Куколка как девочка

Застряла под снегами.

Мимо ходят люди,

Топчутся ногами.

Потечёт слезинка.

Вот и стала кукла

Вовсе как живая.

«Кукольный домик» — Алëна Швец

1

Вы когда-нибудь просыпались и понимали внезапно, что больше не сможете отращивать волосы?

Да, это звучало глупо со стороны. Но постарайтесь отнестись к этому серьёзно.

Вы когда-нибудь просыпались и понимали внезапно, что больше не сможете отращивать волосы?

Вот Вайна это поняла уже давно: через три месяца после самого ужасного случая в её жизни, о котором нельзя говорить. Она готова была признать, что класть волосы в цол — возможно, не лучшая идея. Потому что теперь Вайна не могла более воспринимать нормально даже слегка удлинённые волосы.

Она не могла логически это объяснить. Ей просто… становилось так мерзко, так противно на душе, когда она смотрела на эту золотистую копну, которая стала длиннее всего на несколько сантиметров или даже миллиметров. Вайна чувствовала самое настоящее отвращение, что разъедало изнутри и не давало покоя истерзанному сердцу, пожирая душу, терзая её и мучая.

Она просто смотрела в зеркало на эти слегка длинные волосы, и её тошнило. Рвало. Живот скручивало, а глотка наполнялась кислящей желчью, отравляя горло, внутренности и разрушая последние оставшиеся нервы. И тогда, в эту же минуту, когда ей становилось настолько невыносимо, что Вайна не могла смотреть на себя без отвращения, без кислоты в горле, она отрезала волосы, не давая им вырасти, оставляя уже несколько десятков лет одно и то же неизменное каре. А если ножниц не было бы, Вайна была уверена, что разорвала бы эти златы волос руками. Она не сомневалась в этом.

Возможно, отращивание волос воспринималось ей, как глумление над мёртвым?

Каждый раз, когда она смотрела в зеркало, ей хотелось его разбить вдребезги. Чтобы кусочки стекла были так малы, что больше не смогли бы отражать это уродство. Но Вайна не разбивала его. Вместо этого она долго и мучительно смотрела на своë отражение, на свою копию. Худые скулы, которые были так тонки, что были видны кости. Тëмные-тëмные мешки под глазами, что, казалось, забирали каждую светлую плоть кожи к себе, в чëрное царство. Белки глаз с постоянными зигзаговыми линиямикрови ви них. Сухие обкусанные губы. Лохматое, спутавшееся и явно неохотно расчёсанное каре.

Каждый раз, когда Вайна замечала, что волосы у девушки из зеркала чуть отросли, она хваталась за макушку руками, будто намереваясь их выдрать с корнями, но потом она внезапно останавливалась и брала ножницы.

Но даже так, с короткими волосами Вайна ненавидела это чëртово зеркало. Разбить вдребезги. Чтобы больше не видеть эту рожу. Чтобы больше не видеть грешницу. Чтобы больше не видеть слëз. Чтобы больше не злиться.

Разбить, разбить, разбить, разбить, разбить!

Но как бы Вайна этого ни хотела — она не могла. Что-то сковывало её движения. Что-то внутреннее и подсознательное говорило, что так делать нельзя.

Вайна должна была контролировать себя и свои эмоции. Она знала, что произошло, когда у неё не было контроля.

Это изменило всë.

Держать себя в руках. Копить всë в себе. Заглатывать внутрь эмоции. Улыбаться. Не показывать душу. Не выпускать на волю чувства. Не плакать. Улыбаться. Не кричать. Не злиться. Улыбаться. Не применять грубую силу. Улыбаться.

Улыбаться, улыбаться, улыбаться, улыбаться, улыбаться!

Вайна скривила губы. Янтарные глаза нервно дёргались, пытаясь изобразить счастье. Зубы и губы пытались воссоздать улыбку, но она выходила кривой и неправдоподобной.

Вдох, выдох, вдох, выдох, вдох.

Лицо приняло преспокойное выражение лица.

Умиротворённое.

Как и должно было быть всегда.

2

Прыжок. Приземлиться на спину. Вытянуть ступни и уткнуть их в кровлю. Катиться по крыше, пока они не упрутся в бортик. Потом встать. Снова прыгнуть. Устаканить равновесие на плоской крыше. Разбег. Прыжок. Приземлиться на спину…

Эта схема хождения по домам была выработана с годами проведения жизни на улице, а сейчас — доведена до совершенства. Ни звука. Ни шороха.

Хотя всё это было придумано явно раньше: Вайне, в первую очередь, помогли именно папины уроки. Не просто так он с ней занимался физическими упражнениями.

Вайна аккуратно опустила ногу на подоконник, а потом и вторую. Она присела на корточки, согнув колени, и упëрлась лицом в толстое стекло окна, высматривая объекты внутри дома.

Была осень, был Сфет, и была ночь. Листья желтели, краснели и опадали, сваливаясь в одну кучу. Подобные стопки были большие, красивые, но вместе с тем грязные и мокрые от частого дождя. Листьев было так много, что они закрывали все тропинки и дороги, а дворники в городах совсем не успевали вычистить всё это.

Вот и сейчас Вайна присела на корточки и чувствовала, как под ботинками на деревянном подоконнике шелестели липкие кленовые и дубовые листы.

Хотя она была в уже привычном мешкообразном тëмно-зелëном пончо, холод Вайна всё равно ощущала: поддувающий в спину ветерок, что ненавязчиво, но часто касался спины, заставлял её покрываться мурашками. Девушку всю передёргивало, но она сидела и внимательно всматривалась.

Была ночь: очевидно, что все спали, а потому не было ни единой свечи. Здесь нечему было жаловаться, хотя Вайне хотелось поругаться, когда она очень долго смотрела в толстое стекло, силясь разглядеть хоть что-то.

Она скрючилась и хотела уже пойти к другому дому, как вдруг в глаза бросилось что-то. Вайна моргнула и вновь заметила не очень яркий, но вполне видный желтовато-оранжевый блеск. Кажется, это был золотой узор на чëм-то. Вайна прижала ладони к холодному толстому стеклу, упираясь в него пальцами и тем самым издавая характерный звук. Слегка вытянутый носик коснулся окна, и, приблизив лицо, Вайна действительно увидела золотой узор. Узор на краме.

Большая чаша, закрытая крышкой. Финтифлюшечка сверху неё, что была позолочена и которую можно было откручивать, тем самым открывая отверстие сверху чаши, в которой был заваренный чай или кофе. Этот конкретный крам был деревянный, тёмного цвета. И на нëм были золотые узоры. Даже на крышке.

«То, что надо», — подумала Вайна, хватаясь руками за створку окна.

Предметы посуды в изначальном варианте никогда не покрывали золотом. Данный декор делают отдельно, за дополнительную плату и у конкретных мастеров. Так что впоследствии, если какая-то посуда была покрыта золотом, то большинство сразу понимали, что это либо богатый, либо хорошо обеспеченный человек. Это же смекнула и Вайна, завидя золотой узор на краме. А никаким иным он быть и не мог: краска не могла так поблёскивать в темноте.

Потребовалось немало усилий и болящих пальцев, чтобы чуток приподнять створку и уже полностью поместить в проëм оби ладони. Вайна сжала пальцами другую сторону деревянной створки и начала прилагать усилия, чтобы поднять это окно. Открывалось оно поступательно и медленно, постоянно скрипя и громыхая. Это не очень шло на руку, но что уж поделать?

Наконец толстое стекло было поднято достаточно вверх, чтобы пролезть в комнату. Вайна обречённо и устало вздохнула. Окно было тяжёлым, и оно отняло у её рук столько сил на открытие. Зачем вообще стëкла так уплотняли, делая их неподъëмными?

Вайна вздохнула и шагнула через окно в комнату. Она обернулась и тихонечко прикрыла окно, на этот раз, на её же удивление, потратив гораздо меньшее количество усилий. Она встала посреди комнаты и задумалась: «Обыскать эту или сразу идти в другие?»

В конце концов, Вайна остановилась на том, что лучше сначала всë здесь проверить. Она крутилась в разные стороны, пытаясь различить объекты в темноте. Там, где лежал крам, точно был стол. Казалось, только он там и был.

Вайна повернулась в другую сторону и отличила очертания дивана. На стене ей показалось, что были какие-то полки. Но, скорее всего, они для книг. Значит, ничего интересного.

Она крутанулась в другую сторону и обнаружила контуры двух шкафов. Они были большими — значит, для одежды. Не подходит. Вряд ли среди одежды могло быть что-то ценное.

Вайна обернулась и увидала в кромешной тьме очевидные очертания тумбочек. Вот это уже было более интересно.

Она осторожно шагнула к ним, стараясь шевелиться медленно-медленно и тихо-тихо. Вайна подкрадывалась к ним практически на цыпочках.

И вот: они были перед ней. Вайна вздохнула, передëрнула плечами, и лямки рюкзака мягко скатилась по рукам, пока он окончательно не опустился на деревянный пол. Вайна потянулась к ручке и потянула ящик на себя, заставив его заскрипеть. Она заглянула внутрь, но ничего не увидела. Вайна опустила руку туда и начала пытаться нащупать предметы.

Но прежде чем она смогла идентифицировать хотя бы что-то, в комнату ворвался некто.

Вайна тут же захлопнула ящик со всей силы и с глухим стуком прыгнула на подоконник. Он чуть-чуть, казалось, прогнулся под её весом и жалобно скрипел. Руками она взялась за створку и пыталась поднять окно, но оно открывалось так же медленно, как и в тот раз — поступательными, скрипучими движениями. Что вообще творилось с этим стеклом? Кое-как раскрыв его немного, Вайна просунула голову, руки и собралась вылезти.

Но её что-то или кто-то потянул назад. Вайна испуганно ахнула, приземляясь копчиком на пол. Она открыла рот, но вышел лишь немой крик.

Шаги. Кто-то подходил к ней. Вайна обернулась в панике.

Большой статный мужчина. Мускулистый.

Вряд ли получилось бы побить его, но попытаться стоило. Иначе он пойдёт к асторожам, а уж те Вайну возьмут да и отправят в тюрьму не только за проникновение, но и вообще за предыдущие кражи.

Из ножен тут же был вытащен блестящий меч с длинным лезвием, хорошо заточенным остриëм, с прямоугольной гардой, с небольшой рукоятью, для чего-то обмотанной коричневой тканью, с шарообразным железным и ничем не примечательным навершием. Лезвие было покрыто выгравированными узорами: изогнутые, спиралевидные листы и их лозы с ветками. Посередине красовался привычный белый круг с чëрной окружностью вокруг него — знак Ваика.

Вайна держала меч двумя руками по пояс, наклоняясь. Остриë было направлено вверх. Ноги были расставлены по ширине плеч. Взгляд янтарных глаз был сосредоточен, но Вайна не атаковала. Находясь в такой боевой готовности, она как бы угрожала. И только она действительно хотела выдвинуть условия, как тут же заговорил мужчина:

— Я очень сомневаюсь, — сказал он низким и спокойным голосом, — что из этого, — мужчина подошёл так близко к мечу, что остриë практически впивалось в живот, — выйдет хоть что-нибудь, — он совсем чуть-чуть посмеялся, пальцем соприкасаясь с самой острой и разительной частью меча, — но ты можешь попробовать, — мужчина элегантно отодвинул от себя остриë.

Вайна хмыкнула. Что он вообще о себе возомнил?

Естественно, драться она не хотела. Это было самое последнее желание в её списке. Но тут стоял вопрос в другом: во-первых, Вайна точно не будет убивать этого мужчину — это логично; во-вторых, раз уж этот мужчина не боится её меча, то в чëм проблема?

В конце концов, это драка, а не летающая мебель и разбитые стëкла.

Вайна отступила на несколько шагов назад, развернулась по-ровнее, поправила хватку на рукояти…

И разбежалась.

И врезалась в пустоту.

«Что?»

Меч точно был направлен на живот мужчины. И Вайна бежала точно на него, прямо в него, можно сказать. И мужчина никуда не отходил, никуда не бежал.

Но остриë прошло сквозь него, как через призрака, а потом и сам силуэт, и фигура пропали.

Вайна моргнула несколько раз. У неё уже поехала крыша? Ей что-то мерещилось? Может, здесь и не было этого мужчины?

— Я здесь, — тихо сказал он, и в голосе слышалась ухмылка.

Вайна, даже не смотря, налетела с мечом, размахнувшись им. Она обернулась в сторону голоса, и, не медля, подбежала в этом направлении, отводя лезвие в сторону, а потом с быстротой и резкостью выставила его вперёд. Но меч опять прошëл сквозь воздух с характерным звуком резкого махания предметами.

Вайна не понимала, что происходило. Она не была уверена насчёт предположения, что она не сходила с ума, но на время отложила эту версию событий. Так, что же происходило? Ну, с логической точки зрения, разумеется.

Правда, времени размышлять об этом не было. Мужчина исчезал и появлялся, появлялся и исчезал. Раздражаясь, Вайна перехватила меч левой рукой и отвела его за спину, зарычав. С рыком она тут же замахнулась им и снова взялась за рукоять двумя руками, раскручивая его вокруг своего тела и образуя тем самым некий круг, что рассекал воздух. Стиснув зубы, Вайна и сама поворачивалась, переставляя ноги по окружному движению лезвия.

Вайна остановила свой собственный вихрь, осознавая, что она так раскрутилась, что даже подняла пыль вокруг себя. Остриë было воткнуто в пол, а руки были уложены на черенке, будто для подставки. Вайна тяжело дышала, запыхавшись. Безумными янтарными глазами она выслеживала мужчину, в то время как по её лбу тëк пот, что делал светлую чëлку очень мокрой.

Тëмная фигура статного мужчина стояла прямо перед ней. Он склонил голову, будто насмехаясь. Вайна хмыкнула, горделиво подняв подбородок. Лицо её передëрнулось, и она сделала глубокий-глубокий вдох. И, задержав дыхание, Вайна резко вытащила, подняла меч над головой и замахнулась сверху, вскрикнув, чтобы выпустить накопленный воздух. Лезвие, рассекая воздух, врезалось в пол. Меч опять прошëл сквозь фигуру, не задев её ни на дюйм, хотя, по логике, должен был буквально разделить тело напополам, учитывая силу замаха.

Стискивая зубы и тяжело дыша, Вайна подняла голову. Мужчины опять не было на месте. Она сощурилась, переводя дыхание, и только она хотела повернуться, как прямо над её ухом прозвучало:

— Мой ход.

Меч вдруг выпал из её ослабших рук, с громким стуком врезаясь о пол. Её тело потянуло куда-то назад. Вайна пыталась устоять на ногах, но они тут же, не имея слишком много сил, чтобы сопротивляться, оторвались от земли. Она буквально видела, как подошвы ботинок вдруг поднялись в воздух, а её тело даже и не подумало падать, несмотря на все законы физики. Вместо этого её туловище потянуло назад, причëм с огромной скоростью.

Вайна вскрикнула, вопль вырвался из её глотки, когда её спина соприкоснулась со стеной. Ровно на одну минуту боль пронзила её позвоночник, но потом прекратилась, потому что адреналин и страх были в этот момент гораздо сильнее. Ударившись о стену, её тело перестало парить в воздухе и, вместо этого, медленно растеклось, сползая на пол. Руки и ноги обессиленно распластались, а голова была запрокинута наверх. Вайна сомкнула глаза и зажмурилась, когда почувствовала, что боль в спине возвращалась.

Она зашипела, но на это в ответ к её подбородку был приставлен её собственный меч. Лезвие было прямо под ним, приподнимая её головку. Тяжело и устало переводя дыхание, Вайна прищурилась на остриë под её лицом и посмотрела на фигуру с обидой в глазах.

Кто бы это ни был, он выиграл¹*. Победил. И это факт, который ей нужно было прямо сейчас признать.

Видимо, и сам мужчина понял, что Вайна сдалась, убирая лезвие с подбородка. Он осторожно повернул лезвие к себе и аккуратно держал его в руках, передавая Вайне рукоять. Она молча взяла меч и убрала за спину, вставив в ножны.

Мужчина протянул ей руку, и она благодарно взяла её, опираясь, чтобы подняться. Её немного пошатывало от усталости и изнеможения, но она устояла на ногах.

Рассматривая черты лица мужчины, которые ей были невидны в этой темноте, она думала: «Почему он умеет подбрасывать что-то в воздух? Почему он создаëт каких-то двойников или галлюцинации?»

И потом всë как будто щëлкнуло. Когда Вайна прекратила драться, прекратила пытаться уследить за передвижением мужчины, она наконец смогла ясно мыслить и думать, размышлять.

— Ты… демон? — осторожно поинтересовалась Вайна, боясь неверного предположения.

Хотя другого ничего не могло быть.

— А ты нет, что ли? — скептично вопросом на вопрос ответил мужчина.

У Вайны аж сердце замерло: подпрыгнуло куда-то и больше не возвращалось. Она чувствовала, как дрожала её нижняя губа, и как ноги тряслись. Усталым шатающимся телом она облокотилась о стену, стекая по ней. Села она в какой-то уголок. Вайна помассировала пальцами веки и мышцы на лбе, тяжело вздохнув.

Как? Как он узнал? И знал ли он… подробности?

В смысле, те самые?

Мужчина статно возвышался над ней, пока не наклонился. Его тень и сама его фигура были довольно страшными, они как будто не предвещали ничего хорошего. Поэтому сердце Вайны очень быстро заколотилось, когда необъяснимо страшная фигура была так близко к ней.

— Откуда..? — тихо пролепетала она, не находя логичных объяснений.

Но мужчину это, казалось, ничуть не смутило.

— Ты, знаешь, у нас, демонов, есть какая-то особая аура. Наводящая… ужас, — задумчиво пробормотал он. — Ощущение опасности, понимаешь?

Голос был низким и каким-то басистым, как раскат грома.

— Я не знала об этом, — также тихо говорила Вайна, осторожно опираясь о стену, чтобы подняться на ноги.

— Полагаю, и о магии тоже? — саркастично усмехнулся мужчина.

Нет. Вайна знала о магии. Даже слишком хорошо.

Болезненно хорошо.

Настолько, что хотелось вырвать волосы с корнями.

Настолько, что хотелось нырнуть в речку и не выплывать оттуда.

Настолько, что хотелось спрыгнуть с самой высокой крыши.

Настолько, что хотелось пронзить грудь своим же мечом.

— Я… — сказала Вайна через время, подходя к незнакомцу. — Я не люблю магию. Не очень сильно, — с трудом подобрала слова она и неловко улыбнулась, заглушая поток шумных воспоминаний.

Не время для эмоций. Не время для воспоминаний. Иначе всё опять выйдет из под контроля. Всё опять пойдёт под откос.

Улыбаться, улыбаться, улыбаться, улыбаться — и ничего более. Только улыбка. Только она и ничто больше.

Держать всё в себе. Держать.

— Но ведь с магией гораздо проще, разве нет? — недоумевал мужчина.

Стулья. Книги. Листы. Столы. Окна.

Диван.

Д-и-в-а-н.

Вайна замотала головой и отмахнулась рукой, стараясь прогнать назойливые отвратительные образы.

Игнорировать, игнорировать, игнорировать — вот что важнее всего. Забыть, будто этого и не было.

— Я думаю, что гораздо лучше сделать всё самой, — выговорила через какое-то время Вайна, тяжело дыша.

И дело было не в усталости. Совсем не в этом.

Событие, которое нельзя называть, всё лезло и лезло в голову. И даже не самим проишествием. Оно лезло образами, представлениями, отдельными кадрами из фотоплёнки. Мозг никогда не показывал событие, которое нельзя называть, полностью. Потому что Вайна сама не позволяла.

Если бы она не сопротивлялась, она сошла бы с ума.

Или повисла бы на верëвке. Опустив голову.

Оба варианта будут реалистичными.

Мужчина покачал головой, явно неубеждëнный:

— Тут нечто большее, не так ли? — и взял рукой за подбородок, нежно касаясь его толстыми кончиками пальцев и приподнимая вверх.

Вайна сама не заметила, как слабо кивнула, смотря прямиком в тëмное неразличимое лицо.

— Не умеешь? — предположил мужчина, не отпуская подбородка.

У Вайны пробежали мурашки по коже.

— Да, — выдавила она с трудом.

Горечь осела в горле. Язык будто обожгло.

А потому и голос онемел. Вайна будто бы и забыла как говорить-то.

Она не знала, почему. Что-то зависело от воспоминаний о событии, которое нельзя называть, а что-то от вида этого мужчины. И дело было не только в том, что в темноте лица не было видно вот совсем.

Сама фигура, голос, тембр, движения, таинственность — вот что навеивало такой страх, такую дрожь, такие мурашки, такую безмолвность.

Если об этом задуматься, мужчина был прав: опасность ощущалось. Слишком сильно.

Будто это был назойливый запах, который ощущался во всëм помещения, заменяя весь чистый воздух.

И эта аура словно душила. Сжимала грудь болезненно в тисках. Перекрывала доступ к кислороду. Сердце неестественно паниковало, быстро-быстро отбивая неравномерный ритм.

Толстые пальцы опустились к груди, разглаживая и сжимая ткань. С трепетом в янтарных глазах Вайна следила за каждым его действием, будто боясь пропустить что-то чересчур важное.

— А воровала в первый раз? — продолжал интересоваться мужчина.

Вайна медленно и очень отстранëнно покачала головой, как будто в трансе, тихо и неуверенно прошептав:

— Нет…

— А для чего? — не унимался мужчина.

Брошка Ваика немного отцепилась от зелëного пончо. К ней тут же притронулись шаловливые пальцы, что тут же, не медля, но как-то растягивая момент, начали просовывать её обратно в вельветовую ткань.

Вайна посмотрела прямо в тëмное лицо мужчины. Ей хотелось сказать: «Я полудемон», или «Я убила своего отца», или «Мне пятьдесят пять», или ещё что-то вроде этого.

Но Вайна этого не сделала. Вместо этого она сказала:

— Мне всего лишь одиннадцать на вид. Меня возьмут только в горничные. А я не хочу быть прислугой, — легко и просто объяснила она.

Мужчина хмыкнул и полез в тумбу. Выдвинув ящик, он что-то схватил, чего Вайна не увидела, потому что мужчина уже захлопнул его. Раздался шорох, треск — и вуаля: огонь на свечке в подставке.

Наконец Вайна могла разглядеть не только очертания, но и всю картину целиком. Мужчина был блондином, а цвет волос напоминал церковные купола. Лицо было большим и квадратным, с плоским подбородком и прямыми окраинами головы. Глаза были тусклые, голубые. Словно слегка пасмурнре небо. Толстый нос. Большие губы.

Одет же мужчина был красиво, можно сказать, с особенным изыском, словно ему и не было трудно подбирать одежду и тратить на неё баснословные деньги: белая гладкая рубашка на пуговицах с довольно пышным жабó, что был прикреплëн на брошь с чëрным камнем и золотой отделкой вокруг, шелковистый чëрный жилет, большие свободно висящие брюки тëмно-серого цвета в клеточку и вычищенные до блеска туфли. Аристократично, ничего не скажешь.

Мужчина поставил свечку на стол и похлопал по пустому стулу, как бы говоря: «присоединяйся». Вайна пожала плечами и, отодвинув его за спинку, присела, сложив руки на столе.

Она всë ещё чувствовала себя тревожно, но теперь ясно понимала, в чëм была причина. Но это не отменяло того факта, что у мужчины было такое странно острое и прямое лицо, как будто оно было каким-то идеалом красоты, но при этом чего-то либо не хватало, либо чего-то было слишком много — и это навеивало жути.

— Я думаю, что знаю, как помочь тебе, — внезапно проговорил мужчина.

Вайна моргнула, внезапно выходя из транса. Это было ожидаемо, что мужчина что-то скажет, но, с другой стороны, так внезапно, что он проговорил это «что-то» именно сейчас, что Вайна сначала и не уловила суть того, что он произнëс. Только через минуту её мозг смог обработать полученную информацию.

— И чем же?

Вайна искренне не верила в помощь. Она не хотела этого признавать и никогда не признала бы, но в душе она понимала всё ясно и знала: ей нравилось быть на дне. Вайна — не мазохист, но она действительно не могла отрицать того, что она в какой-то степени даже не пыталась жить нормальной жизнью. Для неё это наказание. Наказание за то проишествие, которое нельзя называть.

Это было бы просто неправильно — жить хорошо, когда Вайна натворила такое.

Это не укладывалось в её голове и не собиралось укладываться. Но была в ней и другая часть, которая противоречила всему её существу.

Вайна хотела помощи.

Но у кого её просить? Да и дадут ли? И не бессмысленно ли это всë, если Вайна сама хотела находиться на подобном дне?

— Я заведую монето, — ответил мужчина, раскачиваясь на стуле, что скрипел под его весом. — Могу пристроить тебя туда. Помогать будешь. Тогда не придётся воровать.

Вайна молчала. Ей хотелось, но и не хотелось одновременно. И она не знала, что говорить или отвечать на это.

— Можешь поселиться здесь, — мужчина развëл руками в разные стороны, указывая на комнату, —и я постараюсь тебя научить магии — раз ты не умеешь.

Она не контролировала её, но суть, наверное, такая же, так что Вайна решила не вдумываться. Важно было немного другое: соглашаться или не соглашаться?

Так не хотелось этого: хотелось изображать из себя мученицу, хотелось продолжать платить за грехи. Но ведь Вайна не могла всю жизнь так прожить.

И это не то, чего хотел бы папа.

— Я… — как же сложно ей всë это было сказать вслух!

Но отец правда хотел бы, чтобы Вайна двигалась дальше. Она была в этом уверена.

Только вот отец не понимал, насколько она была виновата. Насколько ей действительно стоило как-то понести наказание.

Но, возможно, если научиться контролировать…

— Я согласна.

Мужчина радостно хлопнул в ладоши, как бы подтверждая, что он рад подобному решению:

— Отлично, завтра же и начнëм!

Вайна поджала ноги под себя и положила стеснительно руки на колени:

— А зачем Вам это? Я согласна, но зачем помогать мне? Вы меня даже не знаете,— незатейливо спросила Вайна, всë ещё немного сбитая с толку предложением как таковым.

— А для чего ещё по-твоему люди перерождаются в демонов? Я хочу искупить грехи. Возможно, если я помогу тебе…

Ах. Так вот оно что. Корыстные цели. Тогда это многое объясняет. Впрочем, а какая Вайне разница, на чëм строилась подобная помощь?

— И как же тебя зовут, малышка? — мужчина встал со стула и потрепал блондинистую макушку.

— Вайна, — улыбнулась она. — А Вас?

— Экэ́йт.

3

Монето было обширным: округлое помещение с такой же крулой сценой. Она была с большим вытянутым высоким деревянным выступом. Сзади были огромные бархатистые красные шторы, что вели за кулисы.

Крыши у помещения не было, и солнце ярким светом слепило глаза, заставляя щуриться.

Сидения, то есть, сплошные деревянные лавки со спинкой, тоже были расположены полукругом, в несколько рядов.

Вайна поднялась на сцену, цокая каблуками фуками по деревянному полу, опираясь на руки и подтягивая к себе ноги. Она слегка покачнулась, встав на платформу, но выпрямилась.

Экэйт и какая-то девушка с чëрными, как смоль, прямыми волосами говорили между собой. Вайна подошла к ним поближе, чтобы услышать, но вместо этого стала участником обсуждения.

— Вот! — улыбнулся радостно Экэйт, поправляя накинутый на аристократическую рубашку светло-коричневый пиджак. — Посмотри на неё, — он указал на Вайну и подошëл сзади к ней, кладя ей руки на плечи и слегка давя на них, как будто массировал.

Вайна вздрогнула и неловко улыбнулась. Она вся резко зажалась, встав как статуя. Девушка оценивающе взглянула на неё, наклонившись к ней и почти касаясь острым, но маленьким носом. Она закусила свои толстые губы и зажевала правую щеку. Брюнетка задумчиво оглядывала Вайну с ног до головы: щупала кожу, хлопала по талии, гладила лицо, крутила туловище во все стороны. Девушка приложила два пальца к подбородку и потирала его, размышляя.

— Хорошенькая, — согласилась девушка с ярко-зелëными, словно трава летом, глазами девушка, кивая, — но у неё же нет опыта актрисы? — она наклонила вопросительно головку, сжав губы в трубочку и округлив по-кукольному глазки, и смотрела на Экэйта.

Уши Вайны навострились. Она вся встрепенулась, выпрямилась.

Актриса? Она? Да куда ей-то? Она же всего лишь воровка: Вайна ничего более и не умела. Да и не была создана она для сцены.

— О нет-нет, — опередил Экэйт, проведя рукой по блондинистым волосам, — она не будет актрисой, — он покачал головой и неопределённо махнул рукой. — Пока что она просто будет выполнять твои поручения, Руни́ка.

— А потом? — одновременно спросили две девушки, повернувшись к нему.

Они странно переглянулись между собой, моргая от удивления.

У Экэйта на минуту расширились тускловатые голубые глаза, но потом его квадратное лицо приняло безразличное выражение. Из кармана он достал трубку из тëмного дерева с золотым обрамлением вокруг. Вставив кончик в рот и зажав его белоснежными зубами, он выудил из сумки, что висела на правом плече, какой-то красный элдиновский порошок, сыпанув его в большое отверстие.

— А потом можно и попробовать в актрисы, — пожал статными плечами Экэйт, доставая из другого кармана коробок спичек.

Вайна вскричала возмущëнно, вытянувшись вперёд, прямо перед его лицом, практически соприкасаясь лбами:

— Я не буду актрисой!

У неё всё ещё свербило внутри то желание просто страдать и мучаться без достижения каких-либо высот. Это, можно сказать, был практически план на всю оставшуюся жизнь, какой бы длительной она ни была.

— Ну, — Экэйт чиркнул спичкой о коробок, зажигая её, — это уж ты не загадывай, — он осторожно поджëг красный порошок, и в комнате сразу запахло чем-то похожим на смородину. — Всякое может случиться, — пожал плечами демон и закурил в трубку.

4

— Воду! — крикнула Руника за закрытой красной шторой, что вела за кулисы, прорезав тишину огромного пустого зрительского зала.

Вайна раздражëнно вздохнула.

Конечно же, это лучше, чем воровать. Это, в любом случае, полезнее для общества, для неё, для всех. Вайна не собиралась с этим спорить. Теперь уже полноценно живя у Экэйта и работая у него, она не хотела возвращаться обратно, в ту жизнь, которая теперь казалась каким-то далëким и туманным воспоминанием, воспринимаемое теперь за какой-то сон, а не реальность, которая действительно происходила. Эта новая жизнь, этот старт, этот чистый лист, новая страница казались лучше, чем то, что было: белее, чище, красивее, изысканнее, в отличие от грязного, мутного, пыльного, тëмного и глубокого дна, которое и разглядеть-то было невозможно. По крайней мере, Вайна хотела думать именно в подобном ключе.

Но работа на побегушках — что-то с чем-то. Вайна могла поклясться, что этим же горничные и занимались — только это не было так завуалированно сказано, как «помощник Руники».

Вайна не хотела подаваться в горничные. Папа всегда ей говорил, что бы она уважала себя, знала себе цену, свою истинную стоимость. И Вайна не была гордой — она, как какая-то блоха, как какая-то шавка, воровала, не стыдясь, не смущаясь. Но днëм-то? Днëм Вайна была обычным человеком, жила как все: спокойно, размеренно и настолько нормально, насколько это было возможно. Вайна не была гордой, но она знала себе цену и никогда не хотела выполнять подобную работу девчушки на побегушках, которая и стирает, и убирает, и готовит, и в ноги кланяется, лишь бы похвалили и по головке погладили.

Но жизнь решила иначе, а Вайна не разглядела в чëм подвох, когда сказали, что она будет помогать за сценой.

Она точно не ожидала, что будет некой служанкой, которая ещё и убирать за всеми должна — не только принести что-то.

Но жизнь… Жизнь такая странная штука. Нет никого, кто бросал бы тебе столько же вызовов, сколько жизнь. Да и вообще она сама по себе невероятно жестокая. Она всегда ставит такие препятствия на пути, которые иногда просто невозможно преодолеть. Многие погибают на этом опасном прыжке, не сумев пройти эту пропасть, и вместо безопасной земли они оказываются в свободном падении, и они падают, и падают, и падают, пока не разобьются вдребезги об эту желанную ими же землю.

И пропасть... Пропасть всегда такая разная, но суть всегда одна, которая остаётся неизменной и по сей день: она затягивает, ускоряет падение, делает приземление невероятно болезненным. И даже те, кто перепрыгнул, те, кто сумел оказаться на земле, кто справился, выжил — не остаются без повреждений: синяки, переломы, растяжения, царапины. И они будут преследовать этих людей всю оставшуюся жизнь в виде шрамов, от которых невозможно избавиться.

Вот это всë Вайна поняла уже давно. Ей пришлось понять. На собственном примере.

Оставалось только смириться с данной реальностью. А это уже было проблематично. Практически нереально.

Вайна устало вздохнула и аккуратно прислонила под наклоном мокрую швабру к стене. Двумя руками взявшись за ведро, она поставила его рядом и пошла наливать воду из-под крана. Холодную — Руника любила пить именно такую.

Кран был открыт, а из маленькой трубы потекла вода. Вайна тихонечко притронулась к струе и ощутила её морозную
температуру.

Руника любила именно такую. Она часто жаловалась на испепеляющую жару в этом здании. Даже если это был Сфет, при котором, по определению, не могло быть жарко — осень же.

Вайна с налитым гранëным стаканом зашла к Рунике и молча его подала. Та взяла его, брезгливо осмотрела его зелëными глазами и отхлебнула несколько глотков.

Вайна резким движением вышла за вельветовые шторы, поправляя по пути тëмно-зелëное пончо, спрыгнула со сцены, стукнув тем самым каблуками фуками по деревянному полу, подошла к брошенному инвентарю, наклонилась, беря оставленную швабру в руки, и опустила сей предмет концом в ведро с водой. Оно дребезжало, покачиваясь из стороны в сторону, наклоняя ведро в разные стороны. И только-только Вайна опустила швабру с тряпкой на ней на пол, только-только мокрая ткань коснулась дерева, только-только полудемон собралась начать мыть, как Руника раздражëнно и громко выругалась:

— А чего это она такая холодная? — кричала она возмущëнно. — Сейчас осень, Вайни! Холодно, а ты несёшь ледяную воду, — Вайна слышала, что Руника громко фыркнула, как обычно искажая её имя. — Вайни, налей тëплую, пожалуйста.

Вайна раздражëнно вздохнула, медленно плетясь за сцену.

Вот поэтому она не любила быть на побегушках.

5

Нóккен² был городом маленьким, отдалëнным от других и, в основном, довольно скучным. Это был тот самый тип города, в который приезжают справлять старость после бурной юности. Если хотелось тихой и уютной жизни, отдохнуть от людей — нужно определëнно жить здесь.

Вайна прожила здесь уже несколько дней бок о бок с Экэйтом в его доме, ходила вместе с ним в монето на работу, однако никогда по-настоящему не осматривала Ноккен, не вглядывалась в архитектуру, не видела природы, не гуляла по улицам. Экэйт же ни с того ни с сего решил, что Вайне важно провести экскурсию по городу.

И, в общем, она не была очень впечатлена: простые однотипные домики с треугольными крышами, немного деревьев — и всё. За городом — сплошное поле без каких-то растений кроме некоторых цветочков. И река небольшая лишь, омывающая Ноккен. Ради Ячва, здесь даже не было каких-то развлечений, кроме одного единственного монето и библиотеки.

Поэтому Вайна думала не об улицах, по которым они ходили, а о чëм-то своём. Различные мысли, даже никак не связанные между собой, лезли в голову: какие-то обрывки воспоминаний, вопросы. И всё бы ничего: всё приходило и уходило так же быстро, как если бы ничего и не было, но что-то назойливо засело и так, что не спросить было невозможно: вопрос просто доканает, начнëт изнурять, если его не задать.

— И… — неуверенно начала Вайна, ведь тема всё равно была вполне деликатна, — как продвигаются успехи по искуплению грехов?

На самом деле, это была более важная информация, чем казалось на первый взгляд. Ей же нужно было знать, на что опираться. Ей самой хотелось искупить вину. Искупить грехи. Возможно, не стать святой, но...

Хотя бы нормальной. Это ведь возможно? Просто стать человеком?

Это возможно, реально?

Вайна ожидала, что Экэйт мог отмахнуться, сменить тему — в общем, сделал бы всё, чтобы не отвечать на поставленный вопрос. Впрочем, не то что бы Вайна его за это могла осуждать.

Не ей жаловаться на сокрытие чего-либо.

Но Экэйт лишь пожал плечами.

— Ну, мне больше ста лет, как думаешь? — хмыкнул он и завëл руки за спину, стуча чëрными туфлями по серой брусчатке.

Значит, не вышло искупить грехи. Понятно. Смутило Вайну совершенно другое. Она нахмурилась, остановившись, и заправила выбившийся локон блондинистых волос за ухо:

— Подожди: ты не знаешь, сколько тебе лет?

Для неë это было странно и дико. Возможно, дело было именно в Вайне и в том, что она сочла важным всё же считать, сколько лет прошло, чтобы не путаться в настоящем реальном возрасте и тем, на сколько она выглядела. Подумать только: пятьдесят пять лет, а на вид была, как одинадцатилеьний подросток! Вайна не должна была удивляться, потому что так было всегда в её жизни, но, смотря на остальных людей, она не могла не обратить внимания на то, насколько коротка человеческая жизнь по сравнению с её. Даже её папа очень быстро старел, пока Вайна так медленно росла.

Она… часто задумывалась, как бы она реагировала, если бы отец просто умер от старости. Вайна ведь действительно быстро бы его пережила. Но было бы это настолько больно? Настолько болезненно, что хотелось с корнями вырывать собственные волосы?

Наверное, нет — вот к чему приходила Вайна, несмотря на ход мыслей, что постоянно был таким разным. Просто в случае смерти от старости, её не сжирало бы чувство вины, настолько сильное, что готово было пошатнуть её рассудок, если уже не сделало этого, создавая трещины в её разуме, которые никак нельзя было залатать, просто залепив на эти болячки пластыри. Но, с другой стороны, тогда бы её поглотила с головой скорбь, хотя и она присутствовала в её искалеченном сердце. Это принципиально разные чувства, конечно, но глубоко в душе Вайна прекрасно понимала, что последствия от этого всего одинаковые. Просто были бы разные причины. А вот результат? Результат был бы идентичен за парой исключений — вот что невероятно верно.

Вайне очень грустно и больно было осознавать, что её судьба совершенно не поменялась бы, скорее всего, если бы не произошло событие, которое нельзя называть.

Вайна тряхнула головой. Нет. Не время. Нужно держать лицо. Не позволять маске спасть, не дать разбиться, не позволять расколоться. Все эмоции — внутри, в душе, в глубине.

Улыбка — снаружи, для всех.

Для себя.

Экэйт передëрнул плечами и поправил белый пиджак, накинутый на чëрную шерстяную кофту:

— Я просто прекратил считать, сколько мне лет, — легко ответил он. — Ты тоже прекратишь в какой-то момент, когда ты проживëшь ещё чуть побольше, — Экэйт стрельнул в неё светло-голубыми глазами, лукаво улыбаясь. — Это просто станет бессмысленным, когда ты бессмертен.

О, но Вайна не была бессмертной. У неё явно было долголетие, но уж точно не бессмертие. Не просто так организм её растëт, пусть и медленно. Если бы Вайна была бессмертна, она бы так и осталась малышкой в колыбели.

Но Экейт не знал, что она была демоном всего лишь на половину. Не то чтобы Вайна собиралась говорить об этом. Она была рада, что Экэйт просто думал, что она умерла подростком и стала демоном. Так было гораздо проще просто: и для неё, и для него.

— А… — как-то растерялась совсем Вайна. — А что, неужели тебе ничего не удалось достигнуть за эти сто лет с излишком?

Это действительно было странно. Разве им не должно было двигать желание стать ангелом? Для этого душам и давали второй шанс. Для того Бог и делал людей демонами. Так почему Экэйт не использовал данный шанс по полной? Он должен был быть благодарен, что вообще ему дали второй шанс. А он даже не пытался, видимо. По крайней мере, так выглядело.

— Ну, вот сейчас тебе помогаю. Может, и выйдет что, — усмехнулся Экэйт.

— Нет, — покачала головой Вайна, заставляя светлое каре трепыхаться при движении, — До меня.

Экэйт вздохнул. Так глубоко и так тяжело, будто сейчас будет очень серьёзный разговор. Вайна даже напряглась, на минуту она хотела сказать: «Не нужно, не говори, я не стану срывать твою маску!» Но Экэйт обошëл её, встав сзади, сжал плечи и начал их массировать, тем временем говоря прямо в ухо, наклоняясь прямо к её лицу, шепча так, что мурашки бежали по бледной коже:

— Ты видела Мерту, Вайна.

Это не было вопросом. Это было утверждение. Констатация факта. Потому что Экэйт был уверен в том, что Вайна умерла и стала демоном. Но как же он ошибался!

Но ему нельзя об этом сообщать. Вообще.

— Ну, да, — передëрнулась нервно Вайна и издала тихий смешок, — видела.

Ни черта она не видела. Вайна лишь знала описания из Ваика. Она была уверена, что данный документ не врëт, но всё же нельзя подобной книге доверять полностью. Её писали люди, а не ангелы или демоны. Люди априори не могли знать всей правды, как бы достоверно всё в ней не было описано.

— И вот скажи мне теперь, Вайна, — Экэйт ещё ближе приблизился к уху, отчего та самая странная аура стала сильнее, из-за которой девушка чувствовала себя очень некомфортно, — тебе не показалось в тот момент, когда тебя топили в этой мерзкой болотной жиже, что ангелы да и сама Богиня — те ещё лицемеры?

Богиня? Не Бог? Богиня?

— Я… — Вайна смутилась многим из сказанного, чувствуя ком в горле, и пыталась правильно подобрать слова, чтобы самой не запутаться в том, что она говорила, — не особо обращала внимание в тот момент. Мне было страшно.

Экэйт разочарованно вздохнул:

— А зря, Вайна, зря, — он покачал головой, вздыхая и проводя рукой по коротким светлым волосам, — но скажи мне тогда одну вещь: не лицемерно ли мне давать второй шанс? Я просил, — Экэйт показал рукой на себя, ударяя в грудь, — я умолял, я плакал. Я хотел умереть. По-настоящему. Уйти в небытие. Утонуть. Я просил об этом. Я знал, что так будет лучше для всех. Но Богиня — он скривился, взмахивая руками, — «сжалилась» надо мной. Сжалилась она! — демон вскричал, возмущаясь. — Я сам стоял в этой лодке на коленях — я просил забвенья! И что я получил в итоге? Обратно своё тело. И осквернëнную водами душу. И зачем это мне? Разве я просил об этом? — он рыкнул, раздражëнный. — Но когда другие умоляют о спасении, о втором шансе, их не прощают — их опускают на самое дно. Не это ли настоящее лицемерие?

— Но… — совершенно не понимала Вайна. — Разве не лучше стать ангелом? Жить на Берегу? Получить заслуженный покой? Для этого ведь… — она окинула его янтарным взглядом, — и даëтся второй шанс.

— Я разочаровался в Мерте, — тоскливо заключил Экэйт, отводя взгляд в сторону и вздыхая, — дважды.

— Дважды?

Она не знала, что в Мерту можно попасть дважды. Разве это реально, если ты не искупил свои грехи?

Экэйт болезненно нахмурился, потирая переносицу. Это было такое душераздирающее выражение лица. И такое усталое, печальное, разочарованное. Как будто он вспомнил о чëм-то, о чëм вспоминать не хотелось, о чëм хотелось забыть. Вайна знала это выражение лица. Она не стала бы спрашивать. У неë тоже были скелеты в шкафу. Она не собиралась насильно вынимать чужих, когда и своих-то прячет.

Вайна обернулась и утешительно положила руку на плечо.

— Не надо. Я поняла.

Экэйт улыбнулся и притянул к себе, в объятия, похлопывая по спине.

Это было странно.

Вайна даже и забыла, что такое объятие, но… оно было приятным. Прям как тогда. В детстве.

С папой.

О Йун, она хотела расплакаться от этого тëплого чувства, которое прямо сейчас было в её грудной клетке.

И на секунду, именно в эту секунду, ей хотелось забыть обо всëм. Просто обниматься и не думать ни о чëм.

6

Руника поморщилась самой себе в зеркале, поджав губы. Она наклонила голову, потом подняла, повернула в разные стороны всë с таким же оценивающим взглядом. Она обернулась на стуле к Вайне.

— Мне кажется чего-то не хватает, — брюнетка ещё раз взглянула в зеркало, — а ты как думаешь?

— Может, родинка на носу мешает? — пожав плечами, предположила Вайна.

Они были за кулисами, за теми красными вельветовыми шторами, в гримëрке. Она была небольшой и довольно простой без каких-то изысков роскоши: длинный стол, круглое зеркало, несколько тумбочек, раковина — вот и всё, что было.

Вайна стояла, наклонившись перед Руникой, практически сидя на корточках. Её коллега же готовилась к своему этюду на сцене. Она то и дело поправляла чëрные локоны, которые она специально завила для этой роли. Зелëными глазами она внимательно высматривала какие-то недочëты в своëм образе, маленький носик подëргивался придирчиво, пухлые губы шевелились в раздумьях. Вайна же прихорашивала, готовила, поправляла внешний вид Руники. В руке она крутила кисточку, утомлëнная скукой и бездействием, а на столе валялись баночки с краской для грима.

Руника задумчиво промычала, приподнимая маленькую голову, чтобы получше разглядеть. В какой-то момент она усмехнулась:

— Да, он определëнно лишний, учитывая образ Шель.

Вайна кивнула себе и взяла палитру с уже налитым в неё набором определённых цветов гуаши. Она макнула кисточку в жëлтую краску из банки и размазала её по пустой ячейке.

— К тому же, я должна выглядеть очень хорошо с Дóрли, — прибавила невзначай Руника, отводя взгляд в сторону, мечтательно улыбаясь и совсем немножко посмеиваясь.

— С кем? — розовую краску Вайна смешала с жëлтой на палитре, создавая новый цвет.

Хороший бежевый, но он немного не соответствовал цвету кожи Руники, чтобы замазать незаметно родинку, будто её там и не было. Вайна макнула кисточку в белую краску и смешала с предыдущими.

— Мой муж, — легонько улыбнулась Руника, тыкая свою помощницу в нос, отчего та на минуту растерялась. — Если бы ты общалась со всеми, ты бы знала, что здесь же работает мой муж.

— Я больше удивлена, что у тебя есть муж, — хмыкнула Вайна, продолжая работу и убирая назад падающую на глаза желтоватую чëлку.

Полученный цвет был… близко, но всё ещё не то. У Руники ведь не то что бледная кожа — она практически белая.

Руника засмеялась, залившись хохотом.

— Я, что, совсем не похожа на замужнюю женщину? — улыбалась она.

Вайна покачала головой, снова макая кисть в белую краску:

— Ты такая темпераментная, что слабо в подобное верится, — она пожала плечами.

Зелёный блеск мелькнул в глазах, по-озорному переливаясь разными оттенками, красные накрашенные губы заговорщицки изогнулись. Руника, поправив завитые чëрные локоны, наклонилась к Вайне, шепнув:

— Вайни, ты сильно удивишься, если я скажу, что у меня ещё есть сынишка?

Вайна остановилась. Через минуту она кивнула:

— Сильно, — нужный бежевый цвет всë никак не получался, и Вайна продолжала осветлять это белым. — Небось, ты строгая мать? — усмехнулась она, зная характер этой особы, что постоянно устраивала драму, играя никому неизвестную роль лучше, чем это делала Вайна со своими улыбочками сквозь слëзы.

— О, ты даже не представляешь, какая я мягкая с Мавом! Это здесь я такая, а с ним мне хочется защитить его от любых бед, сберечь от всего, — она любовно улыбнулась, видимо, вспоминая что-то и кладя руку под голову. — Дорл и сам порою меня не узнает, — Руника вздохнула, поворачиваясь к зеркалу. — А я не могу по-другому, Вайни. Я смотрю на Мава и вижу себя в этом миленьком мальчике, и мне хочется его защитить, ведь в мире столько опасностей! Я ведь знаю, как мир жесток, а он нет, и он не готов — и я хочу его защитить от этой жестокой реальности.

Вайна молчала, слушая и не слушая Рунику одновременно. Какие-то слова она улавливала, а какие-то пропускала. Она больше сосредоточивалась на том, чтобы добиться нужного цвета.

— Правда, иногда я боюсь, — Руника потеребила подол юбки, — что слишком сильно о нëм забочусь. Но я не могу по-другому: я же его мама, и я его люблю, и я хочу его сберечь, — тихо призналась она.

Видимо, это была сложная тема для неё, поэтому Вайна решила переменить разговор, чтобы не было ни молчания, ни тяжëлой атмосферы.

— А какая она, эта Шель? — поинтересовалась Вайна, макая кисть в белую краску уже в который раз.

Руника удивлëнно моргнула, гордо выпрямилась, видимо, позабыв о чëм говорила до этого.

— Внешне? Ну, брюнетка, как ты видишь, — Руника указала на свои волосы. — Яркие красные губы, — она причмокнула для демонстрации, — и с очень гладкими чертами лица. Поэтому и не должно быть родинок.

Вайна прослушала половину этой болтовни. Она передëрнула плечами, взглянув на цвет. Вот теперь это было то, что надо. Наконец-то! Вайна макнула кисточку в палитру и приблизилась поближе к Рунике. Она наклонила голову, подставляя остренький носик.

— Ну, а какая она по характеру? — продолжала Вайна.

— Понятие не имею, — пожала плечами Руника, мило улыбаясь.

Вайна вдруг остановилась.

— Но ты же её играешь?

Руника сладко улыбнулась:

— Я не заучиваю текст наизусть, Вайни, — она неопределённо махнула руками, чтобы не двигаться и не мешать работе с лицом. — Я лишь примерно знаю, о чëм эта книга. За меня всё говорит наш любимый Э́ки — он у нас монетонщик. Я просто слушаю его и играю.

Вайна небрежно передëрнула плечами и продолжила наносить краску на нос.

— Если тебе так интересно, то просто останься и послушай, посмотри. Я уверена, в зале останется местечко.

7

Вайна окинула зрительский зал янтарным прищуренным взглядом, вздëрнула маленький и острый нос, поджала пухленькие губы, вздохнула и присела, устроившись на месте поудобнее, поправляя зелëное пончо. Лавочка была без спинки (впрочем, как и везде), но ничего: главное, что она смогла выцепить место без кучи людей, сидящих рядом с ней. Было бы очень некомфортно сидеть с ними, слушать их возгласы от пьесы, о том, какая Руника прекрасная актриса, слышать их сопли и слëзы, знакомиться с кем-то из-за того, что кто-то что-то спросил.

«Фи», — с неприязнью подумала Вайна.

Из-за штор вышел Экэйт в красивой шëлковой белоснежной рубашке с чëрным пучком жабо на ней. В подмышке он держал какую-то книгу, придерживая её рукой.

Зрители начали охать, ахать и аплодировать. Вайна закатила глаза и лениво два раза хлопнула в ладоши.

Экэйт посмотрел на зрителей, задержался на Вайне, изучая её тускло-голубыми глазами, как-то загадочно улыбаясь, а затем более формальным взглядом и такой же формальной улыбкой окинул зал. Он поклонился, заложив руку с книгой за спину.

Толпа более или менее стихла, хотя без перешëптываний не обошлось, Экэйт выпрямился, как по струнке, показывая своё статное тело. Он сел на деревянный стул около сцены и задержал взгляд на книге, что издалека была не очень толстой, но с твëрдой гладкой обложкой.

— Сейчас будет исполнение книги «Куколка» авторства Лáна Пролль, — громко объявил Экэйт. — Тишина! — приказал он, и зрители послушно замолчали, уставившись на сцену.

Из-за красных штор выбежали музыканты, заняв места не на сцене, но около. У одних были скрипки со смычками, у других — гитары, а у третьих — лиры и арфы. Было очевидно, что акцент будет именно на струнных инструментах.

— Глава первая: «Великое открытие», — объявил Экэйт, и музыканты приготовились к игре.

Атмосфера в зале была такая, будто все с особенным трепетом ждали представления. На сцене было темно, за исключением нескольких свечек.

Вайна хмыкнула и положила одну ногу на другую, скрестив их. Ладонями она вжалась в скамейку и слегка наклонилась назад, но голову не опрокидывала, а держала так, чтобы было видно сцену.

Вайна в монето не в первый раз: её папа туда несколько раз водил. Ей нравилось — вполне себе хорошее развлечение, но только если книга была интересная. Иначе вся постановка вмиг становилась унылой и скучной.

Но, работая здесь, Вайна ни разу не видела ни одного выступления. Ей не хотелось быть в тягость, и она уходила домой гораздо раньше: сразу как заканчивала. Так что сейчас Вайна надеялась, что это не пустая трата времени, что у Экэйта был хороший вкус в литературе.

На сцену вышел рыжеволосый актëр (Вайна предположила, что это Дорл) и Руника в её образе «Шель». Актриса прикрыла глаза, ели слышно вздохнула и встала по стойке смирно. Дорл отошëл в сторону, в темноту, где не было видно его лица, и зрители наблюдали лишь Рунику с её пышным чёрными кучерявыми волосами, идеально гладкой кожей и в простеньком белом платье с цветочными узорами на нëм.

— «Был вечер», — начал читать Экэйт. — «Это был морозный и холодный Фундай».

Гитаристы начали тихонько перебирать струны: очень медленно и с расстановкой.

— «Мороз бил по окнам, украшая стëкла причудливыми спиралевидными узорами, снег градом сыпался. Но, несмотря на это, было по-своему спокойно и комфортно».

По полу раздались медленные цоканьая туфель. Руника оставалась на месте, не шевелясь, не открывая глаза.

— «Магазинчик Лóнчи закрывался, а, значит, пришло время поработать над своим последним творением. Именно так думал господин Лончи, заходя в свою в мастерскую».

Дорл вышел на сцену, не оборачиваясь к зрителям и цокая коричневыми туфлями, пока Экэйт размеренно читал, медленно и спокойно, но громко, чтобы в зале было слышно всем.

— «Хозяин мастерской подошёл к куколке Шель», — сказал Экэйт, и именно это сделал актëр, встав практически впритык к Рунике, когда та и не шелохнулась на это. — «Он осторожно коснулся её фарфоровой и блестящей на свету щеки, проводя по ней медленно пальцами», — Дорл в точности повторил описанные движения.

— «“Я уверен, что все будут в восторге от тебя, моя милая Шель” — сказал жалостливо Лончи», — прочитал Экэйт, придавая при фразе особую грубость, но при этом толику нежности.

Глаза актёра затрепетали, брови свелись на переносице, имитируя восхищение «своим творением» и поглаживая щëку «Шель».

«Господин Лончи» отошëл в сторону после прочтения нескольких предложений монетонщиком и, отодвинув уже поставленный на сцене стул, сел за письменный стол. Бумагу он пододвинул, ручку взял и начал делать вид, будто что-то писал.

Экэйт продолжил читать. Он рассказывал, что Лончи давно работал над куклой. Для него это казалось самым настоящим произведением искусства — шедевром в буквальном понимании этого слова. Ещё никто не создавал подобных кукл. Не просто в человеческий рост, но и выглядящей как настоящий человек. Шель выглядела словно живая, и никто ещё не смог повторить эту невероятную работу. И Лончи не терпелось показать всем эту фарфоровую девочку.

Во время рассказа Дорл продолжал делать вид, что что-то писал, иногда он остановливался и словно задумывался.

Руника продолжала стоять неподвижно, не шевелясь и не дëргаясь. Казалось, она действительно приняла на себя тот образ куклы.

Внезапно скрипачи одновременно сделали резкое движение смычком по струнам, а гитаристы умолкли. В этот же миг сцена загорелась светом тысячи свеч. Только вот проблема была в том, что их никто не зажигал. Они как будто…

Сделали это сами.

Вайна широко раскрыла янтарные глаза в осознании и тут же взглянула на Экэйта. Он совершенно незаметно взмахивал рукой, и часть огня с одной свечки перебегала на соседнюю, что была впритык.

Ох, как Вайна была недовольна всем этим! И как ему только в голову пришло делать это на людях! Она понимала, что, вероятно, Экэйт отмазывался перед публикой чем-то вроде «Я не раскрываю своих секретов», и из-за этого народ действительно верил и, в том числе, наверное, и актёры, но как он мог быть таким безответственным! А если бы кто-то увидел этот тихий, незаметный, но всё же видный взмах руки, после которого тут же зажглись все свечи?

Вайна хотела предъявить ему это всë прямо сейчас: встать, подойти и культурно так объяснить, что да как, но тут же вспомнила, что сейчас шла постановка, и вот так вот её обрывать, да и в принципе протискиваться из зала к сцене — тоже такое себе занятие.

Поэтому, стиснув зубы, Вайна сидела.

Главное — не дать разразиться себе гневом. Внутрь его затолкать, внутрь. И никогда не давать вылазить — запереть все эти яркие чувства в клетке на большой замок, а ключ от него проглотить. Им нельзя вырываться. Их нужно держать в ежовых рукавицах. Всегда. Не давать воли, свободы. Никогда.

Ни-ко-гда.

Раздражение постепенно отступало, но хмурый вид не сменился. Вайна считала важным показать всем своим взглядом, что она знала, что Экэйт сделал, и показать этим своё отношение к подобному. Но он даже не взглянул — уткнулся носом в книгу.

Недовольно фыркнув, Вайна скрестила руки на груди, закатила глаза, вздохнула и приняла спокойное выражение лица. Раз Экэйт не смотрел на неё, то не было и смысла держать эту маску, так что Вайна позволила ей упасть и расколоться, цепляя на себя другую.

Тем временем, действие продолжалось.

И чтение тоже.

— «На следующий день Лончи проснулся от странного шума».

Дорл поднял вдруг опущенную ранее на столе голову (и когда он успел «уснуть»?) и нервно огляделся по сторонам.

— «Что-то легонечко, пальцем притронулось к его плечу, и он испуганно обернулся».

Руника ткнула его пальцем (и когда она тоже успела переместиться?), а Дорл вздрогнул и повернулся на стуле, выглядя ошарашенным. Он запустил руку в рыжие длинные волосы, толстый нос картошкой беспокойно пыхтел, раздувая ноздри.

— «Перед ним стояла Шель воплоти, слегка наклонившись и улыбаясь от уха от уха, будто испытывая какое-то веселье».

Руника сделала вид, что хихикает, прикрыв рот ладошкой и миленько улыбаясь «господину Лончи».

— «“Ты! Ты живая!”», — воскликнул Господин Лончи, чуть не падая со стула от невообразимого шока».

Дорл удивлëнно ахнул, хватаясь за грудь. Руника тихонько хихикнула, прикрывая рот ладонью.

— «“Но как?” — только и спросил Лончи надрывающимся голосом».

Но «Шель» не ответила. Вместо этого она с интересом притронулась к щеке «Лончи», разглаживая её. Руника восхищённо ахнула. Дорл осторожно коснулся руки жены, проводя по ней указательным пальцем.

— «“Как живая”, — заключил Лончи».

8

Дальше постановка шла своим чередом. Лончи изучал своё творение, но не смел показывать её всем, пока не разберëтся сам. Шель же жила и познавала какой-никакой мир в этой комнате. Лончи старался её обучить как можно больше всему. Он относился к ней бережно, действительно как к кукле, но также с невероятной нежностью и заботой, как к человеку.

Как к дочери.

Лончи занимался с ней тем, что понимал сам. Вырубка по дереву, создание кукол… Удивительно, но Шель будто бы схватывала на лету и требовала большего. И Лончи с огромной радостью погружал её глубже, сам по пути дополняя свои знания: философия, математика, биология…

Нет, Шель не стала занудой, но она была умна благодаря этому обучению. И притом она оставалась собой: весёлой, миленькой и доверчивой девочкой. Внешне она была взрослой, но вела себя как настоящий ребёнок, и это странно умиляло.

Иногда Шель становилось скучно, и она нарочно мешала работе Лончи. Она прекращала, лишь когда он всё же смирялся и уделял желаемое ею же внимание. А Шель смеялась и радовалась жизни.

Лончи и Шель выглядели со стороны как отец и дочь, а не создатель и его творение, но это не смущало, а воспринималось всё будто бы как должное. Наверняка, ни Лончи, ни Шель не осознавали, что ведут себя так по отношению друг другу и считали своё поведение той ещё нормой.

Шель болтала без умолку о узорах на окне от мороза— Лончи внимательно слушал. Он показал ей свои работы — она восхищалась ими. Шель спрашивала о чëм-то — Лончи терпеливо отвечал. Он просил помочь по мастерской — она была тут как тут. Шель хотела творить — Лончи учил её вырубке по дереву, лепке из глины.

Так они и жили.

Между тем эксперименты и тесты Лончи были поразительны при изучении Шель. Она как будто с каждым дней всё более очеловечивалась: буквально, не только метафорически. Если раньше её кожа была гладким фарфором, то теперь постепенно обретала привычную людям шершавость и слегка углублëнные линии на ладонях. Если раньше губы Шель были холодными, то теперь были очень даже тëплыми. Если раньше не было никакого сердцебиения, то теперь оно мягко посылало пульсы по всему телу. Если раньше Шель не дышала, то теперь её грудь с животом медленно вздымались и опускались.

И с этим Лончи задавался вопросом: если Шель становилась человеком, то у неё должна была быть кровь, так? Это самый явный признак, что человек — это человек, ведь он истекал тëмно-красной жижей, которая хотела въесться в любую ткань.

И вот главный вопрос: «Кровоточила ли Шель?»

«Шель» не боялась: она улыбалась, но, скорее всего, она даже не подозревала, что её ждало. «Лончи» осторожно взял её руку, повернув её к себе, пальцами щупая кожу. Дорл поправил очки и осторожно вытащил из зелëного пиджака маленький скальпель.

Он осторожно прикоснулся кончиком лезвия к локтю Руники и мельком глянул на неё, будто бы спрашивая, всё ли хорошо. «Шель» уверенно кивнула, улыбаясь.

Резким движением скальпель вонзился в кожу.

«Шель» вскрикнула, дëрнула рукой и оттолкнула от себя «господина Лончи», локтями ударив по лицу. Тот застонал и свалился на пол. Руника прижимала руку к себе и не обращала внимания на распластавшуюся фигуру. Между тем, голова Дорла покрывалась красным, и он продолжал постанывать с хрипами, вытягивая руку куда-то вперёд, как бы прося о помощи.

Когда же «Шель» увидела то, что она сделала, она закричала. Руника бросилась к «Лончи» на колени, приподнимая его тело. Оно было словно безвольным и просто болталось, как тряпичная кукла.

«Шель» пыталась привести его в чувство, но…

Но — !

Но.

«Шель» зарыдала, схватившись за грудь. Громко, сотрясая весь зал, дëргаясь в конвульсиях. Это продолжалось до того, пока она не начала кашлять и задыхаться в собственных слезах. Тело её двигалось теперь более механически, пока совсем не прекратило движение. На лице Руники застыла пустая гримаса с открытыми зелëными глазами и вытекающей оттуда слезой, что медленно-медленно катилась по подбородку.

— «Любовь оживила куколку Шель, но страдания вернули её в изначальное состояние. Возможно, её найдут, и снова кто-нибудь полюбит её, но вряд ли сама Шель захочет жить после того, что она сотворила. Она навеки останется куклой. А жалко: она была как живая».

Как живая.

Эта сцена. Весь этот глупый спектакль был похож на неё.

Шель была Вайной.

Ей не хотелось думать об этом, но она думала. Вайна пыталась вытолкнуть эти смехотворные мысли из её головушки, но они засели там, как мухи. Также, как и фраза: «Как живая».

Вайна была той самой куклой. И если, если, именно если, она продолжит толкать свои чувства как можно глубже, не давать им возможности выплеснуться — она станет такой же окаменелой навечно фигурой.

Впрочем, а что в этом плохого? Ни чувств, ни эмоций, ни разрушений от них, ни навязчивых мыслей, ни слишком неправильных желаний, ни чувства вины, ни чувства страха, ни воспоминаний — ничего. Ничто. Пустота. Холод.

Такой желанный холод.

Вайна пыталась погрузиться в него с головой. Ныряла в эту ледяную воду одиночества и вины — но окаменение не приходило. Как на зло. Холод как будто насмехался над ней: «Ну, уж нет — страдай!».

И когда Вайна, стоя на высоких и крутых обрывах, направляя к себе лезвие меча, опускаясь глубоко под воду, голодая, травясь, пыталась воссоединиться с этим прекрасным снежным принцем — что-то всегда мешало.

И такой желанный мороз, который должен был спасти её, успокоить и утешить, никогда не приходил.

По лицу Вайны текли слëзы. Она подняла взгляд вверх, судорожно вздохнула, и принялась вытирать влагу в глазах. Не сейчас. Только-только не сейчас! Она не могла плакать. Не могла. Не сейчас. Не здесь.

Никогда. Нигде.

Ей нужно было улыбаться. Иначе произошло бы что-то плохое. Очень и очень плохое. Иначе произойдёт то самое. Она не хотела повторения тех событий.

Улыбаться. Вытереть слëзы. Вздохнуть. Выпрямиться. Стиснув зубы, выдавить улыбку.

Зал аплодировал, а кто-то всхлипывал в носовые платочки. Но не Вайна. Ей нельзя. Ни за что на свете. Поэтому она затолкала все эти тупые, не имеющие значения чувства глубоко-глубоко. Они ей были не нужны. Зачем вообще эти глупые эмоции? Какой от них прок?

Вайна, заставив дрожащие губы вытянуться в улыбку, такими же холодными и слабыми руками тихонько похлопала. На большее у неё не было сил. Слишком хлипкими были ладони, а все оставшиеся силы она тратила на то, чтобы запихнуть всё то, что в ней происходило, глубоко внутрь, в темноту её души, где хранились ни одно её чувство, и ни одна её эмоция.

Спектакль был хороший. Она должна была радоваться. Поэтому нужна была улыбка.

Улыбка нужна всегда. Улыбка —  защитный механизм. Она сдерживала всё то, что бурлило в ней — и ей этого достаточно.

Впрочем, если бы Вайна не была так увлечена сюжетом, она бы обратила внимание, что свет то гас на свечах, то появлялся, что кровь появилась из ниоткуда, хотя актëры не были ранены: они стояли, улыбались, кланялись и получали заслуженные овации. И на много других деталей она бы обратила внимание, которые явно не могли быть сделаны обычными людьми.

Но Вайна, наверняка, вспомнит об этом позже.

А сейчас: хлопки в ладоши и улыбка.

9

Экэйт схватил Вайну за руку и потащил через улицы Ноккена практически бегом.

— Куда мы?! — крикнула на бегу она, пытаясь вырвать руку, но Экэйт крепко сжал её.

— Увидишь! — обернулся на бегу блондин, ярко улыбнувшись.

Они недолго бежали, если об этом подумать, но Вайне казалось, что прошла вечность. Не то чтобы это было сложно для неё — за пятнадцать она уже привыкла бегать: от асторожей, от хозяев домов, от разгневанной толпы. Но это всё ещё не было чем-то очень приятным.

Дома сменялись друг другом, люди испуганно шарахались от неожиданности, брусчатка попадала под фуками, и Вайна чуть ли не спотыкалась. Она пыталась ещё несколько раз остановить Экэйта, но он был упрям и продолжал бежать, не обращая внимания на её дискомфорт.

И вот они внезапно остановились. Вайна даже чуть не упала от внезапности, облокотившись о мускулистое тело Экэйта. Когда она это осознала, её щёки порозовели, а сама она грубо вырвалась из объятий. Вайна сгорбилась, сжав коленные чашечки руками и пытаясь отдышаться. Минуту она приходила в себя, и, когда выпрямилась, поняла, что слышала музыку.

Вайна обернулась в сторону звука и увидела сцену. Она вспомнила, что Экэйт уже показывал её на их «экскурсии», но он сказал, что бóльшую часть времени она не работает, что она больше походила на брошенную. Так что то, что там был концерт поразил её. Наверняка, приезжий на один день.

Толпа собралась нехилая. Весь город, видимо. Вайна бы и не удивилась: так мало интересных событий, что не хотелось пропускать ни одного из них.

Музыкант, какой-то парень в очках, играл на пианино. Медленно, размеренно, аккуратно нажимая по клавишам. Получалось что-то мелодичное, тихое в какой-то степени, но достаточно громкое, чтобы услышать.

Люди вальсировали. Хотя нет: это даже был не вальс — ощущение, что люди просто покачивались из стороны в сторону, прижимаясь друг другу. Ох, и разве это танец? Это лишь какое-то подобие.

Экэйт притянул Вайну к себе, обнимая её рукой. Она удивлëнно моргнула янтарями, ощущая себя очень и очень неловко. Она хотела вылезти, но Экэйт не отпускал её, удерживая рядом с собой.

— Потанцуем? — демон сверкнул белоснежной улыбкой, проводя свободной рукой по светлым коротким волосам. — Здесь не так часто бывают музыканты.

— Я… — Вайна вновь попыталась отстраниться, но Экэйт лишь сильнее зажал её в объятиях, будто бы не желая отпускать, — не умею…

— Ничего страшного, — утешил он.

Вайна покачала головой стеснительно и попробовала вылезти снизу из под руки, но Экэйт сдавил ещё сильнее, что в теле аж начала отдаваться глухая боль. Вайна зашипела:

— Ты меня сейчас сплющишь!

Экэйт удивлëнно моргнул голубыми глазами, непонимающе уставился на Вайну, а потом отпрянул от неё. На минуту ей показалось, что она видела страх в тусклых омутах, но, скорее всего, привиделось. Она покачала головой, прогоняя эти мысли.

Экэйт протянул доброжелательно большую руку:

— Просто делай, как я.

Вайна смутилась, сжалась, но, вздохнув, заставив себя улыбнуться, взяла ладонь, и Экэйт потянул её маленькое тельцо на себя. Макушка каре упëрлась в торс, но демон осторожно отодвинул Вайну от себя, расположив её на расстоянии своей вытянутой руки.

Их танец был неуверенным и явно неправильным. Экэйт постоянно говорил «Раз, два, три — раз!», но Вайна не понимала. Она старалась следовать его инструкциям, но у неё просто не получалось. Она старалась слушать пианино, но она не улавливала ритм. Вайна постоянно наступала на ноги Экэйту.

Ну, вот опять.

— Прости, — пробормотала она.

И опять.

— Прости.

И снова.

— Прости.

Вайна была на грани истерики. Она злилась, но держала лицо. Нельзя было позволять эмоциям управлять её. Она управляла эмоциями.

Не они. Она.

И вот, в который раз она наступила на ногу.

— Извини, — опять бормотала Вайна.

— Прекрати извиняться, — попросил Экэйт, цокая языком. — Всё хорошо. Ты наступаешь мне на ноги, но всё нормально.

— Правда?

Экэйт пожал плечами:

— Это по-своему мило.

Никогда слова не звучали так тепло и приятно. Аж в груди стало так странно хорошо.

Словно бабочки порхали.

10

Экэйт встал перед Руникой, что-то обсуждая с женщиной, пока та приглаживала чëрные локоны расчëской. Вайна возилась с полом, водя по нему мокрой шваброй. Опустить в ведро. Поднять. Протереть. Опустить. Поднять. Протереть. Опустить. Поднять. Протереть.

Цикл повторяющийся и раздражающих действий, но необходимых. Вайна сама согласилась на это — она это признавала.

Она теперь не была уверена, лучше ли это было воровства. Скорее всего, лучше в моральном плане. Хотя бы Вайна зарабатывала деньги в рамках закона. Хотя бы.

— Эй, Вайни! — крикнула Руника, весело помахав ей рукой.

Вздохнув, Вайна бросила швабру в ведре и поднялась на сцену.

— Вместо того чтобы убирать весь это бардак, как насчёт того, что ты будешь просто стоять здесь? — Руника цокнула каблуком фуками по сцене.

Вайна смущëнно посмотрела на Экэйта, не понимая.

— Играть, — легко объяснил он. — Как насчёт того, чтобы ты играла на сцене? Руника обучит тебя, — на это женщина закивала, а глаза сверкнули зелëным озорным блеском. — Что скажешь? — спросил блондин, улыбаясь и подавая руку.

Вайна воспротивилась бы этому обычно. Но она так устала каждый день мыть эти чëртовы полы. Её уже тошнило. К тому же, если у неё ничего не выйдет, её и не отправят на сцену.

Так почему бы не попробовать?

— Я попробую, — рукопожатие.

¹*Направление против противника его же собственного оружия является автоматическим проигрышем в сражении для него. Считается, что противник как бы обезврежен: его сила находится в его оружии и, когда на него направляют его же собственную силу, это означает, что он теперь бессилен и не будет способен отбиться, что приведёт к неминуемой гибели. В этом случае бой будет нечестным, потому что противник лишëн его сил, а потому чужим оружием лишь угрожают, а не наносят ранения. По этой же причине противник признаëт поражение, а не бьëтся: считается, что биться, когда у твоего противника твоё же оружие — бессмысленно, бесполезно и также приводит к неминуемой гибели.

²Ноккен — город маленький и больше даже походит на деревню. Он находится на открытой и ровной местности, на чистом поле. Даже деревьев здесь и не так уж и много. Этот город славится фермерством и уж точно далëк для туристов. На каждом углу есть огороды, а через дорогу кто-то уже выводит пастись овец. Это спокойный и тихий фермерский городок, привлекательный разве что только для закупки продовольствия.