Не смотри, мне больно.

Не смотри, как я рыдаю.

Не смотри, насколько

Подделать улыбку я желаю.

«Monster» — Mblue

1

Зи́рпелль был тем ещё уродцем, и Анури никогда не могла понять, что её мама могла в нëм найти.

Если честно, любой ухажëр её был отвратительно некрасивым: кто-то прыщавый, у кого-то глаза впалые, да ещё и косили, у кого-то из носа постоянно текли сопли...

Их внешний вид приводил Анури в ужас, у неё аж волосы вставали дыбом, но, по крайней мере, она могла отчасти понять мамин выбор. Хотя их внешний вид вызывал у неё рвотные позывы при первой встрече (а она готова была признать, что несколько брезглива), большинство из них были теми ещё добряками или просто хорошими людьми. Именно по этой причине Анури могла в полной мере понять, что имели в виду люди, когда говорили, что нельзя ничего оценивать по внешнему виду.

Но проблема была в том, что Зирпелль не только был отбитым и конченым феиристом (да простят её и мама, и брат за матные выражения), но он ещё и выглядел омерзительно. Как будто Бог просто взял от каждого предыдущего молодого человека какую-то неприятную черту внешности, смешал их, и появился в Розберге Зирпелль. Ну, правда, Анури могла бы понять, если бы он был ужасным человеком, но всë-таки с красивым лицом, или, если бы он был внешне омерзителен, зато вëл бы себя как настоящий романтик или джентльмен...

Но не когда смотреть на него тошно, и видеть его поведение так же тошно! Этого Анури не могла понять и даже не хотела. Это имело настолько мало смысла, что она и не собиралась начинать его поиски. Это глупо. Тупо. Бесполезно.

Тщетно.

Когда входная дверь с силой распахнулась и громко хлопнула, Анури вся передëрнулась, вздрогнула и выключила воду из крана на кухне, затаившись настолько тихо, насколько это было возможно. Ей-богу, лучше бы она спала, как и Солдрей! Нет, её приспичило пойти попить воды...

Анури рыкнула на себя в голове, улавливая нотки алкоголя, что быстро распространялись по дому, пока Зирпелль грузно шагал по деревянным половицам, создавая ощущение того, что они могут запросто сломаться под его весом.

«Вот же тебе всë-таки не спалось, дура!» — ругала себя Анури, приседая на корточки и надеясь, что пьянице не захочется идти на кухню.

Частенько Зирпелль её не замечал, если она вела себя тихо, но страх всегда оставался. Он всегда заместо сердца отбивал тревожный ритм в груди, гулко отдаваясь по всему телу. Всегда заставлял тело дрожать, а мысли колебаться из стороны в сторону, как математический маятник. И колебание это было вынужденным, период — максимально низким, а амплитуда — ничтожно маленькой.

К тому же, не стоило забывать, что были и случаи, когда ускользнуть из под нетрезвого взора прожëнных жизнью зелёных глаз не получалось.

Половицы скрипели и истошно стонали под тяжëлыми шагами Зирпелля, а в носу всë сильнее и сильнее чувствовался запах сладкой вишни — жéна. Анури нервно сглотнула, в темноте различив обшарпанные сапоги, что не самой чистой подошвой покрывали уличной грязью после дождя тëмные доски.

Скрипы прекратились, и Анури затаила дыхание, не смея открыть тëмные глаза и увидеть костлявую, как труп, фигуру человека, возвышающегося над ней. Она представила, как сама его тень давила её, душила, кромсала на кусочки...

Но ничего не произошло. Грузные шаги продолжились, отдаляясь, пока Анури не услышала хлопок — пьяное тело прыгнуло на диван.

С облегчением выдыхая, она поднялась с пола, тихонько ступая на половицы и продумывая в голове кратчайший маршрут до своей спальни.

Но не успела опомниться, как Зирпелль, как всевидящий ястреб, схватил её за локоть. Анури вскрикнула и попыталась вырваться, но мужчина с грязной небритой щетиной, покрытый прыщами, обвисшим во всех местах лицом, с жëлтыми нечищенными зубами впился в неё яростным по неизвестно какой причине взглядом. Зирпелль прожигал её тëмно-зелëными омутами, скаля свои омерзительные зубы.

Раздражëнно рыкнув (а кричать-то было, ой, как бесполезно, когда мама была на ночной смене, а брата будить тем более незачем), Анури пнула его в живот. Он зашипел, на секунду ослабил хватку, но не выпустил девичьих рук. Вместо этого Зирпелль (так ещё и как будто специально выдыхая на девочку больше ароматов сладкой вишни) начал скручивать локти. Он сжимал их и поворачивал мышцы кожи в разные стороны.

Возможно, Анури уже глючило на фоне всей этой невыносимой боли, но ей казалось, что кости хрустели, словно ломались, и покрывались трещинами. Зрение покрывала чëрная пелена, намереваясь погрузить девочку в сон от того, что мышцы крутили буквально на триста шестьдесят градусов, но сквозь оглохший моментально мир и свои шипения с хныканиями, Анури слышала бессмысленную, но постоянно повторяющуюся фразу, произнесëнную скрипучим и пропитым голосом Зирпелля:

— Ты сама в этом виновата.

По правде говоря, Анури не знала и не хотела думать о том, почему он говорил именно такие слова каждый подобный раз, когда мрак уже окутал её разум.

2

Руки болели, щипали и двигать ими было крайне сложно. Перебинтованные наспех, они затаились под кофтой с длинными рукавами, как будто ничего не было, ничего не произошло и быть не могло.

«Если мама счастлива с ним, — думала не один раз Анури, лениво смазывая локти лечебным  раствором, — то зачем её беспокоить, — смуглую кожу щипало жгучей болью, пока на руки ложились белые бинты, — когда у неё и своих проблем хватает?»

Хотя безусловно мама всë-таки знала о подобных происшествиях. И на каждую слезинку, просьбу, мольбу она холодно отрезала: «Мне некогда, Ну́рочка»

Анури не могла её винить или обвинять, потому что имела само понимание ситуации: убитый муж и попытки найти счастье в другом человеке, работа в роли заведующей больницей и главврача, двое детей, которых нужно как-то прокормить...

Однако это не означало, что Анури не обжигало своим стальным холодом повторяющееся «Мне некогда, Нурочка».

Впрочем, не то что бы кто-то считал это проблемой. Солдрей обеспокоенно спрашивал «Сильно болит?», но не более. Походу, единственный, кто интересовался, но не давил.

Дедушка устало вздыхал на бинты и закатывал глаза, понимая, что его действия ни к чему не приведут, а будут лишь пустой тратой времени.

Мав вздрагивал и жалостливо смотрел на бинты, но молчал, не зная ни что сказать, ни что мог сделать. Вечно боящийся причинить ещё больший вред.

Санна, как и при любой плохой ситуации различного масштаба, улыбалась, смеялась и делала вид, будто ничего нет. Вечно находящаяся в своём сказочном мирке, где не существовало даже понятия «несчастье».

Анури старалась не придавать ничему из этого большого значения. Она была сама виновата в том, что ей не спалось ночью.

Девочка повернула ручку в сторону, и открылся проход на балкон, огибавший всю стену. Горшки с цветами заполонили перила, обвивая их стеблями, листами и яркими бутонами. Получались своеобразные лианы, покрывающие весь периметр балкона и создающие впечатления или леса, или джунглей. Свежий тëплый ветер сразу же, не теряя времени, проник в квартирку. Необычайно светлое небо мерцало миллионами белых и светлых точек.

Самая обычная ночь и самый обычный день в Рану, но почему-то именно сегодня звëзды соизволили явиться, а не стеснительно прятаться за облаками, как они обычно делали, ютясь за их большими крепкими спинами в надежде, что их никто не увидит, не найдёт в них изъяны, не начнёт издеваться за их недостатки. Даже интересно, что именно произошло сегодня, что звëзды подумали: «Нам всё равно, что про нас скажут. Нам не страшно»? Что побудило их не робеть сегодня, стать смелее и увереннее?

Тёплый ветер сдувал тëмные каштановые волосы на смуглое лицо, отчего Анури поперхнулась, вынимая изо рта волосинки. Она убрала пряди за уши (шипя про себя постоянно, стоило чуть шевельнуть локтями), но назойливый и, видимо, слишком весёлый сегодня ветер вернул их на то же место. Анури раздражëнно промычала, запрокидывая голову назад, а Солдрей, находившийся в комнате, тихо хихикнул в руку.

— Рей! — она обернулась в сторону кудрявого мальчика, наигранно изобразив возмущëнный тон.

— Что? — Солдрей широко улыбнулся, дрыгая свисающими ногами с кровати. — Только тебе можно издеваться? — он подошёл к белоснежной тумбочке, открыл ящик, достал первую попавшуюся резинку и кинул её старшей сестре.

Анури поймала её и усмехнулась, закатывая глаза:

— Издеваться — моё святое право, как старшей сестры, — она зажала резинку между зубами, руками ковыряясь в густых тëмных волосах, собирая их в хвост.

— Не такого права! — надул детские губы Солдрей, повернув голову в сторону.

— А вот и есть, — Анури сделала конский хвостик и прошла вперёд.

— А вот и нет! — донëсся сзади возмущëнный возглас смуглого мальчика.

Она руками обхватила перила, обвитые зеленью растений, вытягиваясь на цыпочках и чуть наклоняя голову вниз. Оттуда доносились гулкие споры, что врачей, что пациентов, что посетителей. Жить этажом выше больницы казалось не самой лучшей идеей, но шум и гам приелись настолько, что Анури не могла представить себе, как бы она уснула в тишине. Да и давало это много плюсов: медикаменты всегда под рукой, лекарства тоже, не нужно стоять долго в очереди (а особенно, когда мама заведовала всей больницей)...

Анури подняла мечтательный взгляд тëмных шоколадных глаз на небо. Несколько минут она просто любовалась миллиардами белых капель краски на чëрном полотне, но потом у неё появилась идея, и девочка махнула рукой младшему брату, подзывая его к себе:

— Пошли, покажу созвездия.

Солдрей изумлëнно ахнул, такие же тëмные, как и у сестры, глаза его замерцали, и он чуть ли не вбежал на балкон, но остановился на пороге, задумавшись:

— А мама не будет ругаться?

— У неё ночная смена, — закатила глаза Анури, глубоко вздыхая и набираясь терпения для следующей фразы. — Ей некогда.

Анури пошла вперёд, аккуратно обходя горшки, и ухватилась за стоящую к стене стремянку. Морщась и шепча себе под нос «ай-ай-ай», она протащила еë чуть вперёд, скрипя ей об пол. Анури, глубоко вздохнув, стряхнула руки, запрокидывая голову и пытаясь прогнать боль. Тем временем подошёл Солдрей, обеспокоенно уставясь на сестру.

— Чего ждёшь, юный медик? — усмехнулась Анури, тут же делая вид, что ей совсем не больно, тем самым опуская безвольно руки.

На задуманную провокацию Солдрей тут же попался, отвлекаясь на другую тему:

— Я не хочу быть медиком, — надув губы, он запрыгнул на перекладины. — Я хочу быть изобретателем. Я бы сделал что-то такое, от чего бы Зирпелль уже не смог встать на ноги.

— Откуда у меня настолько жестокий брат? — наигранно удивилась Анури, хватаясь за сердце.

На это Солдрей, спрыгивая со стремянки на крышу, высунул язык.

Анури добродушно покачала головой, дëргая конским хвостиком, и полезла за братом, чуть шипя себе под нос проклятия, когда она поднималась по лестнице.

Они сюда с Солдреем часто лазили. Брат и сестра любили здесь смотреть на небо, когда оно было объято буйными красками заката или рассвета. Это было нереально красивое зрелище: лежать на крыше и смотреть на небо, которое походило на картину художника. Причём одно дело — смотреть на готовый шедевр, а другое — застать момент, когда творец брался за палитру и делал при тебе мазки.

Правда, когда мама не была занята, она детей очень сильно ругала за подобные вылазки, но это были редкие случае ввиду её вечно загруженного графика.

Солдрей лëг на спину, а Анури прильнула к нему. Упасть они не боялись — они размещались всегда не на краю, а посередине, да и сама крыша больницы и их квартиры была плоская и ровная.

На небе вырисовывалась тысяча созвездий, но Анури сразу бросилась в глаза Большая медведица. Четыре белые точки, образующие четырёхугольник, и отрезок от них, состоящий из ещё нескольких точек. Рядом с Медведицей мерцали светло-голубоватые огоньки, окружая созвездие и как будто достраивая его. Можно было разглядеть очертания головы и шеи, появились лапы, туловище как будто стало более круглым...

— Рей-рей-рей! — подскочив с места, взволнованно трещала Анури, потрясывая младшего брата за плечи, отчего тот аккуратно оттолкнул её. — Смотри: Большая медведица, — она ткнула пальцем в звëздное небо, очерчивая им линии созвездия.

Солдрей сам поднялся на локтях, прищурив тëмно-шоколадные глаза. Он почесал кудрявый затылок, нахмурившись:

— Не вижу никакого медведя.

Анури взяла его за руку, накрыв его ладонь своей, и присела сзади брата. Она подняла их сцеплëнные руки вверх и стала водить детским пальцем по воздуху, показывая фигуру и отрезок.

— Но это же совсем не похоже на медведя, — в конце концов, ответил Солдрей, продолжая щуриться в небо.

— Включи воображение, Рей, — улыбнулась Анури, глаза её особенно ярко отливали сейчас своим насыщенным тëмным цветом. — Иногда не нужно думать рационально, — она снова принялась водить его смуглыми детскими пальцами по воздуху. — Вот этот четырёхугольник, например, мохнатое пузо, а вот эта линия — еë шея...

Анури так долго разговаривала, что-то объясняла, что чувствовала, как впала в какой-то транс, летая в каком-то неизвестном пространстве, пока Солдрей внезапно не спросил:

— Руки уже не болят?

Анури моргнула, удивлëнная тем, что перестала обращать внимание на боль. Она пошевелила локтëм, и гулкая пульсация отдалась по всей руке.

Нет, руки болели, но почему-то Анури очень сильно отвлеклась и даже не заметила, что что-то щипало.

— Ага, вроде того.

3

Приближался день Объединения¹, и Анури сходила с ума из-за подарков, пробегая через все улицы Роздена, всячески избегая толпы людей у прилавков и магазинов и всеми силами пытаясь углядеть хоть какие-то товары, что закрыли собой тысячи прохожих.

И хотя до праздника ещё дней двадцать, жители так же, как и сама Анури, внезапно вспомнили, что вот в последние дни точно всё будет ещё хуже: ещё больше очередей, ещё больше людей, а потому все разом вышли на улицу сейчас.

Тысячи крикливых голосов заставляли барабанные перепонки лопаться и ещё сильнее раздражаться. Оры, споры, ругань — всё наперебой кричало в голове, и Анури даже казалось, что каменная дорога дрожала, как при землетрясении при очередном выкрике о завышении цен, дефиците товара и о чëм-то ещё, во что не хотелось вдумываться даже.

Мало того, что везде были очереди огромные, мало того, что Анури не могла сосредоточиться на том, что ей нужно купить, так ещё и гомон стоял такой, что она хотела встать в центре города, ступить ногами в фонтан трëх сестëр и заорать, что есть мочи: «Замолчите! Вы мешаете мне думать!»

Глубоко-глубоко-глубоко набрав в грудь воздуха, Анури выдохнула, прикрывая глаза. Всё равно. Ей должно быть безразлично на этих людей. К тому же, до праздника ещё двадцать дней, всё нормально. Если она не купит сегодня, значит, сделает это завтра. Всё нормально. Всё хорошо.

Успокоив себя этим, Анури заволновалась о другом: подарки. Что взять-то и кому?

В голове всё перемешалось и перепуталось, превратилось в кашу и заблудилось: что, кому, где? Что взять? Кому что подарить? Где это взять? Нет, были, конечно, определëнные стандарты и нормы, но от шума и людей, постоянно сталкивающихся с ней, мысли слиплись, а мозг отказывался думать логически.

Почесав тëмную макушку, Анури внезапно выудила из воспоминаний детский стишок, что их заставляли учить в первом классе. Конечно! И как она могла забыть? Это ведь самая лучшая напоминалка!

«Обкраденным, ограбленным

Жестоко нашими сопротивленцами

Бабуле и дедуле дряблым,

Своей матери да отцу,

Лишëнных прежних своих владений,

Не будь скуп на кольцо и серьгу».

Задумчиво напевая мелодию, Анури двинула в сторону ювелирных магазинов, протискиваясь сквозь скопления людей. Дедушка давно говорил, что хотел карманные часы. Она не знала сакральный смысл этого желания, но какая разница, если человеку хотелось?

Маме бы она купила какое-нибудь кольцо. Она была их страстным фанатом, что чуть ли не каждый день чистила их поверхность от пыли и грязи, чтобы металл и камни всё так же ярко блистали.

Зирпелль обошёлся бы и без подарка.

4

Анури постукивала ногами по камню, отбивая мелодию следующего стиха, мыча себе под нос:

«Друзьям своим ты дай еды.

Да будет пир, в конце концов!

Сегодня новый мир, сегодня века другого бразды!

Подай им на стол

Блюдá со всех ларьков.

Да пусть умрëт же под звон вилок этот произвол!»

Опять же, было довольно много времени до праздника, и, очевидно, еда протухнет или, по крайней мере, потеряет свою первоначальную свежесть, но перед днём Объединения большинство заведений, лавок и ларьков открывали предзаказы, чтобы уже перед торжеством забрать еду, приготовленную не так уж и давно.

Это и собиралась сделать Анури. Шмыгая длинным вытянутым носом, она вспоминала любимые блюда своих двух друзей.

Мав, насколько она сама помнила, предпочитал грушевые сипоны. Каждый раз, когда они гуляли по улицам Роздена, и он внезапно замечал лавку, на стойке которой для всеобщего обозрения лежали холодные тающие фрукты, Мав всегда подходил и брал грушевый.

Санна была в восторге от тонких чуть подгорелых вафель. Однажды они ходили на пикник, и она принесла как раз стопку, чëрных, твëрдых и пропахших гарью. От этого Анури поморщилась, вспоминая горелый вкус теста на языке, однако глава их компании охотно тогда ела и даже с аппетитом.

Итак, значит, следующие остановки — лоф и какой-нибудь маленький ларëк.

5

«Но что подарить Рею?» — в который раз спрашивала себя Анури, хмурясь и проходя уже через шестую улицу по её подсчëтам.

Стишок был и на это, впрочем:

«Для близких, для сестёр и братьев,

Будь добр, всё то, о чëм мечтали

Они, в подарок упакуй. Потрать

Свои монетки на них,

Ведь уничтожены их сказочные дали,

Кроме смерти нет вещей других».

И, пожалуй, в этом и была проблема: Анури просто не знала, что взять.

Может, книгу? Нет, это было слишком банально и в какой-то мере, наверное, мерзко. Будучи ребёнком, ты ждал чего-то невероятного и потрясающего твоë воображение, а тебе в итоге дарили книгу. Ты надеялся на буквально всё что угодно, но тебе лишь вручали учебник или какой-нибудь приключенческий детский романчик.

И, нет, в этом не было ничего плохого, и Анури, и Солдрей любили это, но... это было как-то не празднично. Как будто можно было придумать что-то лучше, чем книга.

И Анури пыталась, но ничего не приходило в её голову. Может, тоже что-то вкусное взять?

Нет, это выглядело бы, как отмазка для всего праздника: «Мне лень было что-то выдумывать, поэтому держи шоколад». С точки зрения Анури, это было бы довольно низко, поэтому она сразу отмела этот вариант в сторону.

О, новая игрушка! Можно было бы её взять. Но тогда возникал логичный вопрос: а какую именно?

Потерявшуюся в размышлениях Анури сбил с ног какой-то человек, столкнувшись с ней и врезавшись в неё. Колени её о брусчатку поцарапались, и она зашипела от резкой боли.

Сзади донёсся крик:

— Под ноги хоть смотри, дура!

«Сам такой», — подумала Анури, поднимаясь на ноги и фыркая, а внутри сдерживала раздражение.

Колени щипало, но стоять было можно, так что, помогая себе самой руками, Анури поднялась.

Оглядевшись по сторонам, она вновь осмотрела толпы людей, вновь услышала нескончаемый шум, вновь ощутила локти людей, пихающих её вбок. Анури запрокинула голову, тяжело вздохнув. Почему так сложно было придумать да выбрать? Она опустила голову, приглядываясь.

Тысячи лавок и ларьков открывались ей: тысячи разноцветных вывесок с названиями магазинов пытались её приманить к себе, тысячи табличек со скидками и акциями хотели удержать её взгляд, тысячи продавцов кричали ей про «самый лучший товар», но взгляд Анури зацепился за совсем иное.

Уже полторы минуты она молча смотрела на удивительно пустующий магазин, а в голове крутилась одна единственная мысль: «Да, это оно!»

6

Дедушка часто приезжал. Он жил неподалёку, за городом, и ему не составляло никакого труда попасть в дом Рож и навестить свою дочь и двух внуков в любое время.

Потому его приезды, кои были не такие уж и редкие, а вполне себе частые, никогда не воспринимались как-то трепетно и по-особенному в семье, за исключением одной Анури.

Она всегда ждала его с нетерпением. А особенно его историй. А их у него было очень много.

Анури, конечно, могла сделать предположение, что что-то дедушка может придумывать, но все его истории были такими завораживающими, что она не хотела в них не верить.

Мама, как обычно (всегда неизменное «некогда»), была на работе, а Анури сидела на полу перед креслом с синей обивкой, на котором распластался дедушка. Тёмные глаза её сияли при каждом произнесëнном им слове, в отличие от Солдрея, сидевшего поодаль от них и, казалось, не воспринимающего все рассказы как нечто большее, чем «послушать на один вечер».

Дедушка был человеком костлявым: ну, то есть, настолько худым, что в некоторых местах тела действительно прослеживалось их выпирание. Смуглая кожа его была сухой и облазящей, движения — дëрганными и постоянно дрожащими. Длинные седые ломкие волосы спадали до плеч, застыв в состоянии какой-то волны. Глаза его были маленькие и такие же тëмно-карие, как и у остальных членов семьи.

— Он всё ещё здесь? — на удивление, первое, что спросил дедушка, длинными и дрожащими пальцами сминая синюю обивку в тисках.

Анури сразу поняла, о ком речь (и помрачневший вмиг Солдрей, видимо, тоже), и повернула голову в сторону окна, робко бормоча в ответ:

— Он не у нас живёт, но как бы да.

Дедушка с нечитаемым выражением лица вздохнул и отпустил тëмную-синюю ткань, погрузившись в размышления.

— Вот и чем ей прошлый мальчик не нравился, а? — как будто его дочь находилась в комнате, и он ругал её, смотря в пустое пространство. — Больно вылизанный он, конечно, я не спорю, но хороший всë-таки парень был, студент, конечно, но с амбициями... — дедушка нахмурил лоб, сморщив его. — Как его звали-то?

— Хóндир, — мягко вставила Анури и положила голову на ладони, вытянув лицо и внимательно смотря на дедушку. — Мама не сказала, почему они решили разойтись, но вообще ей почему-то нравятся с отвратной внешностью, — добавила ненароком она.

— Вот-вот! — вытянул указательный палец дедушка, как бы взывая к кому-то. — Я ещё тогда думал: а не заболела ли она часом, что на этот раз малец был красивый?

Анури хихикнула, закрывая рот ладонью и прикрывая свою улыбку.

Один Солдрей хмурился, как будто размышляя над чем-то. Как будто пытался решиться на что-то.

— Что такое, Рей? — дедушка вытянул шею, а дрожащие пальцы снова схватились за обивку.

Солдрей понурил кучерявую голову, отвëл тëмно-шоколадные глаза в сторону и растерянно вытянул ноги, сидя на полу. Как будто ища поддержки, он взглянул на старшую сестру жалобно, потом снова опустил взгляд, рассматривая свои серые штаны, поджал губы, и, наконец, твëрдо отчеканил:

— Зирпелль довёл Нурочку до потери сознания! — и быстро вскочил на ноги, рванув с места.

— Ах ты мелкий..! — возмущëнная всей фразой, Анури спохватилась, последовав за младшим братом.

Убежать Солдрей далеко не успел: старшая сестра схватила его за шкирку, как нашкодившего кота, и удерживала его на месте. Впрочем, после этого смуглый мальчик и не очень-то сопротивлялся.

— Я всего лишь хотел помочь! — Солдрей обиженно отвернулся в сторону.

Будь другая ситуация, Анури зацеловала бы своего младшего брата: какой же всë-таки хороший и заботливый ребёнок! Его чистосердечные порывы и душеизлияния всегда умиляли её и даже в какой-то степени вдохновляли: ей так хотелось не думать о последствиях, как и он, и делать всё то, что требовало сердце, но, когда она выросла, кое-что поняла, кое-что осознала: когда нужно промолчать, а когда говорить.

Анури понимала, что с точки зрения других людей не отличалась тактичностью. Даже её друзья постоянно и извечно говорили про «неудачные шутки в неудачное время» или что-то такое.

Но шутки — это шутки. Они и не должны восприниматься серьёзно. Анури осознанно это делала. И не потому, что она любила злить кого-то в стрессовых ситуациях, а потому, что это разбавляло атмосферу. В таких моментах важно мыслить холодно, а не нервничать, трясясь от страха. Люди, покричав на какой-то отвлекающий фактор, снимали напряжение.

И если бы это означало, что человек более рационально подойдёт к решению какой-либо проблемы, Анури была готова взять на себя роль отвлекающего и раздражающего фактора — почему нет?

По большей части она действительно была тактичной: понимала, что следовало говорить, а когда — нет, понимала, где это нужно было говорить, а не где — нельзя, понимала, кому это стоило говорить, а кому — нет.

Анури не могла винить Солдрея, который был просто наивен и лёгок по натуре, но ей казалось, что это было самое логичное: дедушке, то есть, старому и пожилому человеку, сказать про то, что его внучка потеряла сознание от того, что какой-то мамин любовник скрутил ей руки крапивицей слишком сильно. Да у него могло сердце не выдержать от подобного! Да и следовало ли ему, практически не участвующему в этом конфликте, вообще об этом знать?

Анури раздражëнно сказала, наклонившись к мальчику:

— Помогают не таким образом.

Солдрей обернулся, пискнув и разведя руками:

— Ну, если маме всё равно!

Опять же, Анури безумно ценила то, как решил помочь её младший брат — это действительно восхищало и умиляло. Но всë же...

Анури прищурила тëмно-карие глаза, вскинув голову:

— Ты прохожему тоже будешь рассказывать всё?

Однако в процессе спора они и не заметили, как дедушка уже как минуту молчал. Анури робко подняла на него взгляд. Он его стоически выстоял, бесстрастно глядя на неё.

Солдрей выполз внезапно из-под рук сестры:

— Ну, я пошёл! — и убежал прочь с той самой улыбкой на лице, которая говорила о том, что он считал себя победителем.

Анури глубоко вздохнула и вскинула голову, намереваясь пойти за братом, но за локоть её удержали дрожащие пальцы.

— Оставь его, — нежно проговорил дедушка своим осипшим голосом. — Составь мне компанию.

Смущëнная всеми сценами, которые вообще произошли, Анури присела на пол, около тëмно-синего кресла. Она думала долго и упорно, стоило ли ей говорить то, что у неё было на уме или нет, лучше сменить тему или дать дедушке самому заговорить? Но в итоге Анури решилась:

— Ты ведь не разочарован, да?

Дедушка в ответ весело рассмеялся:

— Отчего бы? — он улыбнулся зубами.

На лице Анури тоже невольно расплылась улыбка.

Тихий вздох слетел со старческого тела:

— Я разочарован лишь в Вóринг, — проговорил он, имея в виду свою дочь. — Ты не виновата в этом, поняла?

Анури серьёзно кивнула. Она и не собиралась слушать этого
Зирпелля. Он постоянно ей говорил какую-то нетрезвую и несусветную чушь.

Анури громко фыркнула, отворачиваясь. Её оскорбило даже самое предположение. Однако дедушка на это в очередной раз засмеялся, а потом сказал:

— Хочешь, я расскажу историю про духа огня? Так, знаешь... — он задумчиво посмотрел в окно, — разрядить атмосферу.

Глаза Анури засияли. Вот она! Очередная история!

Она придвинулась ближе к креслу.

— Ты знаешь, я даже знал её лично, — дедушка прикрыл глаза, как будто настольгически вспоминая. — Хорошая была девушка, но... — и тут он сказал твëрдо и холодно — Мëртвые должны оставаться мëртвыми, так что обещай её не вызывать, Нурочка, хорошо?

— А разве духов можно как-то вызвать? — возможно, Анури что-то упускала из виду, но она не слышала о таком.

Разве духи не просто существовали в предмете без возможности оттуда выбраться? Запертые там навечно и вынужденные чувствовать лишь негативные эмоции? Без возможности до кого-то достучаться?

Дедушка сжал обивку кресла, а голова отвернулась в сторону, словно ему и хотелось рассказать об этом, и претило одновременно.

— Духи имеют свойство засыпать. Они всё ещё существуют, но если о них никто не вспоминает, то со временем они погружаются в глубокий сон, в некое небытие, — объяснил он и снова повернулся к внучке. — Однако их всегда можно разбудить, позвав их по имени рядом с одержимым предметом. В основном, они, конечно, мало что могут сделать, будучи запертыми в простой предмет... — бормотал дедушка, смотря в пустое пространство и бессмысленно теребя синию обивку, и сморщился, как будто вспомнил что-то до боли неприятное. — Некоторые имеют гораздо больше сил, чем остальные. Эта девушка, Фэт... устроила массовый пожар после своей смерти в городе, где мы раньше жили с моей матерью. Так что прошу... — глаза его, карие, печально опустились на девочку. — Я знаю твою легкомысленность, но мëртвые должны остаться мëртвыми, Нури.

7

С широкой улыбкой на лице Анури открыла входную дверь, заходя внутрь. Резиновые сапоги шлëпали по полу от мокрой грязи с них, а с жëлтого дождевика капала вода.

Завтра был день Объединения, и в первый раз сама Анури была инициатором сегодняшней деятельности РЭДа. Она рассказала своим друзьям идею, а они вполне охотно согласились.

Разве что только Мав отказался, но он в который раз был в меньшем числе.

В целом, было очень даже весело. Санна, не стесняясь и не брезгуя от слова совсем, голыми руками брала дождевых червей, складывая их в общую банку. Черви эти выглядели то ли как опухоль какая-то, то ли просто как непонятно как движущаяся серо-розовая жижа, и у Анури это вызвало определëнную степень тошноты, отчего ей пришлось надеть удачно взятые с собой перчатки в то время, как Санна спокойно брала их в голыми руки (их, скользких, извивающихся и хлипко-мокрых) и даже смотрела, как они тихо ползали по ладошке.

«Если бы ты видела бараньи отходы, ты бы уже не брезговала тоже», — сказала тогда как что-то простое и очевидное Санна.

Впрочем, если Анури было просто противно, то Мав вообще стоял, понуря чëрную голову, и постоянно дëргался, когда черви пытались приблизиться к его резиновым сапогам. Не раз был тоненький вскрик, а польза от этого была нулевая, так что Санна сказала ему раздобыть пищу для червячков. И это он сделал с гораздо большей охотой, принеся через несколько минут сгнившее яблоко и листочки с кустов и деревьев. А к этому моменту Анури и посчитала, что насекомых на первый раз вполне достаточно.

Все бы они намокли насквозь под таким проливным дождём, но взяли, к счастью, дождевики и резиновые сапоги. Хотя такая погода не должна была вызывать удивления после долгой жары, всё-таки подобное чуть изумило Анури. Хотя, с другой стороны, ей это было очень на руку.

И сейчас она держала в руках большую банку, наполненную дождевыми червями, пожирающих листы и большое коричнево-красное яблоко. Улыбка от хорошего настроения обрамляла её загорелое лицо и, горделиво расшагивая, она проходила через белые больничные залы.

Знакомые медсëстры уставились на неё озадаченно, а уборщица практически вскрикнула от ужаса из-за грязи, разносимой резиновыми сапогами по кафелю.

Так как все продолжали неотрывно пялиться, несмотря на то, что выходки у Анури были и страннее, она вскинула голову, развернулась и ярко улыбнулась:

— Чего вы все? Я всегда так обедаю.

Пару смешков донеслось до её уха, когда Анури наконец дошла до лестницы.

Шустрыми и быстрыми шагами она поднялась на третий этаж, покыварялась в кармане дождевика, одной рукой держа банку с червями, а другой звенящей связкой ключей открывая запертую дверь, и вошла в знакомый и родной коридор.

Горящие свечи на люстре освещали прихожую, в которой воцарилась тишина, прерываемая лишь шарканьями Анури. Она сняла ботинки, встряхнула их от влаги и поставила их на входной коврик. Расстегнула пуговицы жëлтого дождевика, чуть потрясла им над тем же ковром, чуть-чуть смахнула капли с него руками и повесила на вешалку. Ключи бросила на столешнице, а банку с насекомыми пошла относить в свою комнату.

Дверь к Солдрею была приоткрыта, и Анури с любопытством смотрела сквозь щëлку. Перед мальчиком выстраивалась какая-то крепость из деревянных кубиков, параллелепипедов и пирамидок. Солдрей что-то чиркал на листе бумаге, лëжа на животе и перебирая ногами. Видимо, он рисовал примерный план строительства города перед ним.

С улыбкой хмыкнув, Анури ушла в свою комнату.

Штукатурные стены были окрашены в нежный розовый, а на полу, посреди комнаты, был круглый пушистый белый ковёр. Была парочка шкафов и одна тумбочка у кровати. Перед входной дверью на балкон стояло куча горшков с цветами, стоящие и на полу, и на двух подоконниках. Некоторые стебли тянулись к люстре со свечами, а другие безвольно валялись на полу.

На стене, около кровати, которая была придвинута к ней, были приклеены чëрно-белые фотографии и брата, и РЭД, и мамы, и дедушки, и даже одна родного отца.

Когда Анури чудом откопала её на чердаке, она изначально не хотела её вешать к остальным. Все на фотографиях, приклеенные к нежно-розовый стене, радовались или, по крайней мере, старались выдавить из себя улыбку.

А отец на фотографии был хмур и угрюм. У него были чëрные густые усы, толстые брови, лысина и большие глаза. Большего, наверное, и нельзя было разобрать на чëрно-белой фотографии.

Отца Анури помнила очень и очень смутно. Она помнила, что он был, но забыла его внешность. Она помнила, что тогда мама так часто разговаривала с ней, играла, учила её, но не помнила, каков был отец. Она помнила, что в какой-то момент он исчез, но не помнила его смерти. Она помнила мамину скорбь, но не помнила цола.

И всё то, чего Анури не могла вспомнить, она как раз узнала постфактум, что через несколько месяцев после рождения Солдрея его зарезали на улице ножом грабители, что их посадили в тюрьму, что цол был в виде хорька, что маме пришлось работать вдвое усерднее, ведь никто ни с кем не делил обязанности больше...

И Анури действительно понимала, почему мама не могла уделить им время.

Но это не значило, что её это не обижало и...

Входная дверь два раза громко хлопнулась, а половицы то и дело скрипели.

Сердце Анури упало, и она притаилась, практически не дыша.

Тяжёлый скрип прошёлся вновь. Грузные шаги, медленные, заваливающиеся...

Сердце пару раз ёкнуло, отдавая стук свой по всему телу, а Анури прикрыла тëмные глаза, мысленно продумывая в голове, как улизнуть, если вдруг что. Конечно, Зирпелль обычно не ходил дальше гостиной, но на нетрезвый ум в голову может прийти абсолютно любая идея.

Раз шаг, два шага...

Возможно, стоило подпереть под ручку двери стул?

Три шага, четыре шага...

Нет, наверное, это неудачная идея. Что если он сломает дверь из-за этого?

Пять шагов, шесть шагов...

Выбегать из комнаты в случае распахнутой Зирпеллем двери?

Семь шагов, восемь шагов...

Нет, тоже такое себе: а вдруг за руку успеет подловить?

Девять шагов, десять шагов...

Да и спрятаться в комнате негде, разве что...

Одиннадцать шагов...

Балкон! Как Анури могла про него забыть?

Двенадцатый шаг: звук упавшей деревяшки, злобные мычание и маты и последовавший за этим мальчишеский вскрик.

«Солдрей!» — в истерике опомнилась девочка, распахивая дверь и поскорее добираясь до гостиной.

Эти омерзительные тощие вытянутые руки с проглядывающими синими венами на них сжимали тонкое мальчишеское горло. Зирпелль держал Солдрея в воздухе, смыкая свои пальцы вокруг его шеи. Кудрявый мальчик хныкал, заливаясь слезами, шмыгая носом и кряхтя.

— А-а-нур-р, — заикался от нехватки воздуха Солдрей, заметив боковым зрением сестру.

И всё остальное для Анури как будто испарилось. Не существовало ни просторной гостиной, ни кухни, ни больницы — ничего. Темнота сомкнулась вокруг них троих, и больше ничего не было. Чëрный как будто мраморный, пол. Густая ночь вокруг, лишëнная звëзд, ведь они — символ света, а какое здесь могло быть светило?

В конце концов, именно светило здесь и душили, и жëлтый тëплый свет постепенно мерк, таял, растворялся в водах тьмы.

Каждый всхлип Солдрея отдавался эхом. Анури хотела прогнать эти звуки, но они то и дело возвращались к ней, напоминая о её беспомощности. Она ничего больше не слышала: только задыхающуюся грудь и слëзы. Она думала, что как-нибудь сбежит от них, но заикающееся «Анури» постоянно прилетало назад, как бумеранг.

Ей так хотелось сдохнуть. Она не могла смотреть на эти слëзы.

На чëрном полу валялась деревяшка, кубик, что младший брат использовал при строительстве. Неужели Зирпелль сломал её, его крепость, а Анури была так беспомощна, что даже ничего не могла сделать?

Убейте её кто-нибудь. Она не могла больше слышать всхлипы.

«Я бы сделал что-то такое, — вспомнился Анури Солдрей в ту звëздную ночь на балконе, — от чего бы Зирпелль уже не смог встать на ноги».

Девочка вновь опустила взгляд на деревяшку. Он просто... ударил его им. Бросил детальку в него, и Зирпелль разозлился.

Анури могла бы сказать, что это вина самого Солдрея, но не имела права: это она не объяснила, что не следовало так делать. Она не восприняла его слова всерьёз — и это её ошибка.

Анури непрочь была бы умереть. Она заслужила: это её вина.

И темнота обнимала её. Мрак отрастил из ничего себе когтистые руки, вцепившись ими в футболку. Анури слышала, как рвалась ткань на ней, как ниточки сползали на чëрный мраморный пол, оставшись у ног.

И когти добрались до человеческой плоти. Кривой ноготь срезал эпителий, оставляя глубокие раны. Кровь вытекала и вытекала, вытекала и вытекала, окрашивая остатки не разодранной тьмой одежды.

И пусть, Анури заслужила растерзание мраком.

А в голове звучали лишь кряхтение и слëзы, крича как будто: «Борись!»

Ниточки из клочков одежды, свалившиеся на пол, обвили ноги, повязывая их вместе и скрепляя вечными узами навсегда так, чтобы Анури никогда не сдвинулась с места.

И пусть, она заслужила онеметь от неподвижности.

«Борись!»

Коготь тьмы разрезал грудь, и полился фонтан кровавый наружу, отчего Анури чуть откинулась назад. Она пошатнулась, но нити удержали её на месте, не давая завалиться.

И пусть, Анури заслужила смотреть на это ужасное представление приближающейся смерти вечно.

«Борись!»

Ручища тьмы схватились за края глубокого пореза, раздвигая кожу в разные стороны. В груди образовалась самая настоящая красная бездна, состоящая из органов.

И пусть, Анури заслужила того, чтобы мрак поглотил её изнутри.

«Борись!»

Третья рука мрака прошла внутрь грудной клетки. Анури чувствовала, как пальцы ковырялись в органах, ненароком разрезая их.

И пусть, она заслужила быть съеденной заживо.

«Борись!»

Анури глотала тьму не ложками, а литрами, она задыхалась, и её рвало мраком. Ей было плевать. Если Солдрей умрёт, пусть её мозг собственными силами разорвёт её на кусочки, сожрëт, сотрёт само её существование, как ластик уничтожает рисунок.

Но в голове звучали лишь кряхтение и слëзы.

Но... Что если действительно...

Может, стоило попытаться? Хотя бы чуть-чуть? Попробовать?

Руки мрака заткнули ей рот, а внезапно ставшие чëрными нити удерживали ноги на месте. Пальцы приложились к её ушам, томно и завлекающе шепча: «Присоединяйся!»

Анури бы хотела, но...

«Борись!»

Чëрные нити крепче обвили ноги, царапая их. Когти покрывали ранами органы, ручища заставляли голос онеметь.

Ей казалось, что её держали на цепях. Анури ничего не могла сделать. Только глотать тьму и смотреть на слëзы задыхающегося мальчика с загорелой кожей.

Это её вина. Она ничего не сделала, не объяснила ему, что не нужно так делать.

Это из-за неё он сейчас задыхался.

«Это из-за тебя!» — гоготал мрак. — Из-за тебя! Из-за тебя! Из-за тебя! Из-за тебя!»

И что-то в смеющейся и издевающейся темноте помогло Анури сдвинуться с места. Но не сильно. Нити тьмы натянулись на ноги вновь, пока девочка изо всех сил пыталась сделать шаг.

«Из-за тебя! Из-за тебя! Из-за тебя! Из-за тебя!» — продолжал измываться мрак, а Анури сделала ещё шаг навстречу.

«Из-за тебя! Из-за тебя! Из-за тебя!»

И ещё шаг.

«Из-за тебя! Из-за тебя!»

И ещё.

«Из-за тебя!»

Совсем чуть-чуть...

«Если бы не ты..!»

Нога Анури резко врезалась в живот Зирпеллю, отчего мальчишеское тело грохнулось о пол, а тьма выпустила её из своих оков. Солдрей болезненно вскрикнул, потирая тело и жадно глотая воздух.

В нос Анури в отместку прилетел кулак, пока она не схватила младшего брата за руку, быстро не вбежала в свою комнату, не вышла на балкон и не закрыла дверь.

8

— Не нужно... — хотела начать Анури, но Солдрей её упрямо перебил:

— Нужно!

Пробыв некоторое время на балконе, а точнее, до вечера, и дождавшись, когда Зирпелль ляжет спать, они вышли. Анури просто хотела пойти в кровать, но Солдрей стащил ключи со столешницы в коридоре и повёл её за руку к случайному медицинскому кабинету, несмотря на её сопротивления и его собственное незнание, куда идти и что делать.

Дело в том, что спустя время кровь из носа перестала течь, но какими-то престранными и неравными периодами красная жидкость опять начинала капать. Анури знала, что дело это проходимое: засунуть ватку в нос да подождать — и всё нормально, но Солдрей отказывался, верещал детским лепетом, что не позволит ей страдать (хотя боль в носу прошла, лишь кровь иногда текла) и что только после того, как он вылечит этот недуг, они отправятся спать, хотя даже не знал, где какой находился кабинет и что именно ему нужно для выздоровления больного.

Анури три раза сказала, чтобы он просто дал ей ватку, но Солдрей не слушал, убеждëнный в чëм-то своём, что было у него в голове.

— Так... — смущëнно пробормотал смуглый мальчик, щуря тëмные глаза на зенритские буквы на этикетках с лекарствами в открытом им ящике. — Что мне нужно сделать?

— Ничего, — Анури сидела на койке и дрыгала ногами от скуки. — Просто дай мне ватку, если хочешь помочь.

Солдрей лишь фыркнул это.

В медицинском кабинете было душно. Периодически Анури оттягивала от себя ворот футболки, давая груди подышать. Жар был тяжëл, и от него у неё кружилась голова. Она чувствовала, как духота комнаты давила на неё, расплавляя и мозги, и логические мысли. Пот струился по её загорелому лицу, стекал по вытянутому носу и совершенно не охлаждал, хотя должен был, по идее.

Виски отбивали уже барабанный ритм и, чувствуя, что не выдержала бы ещё минуты, не свалившись с ног, Анури побежала к окну, открывая его на распашку.

Приятный свежий воздух наполнил лëгкие, охладил лицо, и она удовлетворëнно вздохнула, ложась руками и грудью на подоконник, вытягиваясь навстречу вечернему ветру.

Анури думала, что бедствие остановлено, забыла о брате, но он тут же напомнил о себе, перед её носом хлопнув окном.

— Ещё простудись мне! — раздражëнно пропищал Солдрей.

Анури закатила тëмные глаза, которые уже болели от этой белизны в комнате.

— Здесь душно, Рей.

— Я не выпущу тебе, пока... — упрямо начал младший брат, прищуривая глаза, но Анури просто подошла к верхнему ящику, вынула белую распушëнную вату, отрывая несколько кусочков и засовывая в ноздри.

Она пару раз задержала пальцы на крыльях длинного носа, шмыгая, и вышла из кабинета, оставляя младшего брата лишь растерянно хлопать глазами.

9

Дедушка приехал поздней ночью, когда мама работала, а Солдрей с Анури спали. Последняя услышала скрип входной двери и, испугавшись, что это мог быть какой-то нехороший человек, притихла и прислушивалась.

Анури чувствовала сейчас себя слишком убитой и уставшей. Было ощущение, как будто она с упорством и потом сдала кое-как зачëт по физкультуре, села на лавочке, а теперь ей говорили сдавать это второй раз. Идти куда-то, кого-то видеть совсем не хотелось, когда и мозг, и тело спать хотели невероятно, отключив всевозможные мысли и эмоции, от которых и произошло это самое переутомление.

Сначала — радости при собирании червячков, потом — какое-то нашедшее чувство бреда при виде задыхающегося брата, а под конец — тихое раздражение.

Сейчас не было ничего из этого — лишь презрение, ненависть и какое-то омерзение. Всё не столько бесило или раздражало, сколько мазолило и так уставшие глаза. Всё не столько раздражало, сколько приелось так, что было тошно.

Да, это было то слово. Тошнило. Тошнило от всего: от дома, от больницы, от людей и от скрипучих половиц.

Так и хотелось всё и всех послать к чëрту и завалиться на кровать, наплевав на весь мир.

Но вместо этого Анури, размыкая слипающиеся тëмные глаза, прислушивалась к шагам, чтобы хоть понять, стоило ли биться в панике или можно было лечь обратно на подушку.

Шаги были медленные, спокойные, невесомые и лëгкие, а скрипы не протяжные и звонкие, а короткие и тихие.

Солдрей так не ходил — ходьба его была торопливой и напоминала бег, да и громкая она, как стучание лошадиных копыт.

Вот мама шагала тоже быстро, но тихо. Она будто постоянно ходила на цыпочках: чтобы никому не мешать, но при этом всё успеть сделать.

Следовательно, это не брат и не мама, а значит...

«Дедушка приехал», — догадалась Анури и нисколько не удивилась времени его прибытия, ведь пару раз было так же.

В другой ситуации девочка бы радостно бежала навстречу, но сейчас шла неохотно, заваливающейся походкой, чувствуя отвращение на всех и вся.

В темноте Анури разглядела очертания сгорбленной фигуры. Вечно дрожащими руками он пытался провести спичкой по коробку, но всё время промахивался. Внучка всё ждала, что загорится огонëк, но прошла минута, две, три, а на четвëртую из рук и вовсе выпала железная подставка со свечкой, грохнувшись об деревянные доски.

Вздохнув, Анури подошла к тëмной фигуре, наклонилась, подняла упавшие предметы, выхватила коробок со спичками и зажгла фитиль. Она различила при небольшом освещении дедушкино лицо и поставила светило на журнальный столик, находившейся около синего кресла. Он благодарно улыбнулся внучке, кожа покрылась морщинами, и он осторожно присел в кресло, дëргающимися пальцами перебирая ткань.

Анури села на пол и хмуро смотрела на старческую фигуру снизу вверх.

Дедушка смотрел на внучку, а она — на него. Анури смотрела на него, а он — на неё.

Переглядки могли продолжаться долго, если бы дедушка не прокашлялся в кулак и не спросил:

— Что такое, сладкая? 

Отлично. Замечательно. Здорово. Прекрасно. Теперь он знал, что ей неприятна сейчас была его компания. Ей ничья компания сейчас неприятна. Но дедушка воспримет это на свой счёт, а не на плохое настроение и нежелание общаться.

От этого ей было ещё более противно и мерзко.

Видя ухудшившиеся настроение, дедушка нахмурился, пробормотав:

— Мне уйти? — и поднялся с кресла.

Почему всё должно быть так сложно?

— Нет! — вскочила Анури и усадила обратно практически с яростью и слишком большой настойчивостью.

На этот резкий всплеск дедушка приподнял толстые брови, сморщил трескающиеся губы, но ничего не сказал, видимо, ожидая объяснений.

Анури запрокинула голову. Вздохнула. Закрыла карие глаза. Снова вздохнула. Снова открыла. Поморгала. Опустила голову, убирая волнистые локоны за уши. Снова вздохнула.

— Он снова пришёл, — промямлила девочка, пальцами царапая колено, — и... — она остановилась, на загорелом была лëгкая нерешительность, — снова всё испортил.

Анури решила не углубляться в подробности. Она не понимала, каким образом дедушка спокойно отреагировал на новость про её обморок, но услышав бы, что его внук чуть не умер от удушья, вот тогда бы действительно ему стало плохо. В этом даже сомнений не было. Лучше было опустить этот факт, так, на всякий случай.

— Это не твоя вина, Нурочка, — пробормотал дедушка, откидываясь на спинку.

Её. Это её вина. Анури не додумалась сказать младшему брату, чтобы он сидел в своей комнате и не рыпался, не додумалась пресечь подобное поведение ещё при самой первой фразе, что Зирпелль поплатиться от него.

Ей нужно было сразу обратить на это внимание, а не воспринимать это как шутку.

Это из-за неё он чуть не задохнулся.

— Раньше мне помогала расслабиться музыка, — проговорил задумчиво дедушка. — Но, — он вытаращил свои пальцы, что беспрерывно дрожали, — потом я физически не смог играть, и я нашёл кое-что другое, — с какой-то особенной тяжестью поднялся с кресла и прошёл в неизвестном направлении.

Анури помнила дедушкины рассказы о том, как он работал в лофе её прабабушки, как играл специальную музыку для привлечения клиентов: брал ложку или другую железяку и стучал по краям заполненных стаканов, аккуратно, нежно, с перерывами.

И он столько историй рассказывал с того времени, когда он был просто мальчиком на подработке в мамином заведении. Даже не хуже остальных, тех, что более сказочны, волшебны.

Ещё Анури помнила довольно странную, но, пожалуй, слишком интимную сцену, причём настолько, что она не решалась рассказать, что видела это. Дедушка тогда взял гитару и пытался играть, но пальцы его дрожали и, либо проскакивали мимо аккордов, либо струна издавала скрипучий протяжный звук.

И после ряда неудачных попыток он горько заплакал, с яростью ломая гитару. Щепки и доски летели во все стороны из-за его горя. Анури тогда настолько сильно перепугалась, что просто убежала в свою комнату и просидела там до конца дня.

Дедушка что-то снял с высокой полки и сдул пыль. Боясь, что он уронит это, Анури подхватила коробку в его руках, а он сел обратно на кресло.

Она задумчиво посмотрела на предмет.

Музыкальная шкатулка.

Она была железной, и на её внешней стороне были выгравированы ноты и зенритские буквы. К сожалению, в темноте, что освещалась лишь одной свечкой, Анури не могла разглядеть, что именно было написано. Сбоку же на коробке располагалась такая же железная ручка.

— Я подумал, — продолжал как ни в чëм ни бывало дедушка, — что раз я не могу играть, то буду слушать.

Анури аккуратно покрутила ручку. Она боялась, что звук будет громкий, однако вышли лишь тихие и звонкие «тик-тик» с периодически повышающимися интонациями и механическими звуками.

Задумчиво Анури положила шкатулку на пол. Заведëнная на раз, она продолжала играть, издавая незатейливую мелодию. Было ощущение, как будто капли воды, падающие на какую-то поверхность, стали насильно звонче, чëтче и тоньше по звуку.

Анури с удивлением обнаружила, что тихая музыка, льющаяся из железной коробки, была приятной. Она бы не сказала, что мелодия именно успокаивала, но какое-то умиротворение от неё точно было.

Всё казалось теперь не столько противным, сколько каким-то... терпимым.

Когда шкатулка перестала играть, Анури поглядела на неё, похлопала ресницами, свела толстые брови на переносице и тихо прошептала:

— А ты не знаешь, как заставить маму слушать?

Дедушка в размышлениях сжал синюю ткань кресла.

— Как насчёт того, чтобы помочь ей? Не знаю, по больнице, например?

¹День Объединения — праздник, который отмечается 17 Рану. Тогда Ячв создал Розберг, отсюда, собственно, и название — в честь этого события.

Это довольно семейный праздник, его принято отмечать в кругу семьи, за большим столом. Однако наслаждаются трапезой вечером — специально, чтобы после дня напряжëнной работы наконец расслабиться. Перед семейной трапезой также принято обмениваться подарками, причём каждому члену семьи принято дарить что-то определëнное. Например, родителям, а также бабушкам и дедушкам принято дарить именно украшения, а детям — одежду. Всё это направлено на то, чтобы сблизить членов семьи, что также является ещё одной причиной названия — день Объединения.

И, хотя праздник отмечается вечером в кругу близких, после этого следует три выходных дня, чтобы, опять же, провести время с членами семьи.

Друзей также принято считать частью семьи, однако на первом месте всегда стоит кровная, поэтому чаще всего друзья обмениваются подарками на следующий день после семнадцатого числа, а затем возвращаются обратно домой, к своим близким и родным людям.