У нас был дом,

Созданный для меня и тебя,

Пока не исчез он,

По разные стороны нас разделяя.

«To Build a Home» — The Cinematic Orchestra

1

В купе было темно. Здесь царил мрак, обнимающий спящих пассажиров, обволакивающий и ласкающих их. Единственное, что чуть-чуть мешало сближению с ним — небольшой свет из окна.

И можно было бы даже сказать, что тишина тоже не побрезговала визитом в эту ночь, но это было не так. Стены в купе были настолько тонкие, что храп из соседней комнатушки слышался и здесь. И он был настолько громким, что Санне хотелось придушить тех людей, несмотря на то, что в соседней каморочке была как раз её родня. И это ещё не говоря о том, что поезд ехал и, соответственно, издавал громкие звуки дребезжания об рельсы и свист из трубы. А ещё и подтрясывало его — вероятно, для большего дискомфорта.

Ну, почему не существовало чего-то, что заглушало бы посторонний шум? Это же невозможно!

Санна уже который час брыкалась в койке, лëжа то боком, то на спине, то на животе, а сон всё не приходил к ней. И не приходил он, потому что его задерживал на пути к Санне храп родных с соседнего купе. Сон-то получил всë-таки приглашение, и он бы обязательно пришёл к этой девочке, но шум загораживал ему проход.

Санна схватилась за подушку, сжимая её тëмными пальчиками, вцепляясь в ткань ногтями и ударяя ею себя по лбу. Она застонала, прижимая к лицу мягкий предмет, пока руки не расслабились и не выронили его.

Санна устало вздохнула, протëрла ладонями лицо и осторожно ступила босыми ногами на пол, немного шурша на тëмно-зелëном ковролине и чувствуя мурашки по телу от холодка, гуляющему по купе. Она подошла к выдвинутому столу, который был завален абсолютно всем: сумками, едой, книгами, одеждой... И среди всего этого на данный момент барахла стояла свеча на бронзовой подставке, сзади — стеклянный купол, а рядом лежал коробок.

Достав одну спичку и чиркнув её концом о картон, Санна осторожно поднесла огонëк к фитилю. Медленно, но верно пламя распространилось, и девочка сдула его со спички, небрежно бросив на стол. Она потянулась к куполу, напоминавший большой стакан, негранëный, ровный и гладкий, и закрыла им свечу. Так и горело пламя за прозрачной преградой, даря небольшое освещение.

Санна вновь присела на кровать и, лëжа на животе, подползла поближе к окну и прислонялась к нему, руками притрагиваясь к толстому стеклу.

На улице вовсю господствовал месяц Фундай, дребезжа по окнам морозами, ознобом карабкаясь по телам, как паук, завывая ветрами свою старую песню, никому не интересную, расшибаясь об стены, когда его не слушали, не ждали и не хотели его видеть. И Санне, укутанной в тëплый колючий свитер, Фундай представлялся этаким озлобленным и недопонятым творцом, что писал картины и пел свои песни, но никогда не получал должного признания, а от того и гневался.

Даже сейчас холод стучал озлобленно по стеклу, как будто так и крича: «Да посмотрите же, посмотрите! Разве вы не видите эти прекрасные узоры, что я разбросал по окнам так элегантно и красиво? Разве вы не слышите мой бархатистый голос?»

И, чувствуя некоторую досаду за это, Санна озябшими маленькими пальцами, которые на самом деле следовало спрятать под одеяло, водила по стеклу, следуя за каждой линией, пытаясь понять сакральный смысл данного произведения.

— Чего... — послышалось с другой стороны полусонно с шарканиями в постели. — Чего не спишь? — спросила мама, потягиваясь и хрустя частями тела, пока вставала и щупала на полу тапочки.

Санна немного поводила по стеклу и остановилась, пряча тëмные пальцы в рукава бежевого свитера. Санна махнула на выход, нарочно издавая как можно меньше звуков, чтобы мама поняла, что дочь имела в виду.

— Их храп даже здесь слышен.

Мать прислушалась, наклоняя голову и колыхая толстую чëрную, как уголь, косичку. Такими же, как и у дочери, медовыми глазами осматривая маленькую выделенную комнатушку.

Практически всей семьёй (а семья у Санны очень даже большая, если считать всех, кто жил и живёт на фамильной ферме) они отправлялись на поезде в Óрдмелль¹ (можно сказать, на отдых, потому что Санна не знала и не совсем понимала, для чего они ехали). Конечно, зима — не самое удачное время года, однако раз уж решили родители ехать зимой, то что поделать? Хотя, с другой стороны, сильные морозы были пока только в Лавруге² и Роздене, а в Ордмелль вроде как ещё не дошли, а потому льды ещё не образовались, чтобы, сойдя с поезда, нельзя было переплыть на корабле с порта.

Санна надула щëки и скрестила руки на груди, уставясь в окно, однако, отдалив голову, увидела, что морозные узоры складывались в какой-то причудливый рисунок животного.

Мама приподнялась на локтях, и койка немного скрипнула при движениях. Она откинула толстую тëмную косичку назад и потëрла переносицу. На темнокожем лице, напоминавшем по цвету тëмный горький шоколад, были видны сонливость и невысыпание, однако они быстро исчезли, стоило ей подойти к дочери, присесть рядом с ней. Длинными тощими пальцами мама гладила распущенные чëрные волосы Санна, будто бы расчëсывая их.

Девочка же лишь продолжала вглядываться. Казалось, это было похоже на птицу? Вон был клюв, а там — когти и что-то вроде маленьких глазок, а фигура — статная, но с правильной осанкой...

— Хорошо, что мы всë-таки одни, а? — улыбнулась мама искренне, наклоняясь к дочери, а её голос, всегда такой тихий, спокойный и медленный, будто бы гармонировал с обстановкой.

Это был воистину странный поезд. Какие-то купе были двухместные, а какие-то —  огромнейшие для большой семьи. Во втором как раз и заселились отец, бабушка с дедушкой, двоюродные братья и сëстры и ещё какие-то там родственники (У Санны всегда была проблема с запоминанием, кто кому приходился). Их поселили там, а вот Санну с мамой — в двухместный, потому что не все влезли в огромный купе.

Девочка прислонилась к стеклу лицом. Так рисунок на окне становился менее очевидным, но Санна, казалось, догадывалась. Она снова отодвинула голову назад и взглянула.

— Смотри, мам! Ворона! — на стекле мороз действительно нарисовал что-то замудрëнное, но напоминавшее птицу.

Мать задумчиво хмыкнула, положив свою руку поверх дочери, сжимая её ладонь.

— Откуда ты знаешь, что это ворона? — она ухмыльнулась, проявив морщинки около щëк и губ, водя пальцами девочки по силуэту фигуры на окне. — Возможно, это голубь.

Теперь, когда Санна начала присматриваться, она поняла, что ворóны были больше, крупнее, чем то, что было на стекле. Да и клюв у птицы здесь являлся каким-то маленьким треугольником. И шея тоньше...

— Нет! — упрямо сказала Санна, надувая губы и не желая признавать свою ошибку. — Это ворона!

— Ладно-ладно, — с улыбкой сдала позиции мама, не держа зла и не кипя внутри. — Хочешь, — она постучала по жëлтым бусам на шее, произнося каждое отдельное слово размеренно, — я расскажу тебе легенду о Белой вороне?

Ресницы девочки удивлëнно затрепетали, губки приоткрылись, а в медовых радужках блистали искорки нетерпения.

Мама засмеялась, и даже он, смех, вышел тиховатым и спокойным, словно она сдерживала эмоции, хотя это было точно не так. Просто был такой нрав... текучий и медлительный что ли?

— Только ты должна лечь, ладно? — на это Санна энергично кивнула, поспешно ложась в кровать.

Мама вновь тихонько засмеялась и так же тихонько поглаживала тëмные волосы Санны.

— Давным-давно, — начала она размеренным усыпляющим голосом, — когда Розберга ещё не существовало, было три народа: суквы, дены и зенриты. Они развивались обособленно друг от друга и сформировали свои собственные традиции и культуру, — осторожно притронулась к стеклянному куполу, в котором до сих пор ярко горела свечка. — Какое-то время они даже не знали о существовании друг друга, пока вождям не пришла в голову идея обследовать дальние территории для расширения своих земель. И, когда они прознали о существовании друг друга, никто не мог вынести мысли о том, что они будут делить почву и землю с кем-то ещё, — мать притянула свечу на край стола, поближе к ним двоим. — Ты знаешь, только из-за вражды трëх племён в том далёком прошлом в языке людей есть слово «война», — она грустно улыбнулась и провела пальцем по носу дочери, усеянному веснушками, как будто пересчитывая их. — Зенриты постоянно совершали набеги на чужие племена, разоряя их. Дены пытались им помешать, защищаясь и нанося ответные удары, но это всегда было безрезультатно: бессмысленная бесконечная борьба. А страдали больше всего суквы, предпочитавшие просто защищаться. Но однажды, — мама затаила дыхание, — на свет родился маленький мальчик, рождëнный от двух племён: денов и зенритов. Его звали Ячв. Так как между народами шла вражда, они попытались его убить, однако именно тогда появилась Белая ворона, — медовые глаза девочки заблистали в любопытстве. — Она была полностью белой: перья, глаза, клюв, когти. Белая ворона в самом прямом значении. В общем, — мама сложила руки на постели и положила голову на них, — она гаркнула на них так громко, что мечи сломались. Она гаркнула так громко, что расплавились щиты. От её гарканья полегло тысячи воинов, что денов, что зенритов. И, чтобы обезопасить мальчика, Белая ворона схватила его за пелëнку и улетела в далëкие края, а точнее, к суквам. Белая ворона знала, что они смогут позаботиться о Ячве. И именно так и произошло. Суквы приютили мальчика у себя и растили, как своего жителя, — звучало, как окончание, но мать продолжала, поправляя косичку чëрных волос. — Ячв подрос, а суквы загорелись идеей об объединении трëх земель. И не малую роль мог бы сыграть и сам Ячв, будучи дитём трëх племён. Мальчик буквально символизировал самим своим существованием объединëнный мир. У Ячва был долг, и он его исполнил, как видишь, — она развела руками, как бы указывая на то, что вот он, Розберг, мир, в котором они жили сейчас. — Он назвал объединëнные земли Розбергом и установил единую столицу — Розден, где на протяжении всех веков и по сей день стоит замок королевской семьи — главный символ власти. Говорят, что Белая ворона сопровождала Ячва до самой смерти, — заключала мама. — Немногие знают эту легенду, но она существует. Некоторые художники даже изображают Ячва с Белой вороной на плече.

— А что... — Санна зевнула, когда глаза слипались, и её клонило в сон. — Что это за Белая ворона?

— Никто не знает, милая, — мать утешительно погладила дочь по волосам, закрывая ей глаза. — Большинство считают, что это перевоплощëнный ангел. А некоторые верят, что это был сам Бог. Но это и не так уж важно, — она подняла купол и задула свечу, поднимаясь с пола. — Тебе пора спать, — поцелуй в лоб. — Нуйти, Санна.

— Нуйти, мам, — полусонно бормотала дочь в ответ.

2

Ордмелль был по-своему красив.

Всё было так непривычно: половина города буквально стояла в озере. Дома были каменные, из булыжников, не очень высокие и достаточно однотипные. Если бы Санна гуляла в Ордмелле одна, она бы точно потерялась, ведь одна улица походила на другую: узкие проходы, много закоулков, одноэтажные серые дома, одинаково блëклые, с треугольной крышей и равномерно расположенными окнами. С этой точки зрения, Ордмелль казался унылым и даже в какой-то степени мрачным, однако вся эта серость ему как будто была к лицу. Увидев город таким, каким он был, сложно было его представить как-то иначе — вот настолько всё казалось в нëм правильным.

И определëнный шарм Ордмеллю точно добавляло то, что он наполовину стоял на воде с помощью каменных балок, прикреплëнных ко дну огромного озера Ерна. Он был похож чем-то на портовый город, часть которого совсем чуть-чуть касалась воды, а другая всё равно была на суше, в отличие от Ордмелля, где целые улицы и дома стояли так, будто и не существовало никакой воды.

Единственное, что, пожалуй, очень ярко выделялось на фоне всей этой отчасти красивой серости — главный храм города. Да, он всё ещё был из камня, да, он имел всë такой же оттенок цвета, но он принципиально отличался от остальных домов, во-первых, своим размером, во-вторых, золотыми и блестящими куполами, в-третьих, тем, что он напоминал замок своими пристроенными башнями, причудливыми крышами и отсутствием стëкл в каких-то местах.

Именно в этот храм и направлялась семья Ючиан. Впереди шли двоюродные братья и сëстры Санны, её бабушка с дедушкой и её тëти с дядями, а вот сзади — сама девочка и её родители.

И пока в Лавруге, на их ферме, вовсю царила зима, здесь ещё стояла погода осени с голыми деревьями и лишь приближающимися морозами, несмотря на смену месяца в лонском календаре.

— А для чего мы здесь? — спросила Санна, с любопытством осматривая здание храма, к которому они медленно приближались, ступая по брусчатке.

У города не было стен, а потому среди тысячи домов можно было легко увидеть вдалеке голубую гладь озера. Это всё ещё казалось таким странным и непривычным, как будто они были на каком-то плоту, что вот-вот утонул бы, но этого не происходило — Ордмелль прочно и твëрдо стоял.

— Пробудить твои таланты, конечно же! — с гордостью заявил отец, улыбаясь.

Санна моргнула и уставилась на маму, забыв про то, что она спросила, ведь отвлеклась на причудливый и ранее не виданный никогда город. Санна просто растерялась, а фраза отца звучала странно при забытом контексте.

— Мы не устраиваем вóйны, — сказала мать, задумчиво теребя жëлтые бусы на шее и осматривая с интересом окружающие здания, — однако важно уметь владеть оружием каждому человеку. Даже если твоим оружием будут обычные кулаки*³.

Рябь на воде поблëскивала, покрываясь желтизной от утреннего света. Холодный ветерок морозил веснушчатый нос, что заставлял его опускаться в жëлтый тканевый шарф, стëкла круглых очков запотевали, и Санне приходилось постоянно их протирать руками в тонких перчатках. Шапка постоянно слезала с тëмных длинных волос, из-за чего её нужно было поправлять. В некоторых местах каменной дорожки скапливалась влага, отчего обувь хлюпала и чутка промокала.

— Я не понимаю, — смущëнно пробормотала Санна, ступая в очередную лужу.

— Милая, — мама хотела взять её руку, но внезапно закашлялась.

Громко, тяжело, прерывисто закашляла. Муж постучал по её спине, думая, что она подавилась слюной, но приступ не прекращался: мама всё ещё хватала отчаянно ртом воздух, когда кашель сострясал всё её тело, отчего она дрожала и горбилась.

Мать оболокатилась о стену дома, руками вцепляясь в камень так, будто сейчас все пальцы будут в кровь просто от сжатия. Она ни на кого не смотрела, глядела вниз, под ноги, наклоняясь к земле, но удерживая себя в относительно ровном положении, держась руками за стены. Лицо её, круглое, милое и всегда добродушное, покрылось не столько пеленой страха, сколько отвращения. Она стискивала зубы, а её тëмная кожа, практически чëрная, даже не бледнела, а, казалось, зеленела, и под глазами появились мешки, которых и в помине не было буквально минуты три назад. Ощущение было (или так виделось самой Санне), что кожа будто бы сползала, так как кости стали особенно сильно выпирать на худом и стройном теле.

А мама всё кашляла и кашляла, кашляла и кашляла. Муж снова попытался прикоснуться к супруге, но она грубо оттолкнула его, всё ещё заливаясь таким страшным грозным кашлем. Будто и никакого другого звука не существовало кроме отчаянных попыток что-то сплюнуть и глотнуть хоть немного воздуха.

Санне впервые показалось, что часы решили остановиться: стрелки не двигались, и вся жизнь замерла. На секунду ей пришла в голову мысль позвать или дедушку, или дядю, или ещё кого, но так же быстро она обнаружила, что вся остальная семья уже ушла. Наверное, в злосчастный в этот момент храм.

Слава Богу, какой-то плевок мерзкой и странной субстанции вылетел, и мама застонала, запрокидывая голову и жадно глотая воздух.

— Вот поэтому надо накрываться двумя, а не одним одеялом, — хмуро пробормотал отец, почëсывая небольшую бороду.

Жена убийственно взглянула на супруга, и последний более ничего не сказал, когда обычно добродушные жëлтые глаза ожесточились.

Мама сделала последний вздох, восстанавливая дыхание и нервно заправляя выбившиеся из толстой косички локоны, и вновь взяла дочь за руку, поведя её вперёд.

— Всё нормально? — тоненьким голосом спросила Санна, смаргивая внезапно образовавшуюся пелену слëз.

Мама вздохнула тяжело, закатила медовые глаза кверху, аккуратно прикоснулась к щекам дочери, поглаживая их. Она медленно проводила пальцами по лицу и дошла ими до ушей, прикоснувшись к одушке зелëных очков и так же аккуратно, с нежностью снимая их с детского личика. Даже мутным и сморщенным взглядом Санна обнаружила, что стëкла запотели (как она не обратила на это внимание?), и сморгнула, отчего одинокая слезинка стекла по щеке. Одной рукой мама держала очки, а другой ласково стëрла солëный ручеёк.

— Ну, что такое? Что ты опять плачешь, милая? — тихий нервный смешок.

— А ты как думаешь? — развëл руками отец, саркастично хмыкнув.

Мама лишь вздохнула, ничего не сказав. Она покачала головой, вынимая из кармана своей куртки тоненький голубой платочек, и вытерла им окуляры. Протянула их дочери, а та благодарно взяла, цепляя на нос и моргая.

Муж подхватил супругу за локоть, прижав к себе. Они продолжили путь, а Санна думала, что на неё нашло пару минут назад. Она даже не заметила, как заплакала. Просто смотрела на приступ кашля, смотрела в каком-то немом ужасе, не смея кричать, как будто это было запрещено. Почему Санна молчала, почему она просто смотрела, почему она ничего не сделала, почему она испугалась, почему, почему, почему, почему...

Столько «почему»! Аж голова разболелась. Санна зашипела про себя, потирая висок.

Загадочное слово на букву «ᛋ» так и вертелось на языке, кружило вихрем в мозгу, застревало в горле, но Санна не могла позволить себе даже подумать о том, что внезапно ставшее костлявым лицо было похоже не на приступ кашля, а на предвестник...

Санна закусила язык. Папа всегда говорил ей, что нельзя думать в таком ключе. Если бы она думала об этом, всё бы именно так и произошло.

А Санна не хотела бы этого, поэтому мотнула головой, как бы прогоняя вредные мысли.

— Тебе, — отец Санны посмотрел на её маму, сжимая тонкий локоть и внимательно её разглядывая на признаки болезни, — на обратном пути купим лекарства.

— Я себя чувствую... — хотела было начать тихо и спокойно она, напоминая своим поведением какого-то мышонка, но дочь перебила её возмущëнно, вытянув, как по наставлению, указательный палец:

— Болеть запрещено!

Мама слабо и грустно улыбнулась, а отец засмеялся, отчего Санна сама заулыбалась зубами.

— Слышала? — спросил он, обращаясь к своей жене и легонько пихая её вбок. — Ребёнок сказал, что запрещено. Её слово — закон!

Тут и мама не удержалась, тихонько засмеявшись.

Санна с улыбкой обернулась, мельком взглянув на берег у озера, однако быстро это сменилось продолжительным и непонятливым взглядом. Вроде всё было нормально, а вроде что-то так и просачивалось под кожу, сжигая её, когда Санна продолжала глядеть.

На берегу сидел мужчина с тëмноватой кожей и коротко стриженными волосами. На вид ему было лет двадцать-тридцать. Возможно, даже чуть больше. Санна не могла понять на таком расстоянии, к сожалению.

Статным он не был, скорее, долговязым и высоким, и пальцы издалека были длинные и тонкие.

Как и было сказано ранее, ничего странного. Однако смотря на этого мужчину, Санна чувствовала себя плохо и невоносимо. Что-то как будто так ей и кричало: «беги, беги, беги!» Это было иррационально и очень глупо, но даже издалека чувствовалось в этом человеке что-то неправильное и отталкивающее.

Было в нëм нечто странное всë-таки. Санна не знала что и не понимала, почему, но впечатление он создавал того, кто приносил опасность за собой следом.

Санна покачала головой, отворачиваясь и поправляя длинные тëмные волосы.

Должно быть, последствия её излишних переживаний.

3

— Посмотрите, — говорила настоятельница, вынимая что-то из странной коробки.

Храм напоминал внутри своеобразный музей. Многие вещи находились за стеклом, к ним нельзя было прикасаться, и была девушка, которая всё показывала и рассказывала. Тем не менее, в отличие от музея, храм был не просто пустым помещением, которое заполнили экспонатами. В стенах были вдолблены колонны, и на конце их, ближе к потолку, — статуи полчища рук, тянувшихся к священному Берегу. И хотя это всего лишь были ладони, по каждому пальцу можно было понять эмоции: кто-то яростно хватался, кто-то безвольно тянулся, а кто-то с отчаянием вытягивал руку.

Вместо обычных стëкл здесь стояли витражи: разноцветные, пëстрые и яркие. И они все изображали священные события истории. Вон, на рыжие волосы Ячва бросали позолоченную корону. Вон, человек на коленях сидел перед Йуном, опустив голову к груди и сплетая пальцы. Вон, король Ы́ркаг пальцем указывал на толпу и стоящий посередине неё столб с привязанным человеком и горящим огнëм: ввод закона про сжигание людей во имя всех благодетелей.

Всё внутри было каменное и пыльное, а помещение оказалось настолько огромным, что отдавалось эхом каждое слово.

Санна чувствовала себя неуютно, хотя ей действительно было интересно. Её двоюродные сëстры и братья сидели совсем рядом, и они вели себя, как неугомонные дети. Впрочем, стоило ли их осуждать, учитывая, что Санна — сама ребёнок?

Но, тем не менее, она вела себя тихо, смирно и очень спокойно, сложив руки на коленях, а они, эти вечно активные дети, брыкались, смеялись, шушукались и прыгали. Это неимоверно раздражало, когда Санна всего лишь хотела послушать женщину.

Она уж молчала про то, что это был храм. Это было довольно неуважительно.

И почему родители решили посадить их в один ряд, всех вместе?

Вытащенный из коробки предмет являлся белым осколоком, просверленным насквозь со вдетой тонкой ниткой. Он был большим, толстым, практически с ладонь и острым со всех концов. В каком-то смысле он напоминал айсберг, а, точнее, его уменьшенную копию: неровный, с вершинками, зубастый, огромный. От ожерелья исходило странное белое и, очевидно, не совсем свойственное свечение. Было понятно, что, не будь света, кристалл продолжит, как ни в чëм ни бывало, сверкать, освещая помещение.

Украшение как будто гипнотизировало, притягивало внимание и заставляло смотреть. Оно было необычайно ярким, как солнечный свет, и даже немного слепило, хотя не выжигало роговицы.

— Это осколок из Берега в Мерте, — с придыханием заявила настоятельница, прокручивая белый обломок в разные стороны.

Все удивлëнно ахнули, а Санна сняла очки, жмурясь, чтобы протереть стëкла.

— Простите, — сказала какая-то девочка из зала, поднимая высоко руку, — получается, это просто клочок земли из Мерты?

Санна напялила очки, моргнула пару раз и сама уже затаила дыхание, поражаясь ослепительной красоте осколка.

Настоятельница тяжело вздохнула, потирая виски пальцами.

— С технической точки зрения, да, — согласилась она, кивая самой себе головой. — Но, — с бóльшим воодушевлением продолжила девушка, переплетая пальцы, — насколько мы с братьями и сёстрами поняли, — говорила она, имея в виду своих товарищей и коллег в храме, — у каждого помощника Господа есть собственный осколок. Уж не знаю, чем они отличаются, но этот способен предсказывать будущее, — настоятельница обворожительно улыбнулась, оглядывая весь зал и всех посетителей. — Вот ты, — она указала пальцем на Санну, как бы подзывая её.

Тишина моментально наступила в помещении. Витражи мерцали, осколок слепил, тысячи любопытных и пытливых глаз уставились на неё, а Санна вжалась в деревянный стул, как будто её не существовало. Такое излишнее и абсолютно неожиданное внимание было приковано только к ней одной, что заставляло её чувствовать себя неуютно.

— Я? — удивлённо спросила Санна, прикладывая ладонь к груди.

— Да, ты, — кивнула настоятельница, протянула руку и махнула ей в сторону, как бы зовя к себе. — Подойди сюда.

Санна так и сделала, шаркая ногами. Хотя шаги её были неуверенными, они также были торопливы. Изначально рассказы настоятельницы интересовали её, а теперь хотелось поскорее уйти или убежать, потому что все пялились, глядели, сверлили взглядом.

Санна никогда не думала, что у неё был страх сцены или что-то вроде этого, но ей было неприятно и гадко на душе от того, что все смотрели и смотрели, смотрели и смотрели, смотрели и смотрели, не прекращая, не моргая, не дыша, не жмурясь, а пристально и с упорством вытаращивая зрачки.

Настоятельница приобняла её за спину, подводя к себе. Она осторожно повесила осколок на шею Санны, отчего та заметно заëрзала, а зрачки расширились. Во-первых, осколок действительно был тяжëлый, как ей и казалось, а, во-вторых, по какой-то причине он был горячим. Не было похоже на то, что её ошпарили кипятком, но было достаточно тëпло, чтобы заставить грудь сразу же вспотеть, а лëгкие забиться чем-то, утяжелившим дыхание, делая его невероятно глубоким и размеренным.

Люди всë ещё смотрели на неё, и Санна думала, когда же всё закончится, заламывая пальцы до хруста и запрокидывая голову кверху.

— Итак, — настоятельница наклонилась к Санне, улыбаясь ей, — спроси у него всё, что ты хочешь. Только не вслух, — предупредила она. — Осколок отвечает только на истинные намерения души.

Так как всё, чего Санна хотела в данный момент — уйти, она не думала и не размышляла над вопросом, который задаст. Ей хотелось поскорее вернуться в гостиницу или хотя бы просто выйти из храма, потому что люди пялились, будто бы ожидая какой-то её неудачи, хотя её быть здесь не могло.

Поэтому Санна выбрала самый распространëнный и клишированный вопрос, что задал бы любой четырëхлетний на её месте (и из-за этого факта, она могла бы чувствовать себя униженной, что ничего не придумала, если бы ей так сильно не хотелось уйти): «Кем я стану, когда вырасту?»

И сразу же после озвучивания вопроса в голове осколок, всё так же мерцая белым ярким светом, приподнялся над грудью, паря в воздухе так, как будто ничего не весил, светясь ещё сильнее, чем раньше, отчего Санна закрыла лицо руками.

И в этот же момент кристалл куда-то её потянул за собой, не слезая с шеи и давя тонкой ниткой на кожу, когда сам осколок двигался в каком-то порыве куда-то.

Санна вскрикнула и чуть не споткнулась от того, насколько сильно осколок тянул её за собой. Она чувствовала себя так, как будто была собакой с ошейником, которая не весила ровным счётом ничего.

Ноги заплетались, путались, но, в конце концов, остановились, когда осколок, будто бы успокоившись, осторожно опустился обратно на грудь. Санна подняла голову и увидела перед собой витрину, в которой лежала корона. И хотя она была красивой, позолоченной с бриллиантами и красивыми камнями, Санну внезапно начало донимать другое: что вообще должна была значить корона на вопрос «кем я стану?»

Все заохали, а настоятельница легонько засмеялась, подходя к девочке:

— Даже мне стало интересно, что же ты спросила.

Только Санна хотела открыть рот, рассказать и поинтересоваться толкованием, как настоятельница цыкнула на неё:

— Нет-нет, оставь это здесь, — она постучала пальцем по лбу Санны, улыбаясь, а затем оглянулась на остальных:

— Итак, кто первый спросит у осколка, какое оружие следует выбрать?

4

Асторожи бились с чудищем.

Санна с родителями вышли из храма (остальная часть семьи решила чуть задержаться) и встали в ступоре, видя как на берегу с той стороны барахталось какое-то зверьё, что очертаниями напоминало человека.

Оно было чëрным-чëрным. Ничего светлого. Просто какой-то сгусток тьмы. Ничего более.

Один лишь чëрный цвет.

А ещё от существа по какой-то причине исходил тëмный дым, еле видный, но всё же уловимый и читаемый.

И хотя оно походило на человека, нечто было будто бы сломанным во всех местах. Во-первых, оно ходило на четвереньках. Резко, быстро и ловко передвигалось, что казалось несвойственным, неправильным, каким-то не таким. Существо бегало и прыгало так, как не должен был уметь человек: слишком хорошо, слишком идеально.

Во-вторых, было ощущение, будто у него не было костей. Или были, но уже давно сломаны. На руках, на ногах, в теле — в общем, везде всё гнулось наизнанку. И выглядело это зрелище, эта искусная пластика тела, как будто при каждом движении что-то хрустело. Громко, болезненно, удушающе. Но нет: существу было всё равно. Абсолютно безразлично: коленные чашечки оказались выгнуты назад, локти изгибались в причудливых формах, шея поворачивалась легко и просто на все триста шестьдесят пять градусов, а существу было плевать на это. Как будто так и было заложено в его природе: извиваться, как змея, с телом для этого непредназначенным.

А, впрочем, может, так и было? Да, у существа были руки, были ноги, были ступни, были пальцы, была голова — было всё, что было у человека.

Но это всё ещё какая-то нелюдь.

У него даже лицо отсутствовало. Просто чëрная тëмная масса. Только оскал с зубами — и всё. Да и зубы эти, жëлтые-жëлтые, как будто прожëнные элдином. И острые они, кривые, изуродованные.

Существо визжало. Это не было криком, ором или рычанием. Это был самый настоящий тонкий визг. Оно запрокидывало голову и пискляво кричало.

Это не было злобно, ненавистно или ещё как-то — существо словно боялось. Боялось и кричало: «Убегайте! Я несу смерть!» Оно будто билось в отчаянии, страхе и боли. Если бы оно схватилось за голову, Санна бы даже не сомневалась, что это был человек.

Но всë его строение тела не было людским.

— Это что ещё за срань? — выругался отец, вставая перед семьёй и заслоняя их на всякий случай, хотя они находились на относительно большом расстоянии от зверя.

Санна внезапно вздрогнула.

На берегу лежали трупы.

Много трупов.

Очень. Много. Трупов.

Кровь вытекала из-под курток, окрашивая землю.

Распластавшиеся тела. Безвольные. Неживые.

Мëртвые.

Мëртвые.

С истерзанной грудью и вывалившимися лëгкими.

Со вспоротым животом и кашей из кишков на земле.

С разрезанной головой и широко распахнутыми глазами.

С оторванными ногами и выпирающими грязными костями.

С изрезанными локтями и кровью из глубоких ран.

С изуродованным лицом и мясом на нëм до костей.

С вырванными глазами и пустыми глазницами.

С распахнутыми ртами и застывшим криком.

Санна закрыла лицо руками и отступила. Ком отвращения, страха и непринятия подкатывали к горлу. Она чувствовала, как ноги её подкашивались, как мозг её хотел вырубиться сию же минуту, как, несмотря на наличие очков, в глазах всё плыло от пелены, как живот скручивало от желчи, как в груди было тяжело дышать, как сердце пропускало удары. Санне было плохо, она хотела сесть, она хотела лечь — что угодно, но не стоять на прямых ногах. Заикающимися вздохами девочка сглатывала рвоту, что чуть ли не вырывалась. Губы дрожали, и вся она тряслась.

А существо продолжало визжать.

Визг. Вцепка зубами в невинное тельце. Отрывание мяса. Визг. Вцепка зубами...

Санне казалось, что она сходила с ума, ей казалось, что это кошмар, ей казалось, что всё это лишь её воображение — не более.

Но стоило открыть глаза, и суровая реальность не покидала взгляда медового цвета.

Была лишь смерть.

Смерть везде.

Смерть. Смерть. Смерть. Смерть. Смерть. Смерть. Смерть. Смерть.
Смерть. Смерть. Смерть. Смерть.

Ноги Санны запутались, и она споткнулась, упав на каменную дорогу. С шипящим звуком боли она поднялась, но лучше ей не стало. Нисколько. Ни капельки.

«Сме-е-е-е-ерть, — будто завывал поднявшийся ветер. — Сме-е-е-е-ерть».

«Смерть! Смерть! Смерть! Смерть!» — кричали птицы, не успевшие ещё улететь на юг.

«Смерть...смерть...смерть...» — шуршали листья.

«Смерть», — робко заключала рябь воды.

Мама приобняла дочь, прижимая к себе. Санна всхлипнула, заревела, из глаз потекли слëзы, и она опустила лицо в мамину куртку.

Мама была такой...спокойной. Даже здесь. Даже сейчас. С одной стороны, это пугало, а с другой — ну, Санна знала, что такое Долина Смерти⁴. И её мама там выросла, пока не переехала в Лавругу.

Санна могла понять её хладнокровие при взгляде на трупы. Для неё это было так же обыденно и скучно, как жареный хлеб на завтрак.

И всё же Санне было невдомёк, как можно было видеть столько мëртвых и испытывать душевное спокойствие, что выражалось на мамином лице. Как будто это была её стезя, по которой она и соскучиться успела.

Санна заставила себя открыть глаза и посмотреть, чтобы увидеть, что происходило. Девушка с чëрным конским хвостом прорычала, доставая топор из-за пояса. Он был относительно маленьким, но казался очень удобным. Лезвие было только с одной стороны, и девушка прокручивала его в руках, раздражëнно оглядываясь.

— Ещё б мне платили больше за эту бессовщину, вообще было бы замечательно, — устало выдохнула она, вытирая пот со лба, и оглядела своих товарищей, топор застыл на месте. — Венч, ты на воде. Флириóнн — с другого конца берега. Чáва, ты сзади. Манëвр — «спираль», — скомандовала девушка, вставая в боевую стойку. — Попробуем запутать эту тварь.

По разговорам, которые доносились с того берега, было понятно, что асторожи уже давно безуспешно бились с существом, однако явно не опускали рук. Опять же, оно было прытким, ловким и даже выглядело сильным, несмотря на тонкое худое тельце.

Асторожи разбежались по разным углам берега и только одна командирша осталась на месте, крутя топор в руке. Когда все оказались в разных точках, человекоподобный зверь озадаченно оглядывался по сторонам, пока не наметился на новую цель. С визжанием существо бросилось вперёд. Девушка зашипела, стискивая топор.

— Пошли! — грозно крикнула она остальным и рванула в другую сторону, обегая чудище.

Другие сделали так же. Они сформировали некий круг вокруг зверя, постоянно меняя своё местоположение. Их движение напоминало ход часовой стрелки. Чудище снова было в замешательстве, пока не прыгнуло наугад, взвизгнув как будто просто по привычке. Однако его оскал зуб, готовых безжалостно вцепиться в плоть, встретило лезвие меча, отчего существо отпрыгнуло назад, насупясь и визжа тонким голосом, как какая-нибудь птица. Оно снова прыгнуло в сторону, однако, прежде чем успело вгрызться, по морде прошлось лезвие топора. Оружие разрезало голову буквально пополам, застрявши во лбу. По черепу прошлась тëмная густая масса, напоминающую кровь, брызгая нескончаемым фонтаном капель.

Существо в последний раз взвизгнуло и упало замертво набок. Все асторожи выдохнули, а коммандирша прошла вперёд, вытащив с хрустом топор, с лезвия которого капала чëрная жижа.

Девушка глубоко вздохнула, наклонив топор о плечо. Чуть дальше стоял тот самый мужчина, что вызывал подозрения у Санны, и стоял абсолютно не тронутый, однако по виду его казалось, что он собирался тут же уйти. Он протëр руками свою тëмную шею, разминая её.

— Гражданский! — прикрикнула девушка, отчего темнокожий мужчина шелохнулся, нервно дëрнувшись. — Живо ко мне с поднятыми руками!

Немного постояв, мужчина прошёл вперёд и неловко переминался с ноги на ногу, заламывая пальцы.

Девушка наклонила голову и специально говорила презренным тоном с расстановкой:

— Вы кто такой будете?

— Чекст Фьëрдин, — мужчина указал на свою грудь и протянул руку девушке.

Та раздражëнно шлëпнула по ней, отталкивая:

— Без лобзаний, молодой человек

Некий Чекст опустил руку, поникнув.

— Вы как причастны к этому происшествию? — сощурившись, девушка приставила топор к его горлу.

Он даже не вздрогнул, будто был полностью уверен в этом.

— Никак, — беспечно пожал плечами он, хмыкая.

— Да, конечно! — наивно и с сарказмом проговорила девушка. — То есть, Вас не смущает громада мертвяков? — она махнула рукой. — Давайте без лжи: я видела Вас ещё издалека и в бою. Твари даже в голову не приходило нападать на Вас. Как будто ручной пëсик.

— Я не понимаю, о чëм Вы, — обречëнно вздохнул Чекст и закатил глаза.

— Поймëте при аресте, — пара ловких движений, и руки Чекста оказались связаны верëвкой.

Что мама, что папа, что их дочь долго молчали и долго не могли обронить хоть слово.

5

Прошло несколько дней, в Лавруге обильно выпадал снег, а Фундаю на смену постепенно шëл Сфет. Мороз бил в окна, проникал через щели, долбился в дверь. Все ходили в свитерах, кофтах и грелись у камина.

Сидя на бородовом ковролине, прижавшись руками к коленям, Санна подносила руки к огню. Он мирно и тихо трескался, жуя брëвна и древесину. Укус, глоток, переваривание — и бревно покрывалось чëрной гарью. Догорала последняя деревяшка, и на где-то фоне двоюродные сëстры и братья бегали по гостиной, резвясь сами по себе. Доносился гогот, смех, топание маленьких ног, но всё это было каким-то гулким, отдалëнным и неважным для Санны.

Из входной двери, занеся с собой остатки метели, папа зашёл, отряхнул одежду, пошаркал ногами и повесил всё на вешалку. Лицо его, обычно, бежево-жëлтое, было красным, как у рака, весëлым и радостным, а в руках он держал стопку срубленных брëвен. Подойдя к камину, отец с надетыми перчатками совсем чуть-чуть отодвинул решëточку и бросил охапку в огонь. Он тут же ярко вспыхнул, поднимаясь вверх, но быстро успокоился, замедляя темп приëма пищи.

Отец взлохматил дочери тëмные волосы, улыбаясь и сверкая синими глазами, напоминавшими небо. Санна приподнялась и чмокнула его в чëрную бороду: она, как всегда, была колючей, но такой родной и щекочущей детские губы. Отец улыбнулся и пошёл в сторону кухни.

Сегодня приезжала тëтушка И́рлиц, мамина сестра. И должна была приехать с минуты на минуту. Атмосфера в двухэтажном доме была неторопливой, какой-то мягкой, но все находились в приподнятом состоянии духа. Все улыбались, смеялись и ждали особенного в этот день гостя.

Дверь распахнулась, и в проëме оказалась тëтя Ирлиц. Санна первая радостно побежала навстречу, прыгнув в объятия тëти. Та расхохоталась, прижимая её к себе и поглаживая спину.

— Саннушка! — с улыбкой говорила Ирлиц.

Санна отстранилась, запрокидывая голову, чтобы взглянуть на тëтю. Она была вылитой копией мамы: круглое лицо, медовые глаза, тëмная кожа и такие же тëмные волосы. Исключения во внешности лишь составляло несколько полноватая фигура и нос картошкой.

Не успела Санна опомниться, как к ним присоединились остальные члены семьи.

6

После семейной трапезы и разговоров тëтя Ирлиц раздавала подарки, привезëнные из Роздена, обнимая всех деток.

Наконец, подошла очередь Санны.

— Я была поражена, когда увидела, — с придыханием говорила Ирлиц, передавая странную округлую деревянную баночку. — И чего только люди не придумают!

— Что это? — девочка открутила крышку и увидела что-то кремообразное светло-жëлтого цвета.

Ирлиц наклонилась к племяннице, улыбаясь и шепча на ухо:

— Краска для волос. Удивительно, правда? Я сама была потрясена, — она задумалась, надув губы. — Помнишь, ты говорила, что хочешь быть похожей на —

— На Зу́смею из «Роковой любви»⁵! — бодро закончила Санна, улыбаясь от уха до уха.

— Это окрасит твои волосы в блонд, — говорила тëтушка, закупоривая банку вновь крышкой. — Не волнуйся, я тебя научу ей пользоваться.

7

— Посиди с ними минут десять, а потом смоешь, поняла? — наставительно говорила Ирлиц, поправляя розовое полотенце на голове Санны, что было обмотано вокруг окрашенных волос.

Та кивнула, улыбаясь, и вышла из ванны вслед за тëтушкой, придерживая руками розовое нечто.

— А потом, — приговаривала Ирлиц, медленно спускаясь по винтовой деревянной лестнице, — мы можем купить твоей маме в городе целебных отваров, а ты всем заодно и покажешь свою новую причëску.

Сначала Санна хихикнула радостно, придерживая комок розового полотенца на голове, довольная тем, что она бы не только показала свой новый образ, но и все бы вокруг оценили его. В её голове вырисовывались хлопки в ладоши, охи и ахи и тысяча комплиментов в её сторону, однако внезапно она обратила внимание и на остальную часть фразы. Санна споткнулась, спутанная в своих фантазиях и неожиданном беспокойстве, и чуть не покатилась с лестницы по спирали вниз, если бы Ирлиц не схватила её за локоть, крепко удерживая на месте, особенно её подкосившиеся ноги.

— Мама болеет? — тут же обеспокоенно затрепетали в сторону тëти медовые глаза, а сердце чуть не выпрыгивало от накатившей на тело темнокожей девочки волны паники.

Ирлиц поправила зелëные очки племянницы, оказавшиеся на веснушчатом носу, чуть ли не спадая с него.

Санна вновь чувствовала себя так ужасно плохо, как в Ордмелле. Как страх её окутывал, когда мама заливалась кашлем, как куча трупов расстилались перед ней... Санна вновь чувствовала себя так же отвратно, как и тогда, и опять ощущала головокружение, что переполняло её так, что стоять на прямых ногах было не столько трудно, сколько невозможно.

— Это всего лишь простуда, Саннушка.

8

Вода большой струëй шипела, а Санна руками копошились в длинных волосах, смывая пену и краску. Всё это лезло в рот, в глаза, в уши, в нос, и ей приходилось периодически выключать кран, чтобы сплюнуть, высморкаться, протереть лицо, выбить влагу из ушных раковин.

Вытерев розовым полотенцем лицо с тëмной кожей, Санна вновь потянулась к крану, держась одной рукой за белую раковину, что не была такой уж и чистой после помывки её головы: жëлтые пятна тут и там были разбросаны, с течением времени засыхая.

Прежде чем девочка успела включить струю воды и снова наклониться над раковиной, она услышала раздражëнный голос тëтушки Ирлиц:

— Что это значит, ты не хочешь лечиться?!

Санна замерла как вкопанная, прислушиваясь.

— Ирлиц, — говорила, как обычно, необыкновенно спокойно мама, — я устала.

Сердце йокнуло в груди.

— Дáйрифф, — более спокойно продолжала тëтушка, — неужели ты не понимаешь, что...

— Я устала, — повторила бесстрастно мама. — Я думала, — чуть ли не бормотала она, — что выйдя замуж, наконец смогу вырваться из той удушающей атмосферы, когда мир как будто остановился во времени, а каждый день — всё одно и то же. Но я лишь попала в ещё более тяжëлую рутину. Каждый день я тогда видела: труп, труп, труп. И ничего более. Но тогда я могла себя чем-то занять, Ирли, — голос её был без эмоций и чувств. — А здесь даже этого нельзя: различия лишь во временах года, а так, всё то же: поля, пастбища, луга, хозяйство, ферма...

Санна думала, что её сейчас вырвет от колющего чувства вины, которого на самом деле быть у неё и не должно было.

— Ты не счастлива? — резко вставила Ирлиц.

— Я счастлива, — более нежно и любяще проговорила мама. — Но я также устала.

Санна включила воду, чувствуя, что если бы она продолжила слушать всё это, у неё закружилась бы голова от разрозненных эмоций.

9

Смыв краску и пойдя к тëте Ирлиц на стрижку, Санна радостно сбегала по винтовой лестнице, прыгая от счастья. Плохие мысли о страшном слове всё ещё тяготили её душу, но она старалась отгонять их, а потом заставляла себя радоваться тому, о чëм она и мечтать не могла, но всё же безумно хотела.

Короткая стрижка с окрашенными в блонд волосами и хохолком на голове радовали её медовые глаза в зеркале, поэтому важно было показать её родителям, чтобы они оценили, похвалили и вместе порадовались с ней, забыв о всяких проблемах и сделав вид, будто всё хорошо, будто всё нормально.

Мама и отец валялись на диване. Тонкая и казавшаяся теперь такой хрупкой жена положила умиротворëнно голову на крепкое плечо мужа. Её глаза, отливающие светло-жëлтым, как мёд, были полуприкрыты, а на тонких больших губах играла тихая и нежная улыбка.

Завидев дочь, отец улыбнулся, крепче обняв жену, и взглянул выжидающе на Санну, чуть подтолкнув плечом вбок маму девочки. Он смотрел на неё пристальными и такими добрыми голубыми глазами, словно не мог дождаться, когда же Санна в очередной раз его удивит или обрадует. Отец почесал чёрную бороду, лысина блестела на его голове, а пухлые губы изогнулись в лëгкой улыбке.

Мама приоткрыла глаза и, подтянувшись на тонких локтях, взглянула на дочь, одобрительно улыбаясь.

Санна, довольная, объявила громко и счастливо:

— Я теперь как Зусмея! — гордость так и слышалась в детском звонком голосе.

Санна сложила руки на бока, покрутилась в разные стороны, вертя юбку, как зонтиком в дождливый день. Она топнула ногами в тëплых носочках об деревянный пол и широко улыбнулась зубами.

— Тебе очень идёт, Саннушка, — улыбнулся отец, а дочь почувствовала, как на её лице ещё шире расцвела улыбка.

Горделиво и как будто застенчиво девочка провела пальцами сквозь короткие блондинистые волосы.

— Ты прекрасно... — маму прервал кашель.

Санна смутилась и опустила глаза в пол. Ну, вот, снова в голове это страшное слово. Когда оно наконец оставит её в покое? Она не хотела об этом думать! Так почему её собственный разум не слушался? Разве он сам не понимал, насколько это болезненно, насколько важно было делать вид, что всё хорошо, игнорировать, как будто ничего не происходило? Почему её голова была мазохистом: чем сильнее Санна пыталась отогнать мысль, тем крепче она цеплялась за корочки мозга своими когтями, скрежетала зубами, царапала, кричала и делала абсолютно всё, чтобы её точно услышали?

— Всё нормально..? — лишь тихо спросила Санна, семеня ногами.

— Да-да, — мама отстранëнно потеребила жëлтые бусы на шее,  — в рот, наверное что-то попало.

Санна не стала допытываться и спорить, не имея никакого желания на это.

Она лишь хотела, чтобы всё, что она думала, никогда не сбывалось. Пусть это останется в её голове — и всё.

10

Наступала вторая половина Сфета: снег уже растаял, на улице всё ещё было прохладно (однако ж значительно теплее), трава зеленела, а почки на деревьях появлялись, постепенно расцветая.

Тяжёлый воздух из-за холодных метель наполнялся свежестью, прохладой и влажностью. Вдыхать его было одним удовольствием, чем и занималась Санна, свесив ноги на деревянном заборе.

Рядом с нею, усевшись в траве, была мама с герлыгой — посохом с крюком на верхнем конце, внимательно наблюдавшая за овцами вдалеке. Санна и сама не спускала глаз ни с одной белой точки с рожками, умиляясь их поведению.

Овечки бегали по полю, чуть подпрыгивая и смешно блея. Они ели травку, медленно стуча копытами. Эти пушистые животные были такими разными, однако такими... такими милыми!

Мельком, боковым зрением, Санна заметила мальчика с узкими глазами за другой стороной забора, у соседей. Девочка знатно удивилась, нахмурясь: мистера и миссис Морн она видела практически каждый день и никогда не видела этого узкоглазого мальчика. Откуда он? Что он у них делал? Кто он вообще?

Вопросы наполнили детскую головку, и она, не раздумывая, подошла к забору, отделяющему её ферму и соседскую.

Овечки бы без неё не пропали: за ними следила всë-таки мама, а вот Санна пошла с ней за компанию от нечего делать.

Мальчик с той стороны сидел на пне, подложив руки под голову, рыча и со злостью пиная камни. Лицо его, вероятно, обычно белое-белое, было опухшее, красное, а из узких глаз вытекали ручьи слез. Он огрызался, кричал и ревел навзрыд, утыкаясь в конечном итоге в ладони. Мальчишечье тело подрагивало, передëргивалось в непрерывном плаче. Временами узкоглазый мальчик бил себя по лицу, в грудь, видимо, надеясь, таким образом прекратить боль, разрывающую его тело на куски.

Зрелище это было не из приятных, и Санна чувствовала себя неуютно: это было так сокровенно. Настолько сокровенно, что девочка чувствовала, что это не то, что она должна была видеть.

Она хотела уйти. Это было не её дело. Однако совесть сгрызла бы её заживо, не брезгуя ни одним куском её детской души, не оставив после себя ничего, если бы девочка просто прошла мимо, не оказав никакой помощи или поддержки.

Поэтому Санна, преодолевая ком в горле, приблизилась к соседскому забору. Задумавшись, она легонько постучала по дереву, как в дверь.

Мальчик даже голову не повернул, продолжая всхлипывать и сопеть носом.

— Эй! — крикнула Санна, прикладывая ладони ко рту. — Что случилось?

Мальчик оторвал черноволосую голову от рук, медленно поворачивая её в сторону темнокожей девочки с зелёными очками. Узкие глаза его были странно широко раскрыты, и карие радужки смотрели на Санну дико, как бешеное зверьë из леса с пеною у рта. Мальчик даже чуть-чуть зарычал, как волк.

— Не твоё дело, дура! — взревел он громко, яростно и ненавистно.

Чуть отдышавшись и набрав воздуха в грудь, мальчик вновь опустил голову в руки.

— Ну, не нужно так грубо! — возмутилась девочка, обнимая руками белую толстую доску от забора. — Меня зовут Санна! — она протянула через большую щель ладонь. — Ючиан! — добавила на всякий случай.

Мальчик промолчал, прорычав что-то себе.

— Ну, чего ты такой тихий, а? — вновь попробовала Санна, неловко улыбаясь.

Мальчик резко вскочил с пня и схватил камень с земли.

— Меня зовут Лопай, и я сказал, что это не твоё дело! — заорал злобно он и размахнулся.

Санна даже не успела среагировать. Камень врезался в её лицо, сбил очки, и они, разбившись на несколько сотен маленьких осколков, упали в траву. Мутным невидящим взглядом Санна увидела, что в неё летели ещё камни, и она, закричав и боязливо пискнув, наощупь подхватила оставшиеся зелëные одушки, побежав прочь абсолютно наугад и зовя маму.

11

Мама промывала глаз дочери водой, отчего последняя морщилась. Санна уже сказала ей и не один раз, что в глаз ничего не попало (только в очки), но мама её не слушала и на всякий случай всё равно промывала её глаза мокрым полотенцем в то время, как разбитые очки валялись на тумбочке.

Это раздражало Санну. Почему мама с такой готовностью и смирением принимала судьбу, которую действительно можно было изменить, а её так трепетно оберегала? Отчасти Санна понимала, правда: важность сохранности дорогих сердцу людей, материнский инстинкт и ещё что-то там, но всë же: как так можно было к себе небрежно относиться?

Это ставило темнокожую девочку в тупик, и она никак не могла понять этого, сколько бы времени ни прошло.

— Насколько я поняла, — начала мама, макая тряпку в миску с водой, — у этого Лопайя умерли родители, и его бабушка с дедушкой приютили его у себя на ферме.

Воспоминания о дурном мальчике, что уже вызывал в ней негативные эмоции, пролетели в её голове, и ей показалась, что она точно не выживет. Неужели с таким противным мальчуганом придётся жить по соседству, терпеть его выходки и тихо молчать в тряпочку, ведь очевидно было, что ни мистер, ни миссис Морн ничего бы с ним не сделали?

От раздражения ей хотелось кусать локти и в отместку самой бросаться в этого Лопайя камнями, чтобы он понимал её ощущения.

— И... — Санна сморщилась, вздрогнув всем телом, — теперь он будет жить с мистером и миссис Морн? — она знала, что мама ей не ответит, ведь ответ был до невозможности очевиден и ясен. — Что хоть произошло? — девочка потянулась к новым целым очкам, напялив их на нос.

— Пожар, — мама обхватила тонкими руками лицо дочери, осматривая на наличие синяков. — Никто не знает, что тогда произошло, но асторожи обнаружили остатки воска. Возможно, кто-то неосторожно поджëг свечу. Лопай... — медовые глаза нахмурились, — отсутствовал где-то в это время. Я не помню точно.

Санна обречённо вздохнула, застонав и жалобно посмотрев на мать:

— Но мне же не придётся с ним пересекаться, да?

Мама строго посмотрела на неё, хлопнув ладонями по коленам:

— Санна!

Она вновь потянулась как будто иррационально к мокрому полотенцу, но дочь неожиданно хлопнула её по локтю раздражëнно:

— Хватит! Он попал только в очки, — новые чуть запотели от непрошенных слëз из глаз.

Медовые глаза моргнули, и ручейки стекли по щекам. Мама выглядела впервые... и удивлëнной, и напуганной таким неожиданным и непривычным всплеском эмоций от дочери. Растеренно она потëрла место от хлопка.

— Почему ты так не заботишься о себе..? — более тихо пробормотала Санна, смаргивая пелену и слëзы, в порыве раздражения, печали и беспокойства вскакивая с места, убегая за дверь и громко хлопая ей.

12

— Мам..? — неуверенно и тихо спросила Санна, стоя в проëме и переминаясь с ноги на ногу.

Мама кашляла. В течение нескольких минут. Она держалась за стены, содрогаясь, как при судороге, сгорбившись и харкая.

Кости снова выступили на её худом теле, появились какие-то синяки под глазами, а лицо стало настолько разбитым, как будто температура была под тридцать восемь, не меньше, если не больше. С тëмной кожи по всему телу стекал пот, липкий, жирный и вонючий. Мама тяжело дышала, словно задыхаясь.

Изо рта хлынула кровь на пол, и она обессиленно и измученно опустилась на пол, облокачиваясь о жëлтые стены.

Санна тяжело сглотнула: он чувствовала, как мандраж прошëлся по всему телу.

Было всего лишь несколько красных капель на дереве, но их было достаточно, чтобы поднялось давление, чтобы голова пошла кругом. Было всего лишь две, но ей мерещилось четыре, а потом ей привиделось восемь, и ей начало казаться, что их сотня, тысяча, миллион, миллиард. У Санны было ощущение, что сама комната окрасилась в красный: красный пол, красные стены, красный потолок.

Ноги её дрожали, и она слышала, как хлюпал ковëр, в её голове окрашенный в алый. Тело её подкосилось, и Санга вцепилась в стены пальцами, чувствуя, как пальцы становились липкими и густыми. Она попыталась облизать губы, но во рту стоял вкус железа, горчащий язык. Запрокинула голову, но кровь хлынула в виски, и они истерично застучали.

«Всё это неправда», «всё не по-настоящему», «это бессмысленный и бессвязный бред», — всё говорила Санна себе, но это не помогало.

Кровь была повсюду: красные стены, красный пол, красный потолок, красные руки, красное платье, красные туфли, красное лицо, красный свет...

А в ушах стоял лишь харкающий беспрерывный звук: хрип, кашель, вздох, хрип, кашель, вздох, хрип, кашель...

— Санна, — холодный спокойный голос матери вывел её из этого жуткого страшного места, состоящего из крови.

Девочка подняла голову.

— Мам?

— Позови сюда отца, — приказала мать, отстранённо смотря пустыми медовыми глазами в стену. — Пусть... пойдёт за врачом.

13

Мама приняла лечение. Не сразу, с тонной уговоров, ссор и споров, но всë-таки приняла и уже сидела на домашнем лечении примерно две недели.

Как сказал врач, скорее всего, у неё были проблемы с лëгкими. Он прописал ей пить отвары из мать-и-мачехи и крапивы — он предположил, что дело всё в скопившейся там мокроте, а именно эти растения и помогали её выкашлять. Также врач посоветовал принимать ванну с солью — расслабит мышцы шеи и горла да и в общем и целом тела, учитывая каким оно становилось при кашле.

Всё действительно было хорошо. Мамины приступы становились более редкими, а значит лекарство действительно помогало. И если бы она продолжала, вся эта ужасная болезнь сошла бы на нет.

И не было бы ничего. И всё было бы как раньше. Нормально.

Но Санне всё равно мерещилась странная близость смерти. Она грызла её нервы, выедала каждую часть души, оставляла царапины, и кричала, что есть мочи: «Не расслабляйся! Я всё ещё здесь!» И возглас этот всегда был громкий, хриплый и свирепый настолько, что аж уши закладывало. И чувство этой смерти было словно диким зверем, медведем гризли, что откусил бы Санне голову, утопив её в своей слюнявой пасти, если бы она ничего не сделала.

«Я пытаюсь», — всегда хотела сказать Санна в ответ.

Она выключила кран и провела рукой по воде. Тëплая, а главное — солëная. Ванна была полностью заполнена водой, практически до краëв.

— Готово! — крикнула Санна.

Мама открыла дверь и прошла к дочери. Минуту она молчала, теребя жëлтые бусы и потерянно оглядываясь по сторонам. Как будто не могла решить важный вопрос в своей голове, не могла найти ответ, не могла понять, что следует сделать.

Это лишь сильнее встревожило Санну, но мама покачала самой себе головой, безрадостно усмехнувшись, и тонкой рукой коснулась щеки дочери, ласково улыбаясь:

— Спасибо, Саннушка.

Девочка моргнула, и почему-то ей показалось, что если она откроет глаза, то не увидит никого. Почувствовала, как слезинки вытекали из глаз, как скользили по тёмной кожей, капая на подбородок. У Санны изо рта вырвался судорожный вздох, когда она пыталась сдержать всхлипы.

Тут нечего плакать. Ничего не произошло. Всё хорошо. Все живы и счастливы.

Но слëзы всё равно текли и, не выдержав стеснения в груди, Санна шмыгнула носом, всё ещё боясь открыть глаза.

А вдруг она открыла бы их, и...

Санна не хотела об этом думать.

Закусила губу, чтобы не издавать громких всхлипов. Задержала дыхание, чтобы не шмыгать. Сжала кулаки, чтобы не дрожать.

Закрыла глаза, чтобы не видеть...

Нет-нет-нет, ничего не было. Всё хорошо. Всё замечательно. Всё идеально.

Так почему она плакала?

— Мне не нравится, когда ты плачешь, Саннушка, — услышала она голос мамы, бережливо снимающая с лица очки и вытирающая солëные ручьи. — Постарайся почаще улыбаться.

«Но я не могу, когда ты..!» — отчаянно кричала в голове Санна, но даже не смогла докончить мысль, как разразились новые потоки слëз, а с ними дрожь по всему телу.

Она, не открывая глаз, бросилась в мамины объятия, крепко-крепко сжимая худую талию в своих детских руках. Только чтобы она никуда делась. Только чтобы она была с ней.

Только чтобы она была жива.

Её тело тряслось, и каждое дëрганье было похоже на эпилептический припадок.

Кто будет промывать её раны, когда пораниться во дворе?

— Н-н-не ух-х-ходи, — простонала сквозь слëзы Санна, заикаясь на каждом слове.

Кто будет её накрывать одеялком, целуя в лоб?

Мама лишь погладила её по окрашенным в блонд волосам.

— П-п-пож-жалуйста-а! — продолжала Санна всхлипывать в мамин халат.

Кто будет всегда хвалить её, несмотря ни на что?

Мать молчала.

— Я не хочу... — тихо шептала Санна, ещё сильнее стискивая талию. — Я не смогу-у-у!

Кто будет говорить: «Я люблю тебя, всё будет хорошо»?

Мама приобняла её за спину, садясь на корточки, чтобы быть с дочерью одного роста.

— Не уходи...

Отдалëнно Санна слышала, как мама заплакала.

14

Заледенелые синие губы.

Мама утопилась в ванне.

Озябшая побледневшая тëмная кожа.

Мама утопилась в ванне.

Закрытые веки.

Мама утопилась в ванне.

Не вздымающаяся грудь.

Мама утопилась в ванне.

Переставшее биться сердце.

Мама утопилась в ванне.

Неподвижная вода.

Мама утопилась в ванне.

Мама утопилась в ванне. Мама утопилась в ванне. Мама утопилась в ванне. Мама утопилась в ванне. Мама утопилась в ванне. Мама утопилась в ванне. Мама утопилась в ванне. Мама утопилась в ванне. Мама утопилась в ванне.

Мама.

Утопилась.

В.

Ванне.

Она не знала, сколько времени смотрела на неподвижное худое тело. Нет, даже мимо него. Санна смотрела на белую плитку и считала каждый квадратик. Уже было штук тридцать.

Тридцать один, ничего не произошло.

Тридцать два, здесь ничего нет.

Тридцать три, всё хорошо.

Тридцать четыре, никто не умер.

Тридцать пять, всё как обычно.

Тридцать шесть, все живы.

Тридцать семь, все дышат.

Тридцать восемь, никто не топился.

Тридцать девять, смер...

На открывающуюся дверь Санна повернула голову. По лицу её текли слëзы, но выражение было бесстрастным.

Потому что ничего не случилось, не так ли? А слëзы... Ей просто глаза слепило.

— Что случи — отец оборвал себя на полуслове и в ужасе замер, завидев картину.

О чём он? Что случилось? Всё было как обычно. Ничего нового. Всё в порядке, всё просто прелестно, всё...

— Пошли, Санна, — обычно весёлый голос был напряжëнный и очень низкий.

Что? Куда? Зачем? Для чего? Ведь всё было просто...

Большие руки схватились за маленькие детские, и Санна закричала, заливаясь слезами, вырываясь и вцепляясь пальцами в ванну.

Санна кричала, истерила, рыдала, расшибая себе голову о кафельный пол, пока отец оттягивал её детские пальцы.

Нет. Она не уйдёт. Не без мамы. Как можно было её оставить? Вот же она! Прямо здесь! Живая, целая, здоровая...

Большие руки упрямее старались оттянуть девочку, но Санна лишь сильнее цеплялась, лишь упорнее вырывалась, лишь громче кричала, лишь больше рыдала.

Потому что Санна знала, что, выйдя из ванной комнаты, она больше никогда не увидит свою маму.

Никогда.

Ни-ког-да.

«Никогда! Никогда! Никогда! Никогда! Никогда! Никогда! Никогда!» — будто бы смеялись стены в доме, а Санна хотела разбить себе голову в кровь.

Почему ей просто нельзя пойти туда, куда ушла мама?

15

Санна пребывала в небытие, когда в дом зашли смéрпы⁶. Она думала о том, какая же прекрасная на улице погода.

Когда из ванны вытаскивали маму, Санна не думала о том, что это она. Ей казалось, что это какая-то странная и неопознанная женщина.

Когда тело грузили в один из многочисленных ящиков, она размышляла о том, в какой момент почки на деревьях станут листьями.

Когда смерпы уезжали на повозках, Санна говорила себе в голове, прижав руки к груди и склонив голову, обращаясь к Богу: «Какие хорошие люди. Пусть, куда бы они не ехали, они доедут целыми и невредимыми. Ча кру́тцен Про минó увéр⁷».

Когда члены семьи помещали любимые мамины жëлтые бусы в фигурку белого мышонка, Санна улыбалась, думая: «Ах, какой он милый!»

Когда отец спросил у дочери, что следует сделать с цолом, она разревелась.

И только тогда Санна поняла: мама говорила «спасибо, Саннушка», имея в виду «спасибо за всё».

«Она мучилась из-за меня, — думала Санна, лëжа на земле и рыдая. — Она страдала и хотела умереть, а я так эгоистично не позволяла ей», — она чувствовала, как мужские руки поднимали её, несмотря на явный протест, на ноги.

Все, как и в Ордмелле, сверлили её взглядами то ли сочувствия, то ли понимания, то ли горя, а Санна молча смотрела под ноги, хотя очки упали, а стëкла разбились.

«Было бы лучше, если бы я даже не пыталась что-то делать», — с негодованием она втоптала зелёную одушку в землю.

16

Санна чувствовала непреодолимое опустошение. Она ничего не ощущала. Ни злости, ни печали, ни страха — вообще ничего. Пустота.

Только полнейшее онемение от головы до кончиков ног.

Мысли — быстрые, бессвязные и затуманенные будто бы сном. Они были липкими, вязкими, как мëд. Текуче перемещались в голове, как будто пытаясь образоваться в какую определëнную форму, но вместо этого один кусочек не мог найти другой, и именно так они ни разу не сходились.

Ей казалось, ей мерещилось, что она находилась где угодно, но только не в Розберге. Как будто её душа, её сущность, в эти моменты путешествовала сквозь какие-то ткани реальности, паря над всем существенным и несущественным.

Кататоническое состояние поглотило её всю. Санна не чувствовала себя голодной, не чувствовала боли, не чувствовала, что дышала. Ноги её куда-то ходили, но она их не ощущала. Санна шаталась по каким-то комнатам в доме, но не могла отличить одну от другой. Она ложилась в кровать, но не видела прихода сна, хотя вырывалась из него утром. Она ела, но не понимала, что именно. Она разговаривала, но не могла разобрать свою же речь. Она слышала всё то, что происходило в доме, но не могла определить источник шума.

Единственная связная мысль пронеслась в её голове в таком состоянии и так же быстро улетела: «Возможно, это именно то, что ощущала мама».

Опустошение. Когда не то что нет сил — просто ничего не хочется. Настолько ничего не хочется, что мозг покрывался дымкой, отказываясь даже пытаться прогнать это.

Возможно, это именно то, что ощущала мама, и то, почему она была всегда непоколебима спокойна.

Санна не чувствовала своих мышц, но почему-то интуитивно понимала, что сидела на стуле.

Она ничего не видела, комната ей казалась размытой, но почему-то поняла, что это кухня.

Санна ничего не слышала, но голос тëтушки Ирлиц трезвонил в её голове, пробиваясь сквозь пелену бессвязных мыслей:

— Мы тут с твоим папой поговорили... Мы считаем, что было бы лучше, если бы ты жила со мной в Роздене. Тут, знаешь, такая... душная атмосфера.

Санна отстранëнно кивнула, хотя и сама не понимала, с чем соглашалась.

17

Из памяти Санны пропали эпизоды прощания с роднëй, поездка, заселение и первые дни. Она лишь понимала, что происходило сейчас.

У тëти Ирлиц было в разы лучше. Санна была очарована, что новым домом, что Розденом. Он был таким шумным и громким, совершенно непривычным для девочки, выросшей в Лавруге, в глухой и далëкой деревне, где самые громкие звуки — гроза.

Но было в этой живости рынка-города что-то своё и уникальное. Эти бесконечная активность и деятельность жителей мало-помалу поднимали из неосознанного состояния саму Санну. Она просыпалась и более ясно мыслила.

Конечно же, немаловажную роль тут сыграла и сама Ирлиц. Частенько она заходила в комнату Санны, клала какую-то книгу на постель и уходила со словами: «читай».

Она должна была признать, что это действительно отвлекало.

В книгах не было жестокости. В книгах два главных героя играли свадьбу, и всё заканчивалось на счастливой ноте.

В книгах добро побеждало. Не было в книгах такого, что злодей-смерть одолел бы главных героев, умертвив их.

В книгах не было плохих концовок. Единственные слëзы в книгах — слëзы радости.

В книгах все были счастливы.

В книгах не было чëрных визжащих чудовищ.

В книгах не было злых мальчиков, что бросали камни в лицо.

В книгах не было болезней.

В книгах не было смерти.

Как-то логически Санна понимала, что она должна была помогать тëтушке Ирлиц: убираться, ходить по магазинам, готовить. Просто хоть что-то, чтобы отблагодарить, чтобы показать своё уважение, любовь и заботу к этому человеку за то, что она вытянула её из пучины кататонии.

Однако вместо этого её затянуло в книги. В них было всё слишком хорошо, и Санна не хотела выходить из этих утопических миров.

В конце концов, кому нужна была эта глупая реальность с её самыми жестокими проявлениями, когда был написанный текст, где все любили друг друга и были счастливы?

Более того, когда она пыталась хоть что-то сделать, хоть как-то помочь — любимый и родной её сердцу лишь страдал больше.

Санна бы никогда не допустила дважды одну и ту же ошибку. Лучше... лучше она не будет лезть не в своё дело и пытаться что-то решить. Этим Санна бы упростила всем жизнь.

И она подумала, захлопывая книгу: «Если у меня будут приключения, как у них, тогда не будет злосчастной рутины, как у мамы, и я буду счастлива».

И Санна придавалась самым различным фантазиям: что она станет принцессой, управляющей целым королевством, что она станет рыцарем, что спасала людей, что она одолеет злобное чудище...

И, конечно же, это сбудется! А как могло быть иначе?

Санна улыбнулась себе.

Глупая жестокая реальность и такие славные мечты, из которых она неосознанно обещала себе не вылезать никогда и ни при каких условиях.

Болезней не бывает. Проблем не бывает. Несчастья не бывает. Горя не бывает.

Не бывает смерти.

И так было и будет всегда.

18

Стоя перед огромным зданием библиотеки, возвышающейся над ней, Санна размышляла, как туда проникнуть, учитывая, что она была закрыта ночью.

А ещё она постоянно оглядывалась по сторонам. В ночной темени очень легко можно было не заметить патрулирующих асторожей, которые явно не просто замечание ей сделают за то, что она, ребёнок, бродила ночью одна.

Вообще её бы здесь и не было, если бы Санна внезапно не вспомнила поздним вечером, что не сдала книгу. А завтра бы срок уже истёк. И влетело бы тогда уже не столько ей, сколько тëте Ирлиц, и ставить её в это положение совсем не хотелось.

Так что, проклиная всех, вся и саму себя, Санна, подходя ближе к величественному зданию, думала, как вообще можно было попасть внутрь.

Библиотека была построена из того самого белого камня, прикоснувшись к которому пальцы покрывались белой пылью, напоминающей мел для досок в школе. Всё здание было окружено большими колоннами, поддерживающими треугольную крышу.

Задумчиво поднимаясь по ступенькам ко входу, Санна услышала прерывистое тихое дыхание и бормотание.

Санна, думая, не асторож ли это, настороженно огляделась, продолжая подниматься и придерживать в подмышке книгу. Однако единственного, кого она обнаружила — черноволосый мальчик, хватающийся за голову с текущими по бледно-белым щекам слезам из ярко-зелëных глаз.

В памяти пронëсся плачущий узкоглазый мальчик и летящий в лицо камень, и Санна вздрогнула всем телом. Ей вмиг захотелось уйти, бросить эту затею и больше сюда не возвращаться. Страх сковал её движения, но она сглотнула и взяла себя в руки, подав голос:

— Эй...

Мальчик даже не обратил внимания. Он продолжал бормотать что-то неразборчивое и бессвязное, уткнувшись лицом в колени, а руками вцепляясь в чëрные жирные волосы. Блестящие слëзы продолжали течь по его лицу, пока толстый нос картошкой продолжал шмыгать.

Он выглядел очень напуганным, а не опасным, поэтому Санна осторожно шагнула к нему, приседая рядом на корточки.

Снова ноль реакции. Выглянув сбоку, Санна увидела лежащую рядом с ним книгу.

Возможно, мальчик, который был примерно её возраста, находился здесь по той же причине, что и девочка, и, обнаружив, что библиотека была закрыта, расплакался от безысходности.

Санна помахала перед его кругловатым лицом рукой. Опять только всхлипы и бормотание.

Когда она тронула мальчика за плечо, он по-девичьи вскрикнул, отпрыгивая с невероятным страхом в ярко-зелëных глазах, хватаясь за сердце. Нервозными и дëрганными движениями мальчик схватил книгу и закрыл ею своё заплаканное лицо, продолжая визжать.

Санна аж отскочила от такой реакции, выпучив медовые глаза.

— Ты библиотекарша?! — вскричал черноволосый мальчик, закрываясь книгой, как надëжным щитом. — Охранник?! Асторож?! Простите! — тараторил он на издыхании, жалобно всхлипывая. — Я не хотел! Правда-правда! Пожалуйста не сажайте в тюрьму! Я случайно забыл про книгу!

— Я не асторож, — нахмурилась Санна, хрустнув шеей.

Возможно, она выглядела примерно так же, как и этот напуганный мальчик, когда хваталась пальцами за края ванны.

— А..? — удивлённо моргнул мальчик зелёными глазами, медленно убирая свой «щит» в сторону. — А... — отстранённо пробормотал он, очевидно, с облегчением выдыхая и опуская стеснительно взгляд на прижатые к груди колени.

— Ты забыл сдать книгу? — Санна качнула головой на книгу в твëрдом переплëте.

Мальчик смутился и замялся, ещё сильнее утыкаясь в колени. Зелëные глаза были растеряны, косясь в абсолютно разные стороны, однако он ничего не сказал, лишь молча вытер слëзы со щëк.

Санне хотелось рассмеяться. Он... переживал из-за такого пустяка? Что за бред! Разве не было других проблем, от которых действительно хотелось плакать?

Но, чувствуя, что это было бы неуважением к его (пусть и странному) горю, Санна лишь мило улыбнулась зубами:

— Ладно, как зовут-то тебя?

— М-мав, — пробормотал тихо и робко мальчик, не смотря на темнокожую девочку с блондинистым каре.

— А я Санна Ючиан! — она радостно протянула руку.

Мав неловко пожал её, лишь сильнее подтягивая к себе ноги.

— Ты тоже думаешь, как попасть внутрь?

Мав отвëл зелëные глаза в сторону.

— Понятно, — вздохнула Санна.

Она отошла на пару шагов назад, задумчиво приложив руку к подбородку.

Можно было, конечно, бросить эту затею. Естественно. Не то что бы было слишком много проблем от просроченной книги, если об этом подумать. Но с другой стороны...

Ей отнюдь не хотелось расстраивать тётю после всего того, что она сделала для неё.

Поэтому следовало просто положить книгу на какую-нибудь полку да поставить галочку в записной книжке у стойки. Всего-то.

Но как же всë-таки проникнуть? Если Мав здесь сидел, значит, дверь, очевидно, была закрыта. Что тут ещё...

— О! — возрадовалась Санна, тыкая указательным пальцем в окно, расположенное чуть выше их роста. — Если ты меня подсадишь, я смогу попасть внутрь!

Мав выглядел так, как будто либо не одобрял эту идею, либо не верил в возможность её исполнения.

— Да это точно сработает! — убеждала Санна, размахивая руками. — Я это в книгах читала: это очень легко! — она широко улыбнулась, ожидая от мальчика поддержки в её затее.

Но Мав всё ещё смотрел тем пристальным бесстрастным взглядом, каким часто смотрела её мама на абсолютно всё.

— По крайней мере, мы можем попробовать? — нервно смеясь, проговорила Санна и передëрнула плечами.

Молчание.

— Смотри, — убеждëнно говорила она, заставляя мальчика повернуть голову в сторону ближайшего к ним окна, — ты меня подсадишь, я открою окно (если оно не закрыто), пролезу и с той стороны открою дверь. Во! — взмахнула руками Санна. — Как тебе идея?

— Оставляет желать лучшего, — наконец мрачно пробормотал Мав. — Может... — он замялся, теребя рукава кофты. — Может, мне тогда вообще не лезть? — он протянул книгу. — Ты просто сдашь обе...

— Не-е-ет! — сразу вскричала Санна, отрицая этот план и толкая книгу ему в грудь. — Это твоя ноша! Я просто помогу, — после небольшого молчания ей пришла в голову гениальная мысль, как убедить Мава. — Ты же не хочешь, чтобы асторожи тебя в тюрьму посадили?

Мав вздрогнул, сглотнул и зажмурился то ли в накатившем на него страхе, то ли в неприязни.

Санна понимала, что это не самый лучший способ — использовать чужие страхи. Но что ещё ей оставалось, если Мав так противился ей помогать, хотя проблема — общая?

— У тебя... всё нормально? — с внезапным беспокойством проговорила она, заметив дрожь, пробиравшую всё мальчишеское тело.

— А..? Да-да... Давай просто сделаем это, — вздрагивая и судорожно дыша, проговорил Мав.

Санна лишь пожала плечами.

В конце концов, он сам только что согласился.

Они приблизились ближе к стене. Мав наклонился слегка, выставил руки вперёд, кладя одну ладонь на другую и сжимая их. Осторожно и с предельной аккуратностью ступая на них, Санна встала на цыпочки, чтобы не сильно давить на детские руки. Мав всё равно зашипел, жмурясь, но она сосредоточилась на том, чтобы открыть окно и пролезть в него. Однако потянув за створки, оно оказалось закрытым с той стороны.

— Да блин! — раздражëнно выдала Санна, стуча по окну в отчаянных попытках его открыть.

Однако, на её удивление, оно всё-таки открылось. Из помещения высунулось девчачье загорелое лицо с рыбим хвостиком и тëмно-шоколадными глазами.

— А! — чуть смеясь, проговорила девочка, улыбаясь как будто в насмешке и фыркая длинным носом. — Правонарушители!

Санна услышала жалобливые всхлипы Мава. Видимо, он подумал, что это какой-нибудь библиотекарь или охранник.

— Ты вообще кто? — спросила грубо Санна, выглядывая чуть вбок.

Девочка стояла на лестнице-табуретке и, по всей видимости, была одна в помещении.

— Я Анури, но мне больше интересно, кто вы и почему пытаетесь проникнуть в библиотеку, — продолжала улыбаться она.

— Ради Ячва, тебе-то какое дело?! — вскричала Санна, раздражаясь.

Почему какая-то девочка вообще имела право так насмешливо разговаривать, когда она сама...

— Мы забыли вернуть книги! — прокричал снизу Мав, чуть ли не рыдая от страха.

— Цыц! — прикрикнула на него Санна, чуть надавливая ступнëй на его ладонь.

— Ой, — удивлённо вздохнула Анури и слезла с лестницы-табуретки. — Так это совсем другое дело!

Санна слезла с ладоней Мава, и тот облегчëнно вздохнул. Через несколько секунд дверь отварилась.

— Прошу! — гордо объявила Анури, сверкая улыбкой. — Вы представляете, я даже не заметила, как библиотека закрылась, пока читала книгу. Я только потом поняла, как только вы постучали.

— Нам... просто сдать книги, — пробормотал Мав, видимо, надеясь уйти поскорее да и закончить всё побыстрее.

— О, да. Вон там записная книжка! — смуглая девочка побежала, а Мав с Санной — за ней.

Анури что-то тараторила, о чëм-то болтала, по какой-то причине много улыбалась и хихикала, Мав стеснительно и робко плëлся за ней, обхватывая и себя, и книгу руками, а Санна, смотря на них, думала, что, возможно, ей не хватало друзей.

И эти двое по какой-то причине ей самóй неизвестной и непонятной подходили на эту роль.

Возможно, у них даже было бы много приключений.

В конце концов, начало ведь уже было положено, разве нет?

— А давайте дружить? — с улыбкой предложила Санна, подходя к стойке, за которой обычно сидела библиотекарша.

¹Ордмелль — город, половина которого построена на воде. Связано это с тем, что раньше озеро Ерна занимало огромную территорию на материке, и катастрофически не хватало суши, так что люди начали строить город на воде: формально, это был огромный плот с балками, что были прикреплены ко дну, а на огромном деревянном плоту уже начали строить дома. Однако со временем озеро начало иссушаться и становится меньше — таким образом, Ордмелль разделился на две части: ту, что находится на суше, и ту, что до сих пор стоит на воде. В первую очередь, Ордмелль всегда славился, как город просвещения: было бесчисленное множество библиотек, школ и храмов. Чаще всего, в город и приезжают по этой же причине: уникальный кладезь знаний. Однако стоило так же отметить, что и рыболовство здесь было крайне распространено из-за местоположения города.

²Лавруга — маленькое поселение, деревня, в которой занимаются исключительно сельским хозяйством. Оно окружено огромными полями, что ничем не застроены. Из-за этого же деревня простирается на очень огромные территории, занимая их, как пастбища и грядки. Дома зачастую находятся очень далеко друг от друга, и некоторые соседи даже не знают о существовании других. Впрочем, есть и маленькие частные фермы, однако и они занимают не малую территорию.

*³Уметь обороняться в Розберге должны все. Это является одним из обязательных предметов в школе, и даже на домашнем обучении родители стараются научить детей драться. Дело тут состоит не в жестокости, а как раз именно в самообороне — довольно часто происходят случаи столкновения с дикими животными и что уж говорить про обычные стычки с людьми, летальный исход которых можно избежать, сумев дать отпор. Выбор же оружия считается довольно важным. Формально, выбранное оружие определяет человека: его жизнь, судьбу и роль. Даже сами дети довольно ответственно подходят к выбору оружия, осознавая особую и важную роль его. И даже если во взрослом возрасте человек не носит с собой какого-то оружия, он всё ещё может дать отпор при желании, потому что (хотя домашнее обучение нельзя полноценно проследить) большинство действительно умеют драться.

⁴Долина смерти — абсолютно не обывательское место. Именно здесь хранятся трупы людей после смерти. Их со всех уголков королевства свозят сюда на естественное разложение. Формально, Долина смерти представляет собой огромный каньон, в который просто сбрасывают привезëнные трупы. Хотя не так далеко от каньона есть поселения, они всё ещё небольшие и особого желания туда переезжать ни у кого нет.

⁵«Роковая любовь» Эльц Мир — серия простеньких по сюжету подростковых романов. Большему вниманию там уделяется любовным линиям. Серию считают бесконечной, так как каждый год автор выпускает новую часть.

⁶Смерпы — люди, занимающиеся перевозками трупов до Долины смерти, а также документирующие это происшествие, каким бы оно ни было.

⁷«Ча крутцен Про мино увер» — фраза на старозенритском, дословно переводящаяся, как «Да распространится Твоя любовь везде». Такой фразой оканчивают любую молитву.