой. Она продолжала дрожать. А хор, возвышенный, громкий, певучий, наполненный старозенритскими словами, продолжал бить, бить, бить, бить, бить, как молоток по гвоздю, намереваясь превратить мозг в сплошную бессвязную кашу.

«Если бы ты любила Солдрея, ты бы его никогда не доводила до слëз, даже если это какие-то мелочи. Не такая уж это и забота, да?» — смешок.

«Замолчи, — мысленно взмолилась Анури, дыхание сбивалось пуще прежнего. — Просто замолчи».

— Да, — священник говорил уверенно, горячо и со страстью, но со странным и необъяснимым спокойствием, и эхо его голоса звучало слишком праведно и громогласно. — Да, мы должны признать свою вину перед Богом. Мы должны вспомнить о всех своих грехах, о всëм нами содеянном и молить Бога нашего о прощении, о Его Великой милости. И пусть Его идеал нами, никчëмными людьми, непостижим, мы должны всё равно к нему стремится. Братья и сëстры, давайте же признаем свою вину перед Богом!

Дедушка ушёл. Его уже здесь не было. Анури могла уйти. Могла больше не мучать себя. Она была свободна. Всего лишь нужно было шевельнуться — и тело бы само привело её домой.

Но девочка не сдвинулась. Она не чувствовала, что была способна на это.

«Так в чëм же Санна не права? Ты ничем не отличаешься от неё», —ухмылка.

И как бы Анури ни хотела не слушать, она внимала сквозь слëзы и всхлипы.

Колокол в последний раз прозвенел, а вместе с ним голос священника прорезал воздух, как самый острый клинок:

— Ча крутцен Про мино увер.

Анури вжалась в лавку, зубы дрожали, рыдания сострясали её слабое нынче тело, но какая-то лëгкость наполнила душу и сердце. Что-то светлое горело внутри праведным пламенем, сжигая всё самое мерзкое и ужасное внутри.

«Ты должна быть благодарна, что Мав не обратился против тебя. Ты должна быть благодарна, что тот дух сохранил твою ничего не стоящую жизнь».

Да.

Должно быть, это была её вина.

Но это не имело значения, когда тысячи женских и мужских голосов сливались воедино и пробуждали в ней самые высокие чувства.

¹Индивидуальная физкультура — особое занятие в школе, проводимое раз в неделю после уроков в специальном комплексе. Так как не каждый может стрелять из лука, и не каждый может драться с мечом, было решено позволять детям самим выбрать своё оружие, и на основе этого создавать для каждого ребёнка уникальные тренировки на основе его выбора, отсюда и название — индивидуальная физкультура, сокращëнно «индфиз». Хотя урок и стоит отдельно от остальных, он всë же обязателен. Начинается данное занятие с пятого класса, а летом, перед вступлением в него, в день Объединения принято выбирать своё оружие, занятия с которым начнутся в начале учебного года, то есть, осенью. Решение делать это именно в праздник основывается в самом смысле дня Объединения: чтобы стать единым государством, пришлось пролить немало крови, и умение владеть оружием или хотя бы драться были как никогда важны тогда.